Delvin
№124 "Бездна"

Опять воет. Бьет ветром и солеными брызгами в окно, зовет к себе. Плачет, как брошенная посреди ночи любовница. Стучится в окно, скребется в дверь. Не впустить просит - наоборот, призывает выйти отсюда, из согретого камином дома в ночь, в холод. Просит сделать всего три небольших шага на север, к яркой полярной звезде. От стены дома до обрыва всего пара метров - третий шаг будет прямо к ней в объятья...  Но я не выйду. Не сегодня, не сейчас. Опять не отвечу на зов, хоть внутри все готово кровоточить слезами от этого зова. Потерпи любимая, еще не время. Мы увидимся скоро, но не сегодня. Не сегодня. Я не знаю когда – но я ощущаю, что что-то меня еще держит здесь, словно вросший в скалу ржавый, но крепкий якорь. Еще должно что-то произойти, чтобы старик почувствовал себя свободным. Думаю уже скоро….

 Сейчас бутылка виски и тепло от камина сделают свое подлое дело и усыпят это стареющее тело, а завтра, под солнечными лучами зов опять отступит, превратится в глухую тоску, которая тихо будет ждать своего ночного часа... До завтра, любимая…

 Утро не выдалось ни солнечным, ни приятным. Ночная буря нагнала непроницаемую стену сизо-серых туч, а поумеривший свой пыл ветер гнал по пустым улицам клочья тумана. Вчерашняя идея отправиться на рыбалку теперь казалось совершенно глупой и бестолковой, поэтому я просто вынес из дома плед и остатки виски и уселся в кресло у крыльца. Голова трещала нещадно, но утреннее похмелье давно стало неотъемлемой частью жизни, что я даже успел к нему привязаться. С крыльца была неплохо видна центральная площадь нашей деревни, которая по-прежнему на картах гордо звалась "городом". Хотя какой к чертям город, если по всем домам наберется от силы две сотни стариков да несколько десятков молодых, которые то ли по глупости, то ли от лени еще не уехали в разраставшийся где-то там, за горной грядой мегаполис, пожирающий людей и поселки подобно гигантскому спруту. Он уже высосал жизнь и из этого городка, оставив только кости, да не нужных никому стариков. Жизнь вокруг словно остановила свой сумасшедший бег, замерев на одном единственном промежутке времени, как заезженная пластинка. В зависимости от времени года день тут всегда начинался так же, как и предыдущий. Вот сейчас Выйдет Якоб и будет раскочегаривать трухлявый в конец трактор. Когда-нибудь один из них нарушит этот ритуал – либо старый мотор все-таки заклинит, либо однажды утром машина не дождется хозяина. Но не сегодня. Булькающее тарахтение известило деревню о начале нового обычного дня. Мимо моего дома прошел владелец единственной в округе лавки, как всегда поздоровавшись, приподняв шляпу, и как всегда не дождавшись ответа, который он, по глухоте своей, все равно никогда не слышал. Все шло своим чередом. Ничто не говорило о том, что сегодняшний день будет хоть на каплю отличаться от предыдущего, разве что моя апатия сегодня была куда сильнее, и поэтому я даже не стремился изобразить видимость деятельности, а просто вызывающе задремал в кресле. Уже вечером сей вопиющий факт будет обсуждаться всеми престарелыми сплетницами, ибо проводить день в праздности было совершенно непозволительным вызовом, если это только не суббота, которую чтила добрая половина городка, и тем более, не воскресенье, когда к нам приезжал пастор, чтобы исповедовать вторую половину. Хотя, возмущением больше, возмущением меньше – я как был чужаком для всех местных, так и остался до сих пор, даже после пятнадцати лет жизни в этой дыре.

 О том, что в нашем маленьком городке появилось нечто, что вполне может стать сенсацией, известил далекий громкий лай собак. В городке вроде нашего, где собаки уже давно успели выучить всех людей, такой лай мог означать только появление незнакомца, что само по себе было необычно. А одновременный лай многих собак говорил о том, что скорее всего незнакомец либо мчится на велосипеде, либо едет на машине, что было уже вообще из ряда вон. И хотя от ближайшей трассы к морю можно было проехать только через наше захолустье, желающих прыгать в море с отвесных скал было немного. За те пятнадцать лет, что я здесь прожил я помню всего две машины, да и то водитель одной из них просто спутал дороги, а небольшое семейство во второй добравшись до побережья, где им обещали роскошный вид на море, было изрядно расстроено нашей помойкой и уехало меньше чем через пол часа. На сей раз было похоже, что к нам опять заехали незадачливые туристы – тихо шелестя водородным двигателем, на центральную площадь въехал минивен. Сделав полукруг, он остановился напротив лавки Смита. Жизнь в городке замерла. То есть, каждый делал вид, что ему нет ровно никакого дела до того, кто и зачем приперся в эту дыру, но шум городка стал сразу на порядок тише, и я мог поклясться, что как минимум пол сотни глаз сейчас искоса, якобы невзначай, пожирали авто и тех двоих, что вылезли из кабины и засунув руки за пояс по хозяйски оглядывались вокруг. Нет, это явно не туристы. Был бы автомобиль не столь легкомысленной марки, я по подобному взгляду на окружающие дома, мог бы предположить, что нас посетили налоговые инспекторы.

 С такого расстояния я плохо мог различить лица и детали одежды – измененное зрение не позволяло мне видеть четко дальше вытянутой руки, а идти в дом за очками пока было лень. Я видел, что один из двоих чужаков зашел в лавку, пока второй беззастенчиво пялился на окна домов вокруг. Судя по всему, эта странная пара хотела уточнить туда ли они попали, ибо что еще делать в лавке приехавшим из царства гипермаркетов? И почему-то мне очень хотелось, чтобы Смит в данный момент объяснял им что из джи-пи-эска подвела хозяев, и на самом деле им дальше, в следующую такую же дыру, но сотней милей дальше по трассе… Не знаю почему, но что-то беспокойно шевелилось в сердце, когда я смотрел на этот фургон, и это беспокойство таки заставило меня встать, размять кости, и пройти в дом за оптикой. Ничуть не стесняясь я вернулся в кресло не только с очками, но и с биноклем. Все равно никто из соседей не обратит сейчас на меня никакого внимания.

 Теперь я смог рассмотреть незнакомцев во всех деталях. Тот, что пониже – лысый, который бегал в лавку, был одет в потертые черные кожаные штаны и такую же жилетку поверх серой джинсовой рубахи. Так одевались и во время моей юности, и сейчас – практично и росно ничего не сообщает о владельце. А вот новенький камуфляж его на высоком напарнике мог рассказать куда больше. Во-первых то, что его хозяин к такой одежде привык. Когда камуфляж напяливает на себя городской увалень, это заметно в каждом его движении. Он словно выпячивает свою сопричастность с миром крутых мужиков из модных боевиков, а вот когда форма стала привычной одеждой, когда ее носят точно также как какой-нибудь адвокат носит свой костюм от Брионии, это можно отличить с первых же секунд. Во-вторых, хоть камуфляж и скрывал фигуру здоровяка, но его кошачие движения – как он открывает дверцу фургона и достает оттуда какие-то ящики и оборудование – все выдавало в нем тренированного бойца. К нам в городок пожаловали не туристы и даже не налоговые инспекторы, а хищники куда позубастее. Одна надежда – охотиться они будут на рыбешку покрупнее чем жидкие обитатели захолустного городка.

 А вот и наш шериф. Как положено, о чужаках он узнал, небось еще до того как они в город въехали, но подошел только сейчас. Неспешно подошел к лавке Смита, поздоровался с хозяином, мнущимся в дверях от любопытства, и лишь потом неспешно подошел к фургону. Лысый отвлекся от ящиков и улыбнувшись начал что-то объяснять нашему бравому Джону. Шериф стоял ко мне спиной, а лицо лысого было очень скупо на эмоции – только глаза цепко следили за лицом полицейского, так что о чем они там беседовали я не мог даже догадаться. Закончилась беседа неожиданно – шериф вместе с чужаком нырнули внутрь фургона и закрыли дверь. Будь я проклят, если в это время некоторое количество хрустящих купюр не перекочевало из рук лысого типа в карман шерифа. То что Джон тот еще калач и мимо рта ложку не пронесет я не сомневался, но вот так вот, на глазах у всех и с абсолютно незнакомыми людьми… Что-то странное творилось в нашем городке. Камуфляжный в это время поставил на треноге какое-то странное устройство связи и, повернувшись в сторону моря, что-то долго рассматривал на экране. Почему это надо было делать здесь, на площади, на глазах у полсотни готовых лопнуть от любопытства мне тоже было непонятно. Пока здоровяк стоял наклонив голову, свет падал вскользь на его лицо, и мне показалось, что на носу у него есть шрам. Приблизив в бинокль его физиономию поближе, я почувствовал, что по коже побежали мерзкие прохладные мурашки. Это был не шрам, а характерная вмятина, которую оставляет гидролизник. Зачем он здесь? Почему именно здесь? Какого лешего, он забыл в этом тихом городке? И почему мне так не везет – мысли вихрем носились в мозгу. Я налил себе виски, поднес стакан ко рту… и поставил на место, а подумав, вылил его на доски пола. Воспоминания пробудили рефлексы, а они на уровне спинного мозга чувствовали чем может мне грозить выпивка сегодня. Разум еще не понимал, чем может кончиться этот день, а сидящий глубоко внутри инстинкт уже ощущал, что ночь сегодня будет совсем не такой как вчера, и про бутылку виски можно и нужно забыть.

 Дверь фургона распахнулась, и изнутри выгрузился шериф, а за ним лихо выскользнул лысый. Чужаки с этого момента обращали на представителя закона внимания не больше чем на фонарный столб, а Джон, заткнув большие пальцы рук за пояс с кобурой, медленно оглядел всех случайных свидетелей, хотя кого ему тут опасаться – звонить в город и закладывать любимого шерифа за то, что взял с чужаков мзду за возмущения покоя тихого городка никто не бы и не подумал, но он, казалось, словно искал кого-то взглядом. И нашел. Меня. Он остановился на мне и долго пристально смотрел мне в глаза – даже с такого расстояния я ощущал его взгляд. Чужой взгляд. Словно что-то перещелкнуло в том парне, с которым мы еще пару месяцев назад уговорили бочонок пива на совместной рыбалке. Вчера еще я был хоть и не совсем, но своим – тут любой мог предъявить родословную не менее чем в три колена, родившихся и скончавшихся в этом городке – а сегодня я в миг стал чужим. Не просто чужим, а потенциально опасным.

 Вот и вопрос – с чего такое изменение в мозгах может произойти у единственного человека в городе, который имеет почти всю информацию обо мне – и кем я был раньше и почему теперь живу здесь. Как этот амбал со следами гидролизника на морде может быть связан с моим прошлым, когда я ушел на пенсию еще раньше, чем он научился буквы писать?

 Тем временем, углядев что-то в своей хреновине на треножнике, чужаки погрузились обратно в фургон и поехали в сторону моря. Шериф некоторое время смотрел им вслед, потом, еще раз кинув взгляд на меня, направился к своей машине. Шоу окончилось, и горожане постепенно возвращались к обычной рутине, благо теперь тем для вечерних разговоров было предостаточно. Можно было теперь и поработать со спокойной душой.

 Я вернулся в дом. Настроение не то, чтобы было испорчено, но голова пухла от вопросов и предположений, так что усидеть в кресле я уже не мог. Включил компьютер, развернул картинку во всю стену, с мыслью попытался найти в сети хоть один намек на повод, по которому спецназ военно-морского флота может появиться в нашем захолустье. С сетью были проблемы – либо сигнал со спутника чем-то нещадно глушился, либо мой радио-модем все таки решил приказать долго жить. Какая-то связь была, но сеть постоянно падала, а при соединении скорость была такой, что от мысли чего-либо найти в ней пришлось отказаться. Я лег на кровать, уставился в потолок и решил поразмышлять логически о сегодняшних событиях… но то ли бессонная ночь, то ли похмелье все-таки сделали свое дело, так как открыл я глаза уже только часа через четыре. В животе нехорошо урчало – я не ел еще со вчерашнего вечера. Солнце уже перевалило через полдень и медленно сползало в сторону гор. Однако, вредно волноваться старику… проспать пол дня, пропустив обед – такого со мной давно не случалось.

 Наскоро разогрев замороженные котлеты (много сои, капля мяса и никакого холестерина) и такую же замороженную картошку фри, я устроился за столом. Обед без пива был непривычен, но пить по прежнему категорически не хотелось, а кроме пива и виски жидким в моем доме была только вода из крана, да млоко в бутылках – для утреннего омлета. Молоко с кетчупом тоже никак не годилось. Я уж было задумался о том, не сходить ли к Смиту за лимонадом, как вдруг услышал давно забытый звук вызова неткома. Этой чертовой хреновине вообще не полагалось уже работать – с момента выхода на пенсию я даже не отслеживал уровень заряда в нем, но видимо правда говорил наш полковник, что эта коробочка еще нас всех переживет. Батарейка там то ли атомная, то еще похуже, но только среди всего оборудования, полагавшегося по уставу, нетком был самым надежным и самым простым устройством. Устройством, которое молчало уже двадцать лет, для того, чтобы вот так, посреди обычного дня, во время позднего обеда вдруг взять и пиликнуть сигналом вызова.

 Я сглотнул. С одной стороны, жрать хотелось безумно, а передо мной стояла и благоухала тарелка с жаренным суррогатом мяса. С другой стороны – инстинкты призывали сорваться с места и бежать к неткому, нажать одну из всего двух кнопок и выпалить «Кас на связи», словно и не было этих двух десятков лет забвения. С другой стороны запах…

 Жалкое зрелище собаки Павлова, раздираемой инстинктами. Но я все-таки встал и неспешно подошел к шкафу, взял с полки коробочку неткома, неспешно подошел к дивану, и только удобно развалившись в нем нажал на кнопку. И промолчал.

 - Кас, Кас, Третий вызывает Каса. Кас, ответь. – зашипел динамик. Раньше связь никогда не сбоила и не шипела – даже под водой сигнал был чистый. Неужели все-таки нетком испортился со временем?

 - Ты не третий – ответил я. Третий умер десять лет назад. Старик был старше меня.

 - Да, говорит полковник Джек Ковальски. Сын Джеффа Ковальски. Когда я пришел на место отца, мне разрешили взять его позывной. Ты должен помнить меня, Кас. Мы встречались.

 Я помнил белобрысого мальчугана, как-то на офицерской елке по случаю рождества. Читал какие-то стишки…

 - Ты не третий. А я не Кас.

 - Как не Кас? Кто вы?

 - Кас умер двадцать лет назад, когда ваши крючкотворы списали его на берег один росчерком в идиотском законе о запрете мутаций. Вот тогда вы и похоронили Каса. А теперь тут живет гражданский человек, по имени Алекс, который ни хрена не может понять зачем его оторвали от обеда и пытаются заставить откапывать покойника из могилы.

 - Кас. Я все понимаю. Отец ушел в отставку вместе с вами. Он не мог выдержать расформирование и увольнение целой боевой бригады, и прожил он после этого совсем не долго. Ты знаешь каково это, и я знаю. Я хоронил отца из-за того же чертового закона, хотя он не проходил никаких мутаций. Он был честным офицером, который знал что такое честь и долг. И поверь, мне не легко было решиться вызвать тебя сегодня, потому что я знаю что ты думаешь и чувствуешь сейчас. Но я тебя прошу, ради отца и ради того долга, который кое что значил и для тебя…

 - Так зачем тебе нужен гнилой покойник из могилы?

 - есть работа Кас.

 - Не смеши меня – я взорвался и начал орать - у тебя там полный выводок молодых бойцов, которым не запрещено работать под водой потому, что их гены стерильны как постель девственницы. На кой черт тебе сдался старик-мутант, поставленный гребанным правительством вне закона?

 - Ты ведь живешь в Нико-тауне?

 - Я, как и полагается по закону известил службы контроля об этом.

 - У вас сегодня были чужаки, Кас? Двое или трое незнакомцев, которые проехали к побережью?

 Моя спина опять поймала холодные мурашки. И я перестал орать.

 - Да, Джек. Были. Один из них со следами гидролизника на морде.

 - Это майор морского десанта, Кас. Бывший майор с сегодняшнего дня. Давно они были у вас?

 - С утра. Но какого черта ты расспрашиваешь меня о том, что тебе должен был рассказать полицейский?

 - Кас, скажи – сигнал неткома чем-то глушится?

 Тут я вспомнил, что вот такое же шипение неткома я слышал как-то раз, когда мы действительно работали под прикрытием глушилок?

 - Да, Джек, слышу тебя с трудом, честно говоря.

 - Это Берта, Кас. И она в активном режиме.

 - Берта? Боевая подводная платформа на этом побережье?

 - Да Кас. И как понимаешь, об этом до сегодняшего дня никто не должен был знать. Станция находилась в глубокой консервации. Знаешь, эти стратегические секретные запасы на черный день… Ее активировали четверть часа назад и тогда же связались с нами. Станция захвачена – не спрашивай как это возможно, я не знаю. И захвачена с умом – распознавание свой-чужой отключено, активная оборона на максимум. В обычное время это означает полную демаскировку, но эти сволочи и не прячутся. Они выдвигают требования, иначе завтра на рассвете станция перейдет в боевой режим.

 Кас… Я не буду грузить тебя подробностями политики… но эти требования – мы не можем их выполнить даже под дулом пистолета. Даже под таким дулом.

 Как ты понимаешь, ни один из наших бойцов к Берте даже близко не подойдет, ибо в активном режиме механику и электронику она сечет с нескольких десятков миль, и гидролизники гасит с вероятностью 100%.

 Когда эти бюрократы принимали закон о чистоте генома и запрете профессиональных мутаций никто из них даже близко не мог подумать, что настанет время когда нам придется сражаться с древней платформой, к которой никто из генетически чистых бойцов даже подплыть не сможет, ибо дышать он может только с помощью электроники.

 - Пошли людей с простым аквалангом. Баллон из пластика, респиратор из органики – мне что ли тебя учить.

 - Берта на глубине в полтора километра. Была. Судя по всему, ее сейчас перемещают еще ниже. У вас же тут разлом рядом.

 Я присвистнул.

  - Джек, ты хочешь сказать, что кроме стариков из моего подразделения с этим больше никто не может справиться?

 - Кроме тебя, Кас. Ты последний. Все остальные уже ушли.

 - Ушли к ней?

 - Да, Кас. Ты один остался. Вертолет с оборудованием будет у тебя через час. Подготовься. Точные координаты Берты мы тебе дадим. Как ты понимаешь, если до рассвета станция не выйдет из активного режима, то мы будем вынуждены стереть с лица земли не только ваше побережье, и дай бог мы сумеем подавить защиту до того как эти сволочи пустят термоядерный заряд в сторону одной из столиц.

 - Ты даже не спрашиваешь моего согласия, сынок.

 - я же знаю что ты все отдашь за еще одну ночь там…. Удачи Кас.

 Спустя полтора часа я сидел на камнях над водой и смотрел на горизонт. Солнце сползло за горы и с моря надвигалась тьма. Волны шлепались о камни и шептали. Ее шепот всегда начинался в шелесте волн. Еще час-два и он начнет звучать в голове… Хотя не начнет. Я же и так иду к ней. Я обернулся и взглянул на двух офицеров позади. Махнул им рукой в нашем жесте – морских волков. Один из них ответил. Хотя бы знал. Когда-то этот жест был легендой.

 Я взял с камня Узик и гарпун и нырнул во тьму. Нетком – моя последняя нить, связывающая меня с берегом, остался лежать на граните – даже такую простую электронику я не рискну взять с собой. Легкие обожгло давно забытой болью. Ничего – два вздоха соленой водой и подлегочная железа начнет гнать кислород в кровь. Я расправляю крылья-плавники, и лечу вниз, в бездну.

 Хороший костюм, быстрый, легкий. Его доставили на вертолете. Странно, что такие костюмы еще делают – наверное, для любителей аквалангистов, ибо морской спецназ сейчас пользуется водометами. Люди слишком положились на технику и слишком быстро отреклись от тех, кто рисковал здоровьем и жизнь, переделывая себя в совершенного мастера. В моем случае в морского хищника. Кас – Касатка, морской волк, хотя по очертаниям я сейчас более всего напоминал гигантскую манту, скользящую над стремительно уходящим вниз дном.

 Несмотря на точные координаты Берты, я плыл не самым прямым путем, а шел по следам моих предшественников. Это только сухопутные малоопытные вояки считают, что в море нет следов, а самый лучший путь до цели – это прямая. Наверное, в море я был следопытом не хуже какого-нибудь старого индейца в прериях – я видел и чуял где проплыли те двое. Словно чувствовал запах, оставленный гидролизником. Как может почувствовать себя частью большого организма моря тот, кто скрылся от воды за мложной электронной маской? Он шумит как паровоз, он не чувствует вкус и запах воды, не может бесшумной тенью скользить в темноте, различая при этом не только то что выхватывает луч фонарика, а все мелкие ракушки на дне.

 Двое чужаков, видимо знали о местонахождении базы только примерно. Они долго рыскали по дну, прежде чем нашли вход – это тоже было прекрасно написано на дне. На дорогу к базе они потратили три часа. У меня ушло тридцать минут, чтобы дойти до той черты, где я ощутил физическое присутствие большой угрозы. Именно так действовала активная система защиты Берты, отпугивая, на всякий случай, всю морскую мелкую живность.

 Мне сегодня однозначно везло, ибо в темноте, помимо смутных очертаний станции я различил луч фонарика. Кто-то из двоих вышел под воду и что-то отвинчивал снаружи. Ознакомится с чертежами станции я успел только в общих чертах – зачем именно здоровяку понадобилось отвинчивать какую-то панель, я не знал, но это не имело никакого значения. Я не знал где находится второй – внутри станции или тоже снаружи, в зоне безопасности, где гидролизник уже не распознавался системой защиты как чужой. Тем более, я не знал, как среагирует на выстрел Узика система защиты, поэтому просто тихо подплыл сзади к булькающему уплывающим ввысь воздухом спецназовцу и снял с него гидролизник. Реакция у него была отменная – если бы я не выкинул аппарат дыхания в сторону, а он не хватался бы за мою руку и не нырял за ним, в надежде вернуть маску, вместо того, чтобы свернуть мне шею, а затем уже решать проблему с воздухом, то возможно весь исход этой истории был бы менее веселым. Все таки я переоценил возможности старика перед тренированным бойцом в расцвете сил. Но инстинкт, паникующий перед невозможностью вдохнуть, все таки один из самых сильных в человеке. Схватившись за мою руку бывший майор просто выдернул ее из крыла костюма и я смок спокойно достать нож, а когда он повернулся вслед за падающей в бездну маской, я всадил ему лезвие в основание черепа. Затем, потащил тело к станции.

 Я знал, что войти на станцию, находящуюся в активной обороне без согласия тех, кто внутри попросту невозможно. На берегу мне рисовали несколько вариантов, но еще там я видел, что это нереально. Не в моем положении можно было надеяться на авось. Однако, разглядывая схемы я видел еще одну возможность, которую просто не брали в расчет новенькие офицеры, не подозревавшие, что пресловутый пол погружения в 2000 метров это не физиологический, а психологический предел. На глубине трех километров, в разломе, размещался реактор, питающий всю станцию. Он находился прямо под станцией, прекрасно защищенный ее боевыми системами – ни один современный батискаф не имел возможности приблизится к нему, на что и был расчет при строительстве. Мне не нужно было убивать лысого внутри станции. Мне нужно было просто отключить ее – и пусть себе сидит дальше в пустой безжизненной консерве, пока не кончится воздух, глядя на своего напарника прибитого ножом к скале напротив иллюминатора.

 Я погружался все ниже и ниже. Глубину я чувствовал кожей - вот они, заветные две тысячи. Ниже нам запрещалось заплывать, но кто же из молодых салаг слушал запреты? Как только получалось – любой из нас рвался ниже второй тысячи, ибо слышал рассказы тех, кто вернулся оттуда. Рассказы о ней. Ибо после двух тысяч любого подводника-мутанта внизу ждала Она. Бездна. Прекрасная, неотразимая, ласковая и всепонимающая. Любимая. Да – она становилась единственной любимой в жизни каждого из нас. Перейдя границу в два километра никто не мог забыть о ней, с нетерпением ожидая нового погружения, новой встречи. После знакомства она чувствовалась рядом постоянно, как только мы погружались в море. Невидимая, она плыла рядом, оберегая и охраняя нас, но по настоящему с ней можно было встретиться только у нее дома – в настоящей бездне.

 Никто из нас не выдержал разлуки, когда нам запретили работать в море, борясь за чистоту генофонда и равные права для всех генетически чистых. Все мои друзья ушли к ней в объятья. И меня она звала каждую ночь, плеском волн, шепотом ветра. А я все ждал. Теперь понимаю зачем. Я не просто пришел к тебе, дорогая… Вот она ты, рядом. Я могу коснуться тебя, но знаю, что пока нельзя. Ибо коснувшись не смогу удержаться от поцелую, а поцеловав – забуду все. Я знаю – легенды об этом ходили среди всех подводников. Мы все жаждали и боялись твоего поцелуя. Но потерпи еще минуту. Вот он – блок реактора. Беззащитен, ибо никто не думал что здесь возможна диверсия. Замыкание вот в этом контуре, отключение охлаждения, включение автоматического гашения реакции. Там, где то, тысячами метров выше, лысый воет, понимая, сколь ужасная смерть ждет его. Даже к тебе, моя красавица он не сможет нырнуть из этой пустой теперь железной коробки. Вот теперь я твой, любимая. Твой навсегда.