Антон
№107 "ГРИПП"

Грипп

 Алексей Михайлович проснулся под протяжное пение. Это значило, что открылся рынок и на него пришли торговцы диким медом из племени дхирв, а вот когда будут дудеть в гнусавую трубу, это будет значить, что опори принесли на рынок молоко.

 Под эти звуки Алексей Михайлович завтракал, но ритуал был вдруг нарушен. К нему зашел Врач. Этот пожилой француз жил в разных местах Африки чуть не с самого рождения, и, кажется, не узнавал новости, а предчувствовал их. Что-то в нем было, позволявшее ему угадать, что начнутся народные волнения или море будет покрыто божьими коровками.

 Африка соединила русского и француза давно. Между ними повелось звать друг друга по имени-отчеству, отчего Врач получался Пьер Робертович, и при этом терял остатки своего французского прошлого.

 - Сегодня придет Колдун, - сообщил Пьер Робертович. – Хочет сказать о чем-то важном.

 Это была новость неприятная. Ничего приятного в колдуне не было. Нормальный такой был Колдун, даром, что людоед. Или не даром.

 Колдун был сухим стариком без возраста и имени. Вернее, имен у него были сотни – и на каждый случай жизни особенные. Как-то, в давние времена Колдун было учредил в долине социализм, съел нескольких вождей, объявленных империалистами, и поехал в СССР. Но светлого будущего не вышло - ему очень не понравился Ленин. Алексей Михайлович не до конца понял, что произошло – вроде бы колдун вступил с Лениным в ментальную связь, но они не сошлись характерами. Но все равно колдун получил из Москвы танковую роту и несколько самолетов оружия. Свежеобученные водители передавили своими танками массу зевак, да тем дело и кончилось. Потом из социализма колдун все-таки выписался и учредил капитализм, за что получил от американцев бронетранспортеры и вертолетную эскадрилью.

 Потом он заскучал. От скуки пошел войной на соседей, да война как-то не получилась, затянулась, и вот уже лет двадцать было непонятно, кто победил – да и вообще, закончилась ли она, эта война.

 Алексей Михайлович не застал начала этих безобразий, и привык к неопределенности этих мест – его дело было птицы, и только птицы. Орнитолог Алексей Михайлович занимался птицами всю жизнь – или почти всю, с юннатского школьного кружка.

 Сейчас он воспринимал их как гостей с Родины, сограждан, прилетевших по необходимости, вроде как в командировку. Алексей Михайлович служил на этой биостанции уже десять лет.

 Он чувствовал себя в полной гармонии с этой каменистой пустыней, утыканной редкими деревцами, с берегом гигантского озера и отсутствием зимы и лета.

 Сейчас он перестал ездить домой – родственники по очереди ушли из жизни, квартиру он продал, и после этого стал никому не нужен. А тут шли деньги от Организации Объединенных Наций, которая была здесь представлена (кроме Алексея Михайловича) изрешеченным белым джипом с буквами UN на дверце. Букв, правда, уже никто не мог различить. Джип стоял в кювете, и к нему давно все привыкли.

 Дело тут было в привычке. Тут ко всему надо было привыкнуть, а потом расслабить память и волю и плыть по реке времени. От одного сезона дождей до другого, когда эта река поднималась и затапливала всю долину до горизонта. И только холмы, на которых стоял поселок, возвышались над серой гладью.

 Здесь была то империя, то республика – но вечно окраина мира.

 Здесь все беды мира казались меньше приступа лихорадки. Алексей Михайлович поэтому не одобрял порывистого и стремительного Пшибышевского, которого прислали к нему метеорологом. Пшибышевский был настоящий пан, чуть что – ругался по-польски, и привез с собой карабин, с которым практиковался каждое утро.

 Три белых человека посреди пустыни жили в уединении. Они собирались за столом биостанции каждый вечер и молча смотрели телевизор. Пить было нельзя – предшественники часто совершали эту ошибку и теряли человеческий облик через год.

 Нельзя тут было пить, нельзя. Спивались стремительно, алкоголь входил в какую-то реакцию с местной водой при любой очистке этой воды. Да и безо всякой воды человек, не научившийся плыть по реке времени, одновременно оставаясь на месте, спивался за один сезон. Врач рассказывал про предыдущего метеоролога, которого после приступа белой горячки отправили вертолетом в столицу. Несчастный метеоролог выпрыгнул из кабины над пустыней.

 Поэтому три белых человека смотрели телевизор, перебирая каналы как собеседников, и пили чай из местной сонной травы.

 Потом Врач возвращался в больницу, а Алексей Михайлович с метеорологом расходились по спальным комнатам биостанции.

 Сейчас метеоролог стрелял по банкам, и Алексей Михайлович про себя отметил, что он не промахнулся ни разу. Однако метеоролог перехватил его скептический взгляд и назидательно сказал:

 - А вы крякозябликами своими занимаетесь, да? Но если местные полезут, то только это и поможет.

 - Это вам так кажется, что вам это поможет, - Алексей Михайлович знал, что говорил. Пять лет назад тут началась большая война. Люди гибли не сотнями, а тысячами, только тарахтел советский трактор, роя траншею под общую могилу. Тогда Алексей Михайлович впервые увидел настоящую реку крови. На холме подле биостанции победители резали побежденных, и кровь текла с вершины до подножия именно что рекой. Алексей Михайлович навсегда запомнил этот душный запах, который исходил от черной струящейся крови. Впрочем, получив подкрепление с юга, недорезанные отплатили противнику тем же. И снова тот же трактор «Беларусь» выкопал траншею, куда свалили без счета тела.

 Чтобы прекратить это, врач пошел на поклон к колдуну, и они заперлись на сутки в больнице.

 Колдун вышел из больничного покоя шатаясь, но с умиротворенным лицом. О чем он говорил с врачом, было непонятно, да и не важно. Бойня действительно прекратилась.

 Как-то они сидели у телевизора, и вдруг увидели репортаж о беспорядках в столице. Это вызывало такое же странное ощущение, как звук собственного голоса в записи. Названия были узнаваемы – да и только. В столице произошли беспорядки, но даже им, давно живущим в этой стране, было невдомек, что к чему.

 Они заговорили о политике – вполне цинично. Метеоролог не выдержал и ушел упражняться в стрельбе.

 - Напрасно вы так, - сказал Алексей Михайлович. – У него ведь переходный период.

 - Чем раньше кончится, тем лучше. Он ведь еще живет мыслями о возвращении. Все его ружья и ковбойские желания, вся его философия фронтира лишь для того, чтобы вернуться в Варшаву и гулять с красивой женщиной по парку Лазенки, не хвастаясь вслух, а лишь сурово намекая на Африку. Чем раньше наш маленький Томек поймет, что отсюда нет возврата, тем лучше.

 Колдун пришел, когда стемнело, в своей длинной рубашке (ею костюм и ограничивался). Все остальное составляли десятки амулетов – Колдун был обвешан ими, как новогодняя елка. Сначала он долго говорил на своем ломаном английском о разных глупостях, рассказал какой-то местный анекдот, довольно запутанный, но белые люди вежливо улыбнулись.

 Наконец, он приступил к главному, и оказалось, что Колдун пришел жаловаться на птиц.

 Он сказал, что птицы опять уничтожили весь урожай, и чаша терпения его народов переполнена. Это нужно возместить.

 Алексей Михайлович, как ответственный за птиц, только пожал плечами. Объединенные нации уже присылали муку, отвечал он. Муку, пищевой концентрат, сгущенное молоко и сахар.

 Но Колдун только махнул рукой. Ему, сказал он, нет дела до наций, он говорит об ответственности птиц.

 Алексею Михайловичу нужно было внушить птицам, что они не правы, и должны понести наказание, а так же искупить вину. Птицы прилетали с Севера, с его Родины, и ответственным за них был он.

 Врач молчал, он понимал, что с Колдуном не сладить. Метеоролог начал было привставать, но гость не обратил на него внимания. Когда старик окончательно надоел пану Пшибышевскому, тот схватил Колдуна за рукав рубашки. Вот это была ошибка, это была ужасная ошибка, и Алексей Михайлович предпочел отвести глаза. Колдун только помахал у метеоролога перед лицом пучком травы, и несчастный пан Пшибышевский зашелся в страшном кашле.

 Да, птицы должны были ответить.

 - Ладно, сказал Колдун. - Если ты не хочешь сделать это сам, дай мне говорить с птицами, когда они прилетят.

 - Конечно, - поклонился Алексей Михайлович. – Обязательно. Какой вопрос.

 - Но если ваши птицы не согласятся, мы будем мстить всему их роду.

 - Это очень печально, - Алексей Михайлович был вежлив, а врач только качал в тоске головой.

 Месть, подумал он. Месть тут дело привычное, совсем не то, что мы понимаем под этим словом. Здесь, на этой забытой Богом земле, нет никакой итальянской горячности и стрельбы между людьми в смешных шляпах, это не кавказские кровники – тут это делается попросту. Семья вырезает другую семью, включая грудных детей, а потом спокойно садится и доедает за убитыми еще не остывшую пшеничную похлебку.

 А тут еще месть птицам.

 Алексей Михайлович на миг представил себе эту картину. Несколько племен пускаются в путь, распевая боевые песни, по пути их количество увеличивается, они пересекают море и высаживаются в Европе. Методично и бесшумно, питаясь отбросами, они распространяются по континенту, разоряя птичьи гнезда.

 Это особый невидимый мир, который проникает в европейскую цивилизацию как зараза. А европейцы не видят неприметных людей в рванье, что повсеместно истребляют птиц, совершая ту месть, о которой говорил Колдун.

 Но, нет, конечно, никто из них не дойдет, не доплывет до русских равнин и польских лесов.

 Бояться особо нечего.

 Бояться было нечего, но наутро пан Пшибышевский не вышел из своей комнаты. Сначала все напоминало грипп, но потом у метеоролога начался необычный жар. Тут же пришел Врач, и по выражению его лица Алексей Михайлович понял, что дело совсем плохо.

 Сходили к Колдуну, да тот засмеялся им в лицо.

 Когда они возвращались, Врач, непривычно дрожащим голосом сказал:

 - А вам не приходило в голову, Алексей Михайлович, что наш Колдун удивительно похож на настоящего бога? Нет, нашего Ветхозаветного Бога? Он жесток и при этом непонятно жесток. От него нельзя уберечься, как нельзя уберечься Ною от гибели своих родственников и нищеты…

 Орнитолог ничего не ответил, потому что думал о гибели романтики. Поки мы живэм. Еще Польска не сгинела, поки мы… А вот метеоролог умер, а вместе с ним и часть Польши и часть их мира. Вернее, одна треть.

 Они похоронили поляка через два дня. Вертолет мог прилететь разве что через месяц, и то, если не помешают дожди. А пока Врач и Алексей Михайлович раздали местным женщинам муку, чтобы они свершили свой погребальный обряд. Как ни странно, даров никто не взял, и пан Пшибышевский лег в африканский суглинок лишь под молитву, прочитанную Врачом. Алексей Михайлович молчал, а про себя подумал с грустью: «Вот они, ляхи… Ай, ай, сынку, помогли тебе твои ружья?..».

 Но вот прилетели птицы с Севера.

 С каждым днем их прилетало все больше, и Алексей Михайлович весь был погружен в работу. Он описывал уже окольцованных птиц, взвешивал их на пищавших без умолку электронных весах, дул им в затылки, ероша перышки, чтобы узнать возраст и совсем потерял счет дням. Поэтому он не сразу понял, что говорит ему вечером Пьер Робертович. А? Что? Что с могилой?

 Оказалось, что могила метеоролога пуста.

 Даже не сжившись с Африкой так, как Пьер Робертович, Алексей Михайлович понял, что это конец. Колдун придумал для развлечения что-то, что гораздо хуже его доморощенного социализма и капитализма.

 И точно, когда они вышли к берегу озера, то увидели своего товарища.

 Мертвый пан Пшибышевский ходил по берегу и кормил птиц своим мясом. Метеоролог отщипывал у себя с бока что-то, и птицы радостно семенили к нему.

 Врач и орнитолог смотрели на озеро, которое было покрыто пернатым народом. Задул холодный ветер с гор, и птицы сотнями начали подниматься.

 Правда, некоторые падали обратно, едва взлетев. Даже издали было видно, какие они больные.