Иван Сидоров
№129 "Республиканец"

Республиканец

  Я мало что запомнил из детства. Оно у меня однообразным было. Больше всего

 запало в память, как первый раз, лет в шесть, хлебнул самогону. Потом блевал три дня.

 Еще хорошо помню тот день, когда появился представитель Республики. Крутой мужик,

 конечно. Наверное, потому и запомнился.

  ***

  Желтые облака стелятся низко-низко. Смотрю на них и думаю о яичнице. Уж

 больно тучи по цвету на желтки смахивают. Совершить что ли, набег на курятник... Хотя,

 пусть его. Никуда не пойду. Так и сижу на заборе, болтаю ногами и смотрю на облака.

 Дед Афанасий говорит, они такие из-за степной травы. Будто ковыль высыхает,

 разлетается пылью, и потом ветер эту пыль в небо уносит. Вот облака и желтеют. Не

 знаю, может и так. Афанасий дольше нас всех здесь живет. Ему виднее.

  За спиной шумит поселок. Бренчит гитара, семейная сора уверенно перерастает в

 драку, галдят индюки. Передо мной бескрайнее степное море. Спокойное и тихое, лишь

 теплый ветер заставляет чуть щурится. А так – хорошо. Сижу, балдею.

  На горизонте показываются темные точки. Моргаю. Может, никаких точек и нет,

 просто, пыль в глаза попала? Точки не исчезают. Движутся все так же прямо, словно по

 линейке. И быстро приближаются. Очень-очень быстро.

  – Враги! – спрыгиваю с забора и лечу к дому деда Афанасия. – Враги!

  В тот же момент начинает орать сирена. Противный вой оглушает, и, кажется,

 будто даже зубы начинают вибрировать в такт проклятым завываниям.

  ***

  На чердаке у деда Афанасия неимоверно жарко. Такое ощущение, что по спине

 катится целый водопад пота.

  – Задолбало все, – вздыхает дед. – Надоело.

  Он прикручивает к допотопной лазерной берданке оптический прицел и

 пристраивает оружие на подоконник. Ружье выглядит печально – кажется, ткни в него

 пальцем и развалится техника. Или и того хуже, развалится и взорвется.

  Пристраиваюсь справа от Афанасия и тоже выглядываю в окошко. Пот уже чуть

 не из волос сочится, все горло залеплено чердачной пылью, да еще и от деда несет

 самогоном. Мне не до таких мелочей. Сердце так и колотится, руки чуть подрагивают.

  Вот поблескивает металлом забор, окружающий город. Вон – то место, справа от

 ворот, где я сидел всего пять минут назад. Массивные ворота, похожие на люк звездолета,

 закрыты и заперты. У входа в город стоят пятеро дружинников. Встречают проклятую

 вражину, стало быть.

  Приближающиеся точки уже превратились в человекоподобные фигурки,

 погруженные по пояс в сухой ковыль. Двигаются они, как для людей, слишком быстро, а

 так, мужики как мужики. Всего в каком-то километре от города. Совсем близко.

 Присматриваюсь и уже могу различить блестящие мечи нелюдей, развивающиеся,

 похожие на балахоны одежды.

  – Самураи, – шепчу.

  – Ага, – всматривается в оптический прицел дед.

  Не проходит и двадцати секунд, и воины стоят у ворот. Теперь хорошо видно

 узкоглазые безносые морды, волосы, забранные в дулю на голове. Точно самураи.

  Дружинники давно достали пистолеты, держат врага на мушке. Один момент

 смущает: наших вдвое меньше, так что всех не удержат под прицелом.

  – Вон из степи, – говорит самурай, стоящий посередине. Голос у него трескучий,

 слышишь и такое ощущение, словно доска от гроба ломается.

  Дружинники давно бы стреляли, но страшно. Иногда можно просто подождать, и

 нелюди, не сказав ни слова, уйдут. Вот наши и ждут.

  – Нет, – отвечает Вася Длинный. Его лысая макушка блестит на солнце, словно

 натертая салом. Видно, Васе тоже жарко.

  – Три минуты на раздумья, – скрипит враг.

  – А это еще кто? – ворчит дед.

  – Где? – автоматически переспрашиваю.

  Дед не отвечает. Я отрываю взгляд от лысины Длинного и сразу же замечаю

 чужака. Высоченный, на голову выше того же Васи. Поверх бурой военной формы

 натянут защитный жилет, смахивающий на панцирь. В руках мужик сжимает нечто

 короткоствольное. Обрез не обрез, пистолет не пистолет, черт его знает что. Но выглядит

 солиднее, чем берданка Афанасия. Откуда этот вояка взялся, мне не понятно. Не из-под

 земли ли вырос? Да и вражина на него не реагирует.

  – Может он с самураями? – лепечу.

  – Заткнись, – цедит сквозь зубы дед.

  – Вон из степи, – ни с того ни с сего повторяет самурай.

  – Нет, – чуть не визжит от страха Вася. Я отсюда вижу, как у храброго

 дружинника дрожат руки.

  Нелюди начинают двигаться одновременно, долей секунды позже наши бойцы

 стреляют. Пять безносых лиц превращаются в желтый пепел. Такой же останется в руке,

 если сжать стебель проклятого ковыля. Следующее замеченное событие – тело Длинного,

 разрубленное вдоль на две равных части. Слева трещит берданка Афанасия, и ветер

 уносит останки Васькиного убийцы.

  Потом я прикинул, и по всему вышло, что чужак начал действовать сразу же

 после выстрела Афанасия. Тогда, сидя на чердаке, я ничегошеньки не увидел. Вроде как

 палили во все стороны дружинники. Попал кто, не попал, не знаю. Спустя секунду еще

 четыре самурайских балахона плавно, словно индюшачий пух, спланировали на землю.

 Наши бойцы остались один на один с чужаком. Ах да, еще оружие этого, в камуфляже,

 дымилось.

  – Я – представитель Республики, – кричит чужак обыкновенным человеческим

 голосом.

  Рядом, аккуратно снимая с подоконника берданку, шумно выдыхает дед.

  Ворота открываются, и к телу Длинного бросается жена. Расхристанная женщина

 голосит почище сирены.

  ***

  Не спится. В голове миллиардный раз прокручивается сегодняшняя битва. Так и

 хочется позаимствовать ружье деда Афанасия и пойти пострелять по мишеням. Конечно,

 лучше заполучить винтовку республиканца, но это совсем уж мечты. Но хочется...

  – ... так что с завтрашнего дня они вас больше не побеспокоят, – спокойно

 заканчивает чужак.

  – Как-то оно, м-да... – кряхтит в ответ дед.

  – Что да? – республиканец все так же спокоен. – Вы признаете власть

 Республики?

  – Признаем, признаем, – тянет дед. – Нам, если честно, что есть Республика, что

 нет. Она далеко.

  – Уже не далеко, – голосу чужака вторят вой ветра и булькание наливаемой в

 стакан жидкости. – Я, в данном конкретном случае, и есть Республика. И я должен

 позаботиться о вас. Так что с завтрашнего дня нападения прекратятся.

  – Да мы как-то и сами. Насчет позаботиться. Нам нападения и не мешают.

  Собеседники делают паузу. Скорее всего, пьют. Я переворачиваюсь на живот и

 накрываю голову подушкой. Но стены в нашем доме совсем тонкие, чуть ли не

 картонные. Да и подушка набита пухом хорошо если на половину. Тут уж проклятый

 разговор хочешь, не хочешь, а мешает мечтам о стрельбе и битве с ненавистной

 вражиной.

  – Сегодня был убит горожанин. Жена порезала себе вены через час. Теперь вот

 вы говорите, что не мешают.

  – Ну да, – дед отодвигает стул и громко шаркая ходит по комнате. – Знаешь,

 убит. Да, убит Вася. И Катька сдуру... Как бы тоже да. Но знаешь, я тебе так скажу. Что

 убит, так это я полностью виноват. Я должен был того нелюдя прибить. Ну, да, сплошал,

 возраст уже... Да....

  Снова булькает самогон.

  – Но я еще вот тебе чего сказать могу. М-да… – Продолжает дед. – Вот ты тоже

 сидишь, рассказываешь как хорошо будет, когда ты нападения прекратишь, но ты –

 мудак.

  У меня чуть сердце не останавливается от таких слов деда. Замираю и жду, когда

 республиканец пристрелит деда за наглость. Без сомнения пристрелит, уж сильно

 деловым он выглядит. Такой и косого взгляда не потерпит.

  Время идет, а выстрела все нет. Дед шаркает по комнате, чужак молчит, словно и

 нет его в комнате.

  – Сука, – задыхаясь от злости сипит дед. – Ты же мог Ваську спасти. Так гнида

 стоял просто. Да? Чтоб вот сейчас мне этим в нос тыкать. И чтоб этим каждому кто

 скажет, что-нибудь против, тыкать. А сам же, чмо, сидишь и знаешь, и без тыкания, все

 бы по-твоему было. Но хочется же тыкать, потому что ты – жопошник и мудак.

  Возле самого уха разбивается стакан. Видно дед швырнул, а стены у нас...

  – Правильно, – говорит республиканец. – Завтра все будет по-моему.

  Армейские сапоги чужака стучат по полу, скрипит входная дверь.

  – Сука, – надрывается дед. – Только попробуй. Сами разберемся! Слышишь, да?

  Несколько минут ничего не происходит, лишь трижды булькает дедова бутылка.

 Затем Афанасий бормоча шаркает к входной двери.

  Я, наконец, засыпаю.

  ***

  Я занял наблюдательный пост за амбаром. С дедового чердака центральная

 улица не слишком хорошо видна, а отсюда – как на ладони. Плюс к этому, случись

 стрельба – тут вряд ли достанет. Хорошее место.

  Республиканец шагает по направлению к воротам. Он кажется мне еще больше,

 чем вчера. И пушка в сотни раз круче. Короткоствольная, будто из ртути вылитая – ни

 болтика, ни шва. Круто.

  Народ выглядывает из окон, все на чужака со страхом смотрят. Но он не

 обращает внимания. Подходит к воротам и дорогу ему преграждают трое наших. Все –

 дружинники. Все были вчера вместе с Длинным.

  – Ты это, – говорит стоящий посередине дружинник. Степой его зовут. – Давай

 просто вали... То есть валите... То есть уходите.

  Республиканец, не сбавляя скорость, идет к воротам. Наших бойцов он словно и

 не замечает. Только уличная пыль клубами вздымается вокруг его ботинок.

  – Слышите, – снова говорит Степа. – Мы тут сами со всем разберемся. Мы –

 преданные граждане Республики. Так что все хорошо. С остальным мы сами. Так что

 просто уходите. Ага?

  В тот же момент пробуждается сирена. Значит, враги близко. Чужак, не обращает

 внимания ни на дружинников ни на сводящий с ума вой. Просто идет себе не спеша,

 будто по парку прогуливается глубоко задумавшись.

  Мне интересно, почему дружинники не выбегают за ворота, нужно же встретить

 нелюдей! Ведь если выйти – они будут предлагать уйти, а потом станут драться. Если не

 встретить проклятых врагов у ворот, прорвутся за забор, и тогда никаких разговоров не

 будет. Да и дался этот чужак деду Афанасию с бойцами. Не стали бы нелюди больше

 нападать, и хорошо.

  Сирена верещит словно кошка, которой прищемили хвост. Дружинники

 столбами стоят на месте, каждый держат руку на кобуре. Республиканец остановился и

 просто смотрит на них. На секунду все замирает.

  Как и вчера самое интересное происходит практически мгновенно. Нелюди

 проходят сквозь забор и ворота. Вроде и не существует для них толстенного металла,

 бывшего когда-то посадочным модулем корабля. На этот раз к нам пожаловали не

 самураи. Огромные волосатые неандертальцы лохматы и завернуты в пятнистые шкуры.

 В руках – простые деревянные дубины. Первый нелюдь выскакивает прямо напротив

 Степана. Тварь рычит, и бьет дружинника аккурат по темечку. Один наш боец стреляет в

 чужака, другой разворачивается к неандертальцам. Но республиканец не стоит на месте.

 За мгновенье до выстрела он заваливается влево и одновременно начинает палить. Еще

 пара секунд и шкуры неандертальцев валяются на земле. У одного лежащего в пыли

 дружинника, рана дымится прямо посреди глаз. Другому лазер попал в затылок.

  Республиканец поднимается и тщательно отряхивается. Правое плечо у него

 опалено, но рана тяжелая, я со своего убежища не вижу. Сирена наконец-то заткнулась, и

 слышно только, как курлычут индюшки, да ветер шуршит степной травой. Шуршание

 чем-то похоже на шепот.

  Солдат шагает к воротам, отпирает их и выходит. К мертвым дружинникам тут

 же бросаются горожане. Улица будто в один момент наполняется кричащими, бегающими

 одновременно во все стороны людьми. Словно муравейник разворошенный, по-другому

 и не скажешь. Я тоже выскакиваю из убежища и несусь к деду.

  ***

  На чердаке все так же жарко. Афанасий у окна, его гаубица на своем месте. По

 привычке мощусь справа. Вид отсюда хороший – бескрайнее море сухого ковыля. По

 морю потихоньку плывет фигурка человека в камуфляже.

  – Хрен тебе, – бормочет дед, клацая затвором. – Сами разберемся.

  Афанасий сплевывает и припадает к оптическому прицелу.

  ***

  До сих пор все это помню, будто вчера было. Подумать-то, уже тридцать лет

 прошло…

  После того, как дед пристрелил чужака, я еще года два ждал мести Республики.

 Но карающий отряд так и не прибыл. Может, не до того было. В то время наш город не

 знал, что там творится в столице. Мятежи ли, перевороты ли, сытое ли спокойствие. Все

 это было далеко и не сильно волновало.

  Теперь вот я за тысячу парсек он родной планеты. На другом краю мира.

 Пробираюсь по болотам к одинокой никому и на хрен ненужной деревушке. Мой родной

 город постоянно атаковали фантомы, инфосфера планеты. Тут проблемы с местными

 жителями, и республика, заботящаяся о гражданах, платит мне за решение проблемы. В

 остальном же, всем на все плевать.

  Жителям поселка, простым ссыльным, плевать на то, что происходит в большом

 мире. Их все устраивает как есть. Мне, простому наемнику, плевать на мнение

 поселенцев и на их нежелание что либо менять. Это теперь, спустя тридцать лет понимаю

 и деда Афанасия, и Васю Длинного, и Степу. Им было не выбраться из замкнутого мира,

 и атаки нелюдей хоть какую-то цель в жизни давали. Понимаю, но разве от этого кому-то

 легче? Платят, чтобы решить проблемы с аборигенами, значит, проблемы будут решены.

 Если же какой-то старик с берданкой залезет на крышу... Ну, пусть лезет. Подобной

 оплошности я не допущу.

  Из пелены дождя вырисовывается деревня, примостившаяся на сваях. На стенах

 – защитники, у стен толпятся чешуйчатые гады. Достаю из чехла винтовку и, не

 прибавляя шага, иду к людям. Не нужно спешить. Надеюсь, гады успеют кого-то прибить,

 до того, как настанет момент вмешать мне.