alisal
№141 "Мой друг Фридрих Чудинский"

Мой друг Фридрих Чудинский

 ***

  В ноябре 1942 года Красная Армия под Сталинградом перешла в наступление. Двадцатиградусный мороз, ледяной ветер, жаркие бои.

  1.

  Между собой мы свою роту называли «нечистой». Наш суеверный старшина каждый раз сплевывал, и каждый раз слюна уродливой снежинкой застревала в его рыжевато-серебристой бороде. Мы ржали как лошади, а он делал вид, что сердится:

  - Ну, разошлись…дурачье. Вот скажу ротному, чтобы он больше не приказывал вам наливать.

  - Быстро выпитый стакан не считается налитым! – звонко ору я, и вслушиваюсь, как в любимую мелодию, в раскаты очередного взрыва смеха моих товарищей по оружию. Люблю я это дело – народ веселить.

  - Да что ж ты так орешь то, Яблочкин. От тебя оглохнуть можно. Ты лучше так завтра покричи, когда в атаку бежать будешь, - усмехается Дрёмыч. Это мы так заглаза старшину называем – «Дрёмыч», потому как он не спит никогда, а только дремлет. От каждого шороха, от каждого скрипа просыпается, хотя мужик спокойный, и вовсе не нервный.

  - А это само собой, – отвечаю бойко – я, когда бегу, «ура» ору - вся немецкая сволочь до единой обделывается.

  И снова все смеются, смеется теперь и старшина. Один только новенький пацан не смеется, стоит, тонкие губы кусает и что-то шепчет себе под нос.

  -Ты что-то сказал, парень? – обращаюсь я к нему. Люблю, знаете ли, с новыми людьми знакомства заводить.

  Пацан нахмурился и вроде как ответил, это я понял по движению губ, только не расслышал ничего.

  - Ты громче говори. Я тебе честно скажу, не слышно ни хрена, - ласково так говорю. Но народ чего-то вокруг затихает.

  - Я вас поправить просто хотел, - новенький говорит тихо, вежливо, слишком правильно. Так в школе учителя разговаривают, или дикторы по радио. Это раздражает, но я держу себя в руках. Все же старшина рядом.

  - Я что-то не так сказал? – интересуюсь, пытаясь заглянуть нахальному мальчишке в глаза. А он их опустил и что-то там под сапогами внимательно рассматривает. И вдруг решительным движением вздергивает подбородок и смотрит мне в глаза:

  - Вы сказали – «немецкая сволочь», а я вас поправил. Не немецкая, а фашистская.

  - И это важно потому что…? – уточняю я.

  - Потому что немцы они тоже разные бывают.

  Парень выдерживает мой взгляд, что надо сказать, меня очень удивляет. Не многие на это способны. А этот вроде на вид хлипкий, стручок зеленый, но выдержал. Хлопаю дружески его по плечу.

  - Идем.

  Сидим, хлебаем жидкое пюре из мороженой картошки.

  - Не знаю как тебе, а мне первое время страсть как не хватало домашних харчей, - говорю я для затравки разговора.

  - Я – студент. Я давно не помню, что такое домашняя еда, - отвечает новенький и, вяло, помешав в тарелке ложкой, отставляет картошку в сторону. Моя ложка застывает на полпути ко рту.

  - Ты есть, что ли не будешь?

  -Нет.

  - Тогда я съем.

  Студент равнодушно кивает.

  - Тебя как звать то?

  - Фридрих.

  - Как?!

  -Фридрих.

  -Ты че, немец что ли? То-то ты их так защищать кинулся.

  - Нет, я высказал свое объективное мнение. И я не немец, я русский.

  - А чего ж имечко такое?

  - Меня отец назвал Фридрихом в честь Фридриха Энгельса.

  - А, - протянул я понимающе, - ну что ж, человек уважаемый. Но лучше бы тебя батя Энгельсом и назвал. Чтоб сразу понятно, что и к чему. А то ведь война, знаешь, не каждый найдет время для таких вот задушевных бесед.

  - А вас как зовут?

  - Вася меня зовут, - представляюсь. – Яблочкин.

  - Хорошее имя. Для простого, настоящего русского солдата. –изрекает студент Фридрих, и за свой высокомерный тон так точно получил бы от меня ложкой по лбу, но внезапно его тонкие губы растягиваются в мальчишеской улыбке. Хорошая улыбка, скажу я вам. Я такой не видел никогда. Серьезно.

  Собираю в кулак всю свою силу воли и говорю:

  - Ты, студент, все-таки поел бы малость. Завтра в бой. Поди, первый?

  Фридрих кивает.

  - Ну, вот и ешь. Не выкобенивайся.

  Пацан послушно взял тарелку, а я пока он ел, матерился про себя последними словами. Вот до чего людей доброта то доводит. Была ведь уже почти моя картошечка…

  2.

  …Из штабной землянки выходит наш ротный, смотрит на нас, глаза в сторону отводит, подзывает старшину и что-то шепчет ему на ухо. Дрёмыч мрачнеет, откашлявшись, приближается к нам, перечисляет фамилии, в том числе и мою.

  - Пойдете в разведку боем.

  - Охренели они там что ли? Без артподготовки…

  - Как водится.

  Дрёмыч достает пачку папирос «Красная звезда» и угощает нас.

  - А как это, разведка боем? – раздается у меня за спиной голос. Это Фридрих.

  - А тебя что, тоже назвали? – спрашиваю.

  - Да, Чудинский. Это моя фамилия.

  Я поворачиваюсь и молча смотрю Дрёмычу в глаза. Я уже говорил вам, что мой взгляд не каждый выдерживает. Дрёмыч отводит меня в сторону:

  - Ну что, что ты на меня так смотришь?

  - Он же не стреляный еще. Первый раз в атаку, а вы его на верную смерть? Ты ведь мог отстоять, Дрёмыч, я же знаю. Ты ж у ротного в авторитете.

  - А че мне его отстаивать? Он мне кто – кум, сват?

  - Ну знаешь…

  - Слушай, Яблочкин. Ты думаешь, его к нам в роту за немецкое имя впихнули?

  - Мы все здесь не за красивые глаза.

  - Да так то оно так. Только с мальчонкой этим дело особое. Тут тебе не батяня твой репрессированный. Тут все серьезнее.

  Дрёмыч оглядывается и говорит еще тише:

  - Его письмо перехватили, которое он отправил ни куда-нибудь, а в ЦК ВКП (б).

  -Ишь ты. И че в письме?

  - То то и оно. Предложение сместить товарища Сталина с занимаемого высокого поста.

  Я присвистнул.

  - Так что…ты это, считай за предупреждение. Твое дело сторона. Отвоевал свое да с ветерком в родные края. А с ним не корешись, и глотку за него не рви. Он так и так уже труп.

  - Слушай меня внимательно, - шепчу я Фридриху на ухо.- разведка боем, это когда кого не жалко, бросают в открытую атаку, без арт подготовки. На том берегу – немцы, фашисты, короче. Через пару дней здесь будет серьезное наступление. Командованию нужно выявить вражеские огневые точки. Для этого сегодня пустят нас. Ну чтоб эти точки засечь, из которых по нам будут открывать огонь. Понял?

  - Понял.

  - Будет страшно.

  -На войне как на войне, - слабым голосом студент повторяет где-то слышанные слова и бледнеет.

  - И теперь слушай еще внимательней. Когда услышишь команду «Вперед!» - беги, не теряя ни секунды, не медли. Беги за мной, держись меня. Если можешь, беги быстрее меня, ясно?

  - Да. А…

  - Без вопросов. Все вопросы потом. Если будем живы.

  -Если…?

  Я с силой встряхиваю студента за худенькие плечи.

  - Без если. Будем.

  …Из той атаки живыми вернулись только я и Фридрих. Старшина налил нам «фронтовые» и за тех, которые не вернулись. Студент все время молчал, пил самогон сквозь стиснутые зубы ничего не ел. Я тоже много пил, но опьянения не чувствовал. Закусывал перловкой. Наконец мне надоело ожесточенное молчание Фридриха.

  - Ты хоть живой вернулся? Или мне, может, только так кажется? – спрашиваю я.

  - Лучше бы я не вернулся, - огрызается студент.

  - Всегда кто-то погибает, а кто-то возвращается. Может быть, завтра тебе повезет больше.

  - Мы поступили подло. Мы поступили как трусы.

  Я поднимаюсь и подхожу к студенту вплотную:

  - Что ты сказал?

  - Я сказал, что мы сволочи. Хуже нас только фашисты, - голос пацана звенит. – Это ты, это все ты! Ты сказал бежать, и мы побежали, ты ведь знал, ты же знал, что они все замешкаются. Захотят оттянуть неизбежное. Ты знал, что будет вторая команда «вперед» и только тогда все побегут…только тогда. А мы…а мы уже далеко. Ты все рассчитал. Фашисты ведь не сидят у прицелов, как приклеенные! Поэтому мы с тобой успели проскочить…мы успели, а ребята нет!

  - Что ты хочешь от меня маленький урод?! – я вне себя от злости. Я сейчас мог бы пристрелить неблагодарную тварь на месте. И никто бы ничего мне не сделал. Замяли бы все, а по-тихому бы еще и доппаек выдали за то, что я этого писателя писем порешил. Да. Я могу это сделать. Но я почему-то выясняю отношения с ним, придурковатым романтическим студентом, и ору:

  - Это твоя благодарность? Твоя благодарность за то, что я спас тебя? Нечестно говоришь? А посылать тебя, который ни разу и в бою то не был в разведку боем, на верную смерть – честно?!

  - Это война! Здесь везде смерть!

  - Ну так ты значит, еще ничего не потерял. Догонишь эту суку с косой. В следующий раз, когда нас пошлют в разведку боем, стой и оглядывайся на трусливых недоумков – бегут они, или еще их подождать?

  У Фридриха делается страшное лицо, он замахивается, видимо, пытаясь врезать мне по роже, но теряет равновесие и тяжело заваливается на холодный земляной пол. Он сжимает голову руками и тихо плачет. Его отчаяние кажется мне бессмысленным и необъяснимым, и в то же время внушает уважение. Я присаживаюсь на корточки рядом, трясу Фридриха за плечо:

  - Слушай, Чудинский, не реви. Хочешь, когда все заснут, мы пойдем туда. Снова. Я запомнил наглую красную рожу того фрица, который высунулся из блиндажа, ржал и улюлюкал. Крайний на том берегу блиндаж. Мы его найдем и убьем. Хочешь?

  Фридрих быстро поднимается: «Хочу!»

  Это, конечно, - безумие. В полной темноте, безмолвно как рыбы, мы переходим реку по еще не крепкому льду, рискуя в любую секунду получить пулю в лоб. При этом понимаем, что решение это только наше, осознанное, как говорится «по собственному желанию»…Впрочем, вру я все. Ни хрена мы не понимаем. И не думаем ни о чем. Мальчишка, впервые ослепленный ненавистью и жаждой местью и я, веселый и злой его товарищ, немногим старше и уж точно не умнее. Мы не думаем, мы действуем - так сейчас легче. Это безумие, но нам это нужно.

  Будто незримые мы взбираемся на крутой берег, тихо, не поломав ни одной ветки. Я и сам в это не верю…но нас будто кто-то хранит. Впереди костер и часовые. Холод собачий. Греются. Я тихо поднимаю с земли камень и кидаю в сторону от нас. Камень, падая, задевает ветки. Часовые переглядываются. Мой расчет верен – один из них идет в ту сторону, откуда послышался звук. Второй остается возле костра. Фридрих не успевает опомниться, как я в два прыжка оказываюсь возле второго, нож в сердце, фашист тут же тяжелеет. Я поддерживаю его, не даю упасть. Шум не нужен. Через несколько секунд я настигаю и первого. Путь свободен.

  Мы врываемся в немецкий блиндаж. Толстый рыжий немец даже не просыпается. Крепко спит, сволочь. Тот самый, который рожу сегодня утром свою высунул и ржал.

  - Разбудим? – спрашиваю я Фридриха, и мы смеемся.

  От нашего хохота толстый немец соизволил заворочаться, и, не открывая сонных глаз спустить голые волосаты ноги в теплых носках на пол.

  - Спит, как у себя дома, - у Фридриха страшные глаза.

  - Тук-тук, к вам в гости можно? – бью я фашистюгу по макушечке и ласково ему улыбаюсь. Этот толстый дурак и тут не понял, что за ним смерть пришла…

  - Это все? – спрашивает меня Фридрих.

  - Да, теперь если нам еще удастся отсюда выбраться живыми, я буду считать нас самыми везучими идиотами на свете, - отвечаю я, обыскивая блиндаж. Немецкие папиросы, шоколадка, губная гармошка…

  - Оружие брать не будем. На фиг нужно потом со старшиной объясняться, - предупреждаю я Фридриха, но парень и так ничего не собирается брать в этом блиндаже. Оглядывается брезгливо, будто из каждого угла на него смотрит по крысе.

  - Смотри, коробочка какая смешная, - показываю я ему небольшую розовую коробочку с черными фигурками на крышке – то ли молятся они, то ли танцуют. Фридрих, не глядя, кивает головой. Я прячу все свои небогатые трофеи, и мы с Чудинским уходим – также тихо, также неслышно…

  3.

  Через час мы уже сидим у меня в землянке. Я рассматриваю розовую коробочку с человечками со всех сторон – она, по всей видимости, не открывается.

  - Зачем ты ее взял? – морщится Фридрих.

  - А чего ж не взять?

  - До этой вещи дотрагивались мерзкие лапы этого фашиста.

  - А вот это ты зря, - уверяю я впечатлительного товарища моего. – вещи не виноваты, что им достался такой хозяин. Да. Я считаю даже, что вещи они в хороших руках тоже лучше становятся, между прочим.

  Фридрих внезапно улыбается. Я уже заметил, что Фридрих всегда внезапно улыбается. Вдруг, какая-то мысль светлая промелькнет в его голове…но не надолго. Все больше мрачные мысли одолевают пацана. Я вздыхаю. Жалко мне его. Но здесь уж ничего не поделаешь. Таким он родился. Он из тех, кто считает, что мир дерьмо, и люди в этом мире сплошь дерьмо, и лишь он один, Фридрих Чудинский, призван улучшить этот мир, возвысить его, так сказать, до своего уровня. Но беда таких как Чудинский в том, что если даже мир улучшится, они этого не заметят. А если и заметят…то повесятся. Нечего делать таким, как Чудинский в светлом и хорошем мире…Стоп. А мне есть, что делать в светлом и хорошем мире? Для начала нужно ясно представить себе, что это значит – «светлый и хороший мир?» Я пытаюсь представить и чувствую, как мозги мои закипают…

  - На вот, открыл я твою коробочку, - выводит меня из задумчивости голос Фридриха.

  - Как то есть открыл? – поражаюсь я.

  - Очень просто. Каждого человечка нужно повернуть вокруг своей оси.

  - Как ты догадался?

  - Не знаю. Просто попробовал и так и сяк.

  В коробочке к сожалению не оказалось ничего стоящего. Две железные бляшки, похожие на пуговицы. Хорошо, что без свастики, и на том спасибо. Я протянул одну из бляшек Фридриху:

  -Возьми, это будет знак нашей дружбы.

  - Я не хочу с тобой дружить, - заявляет Фридрих, ничуть не смущаясь.

  - Что?!

  - Зачем же я буду лицемерить? – спокойно объясняет Чудинский. – нас с тобой свело вместе лишь преступление.

  - Какое преступление?

  - Война. Война всегда преступление. И когда она закончится, мы с тобой разбежимся и не вспомним друг о друге. Нам попросту будет не о чем друг с другом говорить. Нам в принципе и сейчас не о чем говорить.

  - Пошел ты…- сказать, что я был в ярости, это ничего не сказать. Я помогаю ему, я оберегаю его, а ему, этому маленькому уроду, все до лампочки. Я лег, отвернулся к стенке, укрылся шинелью.

  - Ты что, обиделся? – спросил Фридрих.

  - Иди спать, Чудинский. И завтра с утра ко мне можешь не подходить. Не ты меня не знаешь, ни я тебя. Понял?

  - Понял. Только я спать не хочу. Ты спи, а я здесь посижу. Подумаю…

  Среди ночи в землянку врывается Дрёмыч.

  - Вставайте, живо!

  - Что? Куда?

  Я толкаю сапогом в бок все-таки заснувшего на холодном земляном полу Чудинского. Он тут же вскакивает.

  - Идите за мной, - командует Дремыч, и мы почти бежим, еле поспевая за ним. Еще ночь. Такой черной густой ночи я еще не видел никогда. Темнота окутывает все вокруг как черный туман, я слышу взволнованные голоса, но ничего не вижу вокруг. Лишь Дрёмыч впереди. Его почему-то я вижу хорошо.

  - Вася, куда мы бежим? – слышу за спиной голос Фридриха, но ничего не отвечаю, потому как решил, что он для меня больше не существует…

  Нас запихивают в темный вагон поезда. Суматоха и давка страшные. Я даже не понимаю, сел ли Дрёмыч в тот же вагон, что и мы. Поезд трогается, вагон шатается и гремит. Нас швыряет то в одну сторону, то в другую, мы то и дело на кого-то натыкаемся. Но что-то есть во всем этом странное, я никак не могу понять что…

  - Никто кроме тебя не матерится, – подсказывает мне Фридрих. – тебе не кажется это странным?

  Правильно. Нас швыряет по всему вагону как мячики, мы то и дело на кого-то натыкаемся и все молчат. Да, полная тишина. Но на кого же мы тогда натыкаемся?

  - Здесь, мне кажется, никого нет, - кричит Чудинский. Кругом какие-то мешки и больше никого!

  -Бред! Этого не может быть!

  - А вот и может!

  - Почему? Всех распихали по другим вагонам что ли? А нам двоим больше нигде места не нашлось? Только с мешками?

  - Я же говорю, все это очень странно.

  - А знаешь, что еще странно? – спрашиваю я Чудинского, решив на время забыть, что он для меня не существует.

  - Что?

  - То, как мы едем. Такое ощущение, что поезд петляет по извилистой горной дороге, потому что лично я себе не представляю железную дорогу, которая бы так часто и так круто изгибалась…

  - Что ты хочешь этим сказать?

  - Ничего. Только подтверждаю твои слова о том, что все это очень странно.

  - А…

  - Вот видишь, - замечаю я Фридриху, - а ты сказал, что нам не о чем поговорить.

  4.

  Поезд останавливается. Прислушиваюсь к звукам снаружи, но там тишина. Осторожно выглядываю и не могу удержаться от мата. На многие километры вокруг бескрайняя равнина, высокие сухие травы, голубое небо и главное - раскаленное огромное солнце жварит во всю, будто летом.

  - Ну что там? – Фридрих дышит мне в затылок и чуть не выпихивает меня из вагона.

  - Там? – переспрашиваю я и думаю, как лучше ответить, - Там…ну как тебе сказать. Вероятнее всего мы подхватили какой-то вирус и жестоко бредим.

  - В смысле?

  - В том смысле, что я не понимаю, куда мы приехали. Ехали не больше часа. Но вместо мороза и снега здесь жара плюс сорок не меньше, травка, птички и все такое…

  - Давай же выйдем уже.

  - Здрасьте, как же выйдем? Не было приказа. – отвечаю я, а сам спрыгиваю с подножки вагона и то, что я вижу, заставляет шевелиться волосы на моей бритой голове. Нет поезда. Просто нет. Один наш вагон стоит посреди этой равнины. И железной дороги нет. То есть есть, небольшой ее отрезок, на котором и стоит наш вагон, но вообще железной дороги нет. Солнце люто печет, а по моей спине змейками ползут ледяные струйки пота.

  - Где мы? – шепчу я негромко пересохшими губами.

  Фридрих же уже сорвал длинную сухую травинку и теребит задумчиво:

  - Вася, посмотри. И трава под вагоном так растет, будто этот вагон стоит здесь уже лет сто.

  - Это маразм, - рву в сердцах ворот гимнастерки. Мне жарко, я задыхаюсь. – Это полный маразм! – ору я в ярости.

  Фридрих хмурится:

  - Не кричи. Нужно подумать, как это могло произойти с нами.

  - Чтобы думать как это могло с нами произойти, нужно хотя бы знать, что именно с нами произошло! А ты можешь ответить на этот вопрос?

  - Нет.

  - Тогда что тут думать.

  - Но надо решать, что будем делать.

  - Это другой вопрос. – я примирительно киваю, чувствуя, что понемногу успокаиваюсь и прихожу в себя. – Во-первых, нам нужно ближайшее время найти пищу и воду иначе мы загнемся так и не узнав, что с нами случилось.

  - В вагоне есть какие то мешки, - подсказывает Фридрих.

  - Вряд ли это пища или вода, но на всякий случай глянь, - соглашаюсь я. И я оказываюсь прав. Мешки набиты сеном.

  - Ну вот. Так что сторожить нам возле вагона нечего. Пойдем…

  Мы выбрали направление наугад. Когда не знаешь, куда идти, то можно идти куда угодно.. Если нам повезет, то по пути нам встретится какой-нибудь водоем с пресной водой, если нам сильно повезет, то может быть, мы встретим людей.

  Уже к вечеру, когда наше сознание от усталости, жары и жажды начало потихоньку отключаться, мы увидели далеко впереди деревянные постройки. Насколько мы смогли определить на таком расстоянии, это мог быть целый поселок. Нам казалось, мы различаем деревянный забор, ворота, дома. Хотя, все это вполне могло оказаться игрой нашего измученного воображения. Но успокаивало то, что мираж этот мы видели вместе и совпадали даже детали. Мы прикинули, что до этого городка нам придется идти не менее двух часов, учитывая нашу безграничную усталость. Но дело оказалось много хуже. Фридрих был измучен больше, чем я. Он стал терять сознание, спотыкаться и падать. После двух безуспешных попыток привести его в чувство, я понял, что Фридриха мне придется тащить на себе. Он был не против. По-моему, оно вообще уже плохо соображал, где находится, с кем он, и что происходит. Он бредил. Сначала он читал стихи, потом стал вести с кем-то воображаемые политические споры. Он говорил такие вещи, что даже в таком состоянии, я вздрагивал и ловил себя на желании оглянуться, чтобы убедиться, что нас не подслушивают. Я понял одно, Чудинский безусловный враг нашей страны. Но сейчас мне не было до этого ровным счетом никакого дела.

  Внезапно я услышал какой-то гул, что называется «дрожь земли». От приближающегося города отделилась и двигалась на нас какая-то масса. Я остановился. Через несколько минут я понял, что это всадники. Их много. Я спустил Фридриха на землю. А сам остался стоять, чтобы всадники могли меня увидеть. Если я присяду в такой высокой траве, они ненароком затопчут и меня и Фридриха. На всякий случай я даже стал махать им руками.

  Окружившие нас всадники выглядели как дикари. Все они были мужчины крепкого, я бы даже сказал богатырского сложения. Я сам, признаться, человек не маленький, но эти ребята выглядели просто великанами. У всех дикарей были красные длинные волосы, набедренные повязки из кожи и в ушах у них висели что-то типа…что-то типа…От неожиданного открытия похолодели ладони и неприятно засосало под ложечкой. В ушах у дикарей висели такие же самые железные бляшки, которые мы с Фридрихом нашли в розовой коробочке с человечками. Так вот оно что, быстро соображал я. Что это значит? Что это значит? Это значит, что то,что мы оказались сейчас с Фридрихом здесь далеко не случайность. Всему виной эти проклятые бляшки. Видимо толстый фашистюга спер эти сережки у какого-то аборигена, они, наверное, выслеживали его, чтобы отобрать свое, и увидели, как мы с Фридрихом порешили рыжую тварь, а серьги эти, будь они не ладны, забрали себе. Непонятно только два момента, почему они не отобрали у нас эти серьги сразу, и почему, черт побери, здесь такая невыносимая жара в разгар морозов. Все эти мысли в моей голове промелькнули быстро. И еще я с тревогой подумал, взял ли Фридрих ту железную бляшку с собой, или оставил в землянке.

  Дикари заговорили со мной по-немецки. Так как по- немецки я не ферштейн, я решил растолкать Фридриха, может он хоть что-то знает. Имя то у него немецкое.

  - Сейчас. – говорю я дикарям – я по-немецки ни бум –бум. Может мой товарищ с вами поговорит.

  Расталкиваю Фридриха. Краем глаза вижу, как дикари переглядываются удивленно, и тут один из них, самый большой, говорит мне на чистом русском:

  - Мы так и подумали, что вы не из тех.

  - Не их каких?

  - Не из тех людей, с поломанными крестами.

  Поломанный крест…Свастика. Значит, они думали, что мы фашисты.

  - Нет. Мы не из тех. То фашисты. Очень плохие люди. Злые люди. – отвечаю я, и понимаю, что разговариваю сейчас с дикарями как с глухими или дебилами, они однако же, знают как минимум два языка – немецкий и русский.

  - А откуда вы знаете русский язык? – спрашиваю. Уж очень вдруг интересно стало. Может еще, кто из наших затерялся в этих равнинах. Фридрих наконец стал подавать признаки жизни, со стоном поднялся и уставился немигающим взглядом на дикарей.

  - Мы знаем русский потому что вы говорите на нем, - произносит непонятную фразу самый большой из дикарей, по всей видимости, вождь. Видя непонимание на наших лицах, вождь пояснил:

  - Одной фразы вполне достаточно, чтобы выучить язык. В одной фразе заключена вся логика, вся магия языка. Ее нужно только почувствовать.

  - Какая интересная мысль, – внезапно ожививляется Фридрих.

  - Мы вообще то голодны, устали и очень хотим пить, - поспешно говорю я, прерывая Фридриха, который, по всей видимости, уже готов вступить в дискуссию по проблемам языкознания.

  Вождь кивает. Бьет сильно по бокам свою белую лошадь и на наших глазах лошадь раздваивается раз, потом еще раз. И перед нами теперь три совершенно одинаковые лошади. Одна под вождем. И две – для нас с Фридрихом. Когда происходит что-то неподвластное твоему разуму, можно поступать по-разному. Можно сильно себя ущипнуть, как это сделал я. Можно в ужасе развернуться и броситься бежать, куда глядят глаза, как это сделал Фридрих, но можно с уверенностью сказать одно. Реальность настигнет вас, как настиг Фридриха один из дикарей на своей белой лошади…

 5.

  Дикари нас накормили, напоили, только поспать нам удалось еще не скоро, потому что с их вождем состоялся у нас долгий и сложный разговор. Мы много с Фридрихом не понимали, по сто раз обо всем переспрашивали и уточняли. Перескажу вам своими словами, как получится то, о чем мы узнали.

  Дикари наши оказались не совсем дикарями, а магическим племенем, которое тясячи лет проживало в пространственно-временном закоулке (как объяснил мне Фридрих, это значит, что он вроде бы и в нашем мире живут, но очень обособленно и уединенно потому как обычными видами транспорта к ним стало быть не добраться) И вот значит жили они не тужили, как вдруг в один прекрасный день ( а точнее ужасный день) в их пространственно-временном закоулке появились люди с поломанными крестами. Там в Германии, в каких-то секретных бункерах, немецкое командование совершенно всерьез ожидает от своих ученых мощных прорывов в создании магического супероружия. Кто-то из ученых возьми и ляпни, чего мол изобретать велосипед. Есть магическое племя. И есть у них супероружие это магическое. Его, этого болтуна ученого, за шкирку и к фюреру. Фюрер ножками затопал, головкой забодал – ни разу, говорит, не поверю, что есть такое племя, у которого есть такое супероружие. Оно и понятно, такой удар по престижу Германии. Да и непонятно ему, фюреру, как это у людей есть оружие, а они им не пользуются. Прямо скажем нонсенс какой-то. Но ученый этот, хоть от страха и дрожал, а все знай на своем стоит – есть такое племя и главное найти путь, которым можно туда проникнуть. По приказу фюрера и под страхом смертной казни разумеется путь этот скоро ученые расшифровали и послали для переговоров делегацию. Делегация отбыла к фюреру ни чем. Он, натурально, разозлился и решил добыть секретное магическое оружие силой. Выкрали они самого главного мага этого племени, и держат теперь в глубоком колодце, обменяют его мол только на магическое оружие. И все бы ничего. Магическое племя наше давно бы справилось бы с зарвавшимися фашистюгами, если бы не предатели в их собственных магических рядах. Часть магов перешла на сторону немцев. Уж не знаю, чего они там им пообещали, но спасти теперь главного мага чрезвычайно трудно. Практически невозможно. Но есть в мире равновесие. Предатели оказались не только в рядах магов, но и в рядах фашистов. Перешел один на сторону наших магов и доставил весточку от их Главного. Передал Главный свои серьги одному толстому и рыжему фашисту с тем, чтобы он отправлялся в Россию, на войну. Там, говорит, тебя найдут товарищи, которым ты серьги мои и отдашь, именно они спасут меня. Уж не знаю, чего там наобещал этот главный маг рыжему толстому немцу, а только он и правду отправился в Россию, и там под Сталинградом попался нам с Фридрихом под горячую руку и смертушку свою нашел. Тем не менее, задание главного мага было выполнено. Немца того мы нашли, серьги эти он нам можно считать отдал, вот мы и попали с их помощью сюда. И теперь, если верить предсказанию, должны самого главного мага спасти. Фух, запарился, пока вам все рассказывал.

  Я понимаю, что все это похоже на безумный бред. Но разве у нас было более логичное объяснение тому, что с нами произошло? И тем более у нас не было другого выхода, как спасти главного мага, а заодно и все человечество от фашистских захватчиков, ведь если фашисты завладеют магическим супероружием, мало не покажется.

  Три круга обороны организовали фашисты вокруг главного мага. Два первых круга магических. Третий обычный человеческий с вооруженной до зубов охраной…

  На первом круге ставили маги перед нами невидимые стены. Упрешься в такую и хочется бросить все, кинуть к чертовой матери, будто кто-то шепчет тебе в уши – зачем тебе это нужно? За что жизнью рискуешь? За брата, за свата? Плюнь на всех этих магов, пусть сами себе разбираются. Головой машу, отгоняю мерзкий голос, собираю волю свою в кулак железный, бью изо всех сил по стене этой невидимой и она вдребезги…Только одну пройдешь, а тут другая стена – и желание все бросить еще сильнее, а голос все громче. И, кажется, воли уже не хватит…сколько их еще стен этих на пути к твоей цели? Но только хотел я было все уже бросить, глянул на Фридриха и стыдно мне стало. Хлипкий, тонкий, Чудинский губы свои тонкие сжал и крушит эти стены невидимы направо и налево. Вздохнул я, собрал свою волю в кулак и разгромил еще одну стену. Она последней оказалась…

  На втором круге маги-предатели преградили нам путь, превратившись в молодых красивых женщин. Женщины плакали и просили не убивать их. Фридрих бросил нож на землю и сказал мне твердо, что не станет делать этого. Напрасно, я уговаривал его, убеждая, что это не женщины, а маги-оборотни, напрасно я матерился и орал, что он слюнтяй и жалкий трус..все было бесполезно. Переупрямить Фридриха было невозможно. Тогда я закрыл глаза и сделал это сам. Все сам. Я убил их одну за другой, и мои руки были в крови, а они даже не думали защищаться…

  К третьему кругу я был опустошен. Но я должен был доделать начатое, чтобы не самого себя не считать безмозглым идиотом, чтобы доказать и себе и Чудинскому, что все, что мы сделали, было не зря. Уставший, я чувствовал себя тяжелым и неповоротливым, как мешок с картошкой. Зато Фридрих на этот раз дрался за двоих. Мне оставалось только удивляться, как ловко он орудует ножом и ломает шеи. Мы уничтожили почти всех в неравной схватке, из которой казалось, нам живыми не выбраться. Главного мага освободили. Но некоторые из его тюремщиков успели сбежать, и нам с Фридрихом хотелось догнать их разобраться.

  - Я не стану останавливать вас, если вы считаете, что это необходимо, но хочу задать вам один вопрос, хотите ли вы теперь остаться с нами, и жить в почете, уважении и душевном спокойствии, или же вы хотите вернуться обратно в свой мир.

  - Я хочу остаться, - не задумываясь, отвечал я и подталкивал в бок Чудинского, который почему-то молчал.

  - Я хочу вернуться обратно, - заявил Фридрих.

  - Ты с ума сошел? – заорал я – Ты разве не знаешь, что твое письмо про Сталина перехватили? Да тебя расстреляют быстрее, чем ты успеешь вдохнуть морозный воздух полной грудью.

  - Значит это судьба. Я должен вернуться.

  - Ну не идиот?! – спросил я почему-то у Главного мага, будто тот был специалистом по идиотам.

  Главный маг промолчал. Чудинский направился к своей лошади, чтобы завершить погоню.

  - А что, - обратился я к магу, - магическое супероружие действительно существует?

  Маг кивнул.

  - Тогда уничтожьте вы его к едрене фене, мало ли еще сумасшедших на свет народится, которые захотят им завладеть.

  Услышав мои слова, Чудинский быстро оглянулся:

  - Нет, - сказал он. – Не нужно его уничтожать. А вдруг оно когда-нибудь понадобится?

  - Зачем это?

  - А вдруг все-таки удастся придумать самое лучшее общественное устройство? Идеальное общество?

  - А оружие тогда зачем?

  - Чтобы установить этот идеальный порядок везде. Люди не всегда сразу понимают, что для них лучше. Придется действовать жестко.

 6.

  Мы гнали убегающих от нас в панике фашистов до самого синего моря. Здесь было так невероятно красиво, что я думал, Чудинский передумает и останется. Но нет. Мы тепло с ним попрощались и расстались без сожаления. Я был счастлив, что невероятные события забросили меня в этот чудесный пространственно-временной закоулок. Я был уверен, что никогда не захочу вернуться обратно, даже если мой друг Фридрих придумает и построит самую лучшую, самую хорошую, самую идеальную империю всех времен и народов, я все же предпочитаю жить на ее краю, у самого синего моря…

  Чудинский же, на белой, подаренной магами лошади, удалялся все дальше. В противоположном направлении.