Игорь М. Печкин
№119 "Кровь, и на два пальца виски"

Кровь, и на два пальца виски

  Городишко мне не глянулся.

  Скрипучий ветряк, по паре дюжин сланцевых крыш по сторонам главной (и единственной) улицы; ржавая водонапорная башня в одном её конце, кирпичная каланча в другом, мусор – всюду, похожие на дохлых кошек собаки, пыль... – словом, дыра. Прореха в ткани мироздания, не ведая о которой не теряешь ничего.

  Досадно, что он улёгся прямо на моём пути.

  К тому же я прибыл сюда с востока, вечером, и обращённые навстречу мне, чужаку, молчаливые лица под широкополыми шляпами были непроницаемы на фоне багрового закатного солнца.

  Худо являться в незнакомый город под вечер. Но ночевать в руинах вокруг... нет, спасибо. Эта забава для типов с соплями вместо мозгов.

  За фанерным щитом «КЛИНТСК, 333 жителя, не считая деградентов» я незаметно расстегнул левую кобуру и двинулся строго по оси улицы, не суетясь и не сильно вертя башкой. В таких делах важно впечатление, которое ты производишь на хмурых мужчин, косящихся на тебя с дощатых веранд, и на женщин, изучающих тебя из-за ставен. Второе иногда позволяет сэкономить на столе и ночлеге.

  Первое повышает шанс встретить рассвет.

  Салун, как и положено, оказался точно в центре городка, в двухэтажном кривом строении напротив обязательного памятника Бриннеру. У входа стояли мятые легковушки и латаные грузовички фермеров; на первом этаже рыдала скрипка и дребезжало пианино, а из окон второго глазели шлюхи. Справа к салуну притулился ангар-кинотеатр из гофрированного железа. Нет, не так – если быть точным, салун притулился к кинотеатру. Я послал дамам воздушный поцелуй и свернул к дверям.

  Гул, производимый тремя десятками нетрезвых голосов, выступающих наперебой, медленно стих. Лица постепенно оборачивались в мою сторону – бледные, как старые мишени. Пианино со скрипкой заткнулись. Шериф (его легко было опознать по милицейской фуражке) прекратил жевать сигару, а бармен пролил пиво себе на брюхо.

  Лишь табачный дым, ткущий под потолком саван из самого себя, остался безучастен.

  Непросто держать взгляд шестидесяти (точнее, пятидесяти девяти) колючих глаз, но я к подобному привык. Я отыскал местечко неподалёку от входа, позвал официантку (пришлось окликнуть её трижды) и заказал яичницу с беконом и пива.

  Жизнь в салуне вернулась в свой ручей.

  Пиво оказалось тёплым, а яичница подгорела.

  Чёрт с ними. Зато девушка была крупная, дебелая, с пышными округлыми формами, и когда ставила поднос, взгляду было на чём задержаться. Когда она уходила, я рассматривал заведение.

  Над стойкой висел транспарант «ГОСПОДАМ ДЕГРАДЕНТАМ ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ». Бармен равнодушно выслушивал пьяные откровения тощего субъекта, похожего на проворовавшегося клерка. За столом слева от меня ругали непогоду. Справа приглушённо толковали о Ким Ир Ире, который скоро наведёт тут порядок. За столом напротив дулись в покер. Карты, деньги и два ствола лежали на столешнице.

  Чувство, что здесь всё точно так же, как и в десятке других заштатных городков – и в то же время что-то _не так_, не оставляло меня. Я озирался в поисках разгадки.

  Шериф сполз с табурета у стойки, подтянул портупею с «USP-45» (хорошая машинка, отметил я, _слишком_ хорошая для захолустья) и потопал по лестнице наверх, в гнёздышко любви. Вскоре сверху в зал упал голый человечек, тощий и синий, как ощипанный цыплёнок. Он едва не повредил скрипку.

  «Ничего не сделал, клянусь! – объяснял он лабухам, недоумённо выпучив глаза. – Только вошёл...»

  Шериф – дородный, весь розовый (я хорошо разглядел, потому что обмундирование его теперь составляли лишь фуражка и портупея) – вышел к перилам и сбросил вниз охапку одежды. Человечек торопливо оделся.

  Тут во мне будто врубился кинопроектор, и я усёк, в чём отличие городка от своих собратьев по анклаву.

  У выпавшего из гнезда недотёпы не было оружия.

  Игроков в покер было пятеро, а стволы – всего у двоих.

  Я посмотрел влево.

  Фермеры – фермеры! – были безоружны.

  Из всей публики, быстро сосчитал я, оружие имел шериф, одноглазый картёжник - жилистый загорелый крепыш с повадками гиены - и его бритый приятель, на пару с которым они обували простаков. Ещё помповик за спиной бармена... но он, похоже, был засижен мухами до дисфункции. Итак, всего четыре пушки на тридцать мужиков, тьфу! У меня одного арсенал в два раза богаче...

  Я отодвинулся от стола, так, чтобы спиной чувствовать надёжность стены, и закурил сигарету. Поймав взоры фермеров, я кинул пачку на их стол.

  - Угощайтесь, - сказал я. Не век же им смолить всякую дрянь.

  Фермеры проворно распотрошили презент заскорузлыми пальцами. Один – тощий и гнутый, как кукурузный стебель, – неловко кивнул в знак благодарности. С ним-то я и решил потолковать.

  - Милый у вас городишко, - подмигнул я ему. – Уютный.

  - Ну-у... д-да... - промямлил Кукурузный Стебель.

  - Деграденты не шалят?

  Фермер вздохнул.

  - Ну как же?.. Ещё как... шалят.

  - Но скоро Ким Ир Ир наведёт порядок! - вмешался болван из-за столика справа. - Вы не в курсе, как далеко от нас его победоносные дивизии?

  - Не в курсе, - сказал я.

  - Ага, - ехидно бросил кто-то из фермеров, - Ким придёт и будет горбатиться за нас в поле.

  - И будет! Да! - Болван в запальчивости вскочил на ноги; его белый воротничок сбился вбок. - Настоящий вождь не боится и самой грязной работы!

  Это он верно ляпнул, подумал я. Дурак, как и стоящие часы, способен периодически изрекать истину.

  Я повернулся к фермерам:

  - Горбатиться - не горбатиться, но урожай Ким соберёт, да. До зёрнышка.

  Фермеры почесали затылки и грустно засмеялись. Теперь мы были на одной стороне.

  - Вот-вот! - не унимался Белый Воротничок. - Ким Ир Ир и с деградентами разберётся, и с сельским хозяйством, и... и с прочими... злоупотреблениями!

  Папаша, царство ему небесное, рассказывал, что и до Хаоса хватало такого сорта мудрецов. Всё ждали НАТО, которое, мол, похлопочет за них, не способных о себе позаботиться. С ними спорили... А в итоге все остались с носом, все.

  - Эй, легче на поворотах! - взъярился вдруг жилистый картёжник. Глаз его сверкнул. Болван осёкся и куда-то пропал.

  Так-так, подумал я. Уже теплее.

  - Я решил, у вас тут спокойно, - вполголоса сказал я фермерам. - Вижу - без ружей... счастливые люди, думаю...

  - Винтовки у нас есть, - наклонился ко мне Кукурузный Стебель, - как же в наш век без винтовок? Но их запрещено носить в городе. Въезжая в Клинтск, мы обязаны запирать их в кузове.

  - Что так? - спросил я громко.

  Фермер испуганно отшатнулся, а пред мной вдруг возникла официантка. Дьявол, за болтовнёй я совсем о ней позабыл.

  - Будете ещё заказывать?

  Я заглянул ей в лицо. Пухлые алые губы перечисляли блюда, а глаза... глаза умоляли меня заткнуться. Щёки её пунцовели от волнения. Едва заметным кивком она указала на стол позади себя.

  Её забота растрогала меня. Я накрыл её мягкую руку широкой ладонью.

  - Как тебя зовут?

  - Что? А-а, Сильвия... Но я хотела сказать...

  - Знаю, Сильвия. Чудесное, имя. И сама ты замечательная! Но не становись так опрометчиво между мной и тем раздражительным джентльменом, хорошо? Надеюсь, он не жених столь прелестной девушки? Нет? Отлично! Было бы очень-очень жаль вдруг нечаянно разбить твоё доброе сердце...

  - Я не прощаюсь, - сказал я вдогонку и умолк. Во-первых, меня уже мутило от красноречия и, во-вторых, оказалось, жилистый с бритым смотрят на меня в упор, и чёрные зрачки их пистолетов делают то же самое.

  - Эй, скороход, - бросил жилистый. - Ты никак вооружён?

  Щека моя дёрнулась. Спокойно, Крис, сказал я себе. Зато теперь ты имеешь полное право звать его одноглазым.

  - Конечно, - ответил я. - На дорогах нынче небезопасно.

  - Давай свою пукалку, - распорядился он. - Здесь тебе не шоссе.

  Стараясь избегать резких движений, я извлёк на свет кольт сорок четвёртого калибра. Официально ему было лет двести – благородная синева и потёртые ореховые щёчки, - но я знал, что револьвер просто-напросто подвергли искусственному старению, удваивая его возраст. Тем не менее, он был мне дорог. Может быть, именно из него мистер Тагоми уделал в своё время двух эсэсовцев.

  Я положил револьвер на стол. Глаза напротив полыхнули вожделением.

  - О-о! Настоящий кольт-44! Подлинное оружие фронтира! Вот это да!..

  Одноглазый подскочил, сграбастал кольт, завертел его на пальце.

  - Осторожнее, он заряжен! - взмолился я. - Надеюсь, вы вернёте его невредимым...

  Одноглазый сунул револьвер за пояс, запрокинул голову и захохотал. Рот его сиял золотом, кадык ходил ходуном, плечи тряслись, и я с горечью подумал, что смеётся он, наверное, в последний раз.

  Створки входа скрипнули. Все в салуне вдруг встали, одноглазый, всхлипнув, подавил смех. Мимо стремительно прошли двое, с карабинами наизготовку, и заняли место у барной стойки, лицами в зал. Секунду спустя к ним прибавилось ещё двое таких же. Завсегдатаи торопливо освобождали табуреты. Пьяного клерка вошедшие взяли за шиворот и зашвырнули под ближний стол. Музыканты грянули какой-то марш. Балкон заполнился размалёванными женщинами.

  По проходу в сопровождении ещё пары стражей медленно прошествовал крупный пожилой мужчина. Молодчики с карабинами помогли взгромоздиться ему на табурет. Старик не спеша оглядел замершую публику из-под набрякших бровей. Одноглазый с бритым подбежали к нему и принялись что-то подобострастно нашёптывать в пергаментные уши.

  На мгновение тяжёлый взгляд старика остановился на мне.

  - Кто это? – негромко спросил я фермера.

  - Барин, - шепнул фермер.

  - Директор водокачки, - сказал Белый Воротничок, стоя на коленях по стойке «смирно». – Великий человек!

  - Он построил водокачку?

  - Нет. Он её директор. Ещё ему принадлежит ветряной двигатель, каланча, синематограф и заведение наверху. Мы все обязаны ему нашим благополучием и процветанием!

  Важный старик вскользь что-то бросил бармену. Тот поставил на стойку высокий тонкий бокал, достал из-под прилавка квадратную бутыль и плеснул в бокал янтарной жидкости.

  Ого! - подумал я. Один-один: я удивил их кольтом, они меня – настоящим виски.

  Старик лениво передал бокал одноглазому.

  Э-ге-ге! – мысленно протянул я миг спустя: в салуне началось странное.

  Одноглазый обвёл взглядом зал, кому-то кивнул. Из толпы выбрался человечек, сброшенный давеча сверху шерифом. (Кстати, где Закон И Порядок? – удивился я. Уснул, что ли? Если да, ему не простят оплошности: он _обязан_ быть при сильном мира сего.)

  Человечек скинул пиджак и торопливо закатал рукав рубашки. Я привстал, чтобы понять, что происходит.

  Бритый вытащил ланцет, блеснувший как рыба над стремниной, и вскрыл человечку вену. Кровь хлынула в подставленный бокал, на человечка, на одноглазого, на опилки на полу – всюду.

  Наполнившийся бокал почтительно поставили перед стариком. По дубовой стойке плыла красная лаковая лужа. Бритый накладывал человечку жгут из его же галстука-бабочки. Человечек шатался, закатив глаза. Сегодня явно был не его день.

  Старик поднял окровавленный бокал и осушил его до дна. Опустил на стойку и вытер губы клетчатым платком.

  Уфф! Я без сил упал на сидение. Желудок изо всех сил стремился исторгнуть пищу, и я его понимал. Всё-таки яичница здорово подгорела.

  - Что... это?..

  - Оне хотят жить вечно, - уныло пробасил фермер.

  - Ради всех нас, - свистящим шёпотом пояснил Белый Воротничок. – Это его долг! Куда же мы без его водокачки, а?

  Только сейчас я нашёл второе отличие этого салуна от всех прочих. Его мужчины – кроме вооружённых лакеев старика - были вялы и бледны, точно женщины в дни Луны.

  Тем временем одноглазый с новым сосудом, в котором плескалось на два пальца виски, приближался к нам. Ко мне. Бритый с ланцетом трусил следом. Я поплотнее вжался в стену.

  Одноглазый поставил бокал на мой стол.

  - Я уже заплатил за ужин, - сказал я.

  - Это дорожный налог, - издевательски сказал одноглазый. – Ну!

  Он перегнулся через стол, приблизя лицо вплотную, и весь мир стал для меня лишь огромным карим глазом с чёрной бездной зрачка. Я наощупь отыскал на дорожном рюкзачке карман.

  - Ну?!

  Я упёрся лбом в его лоб. Со стороны мы, видимо, стали похожи на сцепившихся над пропастью баранов, и я услышал, как по бокам с грохотом и звоном опрокидываются столы.

  Одноглазый – шея у него, признаться, была потолще моей - давил, выпятя нижнюю челюсть. Я рванул её вниз и сунул в развёрстую мокрую пасть круглое железное яблоко, выросшее далеко-далеко от плодовых садов. Рука у меня сильная. Яблоко влезло в рот целиком; только его хвостик колечком остался у меня на пальце.

  Беда с этими хвостиками.

  Одноглазый как-то сразу обмяк, и я оттолкнул его от себя. Он гримасничал, сучил руками и вертел своей могучей шеей, пытаясь выплюнуть гранату.

  - Бесполезно, приятель! – крикнул я, ныряя под стол. – Тебе к врачу надо, это само не прой...

  Надо мной полыхнуло, грохнуло, стол подпрыгнул. По столешнице кратко и дружно хлестнули осколки. Под стол вкатился карий глаз, уставился укоризненно. Я на четвереньках отыскал в опилках свой кольт, обтёр о штаны одноглазого (если он и обиделся, то виду не подал) и сунул в рюкзачок.

  Дым сгинул, и диспозиция оказалась такая.

  Директор водокачки, бармен и Сильвия выглядывали из-за стойки. Бармен заботливо обнимал девушку за круглые плечи, и я подумал: вот он, мой нынешний тесть... может быть. Столы были завалены набок вдоль стен; за ними, как за рекламными щитами на стадионе, прятались болельщики. Бритый был среди них; в его потном обширном лбу торчал золотой зуб. Балкон опустел – шлюхи, по-видимому, будили шерифа. Я позавидовал крепкому сну этого парня.

  Молодчики цепочкой стояли перед стойкой, направив карабины на Угадай-Кого.

  Я аккуратно обогнул стол, и остановился напротив них, открытый всем свинцовым ветрам. Стол, даже дубовый – неважное укрытие от полудюжины решительных людей, настроенных тебя изрешетить, и если они этого пока не сделали, то лишь потому, что им сказали «тубо».

  Я отдал должное магической силе директора водокачки, умеющего превращать людей в своих цепных псов. Не знаю, почему он не спустил их на меня сразу. Может, у него были какие-то планы... может, он хотел, чтобы я теперь подавал ему питьё... нет, не знаю.

  Одно скажу: я не оправдал его надежд. Более того, я коварно его обманул!

  С другой стороны, шесть шестёрок в колоде – тоже нечестно.

  ...Старая добрая ижевская машинка из правой кобуры тщательно и споро разрезала шестёрок пополам. Техасская бензопила лопнула б от зависти, увидь такую работу.

  Кобуру, правда, придётся чинить.

  Я подкатился к стойке, подальше, подальше от груды мёртвецов. Опёрся локтями. Из-за щитов осторожно выбирались посетители. Сильвия рыдала под пирамидой бутылок.

  - Виски, - сказал я. – Без крови.

  Бармен молча плеснул на два пальца.

  - Э-э... отличная работа, - сказал директор водокачки; он уже был рядом. Помедлив, старикан одобрительно коснулся моего плеча. Я молча пил обжигающую горло жидкость мизерными, воробьиными глотками. Вокруг собиралась толпа; я чувствовал, как щёки мои и шея разгораются под напряжёнными взглядами. Час назад – о-о, неужели всего лишь час назад? – я чувствовал то же самое.

  - Пожалуй, э-э... я возьму вас в э-э... помощники.

  Я пил и молчал.

  - А в компаньоны?

  Пил и молчал.

  - Я подарю вам каланчу, - посулил старик. Дыхание его было свежее, чем у Дракулы. Но не намного. – Ну как? По рукам?

  Я отставил стакан.

  - Ты пьёшь кровь, - сказал я. – Ты хочешь жить вечно.

  - Да-да! – затряс головой старик. – Да! А ты, ты сам – разве не хотел бы жить вечно, а?!

  - Может быть. Но ты пьёшь кровь.

  Я отвернулся от него, чувствуя, как по спине к затылку бегут мурашки. Конечно, глупейший жест, но канон есть канон. Сейчас, как никогда, важно было его соблюсти. Иначе вся пролитая здесь кровь будет напрасна, как уходящая в песок вода из простреленной фляги.

  БАХ-Х-Х!!! – прямо над ухом.

  Я потряс головой и повернулся, с облегчением сознавая, что стреляли не в меня. В меня невозможно было промахнуться.

  Директор водокачки сползал вниз, сжимая толстыми пальцами дамский браунинг.

  Фермер опускал дымящийся карабин.

  А ты, дурак, звал его Кукурузным Стеблем, подумал я. Стыдно.

  - Так-так. Трупы - в ледник, экспертиза будет завтра...

  Сверху спускался шериф: при полном параде, энергично размахивая руками. Я дождался, когда он закончит наводить порядок, и поманил его пальцем. Он подошёл.

  - Фуражку и пушку – давай.

  Он даже не прекословил. Я оглянулся, отыскал тщедушного человечка, у которого сегодня тут пили кровь, и сунул ему в руки символы власти.

  - Теперь ты - шериф, - сказал я. – А то смотри, какой худенький.

  Человечек засиял. Сегодня, определённо, был его день.

  - А директор, директор водокачки теперь кто? – заволновался вдруг Белый Воротничок. – Кто?!

  - Не ты, - сказал я.

  ...А вообще-то я им фея, что ли - всё за них решать?

  ***

  - Ты, наверное, считаешь меня легкомысленной? – спросила Сильвия. Её тёплое дыхание по-прежнему пахло карамельками.

  - Что ты, - возразил я.

  Тянуло в сон - я всё ещё не очухался от того безумия, которое началось, когда мы с ней остались одни, и вдруг я оказался сверху... потом снизу... потом всяко... – а Сильвии хотелось поговорить.

  - Ты, наверное, много видел городов...

  - Ага.

  - А... а девушки были?

  - Красивее тебя – нет.

  Сильвия гордо вздохнула.

  - А города... они все как наш?

  - Ну, не во всём. Памятники любимому киноактёру практически всюду, а в остальном много отличий.

  - Почему?

  - Как тебе сказать...

  ...Когда сомалийские (Сомали – была такая несчастная страна на восточном побережье Африки) пираты захватили атомный подводный ракетоносец и, не дождавшись от мирового сообщества выкупа, пустили все шестнадцать ядерных ракет (пятнадцать - по столицам наиболее значимых государств, и последнюю – по врагам в соседней деревне), мир рухнул. Причём не от ракет, говорил папаша. Вернее, от ракет, конечно, но... Вот, например, перекалённое стекло разлетается крошевом во все стороны от малейшего щелчка, потому как напряжение между частями велико. Мир накануне Хаоса походил на то стекло, рассказывал папаша. Достаточно было щёлкнуть по нему ракетами, как противоречия – политические, экономические, национальные, культурные - размели его на клочки. Все бросились воевать друг с другом – и вечные враги, и вчерашние друзья, и завтрашние союзники – всяк и с каждым.

  И внутри себя вдобавок.

  Повезло ещё, что воевали в основном традиционным оружием, иначе Земля обезлюдела бы.

  Тем не менее, в пламени тотальной войны сгинули все государства (кроме одного) и основные институты; уцелевшим пришлось строить жизнь с нуля.

  От прежнего времени остались лишь руины и – чудесным образом – пиратские видеокассеты с тематическими подборками фильмов. Кассеты стали образцом нового мироустройства. Городки, которые выбирали в качестве образца сходные по теме видеосборники, объединялись в анклавы...

  - Вы взяли за образец вестерны, - сказал я Сильвии. – Другие анклавы строят мир по своим лекалам – «Крепкий орешек» там, или «Эммануэль», или «Чужие», или «Крик», или «Кошмар на улице Вязов», или «Все фильмы с Гошей Куценко»... - не перечесть.

  - Не может такого быть, - рассудительно сказала Сильвия. – Смотри, у нас на площади памятник Юлу Бриннеру, так? И в соседнем Иствудске – тоже. И дальше... папа рассказывал. Мы нашли их в руинах, сами ещё не умеем их делать. Откуда древние знали, что нам понадобится именно Юл Бриннер?

  Я вздохнул.

  - Все монументы на самом деле посвящены другому человеку, из прежней истории. Вы отождествляете их со своим кумиром, а в других анклавах - с Брюсом Уиллисом или, например, с Гошей Куценко.

  - Что за человек? Актёр? Режиссёр?

  Объяснять было долго.

  - Нет. Но он однажды сказал, что кино является важнейшим из искусств.

  - Искусство?

  - Ну, это такая штука, которая помогает людям отделить дерьмо от недерьма с тем, чтобы в итоге сделать жизнь светлее.

  - У нас хорошее... искусство?

  - Всё относительно, - сказал я. - Некоторые анклавы даже не понимают, что живут в дерьме.

  - Ничего, не забивай голову, - добавил я. - Скоро все будут иметь одинаковые памятники, смотреть одинаковые фильмы и жить одинаково счастливо.

  - Ты имеешь в виду Ким Ир Ира?

  - Его, его. Лидер единственной пережившей Хаос страны. Его предшественник объединил Северную и Южную Кореи, потом навёл порядок в Японии, Китае... а теперь лучи чучхе бьют во все стороны. Вон, Лос-Анджелес уже переименовали, говорят, в Тайдж-Хан.

  - Ты убегаешь от них?

  - Бегать, сама видишь, я не умею...

  - Да ладно тебе. Всё нормально.

  - Я знаю. Спасибо.

  ...Хорошо ещё, что мы жили далеко от столицы. Нам в Хаос меньше многих бедняг досталось.

  Но досталось. Мама рассказывала, что едва я родился, как чёрный треугольный бомбардировщик, плывший над морем, словно услыша мой первый в жизни вопль, свалился в пике, на выходе из которого я лишился обеих ступней. Акушер как раз держал меня на весу, когда в окно влетел острый как бритва осколок.

  Людей жаль. Но я не скорблю по цивилизации, которая была способна мириться с существованием внутри себя даже вероятности бомбардировщика, заходящего на родильный дом.

  - Я заштопала тебе кобуру на коляске, - сказала Сильвия после паузы.

  - Спасибо.

  - Не хочешь остаться?

  - Не знаю. Я не люблю северокорейское кино.