Угрюмый
№173 "Витязь из болота"

1

  Не сказал бы, что меня всюду встречали оркестром: хлеб-соль, ковровые дорожки… но и не припомню, чтобы где-то скулу воротили, глаза прятали. Будто я к ним в гости просился или от нехрен делать зашёл цветами любоваться.

  Хотя, к слову сказать, цветы у них первый сорт, другого не скажешь: вершина Рю, известный куст. Вроде бы и пыльца не та, что на первой линии, и ледник завязи не способствует, а всё равно: фактура и масличность не хуже основных плантаций. Здесь, на Лютене-3, я уже десятый год кантуюсь; одно время сам в сборщиках ходил, так что всю эту кухню знаю не понаслышке, - изнутри. Добрый ладиль – он же запах даёт, аромат… его ни с чем не спутаешь.

  Но живут бедно. Бараки и нужники на месте вилл с бассейнами, жорства на центральной улице… даже в посёлках третьей линии дороги тротуарной плиткой мостят, а здесь – болото. Сапоги в грязи! И мыть глупо: за порог ступишь, опять в дерьме…

  В двух днях пути отсюда ещё одну такую деревню видел. Куда они деньги девают? Жлобня колхозная. Нет, чтоб дороги делать, - всё в кубышку, в чулок. Не люблю таких.

  Зато председатель из правильных, с понятием. Трусость ложью не красит: не хорохорится и фантазии не громоздит.

  - Нет, - он качает головой с залысиной до темени. – Если скажу, кого видел, ты меня сразу в психушку отправишь. И спишут меня так, что не то чтобы к звёздам, - к телескопу не пустят. Так что, придётся поверить на слово – из объявленных твой жиган. Как его возьмёшь, так обратный билет в метрополию и поимеешь.

  Я киваю: соотношение личного ущерба с коллективной выгодой каждый решает по-своему. И советчиков в этом деле быть не может. Да и зачем мне знать, кто там, в банде, рулит? Не всё ли равно? Главное – рапорт о наличии препятствия штатной процедуре уборки урожая. А это уже не романтика. Это - работа. А значит – тоска и рутина.

  Не может витязь иначе к своей работе относится. Только как к тоске.

  И непременно – смертной.

  А ведь началось-то с ерунды: начмед доложил о нулевой телеметрии нижнего оператора. Что ж, значит, время вышло. У всех у нас свои часики где-то тикают. Только не может уборка ладиля без «нижнего» обойтись: вагонетки, что по серпантину самоходом спускаются, внизу нужно в состав собрать, к локомотиву подцепить и к ближайшей маслобойке отправить. Час промедления – полпроцента роста кислотного числа. А если два процента набежало – вываливай и жги. Целебных свойств у перебродившего ладиля чуть меньше, чем у вазелина в заднице.

  А председатель, что мне сейчас вводную даёт, - из обиженных. Как витофискал нижнего обнулился, так он спецнаряд вниз и отправил. Обычное дело: фельдшеру на жмурика глянуть, а милиционерам труп наверх поднять.

  Да только никто не вернулся. Ни врач, ни милиция. Все сгинули. И покойник с ними... что, впрочем, неудивительно.

  Плевать, конечно. Кого волнует судьба четверых неудачников на аграрной планете в двенадцати световых годах от метрополии?

  Да только фельдшер не из рядовых переносчиков красного креста оказался, – женщина самого председателя. О! На пульте – частый пульс, рваное дыхание. Все четверо живы. Судя по карте на мониторе – все внизу. А как же? Учёт и контроль! У нас у каждого на теле датчик такой имеется, - условие эмиграционной службы. Вот председатель и плачет. И не понять: жалеет, что баба всё ещё жива, и нужно что-то делать-пошевеливаться, или радуется, что милицию до сих пор не грохнули, если выживут, будет на кого беду спихнуть. Попробовал было сам спуститься, да как банду узрел, так сразу и перестал пробовать.

  И как-то сразу ему не до любви стало. Потому что жить хочется.

  У многих так. Может, у всех…

  - Тебя как звать? – демонстрирую председателю дружелюбие.

  И нисколько не кривлю душой, - нравится он мне. На его месте любой другой наплёл бы с три короба про свои «геройства». И думай потом: чего и впрямь опасаться, а что - фольклорный элемент нашей недоделанной лютенианской цивилизации.

  - Роман Петрович, - доверительно сообщает председатель и вопросительно на меня смотрит.

  - Грязные Сапоги, - отвечаю, и даже пожимаю протянутую мне руку. – В качестве пароля могу назвать адрес почты, по которому ты на меня вышел.

  Председатель отмахивается: «пустое!». Рукопожатие у него крепкое, мужское. Отнюдь не по местной моде – ладошку тряпочкой, после которой руки вымыть особенно трудно.

  - Разъясни-ка мне, Петрович, ещё одно нестыкалово, - я оглядываю поверх его головы забегаловку и в полутьме, сквозь облако сигаретного дыма вижу несколько обращённых к нашему столику лиц. – Почему гвардию не вызвал?

  - Вызвал, - морщится председатель, – заняты они. В Южной резервации беспорядки. Посоветовали собрать ополчение и придержать бандитов в ущелье… - он судорожно вздыхает.

  - … до подхода основных сил, - заканчиваю я за него.

  И ведь всё понятно. Пока гвардия придёт: убить, может, и не убьют, но лоска у девки поубавится. И не только лоска. И убытки от недопоставки ладиля нешуточные. Штрафы, дефолты… и с места тёплого попрут: кто-то же должен быть крайним.

  Я оглядываю зал: число белеющих в сизом полумраке лиц прибавилось. Наблюдатели хреновы! И как-то не по душе мне их наблюдение стало. Уж если зовут витязя, то всегда с выпивкой, шумным застольем и живым интересом: каково это за деньги со смертью в обнимочку…

  А вот так: чтоб недружелюбие в приглядку, - в первый раз.

  - В ополчение желающих, стало быть, не обнаружилось? – кричу в зал, и пятна лиц тают, растворяются в сиреневых сумерках.

  - Нет, - сухо отвечает Петрович. – Желающих не было. Ни одного.

  И горько мне от это правды.

  Люди-людишки, черепа-пустышки…

  Встаю из-за стола и по-хозяйски оглядываю мгновенно притихший зал.

  - Ну что, трусы, здесь есть мужчины, для которых честь дороже тарелки с борщом?

  И задвигались они в полумраке.

  Многие поднялись.

  И к выходу. Горбясь от непосильного бремени собственного достоинства.

  - Да. Не герои, конечно, - спокойно констатирует Петрович. – Потому тебя и позвал.

  - Тогда растолкуй мне другой вопрос, - я сажусь на своё место и надолго прикладываюсь к пиву. Петрович терпеливо ждёт. – Отчего нищета такая?

  - Посёлку третий год, - проясняет он ситуацию. – Да и ладиль у нас… сам понимаешь, - высокогорье, вторая линия

  Да. Вот это «прояснил»! Под Лютеной люди за год хоромы себе обустраивают. А что их бараки первая линия гор от горизонта не отгораживает, так только плюс качеству… темнит он что-то. Врёт. И врёт плохо. Невежественно. Что колхозу три года – верю, за этот срок в тонкостях местной ботаники не разберёшься. А всё остальное – ложь. Да только мне плевать. Или нет?

  - Дык, ежели нищета такая, чем рассчитываться будешь, председатель?

  - Голова жигана, раз. Имущество банды возьмёшь, два. Справка о пособничестве властям, три. Бесплатный проезд до метрополии охранником груза, четыре…

  Он так торопится поделиться арифметикой, что сразу становится ясно: колхозных денег в этом списке не будет. Но возможность убраться отсюда на халяву выглядит соблазнительно. Это хорошая цена.

  - А если жиган не объявлен? – невежливо перебиваю должностное лицо при исполнении шкурных интересов.

  - Объявлен! – даже в полумраке видно, как он бледнеет. – А если не объявлен, то ты, главное, его ко мне приволоки. Я сам задним числом объявлю. Только тогда много не получится. Если большую сумму вписать, налоговая заартачится.

  Мне нравится, как он торгуется: жизнь возлюбленной против подлога по умеренной цене.

  - Как спишешь награбленное? – интересуюсь. – Я барахлишко бандитов возьму, а твоя милиция…

  - Так ведь всякое может случиться, - перебивает меня Петрович, – в перестрелке… Баллистику не делаем, трупы не вскрываем.

  Он даже кулаки на стол выложил. Да. Непростое это дело: товарищей по оружию сдавать. И вижу я, что предательство для него в новинку. Хороший мужик.

  – Ты девушку вытащи, - просит Роман Петрович. Да. Слаб наш брат в вопросах слабого пола. - Галина ничего не скажет. Ручаюсь… остальные не в счёт. И бандитов там – трое. Может, четверо. Я читал о твоих подвигах: «с двух рук», «в падении» и всё такое. Если не враки, конечно. Для тебя – прогулка…

  - Так, может, со мной прогуляешься? – усмехаюсь. А чтоб ему не так сладко врать было, добавляю. – А что «с двух рук», можешь на себе проверить. Выйдем?

  Ох, братцы, как он напрягся! Я даже руки ближе к поясу опустил. Лицо жёсткое, взгляд – колючий, вот-вот клыки покажет…

  …И тут же опять под деревенского простака закосил:

  - Наверное, не стоит, - он облизывает губы. – Идти рядом по узкоколейке не сможем. Если вперёд уйду – обзору помеха, сзади пойду – будешь думать, куда там у меня ружьё смотрит… нет, спасибо. Я лучше тут подожду. И документы твои оформлю…

  Я внимательно к нему приглядываюсь: уж больно точно описывает расклад, зараза. А вызов, - не подняться мне с этой табуретки! – был бы не прочь принять.

  - Из наших? – небрежно интересуюсь. – Складно излагаешь.

  - Нет. Просто боюсь, и ищу повод остаться.

  Я киваю, - повод он нашёл вполне уважительный, - и заказываю ещё пива нам обоим.

  Люблю пиво под ложь в пустых забегаловках.

  2

  Мои сборы не были долгими: ружьё, бинокль, нож, аптечка. Вода во фляге и пяток бутербродов из гостиничной «Блинной». Не то, чтобы я сильно боялся голода, просто охотиться в горах – хлопотно и непредсказуемо. Бывает, - ты ешь. Бывает, – тебя едят.

  Нафик надо?

  Сложил пожитки в рюкзак, немного подумал и взял с собой плащ, чтоб не дрожать от промозглого вечернего бора, если дело затянется до вечера.

  А револьверы я перед выходом не чищу.

  Есть такая фича у витязей, знаю. Но не у меня.

  Револьверы я чищу до и после учебной стрельбы. А стреляю каждый день. Поэтому работа моему оружию не в тягость, а что-то вроде суточной увольнительной.

  Для спуска выбрал одну из узкоколеек восточного склона. Уборку ладиля на этом клине окончили с месяц назад. Бригада сборщиков переместилась южнее, и я даже мог видеть чёрные точки их бурнусов справа от себя. Впрочем, вскоре начался серпантин.

  Я скользнул в заросли ладиля и весь мир сузился до хрустящей гравием насыпи с рельсами на частых шпалах. Теперь моим миром были розовые стены из похрустывающих на слабом ветру побегов и красное небо с подползающей к зениту Лютеной. Проционы в это время года чуть опережают светило нашей Системы, но их свет, конечно же, красный карлик подавить не мог, - эта парочка оставалась заметной в течение всего светового дня.

  От слепящего зноя меня спасали чёрные очки и кепка с длинным козырьком. Бурнус для моих пионерских дел был слишком тяжёл и ненадёжен: если ткань развяжется от резкого движения, мгновение, потраченное на её выправку, вполне могло оказаться последним в жизни.

  Несколько раз я останавливался, чтобы полюбоваться океаном, понемногу заслоняемым горами первой линии. Одиг раз остановился возле небольшой лужицы – вымыл сапоги, но удовольствия не получил: полы плаща всё равно оставались в пятнах грязи. Спуск проходил спокойно. Меня не слишком беспокоил гнус, который на этой высоте был миролюбив и сдержан. Несколько шестокрылов-стервятников праздно реяли в рубиновой мгле полудня. Я знал, что они редко нападают на группу, зато имеют привычку высматривать одиночек.

  Вот только человека с оружием одиноким не назовёшь.

  И если бы шестокрылы вздумали на меня охотиться, был бы весьма этим обрадован. У меня есть парочка опробованных рецептов блюд из местной дичи. Никто не жаловался.

  Те, которые ели, не жаловались. А у пищи не спрашивал.

  Я и говорю: странное дело – охота.

  Приноровившись шагать по шпалам минуя шумный гравий, я задумался о текущей ситуации. Убийство нижнего оператора не было ни редкостью, ни обычаем. Что называется, - «случалось». Принять обнуление телеметрии витофискала за обычную смерть тоже несложно. Колонизация Лютены-3 насчитывает менее ста лет. И умереть тут по-прежнему легко, тяжелее выжить. Неприметный кустик или ничтожное насекомое вполне могли оказаться последним противником. Так что беспечность, с которой милиционеры спускались в ущелье не ожидая нападения, вполне объяснима.

  И девку, наверняка, бойцы пустили перед собой. И шагали, глядя исключительно на её формы, а не по сторонам. Трое головорезов при таком раскладе роту могли разоружить, не то, что четверых. И что сбор ладиля не остановили, тоже понятно. Если сейчас цветок не снять – через день осыпется. Вагонки, понятно, бандитам отправляют. Те – на маслобойку. Контейнеры с обогащённым ладильным газом оставляют себе. Если масть именно так и ложится, «трофей» и впрямь может оказаться богатым. За несколько суток у бандитов несколько контейнеров соберётся. А ведь ещё сутки у меня в запасе. Верить председателю, что гвардия только через три дня подтянется, - дураков нет. Это он моими руками девку спасает, а как силовики объявятся, он весь ладиль поселению вернёт. При их нищете - ходить ему в героях. Впрочем, ходить ему не дадут, - на руках будут носить!

  Только он и так герой. Ведь пошёл же вниз в одиночку, когда наряд на связь не вышел. Безрассудство, конечно. И глупость... важнейшие составляющие героизма.

  Знал я одного такого. Пашуцей звали. Любил парень ходить в одиночку. Пока ему ноги не оторвало. А ноги ему оторвало в первый же день. Так что недолго любил, - недолго ходил… Ещё во времена первой волны колонистов, какие-то кретины оградили свой лагерь минами-растяжками. Да при отходе не всё сняли. Вот Пашуца без ног и остался… только недолго он горевал. Потому что истёк кровью, прежде чем мы к нему подбежали… И на руках мы его несли, уже посмертно…

  Я замер, потом осторожно опустил поднятую в шаге ногу.

  А почему это я вспомнил о Пашуце? Ведь уже второй год, как на вольных хлебах. И на разу никого из гвардейцев не вспоминал. Ни живых, ни мёртвых И вдруг… сопли в сахаре…

  Я внимательно осмотрелся. Слева высилась добрая треть склона. Проционы уже висели над вершиной, а Лютена перевалила зенит и щедро дарила этому миру тепло и радость. Может, конечно, и «карлик», но жарит не хуже Солнца. И светит сносно. По крайней мере, вполне достаточно, чтобы разглядеть на рельсах бледно-молочную паутину, натянутую трудолюбивым ромбовиком, и струну лески, стыдливо прячущуюся в белесом клубке. На мгновение стало холодно.

  Прежде сталкиваться с такими смышлёными бандитами как-то не приходилось.

  Я подошёл ближе, снял с плеча ружьё и рюкзак. Прислушался. Нет, на засаду не похоже. Просто злые люди, не желающие, чтобы их тревожили по пустякам, установили растяжку. Моё подсознание разглядело чересчур ровную линию в хаосе паутины, я вспомнил о Пашуце, и это спасло мне жизнь.

  Оставлять за спиной не обезвреженную мину я не мог, но в таких делах поспешность исключалась.

  Я присел на рельс в метре от паутины, достал из рюкзака флягу и сделал несколько глотков. Холодная вода неплохо способствует ясности мышления и точности движений. Так же не спеша достал пропахший чесноком бутерброд с мясом и сыром. В несколько приёмов сжевал его, ещё раз глотнул из фляги и с минуту упражнялся с зубочисткой.

  Теперь можно было заняться растяжкой.

  Первым делом лезвием ножа я выгнал из-под шпалы паука. Мохнатое создание с кулак величиной, с характерным ярко-синим ромбом на спине, для приличия немного поупиралось в своей норе, потом стремительно выкатилось из паутины и скрылось в зарослях. Паук не был хищником: основу его питания составляли капельки влаги, скапливающиеся на паутине после ночных дождей. Эти капли были насыщены пыльцой и растительным маслом, своеобразным смогом окутывающие каждую вершину. Ромбовику хватало. А мне он мешал, потому что при всей безобидности, укус твари был болезненным, а я плохо терплю боль.

  Не люблю, когда больно. Наверное поэтому и стреляю первым.

  Внимательно глядя под ноги, я двинулся вправо от насыпи – вниз по склону. Через несколько шагов струна окончилась металлическим штырём, по самую маковку утопленным во влажный податливый грунт. Это открытие меня ещё больше озадачило: получалось, что заряд был установлен за моей спиной, на возвышенности. Глупое расточительство: минировать следует так, чтобы взрывная волна плющила и давила о естественные препятствия, а не пугала противника свободным полётом над пологим склоном. Разве что нить ведёт к детонатору осколочного снаряда, который, взрываясь, фарширует живое металлом независимо от рельефа местности.

  Но… нет: мина, как обычно, была воткнута рогами в грунт, и, судя по маркировке, была слабеньким фугасом направленного действия. Теперь способ охоты неизвестного минёра стал и вовсе непонятным. Взрывная волна, конечно, сбросит неосторожного со склона. Но и только. Пролетит человек метров десять вниз, полежит немного и придёт в себя…

  Я вернулся к узкоколейке и присмотрелся к месту, куда взрывом должно было меня забросить. Пожалуй, нет… «пришёл в себя» я бы не скоро. И продумано всё и впрямь как-то тонко: там, метрах в десяти ниже по склону, начинались заросли свирипы. Что-то вроде земного шиповника, только с кислотно-жёлтыми цветами, сиреневыми шариками плодов и острыми ядовитыми колючками: замедление сердцебиения, угнетение ЦНС и глубокий сон пока не разбудят… или пока смерть от истощения не разлучит с этим миром.

  Зато выживший неделю может дышать чистым ладилем без всякого риска для здоровья. Похоже, кто-то собирался брать меня живым. Кому это я понадобился?

  Ну, пусть не я… зачем бандитам живой витязь?

  Хороший вопрос. Теперь бы ещё найти, у кого об этом спросить.

  А пока я вернулся к рюкзаку, достал аптечку и вкатал себе андидот с пометкой «фитотоксины». На всякий случай. Ещё надел плащ, а двустволку и рюкзак отнёс подальше от опасного места и положил рядом с насыпью. А что? Целее будет! Дальше положишь, вернее возьмёшь!

  Почём мне знать, какие тут ещё хитрости заплетены?

  Я вернулся к фугасу, убедился, что растяжка только одна, осторожно просунул зубочистку в щель между капсюлем детонатора и бойком, а потом подошёл к штырю, на котором заканчивалась струна. Повернулся к склону спиной и, втянув голову в плечи, надеясь на обещанные фирмой изготовителем ударогасящие свойства плаща, перерезал нить…

  Нет. Не рвануло. Обошлось.

  Тогда я вернулся к мине, выкрутил детонатор и перевёл дух. Свежая установка. Пролежала бы эта штука здесь неделю, - чёрта с два я бы пальцами сумел открутить запал.

  Не слушайте дураков, ребята. «Сапёр ошибается только один раз»… Ни фига! Сапёр – он только пока живой «сапёр». А ежели ошибся, то, как ни крути, он скорее мёртвый, чем живой. Ну, а если, мёртвый, то имя ему – покойник, и никакой он нахрен не «сапёр».

  Извините за суесловие. Нервничаю.

  Я срезал ножом нитку с детонатора и освободил зубочистку. У меня ещё было три секунды, чтобы подальше отбросить опасную игрушку. Надо ли говорить, что я не потерял ни одной? Запал разорвался пистолетным выстрелом в метрах двадцати ниже по склону, жиденькое сиреневое облачко на миг проявилось в зарослях молодого ладиля и всё. Тишина вновь сомкнулась над величественными склонами гор, а я вернулся к своим вещам, закинул ружьё на плечо и продолжил спуск к ущелью.

  Нитку со штырём можно было и прихватить, - на что-нибудь сгодились бы, а вот сам снаряд нафик не нужен. Только тяжести таскать…

  Можете представить мою досаду, когда за поворотом серпантина я увидел ещё одну нить, протянутую под паутиной?

  Я покачал головой: какие всё-таки необщительные люди! И грубые.

  Разве можно так поступать с гостями?

  Я опустил на шпалы рюкзак и ружьё, радуясь, что минутой раньше не выбросил зубочистку, и двинулся на встречу с ещё одним ромбовиком. Это они их тут нарочно разводят? Чтоб удобнее было леску прятать?

  Да. Такая же картинка. Только теперь штырь уходил в грунт слева от железки, а фугас был установлен справа. Я не сомневался, что где-то там, метрах в десяти внизу, широко раскинулись заросли свирипы – коварный дурман для зазевавшихся ротозеев.

  Новый звук отвлёк меня от размышлений – где-то рядом по рельсам бежала тележка. Это было удивительно и непонятно. В этом секторе жизнь проснётся не раньше, чем поспеет ладиль, через три-четыре месяца.

  Нечего здесь вагону делать…

  Будто насмехаясь над моим опытом и знанием местного уклада, из-за поворота, где я шёл минуту назад, выскочил вагон. И как! Со скрипом и скрежетом. С искрами над рельсами и креном на грани опрокидывания.

  Это и вовсе было чудно. Все вагонетки оборудованы специальными гидравлическими тормозами, которые обеспечивали постоянную скорость спуска, не большую прогулочной скорости подвыпившего пешехода. Но выскочивший из-за поворота монстр понятия не имел ни о тормозах, ни о каком-то уважении к личной собственности. В секунду изорвал в клочья рюкзак и в щепу разбил приклад ружья. Я едва успел отскочить в сторону, когда вагон, прогромыхав мимо, порвал растяжку и укатил себе дальше. Вот тогда-то и бабахнуло.

  Не сказал бы что летел долго. Зато в самый центр свирипы.

  И я был счастлив от своей предусмотрительности! В полёте я даже успел поглубже завернуться в плащ. Только при таком падении от всех уколов всё равно не убережёшься. Удар, второй… Не чувствуя яда, я катился по ветвям сонного куста. А когда, наконец, остановился, то двигаться уже не мог. Сонная дурь отравой разлилась по телу.

  Обидно, конечно.

  Но когда-то и такое должно было случиться.

  Не всё же мне умничать.

  Пришло время оказаться в дураках.

  3

  - Тяжёлый, зараза!

  - Может, спустимся завагонкой? Вроде недалеко улетела…

  - Хорош базарить! Я беру за плечи, а вы вдоём за ноги…

  - Во, блин!..

  «Этому придётся сохранить жизнь, - подумал я, поднимаясь на ноги, – как самому шустрому».

  Они были в шоке.

  Без противоядия человек, отравленный свирипой, будет в отключке, пока не умрёт. Им и в голову не могло придти, что мне хватило ума принять антидот ДО контакта с растением.

  Только этим можно объяснить, почему эти идиоты не отобрали у меня револьверы.

  Они ещё могли спастись, - между мной и револьверами был плащ.

  Но, спустя мгновение, мои руки были у пояса, а полы плаща откинуты назад.

  Лютена уже скрылась за перевалом, и восточный склон горы Рю погрузился во влажную, продуваемую холодным ледниковым ветром, тень. Где-то едва слышно попискивала нойка. Это сейчас, в красноватых сумерках, она пищит. Но спустя несколько часов, когда мир погрузится в дождливую ночь, она начнёт так стонать, что у первопоселенцев не было сомнений, как назвать это животное.

  Тем временем, игра в гляделки продолжалась.

  Парням очень не хотелось умирать, а мне всегда казалось неспортивным стрелять по безоружным мишеням. Даже если они бандиты.

  - Вы кто такие, олухи? – спросил я.

  Будто очнувшись, один из них дёрнулся за оружием.

  Три выстрела. Совсем неплохо! Тот, что дёрнулся первым, успел даже нажать на курок. Вот только поднять оружие у него не получилось. Пуля вышибла пучок искр из гравия в метре от меня и умерла вместе со своим нерасторопным хозяином. Второй из бандитов, придерживая разбитое сердце, повалился следом за первым. У этого пистолет так и остался в кобуре.

  Третий, тот самый шустряк, который успел разглядеть, что я пришёл в себя, громко дышал. Крупные капли пота стекали по его розовому лицу, глаза были выпучены, от него пахло мочой.

  В руке у него застыл «макаров», но ствол пистолета смотрел в кобуру. Мои револьверы были направлены противнику в живот. Соотношение сил было очевидным.

  - Что будем делать? – вежливо поинтересовался я.

  Он разжал пальцы. Пистолет, глухо ударив по шпале, прокатился по гравию.

  - Пять шагов назад.

  Он часто-мелко закивал, развёл руки в стороны и отошёл.

  - Медленно сними куртку и плавно повернись кругом.

  Да. Парень оказался из доверчивых. Он и в самом деле поставил в соответствие беспрекословное подчинение моим приказам с возможностью остаться в живых.

  Я не стал его разочаровывать.

  - Кто такой? – вернулся я к основной теме.

  - Старшина Глебский! – чистосердечно признался пленник.

  Вот тебе и раз!

  - Милиционеры? - я кивнул на распростёртые тела.

  - Да, - ответил Глебский и преданно заглянул мне в глаза, - не убивайте меня, дяденька!

  - Почему? – спросил я. – Почему тебя не убивать?

  - Я вас к заимке нижнего отведу. Наших там семеро. А в сумерках вы без меня ловушки не обойдёте.

  Семеро? А про сумерки он хорошо сказал. Здесь не то, что на равнине, - темнеет быстро. И если не поторопиться…

  - Где девушка?

  - Как… «где»? – удивился Глебский. – На заимке. Мы должны были вас принести, а она допросить.

  У меня шевельнулось нехорошее предчувствие.

  - Что значит, «допросить»?

  - Так она же врач, - недобро ухмыльнулся Глебский. – Их там в фельдшерской бурсе не только медицине обучали. Как раз наоборот… - и он хитро блеснул глазками.

  Мне захотелось его срочно пристрелить.

  Но сперва нужно было побыстрее спуститься.

  4

  Она и в самом деле была хороша: грива роскошных волос, высокая грудь, длинные ноги и холодная жестокость в глазах.

  - Ты нам скажешь свой личный номер, солдатик, - сказала она, - а за это мы тебя не будем мучить и нежно прикончим ладилем, идёт?

  Я тупо смотрел на обрубок большого пальца правой руки. Ногтевая фаланга теперь была в полной собственности красавицы. Вместе с пальцем я лишился имплантированного в него микрочипа, в котором было моё удостоверение, индикатор местоположения и витофискал. Папиллярный узор и микрочип откроют своему новому владельцу дорогу к звёздам. Но ещё нужен был шестизначный номер, подтверждающий, что пальцем владеет его хозяин, а не потрошитель с дипломом врача.

  - Ты слышал, что хозяйка спросила? - один из громил легонько стукнул по культе лезвием огромного армейского ножа.

  Я закричал. Не столько от боли, сколько от обиды.

  Меня так ловко одурачили, что следовало не кричать, а выть от безнадёги и безысходности.

  Глебский и в самом деле быстро провёл меня к заимке. Вот только ждали меня там. Наверное, у бандита был передатчик. По-другому не объяснишь точность, с которой они на меня бросились. Разговорчивый Глебский с воодушевлением рассказывал об опасностях, мимо которых меня вёл, умалчивая, что его словоохотливость была нужна лишь для точного указания места, где мы находимся.

  Я обвёл взглядом помещение: сотни литровых серебрянных контейнеров на запаянных прозрачным пластиком поддонах. «А вот и выложенная тротуарной плиткой деревенская дорога, - подумал я. – Виллы с бассейнами и радушие колхозников. А ведь я на них кричал. Я их презирал. Я их ненавидел».

  Я опять застонал. От стыда за прокисшую совесть.

  - Больно ему, - злорадно сказал один из бандитов.

  - Зачем вам это? – спросил я.

  Она кокетливо надула губки:

  - Это ты перед смертью дурачком решил прикинуться? Чтобы вывезти под твоим именем ладиль, дорогой. Никто не будет досматривать витязя… особенно если его имущество неотличимо от плановой планетарной поставки.

  - Зачем вам столько? – уточнил я вопрос.

  - Ах, это… - она рассмеялась. У неё был неприятный смех недавно отобедавшей гадюки. – В метрополии все места под Солнцем заняты. Разбогатеть можно только здесь, в провинции, у моря…

  - Зачем вам столько денег? – не унимался я. – Вы же не сможете ЭТО проесть, не сможете столько потратить…

  - Частично проедим, конечно, - поделилась своими планами гадюка, - а остальное необходимо, чтобы не отобрали хорошие мальчики вроде тебя. А теперь скажи мне свой номер, солдатик, и мы поделимся с тобой добычей. Внутривенно, конечно. А потом развяжем. Чтоб не мешать эйфории последних минут.

  Как это ни смешно, но её план был мне на руку. Тем более, что я плохо переношу боль. Впрочем, кажется, я вам уже об этом говорил… я назвал ей номер.

  - Вот так, просто? - она была разочарована. – А помучиться? Я была о тебе лучшего мнения.

  Я промолчал, а она продиктовала мой номер в телефон, и все замерли в томительном ожидании. Через минуту телефон ожил, но чтобы там ей не сказали, Гадина осталась недовольна:

  - Не обманул… – прошипела она.

  Двое бойцов тут же закатали мне рукав рубашки.

  - Молодец, - сказала она, перетягивая жгутом мою руку над локтем. – Настоящий витязь никогда не обманывает! Ну-ка, кулачком поработай, миленький. Чтоб синяка на руке не осталось.

  Я несколько раз сжал и разжал кулак. Сквозь кожу немедленно проступила гирлянда вен. Всюду предатели!

  - А чип мой кому подсадите? – спросил я.

  - Не волнуйся, твоему пальчику обеспечена долгая, счастливая жизнь, - успокоила меня Гадина, вводя иголку в вену. - Я буду лично присматривать за ним и за его новым хозяином.

  Нестерпимая волна огня затопила лёгкие и сердце. В ушах сдавило. Что-то тёплое и липкое мазнуло губы, а в глазах заплясали алмазы.

  - Артериальная гипертензия, - брезгливо подытожила фельдшер.

  Я застонал и далеко назад откинул голову.

  - Всё по-честному, - будто из проруби булькал ненавистный мне голос. – Ты нас не обманул, а мы с тобой поделились. Жорик, развяжи героя.

  Да, ребята. Плохо не знать мир, в котором живёшь.

  А шутить с теми, кто своё дело знает, - прямая дорога в геену огненную.

  Когда отрава свирипы переборола яд ладиля настолько, что восстановилось зрение и перестала кружиться голова, я встал со стула и заплетающимися ногами, чуть пританцовывая и мурлыча какую-то песенку, прошёлся по комнате.

  Симптомы отравления хорошо известны всякому, кто занимается ладильным бизнесом. Так что никого из бандитов моё поведение не удивило. Они были настолько упорны в своём невежестве, что даже прихлопывали мне, и ничуть не насторожились, когда я добрался до своего пояса с револьверами.

  Это было побоище.

  Ничего спортивного и благородного. Ничего такого, о чём бы не хотелось забыть.

  Я убивал невооружённых людей и испытывал бешенное, ни с чем несравнимое наслаждение. Скользкая от крови рукоять револьвера ничуть не портила веселья. Но я знал, что всё ещё нахожусь под действием наркотика и не сомневался в чудовищном похмелье, которое наступит под утро, через пять-шесть часов.

  Трое бандитов всё-таки успели добраться до оружия. У одного из них я заметил винтовку. Какой прок от длинного ствола в стеснённых помещениях и узких коридорах?

  Тем не менее, они укрылись за огромным металлическим шкафом и даже сумели организовать оборону: тот, что с ружьём, не давал мне высунуться, а пистолеты двух других коротко отгавкивались при каждом моём выстреле.

  Когда я в очередной раз перезаряжал барабаны, один из бандитов попытался добежать до меня. И хотя вкладывать патроны в каморы левой рукой было не очень удобно, он не успел: упал прямо на красавицу с роскошной гривой чёрных волос. Её я уложил одной из первых. Только красавицей я бы её уже не назвал. Да и волосы растрепались и порыжели. Не удивительно! Сорок четвёртый калибр с расстояния двух метров редко способствует причёске. Я, во всяком случае, о таких чудесах не слышал.

  - Эй, служивый!

  О! Никак до переговоров додумались?.

  - В этой комнате на всех хватит. Забудем об обидах!

  Вот это слог, однако! Забавно видеть, как под дулом револьвера у некоторых особей неожиданно просыпается культура.

  - Предлагаем половину! Мы первыми бросим оружие. Соглашайся! Дай слово витязя, мы поверим.

  Затянутые в пластик контейнеры с ладилем были прямо передо мной.

  До фига, однако. Не просто много. Офигительно много.

  Я поднял револьвер и выстрелил в одну из паллет. Раздалось шипение – рафинированный, сжатый до двух сотен атмосфер ладильный газ быстро распространился по помещению.

  Через минуту бандиты запели. Через две побросали оружие, и вышли из укрытия.

  Я быстро прошёлся по комнатам и насчитал семерых, включая «артистов».

  Не было только старшины Глебского.

  - Где мой палец? – спросил я.

  Но они продолжали «петь», бессмысленно размахивая руками.

  Я ухватил здоровой рукой ближайшего за шиворот, локтём правой руки ударил его по носу и повторил вопрос.

  - Не знаю, - сказал парень, хлюпая кровью. – Я только со смены. Состав к локомотиву цеплял. Во, блин, кривило накатистое… ты тоже это видишь?

  Я отпустил бандита и повторил процедуру с его товарищем.

  - Глебский к председателю ушёл, - ответил он. – А палец твой в криосаквояже.

  - Петрович с вами? - глупо переспросил я.

  - Шестокрылы молока не дают, - закатив глаза, прошептал парень. – Не связывайся с птицей. До смерти захохочут…

  Я перевязал изуродованный палец, разыскал свой плащ и напился вволю воды. В голове чуть прояснилось. Я свалял дурака. Если бы как следует допросил Глебского на серпантине, то ещё днём бы понял весь расклад. А вагонку на меня сам председатель сбросил. Наверняка за мной шёл. Увидел мою готовность возиться с противопехотками до ночи, вот и решил ускорить события. А потом вернулся к пульту и вызвал наряд, чтоб меня подобрали. А когда телеметрия зафиксировала, что я пришёл в себя, сообщал по теелфону бандитам на заимку обо всех моих перемещениях. Так что небыло у Глебского микрофона. Глупое было предположение. Старшина искренне за свою жизнь боролся.

  А мне теперь предстояло подняться на гору, в деревню. Ночью. Раненному. Под изрядной дозой чудовищного коктейля из наркотиков и проливным дождём. Могу себе представить, какой из меня боец будет к утру. А там их двое.

  Старшина - трус. Но Петрович – тёртый негодяй. И от своего не отступится.

  Я глянул на «артистов».

  Не обезвреженных мин за спиной не оставляю.

  Кажется, об этом я уже тоже говорил…

  5

  Багровый рассвет на Лютене непривычному человеку может показаться грозным признаком надвигающейся бури. Но это всего лишь рассвет, - предвестник обычного тёплого дня.

  Светило вот-вот должно было взойти у меня за спиной. А Проционы уже были над горизонтом. И от их яркого света моя тень длинной тёмной дорожкой протянулась к ногам старшины и председателя.

  - Это глупо! – кричит Петрович. – С тем, что лежит на заимке, ты сможешь открыть своё дело. Купишь и вооружишь армию. Будешь бороться с такими, как я, системно, в масштабе Империи. Сдалась тебе эта деревня!

  - А мне бы хотелось, чтобы местные дорогу замостили, - не сводя глаз с бандитов я сплёвываю в грязь. – Не терплю дерьма и болота.

  Меня не волнует, слышат ли они мой ответ. Я тяну время, чтобы у меня за спиной взошло солнце. Только тогда появится хоть какой-то шанс выкарабкаться из этой переделки. А они ждут, чтобы я рухнул без чувств. И до сих пор гадают, почему я не умер, получив чудовищную дозу яда.

  Каждый из нас троих понимает, что это утро переживёт в лучшем случае только один.

  - Ты ранен, - настаивает председатель. – Ты истекаешь кровью. Убьёшь меня или Глебского. Но кто-то из нас тебя точно прикончит! Сдавайся! Я уже устал стоять бестолку.

  Могу поверить. Было похоже, что они ждали меня здесь с ночи. Теперь-то с заимкой и вправду связи не было. Покойники на телефонные звонки не отвечают. А вот отслеживать мои перемещения, бандиты уже не могли. Мой микрочип лежал где-то у них в холодильнике. Вот они и ждали меня здесь.

  И хотели всё уладить на околице, чтобы местные ненароком не вмешались.

  Вот только околица оказалась на восточной стороне.

  И когда взойдёт солнце, они у меня будут как в тире. А в меня целиться им станет очень неудобно.

  - Ты уже всем доказал, что герой, - председатель не терял надежды уладить дельце миром, - теперь себе докажи, что можешь думать не только об убийстве.

  Левой щекой чувствую слабое прикосновение утреннего бриза. Вот уж не проблема! Ветер никак не скажется на траектории пули. Тридцать метров? Смешное расстояние для нашего оружия. Так что всё будет, как встарь: кто вытащит оружие первым, тому и жить...

  Внезапно Петрович тянется к кобуре и ныряет за Глебского. Тот, ещё не понимая, что за него уже всё решили, опускает руку к пистолету.

  Я в падении выхватываю револьверы и открываю стрельбу.

  До грязи с высоты моего роста лететь четверть секунды.

  Скорострельность пистолетов значительно выше револьверов. Их двое, - я один. Восхода я так и не дождался. А ещё у меня изувечена правая рука. И я потерял много крови. А в жилах ладиль по-прежнему борется со свирипой.

  Но я жив. А значит могу стрелять.

  Я жив пока стреляю.

  Я стреляю, значит, - существую.

  По одному выстрелу я делаю с обоих стволов в полёте.

  Ещё два выстрела уже лёжа в грязи.

  Баланс правой руки сомнителен, но оба выстрела с левой попадают в цель: Глебский, потеряв всякий интерес к своей кобуре, заваливается на поддерживающего его сзади Петровича.

  Председатель открывает огонь. Вполне успешно. Два выстрела. Левая нога ниже колена отзывается острой болью. Ещё два моих выстрела против одного выстрела бандита. Опять в меня попали! В ягодицу. Только сейчас грязь, поднятая падением, брызгами опадает мне на голову. Мне хочется как можно глубже вжаться в болото, спрятаться в нём, нырнуть, раствориться… Я же свой! Я отсюда!

  Кажется, я был недоволен крестьянами, что они не мостят дороги.

  Блажь!

  Где лежит асфальт, нет места револьверам!

  Я откатываюсь в сторону и выпускаю ещё две пули в Петровича. Попадаю, конечно же, в Глебского, который всё никак не может упасть.

  Председатель стреляет. Опять успешно. Плечо. Из левой руки вываливается оружие.

  Похоже, всё. Приплыли…

  Стреляю с правой. Попал. Опять в Глебского. Да что же за наваждение такое!

  Где это долбанное солнце?!

  Почему он так метко стреляет? Почему труп Глебского не падает? Почему я слышу винтовочные выстрелы?

  Председатель смешно дёргает головой, будто поправляет чёлку, которой у него нет, роняет Глебского и медленно оседает.

  У меня темнеет в глазах.

  Мне смешно. Я вывалян в грязи, как поросёнок. Пытаюсь засмеяться, и слышу, как воздух барботирует лужу, в которую погружается моя голова.

  Вот уж не думал, что утону.

  Всегда был уверен, что меня застрелят…

  6

  - Тебе бы ещё недельку отлежаться, сынок.

  - Всё ок-док. Спасибо за палец, и вообще… что подлатали.

  - Нам нужен новый председатель…

  - Это точно! – соглашаюсь я, закидывая за спину новенький вещмешок. – На этот раз будьте внимательней.

  - Мы расчитывали на тебя…

  - Людям свойственно ошибаться.

  - Сколько бы времени не прошло, - твёрдо говорит начмед, – не забудь о нас, парень. Как прижмёт, возвращайся. Мы всегда будем тебе рады Мы построим тебе дом...

  - Ага, - я уже говорю через плечо, делая первые шаги прочь от деревни. – И назовёте улицу моим именем.

  - Как хоть тебя зовут?

  Только тут я вспоминаю, что так и не выяснил название деревеньки. При найме, на почту приходят только координаты и должность нанимателя.

  Я даже не замедляю шага. Какая разница?

  Мне очень хочется остаться.

  Но я ухожу всё дальше, сдерживаясь, чтобы не обернуться.

  Они ведь всем селом здесь.

  Провожают. Меня.

  Только я точно знаю, что, оставшись, испачкаю их будущее

  Потому что отрицать зло можно только с револьвером в руках. Но оружие ещё никого не сделало добрее. Что под Солнцем, что под чужими звёздами. Поэтому герой всегда уходит. Чтоб унести подальше свой фугас за пазухой.

  Вспоминаю о такой же деревеньке с немощёной центральной улицей в двух днях пути отсюда. И мысли возвращаются к привычной колее.

  Люди-людишки,

  черепа-пустышки,

  Иду опять к болоту,

  меня там ждёт работа…