Некто Рыжий и Сешат
№215 "Меткий выстрел Марты Йович"

Меткий выстрел Марты Йович

  Это были времена, когда белые сосны были выше, а красные кедры шумели вольнее, и синеспинные птицы щебетали громче, встречая поднимающееся из-за гор солнце. Солнце, конечно, тоже сияло ярче.

  Люди, о которых я расскажу, жили в тех далеких и диких лесах Орегоны, что не знают о заводах, акциях и компаниях, среди высоких деревьев, чью кору не раздирали зубья пилы, что не слышали, как вздрагивает земля, когда на нее падает столетний кедр, только что царапавший верхушкой небо. И жили свободно и легко – так же, как легко росли вокруг них деревья, как парили над лесом кондоры и охотились хищники. Хотя, по чести сказать, приходилось им трудно. Чтобы возделать поле, нужно было сначала отвоевать землю у леса.

  Нет, сначала они мирно растили в своей маленькой деревне ячмень и пасли своих быков. Но скоро их жизнь перестала быть спокойной. С востока пришло Будущее (так говорили о себе эти люди). Будущее было непонятно само и говорило о непонятном. Оно продавало и покупало; оно строило не для того, чтобы жить, а для того, чтобы снова продавать и покупать. Оно не возделывало землю, а разрывало, вытягивало из нее силу, пытаясь найти в ней то, что можно было продать подороже. И тогда они решили, что лучше уйти – пусть Будущее идет своей дорогой, а они пойдут своей. Пусть Будущее строит заводы и ворочает деньгами. Их место – далеко от него, возле чистого лесного озера.

  В поисках свободных земель переселенцы все сильнее углублялись в леса. Они шли долго, останавливаясь – и снова снимаясь с места, когда Будущее настигало их и там. Старики шутили: «Так мы и до океана доберемся». Конечно, до океана добираться было еще долго; но все же они сумели уйти достаточно далеко на северо-запад, почти до самой Канады, и обосноваться среди густых лесов. И лесам ничего не оставалось, как только принять их. Да, это были времена свободных земель, сильных мужчин и смелых женщин.

  Здесь никто не продавал им акций и не пытался купить их души. Здесь не было шумных притонов и блестящих витрин. Зато блестели под солнцем озера, в которых плескалась сытая рыба, вонзались в небо золотые стволы сосен, а горы подставляли ласке холодных лучей покрытые снегом хребты, и ледяные реки с шумом сбегали по их склонам.

  ***

  - Марта, девочка моя, будь сильной, - попросил муж перед тем, как оставить ее.

  Она пообещала ему и выполняла обещание. Конечно же, он не бросил ее – так, как бросают девиц городские хлыщи. Он уехал по торговым делам, и вот уже два года не было от Йовича не слуху, ни духу…

  Марта сама вела хозяйство, сажала картофель, убирала ячмень, а вечерами, спускаясь к озеру, напевала индейскую песню:

  Мои глаза, как звезды, будут светить тебе,

  И пока хоть одна звезда сияет на небе, ты не заблудишься…

  Марта ждала и верила, что, пока жива она, пока сияют её синие, как горный лёд в сумерках, глаза, муж вернется; какие бы лавины ни подстерегали его на перевалах, какие бы западни ни готовили жадные до наживы люди, вернётся её счастье, и поцелует в закрытые веки, и смахнёт горечь с ресниц, и осушит губами слёзы, чистые, как горное озеро, и солёные, как далекий океан.

  Два года прошло, но ни один взмах ресниц не предназначался чужому мужчине, хотя многие отдали бы сто долларов за то, чтобы Марта Йович хоть краем глаза взглянула в их сторону.

  Всегда хватало охотников помочь Марте, но она со всем справлялась сама. И на охоту ходила…

  Стрелять она научилась еще в детстве – спасибо Ночному Филину, сделавшему ее, тогда еще совсем девчонку, лучшим стрелком в округе. Правда, тогда это было лишь развлечением. Теперь умение пригодилось ей не только для того, чтобы на спор обломить пулей ветку с макушки сосны, отстрелить горлышко у слишком туго закрытой бутыли или один за другим сбить со скамьи разложенные на ней кедровые орехи, даже не чиркнув по дереву. Ее тогда даже в цирк приглашали, обещали хорошо платить, чтобы она показывала, как ловко умеет перебивать выстрелами веревку, не поранив связанного. Она отказалась – кто же будет заниматься хозяйством, пока муж охотится? Теперь она ходит на охоту сама, и подстреленные Мартой зайцы не раз спасали оголодавших соседей. А однажды ее пуля сразила кое-кого покрупнее. Медведя подстрелила, да так точно – шкуры не попортила: прямо в глаз пуля вошла. Эта шкура теперь лежит на полу, и на ней играют племянники, когда Стив с женой заходит в гости.

  «А ведь могли бы медвежата твоими косточками играть», - любил повторять Стив, поглаживая бывшего медведя. Она в ответ только смеялась: «С чего бы? Ты ж видел, как я белке в глаз попадаю. Гризли-то небось покрупнее будет, в него и попасть легче».

  * * *

  Стив Колтон ладил крышу у сестры, вспоминая загулявшего невесть где с товаром Йовича, о котором ни слуху ни духу не было уж второй год, Боб по прозвищу Самсон тащил корзину с рыбой, а Линда Смайл полола картофель, надеясь, что схватки начнутся не раньше, чем она закончит этот акр, когда в деревню приехали Злые Люди. Они были вооружены хорошими винтовками, поблёскивающими на солнце, запылённые сапоги твёрдо держались в стременах, посадка выдавала птиц вольного полёта.

  Старый Джон Мильтон приложил ладонь к слезящимся глазам, чтобы получше рассмотреть чужаков, и подумал, что неминуемо схлестнётся воля с волей – так всегда бывает, когда девятый вал идёт на шхуну, где жилы моряков превращаются в просоленные канаты, и лишь несколько мгновений отделяет две несгибаемые силы от роковой схватки на безбрежном просторе.

  Безбрежные просторы Айдахо замерли – отсюда и до границы с Канадой, и замолчала даже синеспинная птичка-горлодёрка, и даже сосны на мгновение затихли под небесами, будто в преддверии бури.

  Это испуганные поля почувствовали чужаков. Чужаки всегда привозили какую-нибудь гадость.

  Оборачиваясь на стук копыт и незнакомые голоса, жители посёлка хмурились, отставляли инструмент, брали неторопливо ружья, что всегда у колонистов при себе, под боком, и так делали не только мужчины, но и многие женщины и подростки. Марта воткнула лопату в грядку, отряхнула руки, распрямилась и пошла к навесу, где у стены ждал верный карабин, ибо если уж беременная Линда подняла дробовик, то Йович и сам Бог велел. Оставив лопату среди юных, зелёных побегов гороха, Марта взяла винтовку и поспешила на площадь, где уже толпились чужаки в кольце подходящих со всех сторон колонистов.

  Злые люди приехали на хороших лошадях, они были сыты и довольны жизнью, весело переговаривались, а на груди у старшего сверкала начищенная шерифская звезда.

  - Именем закона! – воскликнул человек, придерживая гарцующую лошадь.

  Шерифская звезда у него была самая настоящая, но люди, которые столпились, чтоб послушать, что скажут приезжие, не ждали ничего хорошего – и уж явно ничего лучше того, что привезла два с половиной года назад шайка бандитов, пытавшихся ограбить посёлок. Те, правда, начали стрелять ещё с окраины, а эти помахали перед постом селения гербовыми бумагами, отчего беспрепятственно проехали на самую площадь.

  Но руки окружавших шерифа колонистов всё равно крепко сжимали оружие.

  Шериф, плотный мужчина лет сорока пяти, положил руку на кольт, оглядывая местных. Их взгляды не предвещали ничего хорошего.

  - Именем закона… - повторил он.

  Чужаки никогда не привозили хороших вестей. И от этих, самодовольных, весёлых, что сплёвывали жвачку и плотоядно поглядывали на местных женщин, не стоило ждать ничего хорошего.

  Так оно и оказалось.

  - Я приехал известить вас, - заговорил шериф, - что вы, отказавшись колонизировать эти земли под покровительством компании Гудзонова залива, тем самым поставили себя вне закона. Компания продала эту землю господину Линнену, - шериф протянул ладонь, указывая на толстого маленького человечка, стоявшего подле импровизированного помоста из ящиков и бочек, - и теперь этот господин имеет документы на эту землю и хочет рубить здесь лес. Или вести горные раскопки. В общем, что хочет, то и будет он тут делать. А вы…

  Шериф развёл руками.

  - Как же, лес они рубить будут, - сплюнул Стив Колтон.- Наверняка тут где-то в горах золото да серебро, вот и позарились на нашу землицу.

  - Эй, молчи! – крикнул кто-то из мужчин, приехавших с шерифом и Линненом. – Пока я тебе чего-нибудь не прострелил! Питай уважение к закону!

  Толпа заволновалась.

  - Как бы то ни было, а закон есть закон, - сказал шериф. Он мрачнел с каждой минутой, понимая, что местные так просто не сдадутся. - Будете буянить – вызову гвардию, и вас выкурят отсюда, не успеете пикнуть. Неповиновение же закону карается верёвкой… Места здесь дикие, правосудие, - он положил руку на кобуру, - быстрое.

  На лицах колонистов читались горечь и разочарование. Денежные мешки с Востока наступали и наступали, а они уходили и уходили, всё дальше на Запад, и вот дошли почти до границы с Канадой, в девственные, нетронутые леса, и тут уж почувствовали себя хозяевами… как появились новые. Эти новые хозяева привезли с собой закон, привели с собой вооружённых людей, и если уж говорить о справедливости – то загуляла справедливость где-то далеко и надолго, пропащая девка, продажная потаскуха…

  Справедливость-то нынче продаётся и покупается, вот как.

  Шериф и Линнен чувствовали себя не в своей такрелке, но, в общем-то, сила их прикрывала значительная: разномастный сброд, что ошивается по салунам Дикого Запада, потрёпанный и дерзкий, ценящий чужую жизнь ещё дешевле, чем свою. Среди приезжих выделялся некий метис, полуиндеец, с точеным профилем, смуглый, в клетчатой рубашке, кожаных брюках и куртке с бахромой, с длинными чёрными волосами и тёмным взглядом глубоко посаженных глаз, с отличной винтовкой и широким ножом, вложенным в ножны на расшитом бисером поясе. Другие персонажи, впрочем, были не менее колоритны: лихо сдвинутые на затылок шляпы, разноцветные шейные платки, разномастное оружие.

  Они расположились лагерем близ посёлка, и пьяные песни до полуночи тревожили мирный посёлок. До темноты, когда сизый вечер опустился на макушки сосен, Марта не ложилась спать, не зная, что делать – то бралась за шитьё, и откладывала, то начинала перебирать зерно, то чистить винтовку...

  Кабы здесь был муж, он бы знал, что делать, а так что может бедная женщина? И лес шелестел уже не так приветливо, и мошкара не так задорно танцевала в воздухе. Когда Марта Йович зажгла на окне лампу.

  Вскоре постучался старший брат, Стив. Женщина кинулась к двери.

  - Стивви! Что случилось? Что надумали мужчины? Что с нами будет?

  - Что будет, что будет… Сегодня ночью решим… Не скажу за всех мужчин посёлка, осторожные все стали, мяском обросли – а молодые нынче храбры. Я к тебе зашёл взять пару карабинов твоего мужа – у Йовича, знаю, был богатый запас оружия. И пара кольтов бы пригодилась.

  - Стив!..

  - Давай, Марта, не мешкай.

  Марта встала посреди комнаты, нахмурясь, сложила руки на высокой груди.

  - Что ж, раз такое дело – и я пойду. Пригодится и моя винтовка.

  - Ну, нет, сестрёнка, – решительно мотнул головой Колтон. – Ты уж сиди дома. Мы сами всё разрешим. Может, настанет время, когда твоя винтовка пригодится…

  …Собрав оружие, что оставил в доме Йович, и Марта, подняв лампу, ещё вглядывалась в тёмноту, где мелькала светлая рубашка брата. Высокие сосны пели тревожно, и, казалось, она видела светлое пятно среди высоких стволов, когда уже невозможно было ничего разглядеть.

  * * *

  - Что это за красивая вдовушка? – Хью Дай Мне Цент только что вычистил сапоги, и теперь, развалясь и раскинув ноги в стороны, наблюдал, как солнечные зайчики скачут по жёлтей блестящей коже.

  Мимо сапог только что прошла крутобёдрая, стройная женщина с высокой и крепкой грудью, от которой Хью потребовал бы не то что цент, а…

  - Что ты на баб пялишься, - с неудовольствием сплюнул его сосед. – Шериф же ясно сказал – никаких погромов, нам платят нынче за то, что мы охраняем за-кон.

  - Да понял я, - Хью достал кольт, лихо провернул в руке и послал два выстрела в воробьят, купавшихся в пыли. – Сукин сын, тот шаман, что говорил нам будущее нам за кружку «огненной воды», нагадал ведь что! Что я, Хью Дай Мне Цент, буду кататься в шерифовой стае! Вот теперь сиди, не смей рыпнуться. За паршивое виски и то надо платить!

  Шериф был не дурак. Догадываясь, что колонисты могут ночью напасть на лагерь, он тайно нанял всех горячих мужчин в округе, даже тех, что сам бы с удовольствием засадил за решётку – и велел ждать в засаде… Этот манёвр себя оправдал: к сараю, ставшему импровизированной тюрьмой, волокли окровавленных парней из местных, что попытались ночью напасть на лагерь.

  - Так что за баба-то? Чья, а? Смотрю я, что мужика-то при ней нет, нет при ней мужика – а я парень наблюдательный, ого-го. Джим, ты вроде из этих мест, судили тебя в соседнем Чарльзтауне, ну-ка колись, кто такая? Я бы не прочь сегодня…

  - Которая, та, что в коричневом платье, или та, что в тёмно-синем?

  - Дурак! Конечно, я о той, что стоит там, сбоку, статная такая, и зад – ухх!

  - А, так я её знаю. Она часто приезжает с товаром на ярмарки. Это же Марта Йович, та, что выиграла приз в двадцать долларов в прошлом году в Чарльзтауне. Только она не вдова, а замужняя, только муж как отправился куда-то по торговым делам, так и сгинул, второй год его нет.

  Метис, сидевший поодаль, молча взглянул на женщину. Хью, тем временем, горячился:

  - Один чёрт. С такой кралей поразвлечься я не прочь!

  - Только она против будет.

  - Спорю на дайм, я к ней, сегодня, глядишь, подкачу…

  - И покатишься.

  Хью сделал небрежный жест, отхлебнув из кружки, и, заметив, что обнажилось дно, долил из бочонка, стоявшего тут же, подле ковбойских сапог.

  Марта, к которой относился разговор, шла к центру посёлка. Услыхав с утра звон цепей, выстрелы в воздух, понукающие крики и ругань, да знакомые голоса, она выбежала из дома.

  - Ты бы, Хью, любую в кобылу объездил, да она не такая. Не такая, говорю!

  - Да чего ты злишься, Джим? – похабно растягивая улыбочку, хохотнул Хью. – Дай мне цент, ты сам втюрился по самые по уши!

  - А хоть бы и так, - мрачно ответил Джим Тресни Лоб, доставая револьвер и начиная его чистить, не глядя на товарищей. – Видал я её не раз, и как на выстрелом доллар летать заставляла, и как за двести метров фанерного зайца укладывала, и как на коне разъезжала, и как просто шла, будто… - тут красноязычие отказало Джиму, и он только мотнул головой. – А! Попробуй не влюбись, да только она не такая.

  - Не советую я тебе, Хью, к ней подкатывать, - спокойно заметил одноглазый парень в лихо заломленной ковбойской шляпе, дважды прострелянной и явно видавшей времена и получше. Это был Дик Хоуп, известный участник всех родео и ярмарочных соревнований от Арканзаса до Вайоминга. – Эта Йович брала все призы в округе, нет мужчины, который стрелял бы лучше. Я бы, - он выхватил кольт и лихо выстрелил во флюгер на доме в конце улицы, отчего тот завертелся, как бешеный, - я бы не стал держать с ней пари ни на десять долларов, ни на ломанный цент.

  Хью презрительно улыбался, всем своим видом подвергая сомнению басни и росказни, а на лице метиса затлела заинтересованность. Он, аккуратно отряхнув кожаные брюки, встал с ящика с надписью «Basil Hayden Bourbon», подошёл поближе и вступил в разговор:

  - Что ж, так хорошо стреляет?

  - В этом посёлке точно никого лучше её нет, да и в окрестных городах тоже. Белке в глаз она засадит, не целясь, а однажды – врать не буду, не видал, но говорят – вмазала пулей огромному гризли, да так, что свалился замертво, только шкуру дери. Уж если ей в цирке выступать предлагали, то я тут пас. Таких, как я, на Западе не один десяток, а таких, как она – сомневаюсь, что много найдётся. Впрочем, Ворон, - смешался стрелок, пряча взгляд уцелевшего глаза, - с тобой я её, конечно, не равняю…

  - Женщин вообще не стоит равнять с мужчинами. Они из другой глины, бывает, что и более крутого замеса.

  Метис постоял, о чём-то думая, кивнул своим мыслям, отошёл и снова уселся на ящик. Тем временем бравые парни, отдыхая после ночной заварушки, разливали виски из изрядно опустошённого бочонка.

  - Эх, а какие у неё глаза… Синие, будто небо, будто спинка горной щебетушки, - мечтательно произнёс Дик, и, задумавшись, пронёс стакан мимо рта, облился и чертыхнулся.

  - Ага, - скривился Хоуп, поправляя повязку на выбитом глазу, – То-то наш полукровка заинтересовался… Красивые глазки, говоришь?.. Ох, чует моё сердце, скоро эта соломенная вдовушка будет счастлива, когда кто-нибудь позарится на неё, калеку одноглазую…

  - Типун тебе на язык.

  - Типун не типун, а Кривая Марта – самое что ни на есть хорошее прозвище для гордячки, верно я говорю, Хью?

  - Верно, дай мне цент! – заржал Хью, и на его гогот радостным эхом откликнулся жеребец у коновязи.

  Метис не пошевелился, только чёрный, обсидиановый взгляд, будто осколки смоляного горного камня, буравил спину Марты, которая, замерев и стиснув у груди руки, некоторое время смотрела, как с руганью и под выстрелы в пропылённый воздух запихивают бунтовщиков в сарай, ставший импровизированной тюрьмой, а потом резко развернулась и пошла к помосту из бочек и ящиков, на который уже забрался шериф, намереваясь, по видимому, сказать речь.

  Метис встал и пошёл вслед за ней, к помосту.

  Марта, тем временем, протолкнувшись сквозь двойной ряд колонистов и чужаков, столпившихся вокруг шерифа, встала, слушая представителя власти в этих краях.

  - Значит, так! – кричал шериф. – Ваши бунтовщики осмелились напасть на представителей закона! – перекричать волнующуюся, взбешённую толпу было трудно. – Поэтому! Сегодня! Я объявляю о заключении негодяев в тюрьму! А через три дня бунтовщики, невзирая на возраст, будут повешены…

  По толпе пронёсся полустон, полувопль. Эти проклятые чужаки забирали у них всё: земли, свободу, счастье и сыновей. Марта стояла, в голове её проносились лица четырёх братьев, и ногти её впивались в ладони, как у всех других колонистов. Они уже будто сжимали в руках ружья и револьверы, и шум раскачивающихся сосен был подобен нарастающему волнению перед ураганом. Но не для того ли рождались сильные мужчины и смелые женщины, чтобы грудью встать за свободные земли? Шериф шкурой ощутил начинавшееся тление, которое вот-вот могло вспыхнуть лесным пожаром.

  Но судьба распорядилась иначе. На помост взошёл человек со смуглым лицом, орлиным носом.

  Некоторое время над толпой ещё стоял гул, но постепенно, вглядываясь в непроницаемое лицо человека, все смолкли. Когда стало тихо, он заговорил:

  - Слушайте, люди. У меня есть что вам предложить в обмен.

  Поселенцы замерли, и узнали – сопоставив сказки и слухи, новости, которые передавались от посёлка к посёлку – узнали в человеке Зоркого Ворона, лучшего стрелка в ближайших штатах, и, наверное, в целом мире. Глазу этого сына американского торговца, никогда не расстававшегося с кольтом во время перегона товаров, и какой-то индейской скво, чьё имя никто не знал, но поговаривали, что была она дочерью то ли великого вождя, то ли шамана племени, давно ушедшего из этих мест, так вот – глазу этого сына двух племён покорялись любые цели. Не было на свете такой мишени, которую не поразил бы в яблочко Зоркий Ворон. С лёту он подбивал монету и заставлял её кувыркаться в воздухе пять, десять, пятнадцать раз, с разворота, не целясь, сбивал шляпы со смельчаков, осмелившихся усомниться в его мастерстве, и самой безлунной беззвёздной ночью, отправляясь в рейд по просьбе и найму какого-нибудь шерифа, настигал пулей осмелившихся встать на пути закона.

  Впрочем, говорили, иногда пуля метиса настигала и тех, кто вставал на пути беззакония.

  В общем, если не предаваться многословию, Зоркий Ворон никогда не промахивался. На поясе он носил мешочек сушеными глазами тех, кто осмеливался заключить с ним пари и поднять свою винтовку, соревнуясь в меткости. Ворон играл честно. Проигравший платит по счетам, отдавая дань зоркости Ворона. Поговаривали, что с каждым разом зоркость его увеличивалась, ведь метис пополнял свой мешочек после каждого соревнования. Он всегда выигрывал.

  Однажды не осталось на свете того, кто по доброй воле соревновался бы с метисом. Ворону пришлось приманивать соперников высокими, очень высокими ставками. Он никогда не нуждается в деньгах. Говорили о каких-то индейских сокровищах, ему доставшихся. Этими-то сокровищами он и оплачивал соревнования, которые завершались всё тем же: Зоркий Ворон выкалывал глаз противника костяным шилом и клал в мешочек.

  - Ну же, - полукровка обвёл толпу насмешливым взглядом чёрных глаз. – Кто рискнёт сразиться со мной? Подумайте сами: земли у вас отберут, и выбудете горбатить спины на наёмных работах, а ваши дети будут слепнуть в шахтах. Не лучше ли рискнуть? Мне есть что вам предложить.

  С этими словами он обернулся к шерифу, и шериф подтверждающее кивнул – мол, всё верно, так и есть, как он говорит.

  - У меня есть деньги, - внушительно сказал метис, будто кто-то сомневался, что они у него действительно есть. – И приобрету у господина Линнена бумаги на ваши земли. Я отдам их вашей общине, отдам, не спрашивая ни цены, ни залога.

  Толстый человечек забрался на ящики и крикнул:

  - Это верно! Верно, что он, метис этот, говорит. Я, Томас Линнен, покупатель ваших земель у компании Гудзонова залива, подтверждаю, что готов продать этому человеку все права на окрестные земли. Я приехал сюда с шерифом и этими людьми, чтобы оглядеть свои земли и утвердить своё право на обладание ими. Но этот человек,– он ткнул пухлой ладонью в сторону полукровки, - сегодня ночью предложил мне выкуп за ваши земли. Всё верно, шериф подтвердит совершение сделки!

  И, сказав это, толстячок слез с ящиков, кряхтя и отдуваясь. Толпа безмолвствовала – трудно было даже предположить, сколько же Ворон предложил за их за земли, если от них отказался этот делец, нюхом чуявшего тут золотые, а может, серебряные жилы.

  - Соревнование состоится через три дня, - продолжил Зоркий Ворон, точно всё уже было решено. Выбирайте того, что выступит против меня, и я выкуплю и подарю вам земли, если ваш самый меткий стрелок выйдет на соревнование и рискнет глазом. А если он выиграет – я выколю свой глаз, и за это шериф, у сына которого я однажды выиграл, от радости отпустит ваших парней на свободу.

  Все замерли. Шериф, глядя под ноги, мрачно кивнул.

  - Ну, кто согласен? – метис оглядел толпу. Взгляд его коснулся Марты, задержался мгновение, но тут же заскользил по лицам – и кого касался этот острый, пронзительный взор, тут же опускали глаза. Никто не мог прямо глянуть в лицо Ворона, будто чувствовал свой лоб мишенью, в которую он вложит пулю.

  И когда молчание, казалось, разорвёт звоном уши, как пар из лопнувшего котла, раздался голос Йович:

  - Условия обычные?

  Ворон пристально посмотрел на женщину, и, помедлив, кивнул:

  - Да, женщина, подстрелившая гризли. Всё как обычно – чёрные повязки, стрельба вслепую. Если оба попадаем в яблочко, стреляем до тех пор, пока первый промахнётся. Один раз на моей памяти было такое – пришлось играть два раунда. Обычно хватает одного.

  …Марта уже вышла на окраину посёлка, когда её догнал мальчишка, не из местных, приехавший вместе с чужими мужчинами – то ли чей-то сын, то ли просто напросился на приключения.

  - Эй, миссис Йович! – крикнул он, глотая сбившееся дыхание. – Господин, который купил ваши земли, дал мне дайм и сказать: пусть скво, которая стреляет, как мужчина, и убила гризли, не приходит на соревнования – у неё очень красивые синие глаза, жалко терять такую красоту.

  Марта глянула на парнишку, просто пронзила его густо-сизой глубиной синеватой горной тайги, так, что у него впервые захватило сердце, но ничего не ответила, и, подняв юбку, пошла прочь, к лесу, ступая по росе мягкими мокасинами – солнце ещё только поднималось, а у посёлка уже накопилось столько событий, что в питейных заведениях штата хватит разговоров на пятьдесят бочонков доброго виски.

  * * *

  Шестая монета взлетела и прокрутилась в воздухе.

  - Марта…

  Бабах!

  - Есть, - удовлетворенно произнесла Марта и усмехнулась, глядя, как восхищенно лучший охотник деревни вертит перед глазами десятицентовик с дырой посередине. Остальные шумно переговаривались, но ни один не совался к ней близко. Она снова вскинула винтовку.

  - Марта, одумайся!

  Бабах! Еще одна монетка – на шнурок и кому-нибудь из ребятишек на шею, вместо талисмана. Ребятишки блестящее любят, вон уже половина общины с такими монетками бегает. А другой половине, наверное, обидно. Что ж, будут и им игрушки.

  - Что такое, Стэнли? – голос Марты насмешлив, в нем появилась веселая злость. – Ты не веришь в меня?

  Они уговаривали ее уже, наверное, час. Как будто верили, что женщину можно уговорить, если она этого не хочет.

  - Ты прекрасный стрелок! Но Ворон всегда выигрывает, - сердито сказал Стэнли. – Брось глупить, Марта.

  - Ворон всегда выигрывал, - поправила она. – Пора показать ему, что любое «всегда» когда-нибудь да кончается.

  Бабах!

  Перезарядить, подбросить монету, вскинуть, нажать курок. Быстрее, еще быстрее – и как можно точнее, в самую середину.

  - Он продал душу дьяволу! – выкрикнул Гарри.

  - Когда ты с женой ложишься, у тебя тоже, если что не так, дьявол виноват?

  Бабах!

  Подбросить, вскинуть… Пожалуй, так всю деревню без денег оставишь. А вдруг кому-нибудь да пригодятся…

  - Послушай Гарри, - не сдавался Стэнли. – Тут без нечистого не обошлось, точно тебе говорю.

  - А ты-то откуда знаешь? Свечку держал?

  Бабах!

  - Да все говорят! – снова встрял Гарри. – Он же с закрытыми глазами целится! И ты тоже должна будешь!

  - Да, правда… – Марта вздохнула, опустила винтовку. С закрытыми глазами... с закрытыми…

  - Вот видишь! Уж не знаю, как он справляется, но ведь ни разу еще не проиграл! А у него никто не выиграл.

  - Подглядывает, - встрял Косой Боб.

  - Вот уж нет. Сколько раз пытались его на этом поймать – и все напрасно. Черная повязка у него, проверяли. Он только смеялся: мол, думаете, в повязке дело – так давайте поменяемся. И менялись, бывало… Да все равно без глаза оставались. А Ворон всегда без промаха бьёт.

  - Бил, - поправила Марта. – А я вообще-то еще тоже ни разу не промахнулась. Хочешь проверить?

  Бабах!

  - Ты молодец, Марта, - осторожно приблизился к ней Ричард. Ты сильная. И дом весь на тебе, и участок свой в порядке держишь… Дура только.

  - Что?

  - Ты ведь не только хозяйка и охотница, каких поискать. Ты ж красавица. Думаешь, хочется нам такую красоту терять? Ты ж как мимо пройдешь – так сразу светлей становится. Раз все равно придется Ворону проигрывать, мы уж лучше между собой, по жребию, решим, кому без глаза остаться.

  - Как я тебя понимаю, Ричард! – засмеялась она. - Понимаю, тебе тяжело – уступить женщине. И глаза моего жалко, да? Хотя не для тебя он светит, глаз мой. И второй, кстати, тоже. Все с ними будет в порядке. Не беспокойтесь. А не будет – так и не надо. Тебе что дороже – глаз мой, который не твой, или наши ребята? Вы все равно его не победите. А наших ребят повесят. Этого вам надо?

  Бабах.

  * * *

  Ирвин прибежал, когда солнце уже касалось заснеженных вершин, готовясь спрятаться за ними.

  - Отпустили?! – рванулась навстречу счастливая Марта.

  - Отпустили, - смущенно ответил он. И уточнил: - Попрощаться. Потому что, говорят, мы не звери, а представители закона. Иди, повидай родню… напоследок.

  Марта охнула и кинулась ему на шею. Припала к плечу брата – а ведь совсем уже большой стал, скоро невесту искать… И расплакалась. Он сопел виновато и неловко гладил ее по волосам. Старался и вправду казаться взрослым, - сильным и храбрым, которому все нипочем, даже то, что завтра его не станет. И у него почти получалось. Только вот пальцы дрожали.

  - Я все равно спасу вас, - упрямо сказала Марта. – Не всё Ворону в цель попадать. С таким клювом пора бы и промахнуться.

  - Не надо… - Ирвин поморщился. – Нам не поможешь… и сама пострадаешь.

  - Я?!

  - Откажись, Марта… - просил Ирвин.

  Но она все твердила:

  - Я спасу вас!

  - Спаси нас, Марта, - сдался он наконец. – Я верю, ты что-нибудь придумаешь. Спаси нас… а теперь мне пора возвращаться, а то их прямо сейчас повесят.

  Марта крепко поцеловала брата и отпустила. Она стояла на крыльце и назло всему улыбалась, пока Ирвин спускался по отмытым до солнечной желтизны деревянным ступеням. Она помахала ему рукой, когда он обернулся, прежде чем скрыться среди деревьев. А потом плюнула, вспомнила, как ругался её муж Йович, когда крепко разозлится, выругалась в три раза крепче и пошла в дом.

  Марта сняла со стены винтовку, которую берегла для особых случаев – для охоты ей хватало и той, что подарил муж, эта же была куда быстрей и послушней. Значит, Ворон любит клевать чужие глаза… Посмотрим, что он скажет, когда ему придется извернуться, чтобы выклевать свой собственный.

  Собрала в сумку патроны. Значит, Ворон – самый меткий стрелок… Посмотрим, что он скажет, когда убедится в обратном. Да, сегодня она, возможно, не может стать ему достойной соперницей. Но кроме «сегодня» есть еще и другие дни. Например, «завтра». А до завтра может многое измениться. Очень многое. Глупой птице, питающейся мертвечиной, даже не представить, как много меняется всего за одну ночь – ночь, после которой твоих братьев должны казнить.

  Выстрелила в потолок из своего старого кольта. На счастье. Ну хорошо, от злости. Немного злости никогда не помешает, когда ты готовишься совершить то, во что никто не верит. Слава господу, ей есть у кого просить совета и помощи. Мудрого совета, быстрой помощи и перышка на шляпку – на удачу. А счастливые перышки, полученные от этого человека, всегда помогают тем, на чьей стороне справедливость.

  Марта натянула плотные штаны и прочные сапоги из кожи лося, заперла дверь на засов, повесила на плечо винтовку, взяла фонарь и углубилась в лес.

  * * *

  …Сколько она помнила, старик всегда сидел у костра. Это была будто их игра: она приходит глубокой ночью, когда тени съедают звуки шагов, или раним утром, когда птицы щебечут так, что звенит в ушах, или в полдень, когда солнце слепит глаза… Она приходит в разное время, приходит без приглашения или опаздывает, будто пытаясь застать старика врасплох – но учитель всегда ждет ее у пылающего огня, над которым клубится пахучий дым. Сидит с каменной неподвижностью и приветствует свою ученицу, когда она еще не успела даже приблизиться.

  Сегодня он молчал. Тень, закрывающая от Марты языки пламени, подняла руку в знак приветствия.

  - Как ты меня все время слышишь, Ночной Филин? – спросила она.

  - Ты забыла все, чему я тебя учил,- недовольно ответил он. – Я не слышу, я вижу тебя сердцем – еще до того, как ты появишься. Каждый учитель видит сердцем всех своих учеников. Как каждая мать видит своего ребенка, жена – мужа, а охотник – дичь, которую собирается подстрелить. Если это, конечно, хороший охотник.

  - Я плохая жена, - сказала Марта. – Йовича нет второй год, и я не вижу…

  - Я пошутил, - невозмутимо отозвался старик. – Забудь. Ты просто ходишь как огромное животное с длинным носом и ногами-тумбами, тебя было бы слышно от самых Аппалачей, не говоря уж о долине Снейка. Ты случайно не съела лапы своего гризли, когда подстрелила его? Это плохо отражается на походке.

  Марта засмеялась и обняла учителя.

  - Ты такой же, как всегда!

  - Ты и правда забыла все, чему я тебя учил, - покачал он головой. – Прошло столько дней! Даже река меняется каждое мгновение, а я все-таки человек, хоть и индеец. Если я не изменился, значит, я поглупел. Даже если и так, могла бы сделать старику приятное, не заметить этого.

  - Я не узнаю тебя, ты так изменился, Ночной Филин! – засмеялась Марта.

  - Спасибо, - ворчливо отозвался учитель. – Я знаю. Выкладывай, что там у тебя.

  Марта вспомнила то, чему он ее учил, и выложила поближе к огню подстреленного по дороге кролика.

  - Неплохо, - кивнул старый индеец, подняв зверька за уши. – Хотя, конечно, могла бы целиться лучше. Какие еще новости?

  Марта рассказала.

  - Ты сам говоришь – я могу целиться лучше! Так научи…

  - «Научи», - передразнил индеец. – Ты…

  - Я забыла все, чему ты меня учил, - послушно подхватила молодая женщина. – Напомни мне, учитель.

  - Ты хотя бы помнишь, почему так хорошо стреляешь?

  - Конечно, помню. Ты учил меня целиться не глазами тела, а глазами души. Но теперь у меня есть соперник… такой соперник, что я могу остаться только с глазами души!

  - Ну и прекрасно, - невозмутимо сказал учитель.

  - Прекрасно? Мальчиков повесят, а ты говоришь – прекрасно?

  - Прекрасно, если ты будешь смотреть только глазами души. Тогда глаза тела не будут тебе мешать.

  - Я не понимаю тебя, - вздохнула она.

  - Твой соперник учился лучше тебя, - сказал он. - Ворон - не колдун и никому не продавал душу. Ее вообще нельзя продать, это все ваши сказки. Он всего лишь учился тому же, что и ты. Только учился лучше. Те, у кого нет жалости, нет любви, нет – да чего ни хватишься, ничего нет – лучшие ученики. У них только одна цель, и от нее их ничто не отвлекает. Твой Ворон учился стрелять так же, как ты, но научился лучше. Ему не нужны глаза тела, он видит мишень и так. Глаза тела ему даже мешают. Очень высокий уровень.

  - Я тоже хочу достичь такого уровня. К сегодняшнему утру. Давай начнем…

  Учитель засмеялся.

  - Не расстраивайся, но он учился и лучше, чем я. Поэтому я не могу научить тебя, как его победить.

  - Как…

  - Ноя скажу тебе вот что: он хитрит. Он ставит себя в лучшие условия. Поэтому ты тоже можешь схитрить. Это будет честно.

  - Хитрит? Его повязку проверяли! Через нее ничего не видно, но он все равно попадает в цель!

  - У тебя совсем короткая память. Ему не нужно подглядывать. Он хитрит по-другому.

  - Он надевает повязку, чтобы…

  - Чтобы ему ничто не мешало видеть глазами сердца. И повязка должна быть плотной-плотной, чтобы ни один луч не проник сквозь нее. Ведь чем темнее чернота, тем лучше он видит. Хочешь, чтобы он проиграл? Дай ему повязку потоньше.

  Марта задумалась и кивнула:

  - Похоже, у меня нет другого выхода. Будем хитрить.

  * * *

  Утреннее солнце алым шаром встало над макушками белых сосен, и шорох макушек приветствовал свободное светило, озаряющее правых и виноватых, богатых и бедных, тех, что смогут ещё жить долгие годы, и тех, кому остался последние полчаса. Лучи пронзали парящую почву, землю, всегда требующую кровавую жертву – со времён Каина, впервые ранившего её плугом. Люди собирали и собирали. колосья, но платили земле кровавую дань в войнах, восстаниях, борьбе за собственность и наследство, но ненасытная земля всё никак не могла утолить свою жажду, а в мирные времена утешалась солёными слезами батраческого пота своих сыновей и дочерей.

  Земли окрест отныне были вольными, общинными, и залогом тому являлось нерушимое слово Зоркого Ворона, а также бумаги, подписанные Линненом и переданные в присутствии шерифа представителям общины. Индейские сокровища превратились в звонкую монету, в чеканные американские доллары, которыми была сегодня оплачена земля для местных поселенцев и развлечение для сотен собравшихся со всей округи

  Подбрасывая в ладони серебряный доллар, Зоркий Ворон стоял у высокой туи, высматривая жертву для своего пира. Соревнования были для него обычным делом, но впервые он выступал против женщины. Впрочем, не простой женщины – отличного стрелка, которого хотели бы заполучить цирковые дельцы. Ворону было интересно сегодняшнее соревнование, и, быть может, впервые жаль противника, но смуглое лицо с орлиным носом было по-прежнему непроницаемо.

  - Эх, как они будут болтаться – любо-дорого посмотреть! – прилаживая колючую верёвку к перекладине, говорил полный мужчина в обвисших сзади штанах. – Ну что, ставить их сразу, или потом?

  - Шериф сказал – сразу… Да целиться девка будет лучше, - хохотнул второй. – Вроде как дополнительный стимул.

  Обещанное зрелище собрало на вытоптанном лугу свыше пятисот человек, не считая местных и шерифских стрелков. Назначенный час пробил, и все ждали Марту, переговариваясь меж собой. Жалко было губить такую красоту, и многие вслух надеялись, что Зоркий Ворон впервые, быть может, пощадит свою жертву. Другие говорили, что женщина не придёт. Им резонно возражали, что уже наброшены верёвки на шеи её четырёх братьев и ещё десятка местных парней. Заключали пари: один к трём, что Марта не придёт, ну а выигрыш на Марту ставили только сумасшедшие, и те не больше полудоллара.

  Толстяк, который нынче исполнял важную роль палача, накинул последнюю петлю на парня лет пятнадцати, с заплывшим глазом.

  - Стой, не дёргайся!- недовольно бросил пацану.

  Самый старший из приговорённых сплюнул под ноги.

  Ворон невозмутимо посматривал на них. Солнце играло на хвое деревьев.

  На трибуну из ящиков вскарабкался шериф:

  - Буду краток: подтверждаю, что если женщина по имени Марта Йович выиграет нынешние соревнования – виновные будут отпущены!

  Раздались свист, улюлюканье, топот ног. Законы вольных земель пока ещё во многом были неписаны, а сыну-подростку шерифа, что сдуру решил попытать счастья, Ворон выколол глаз…

  - Ну, и где же женщина?

  Пронзительно закричала сойка. Раздался шум, и на луг вышла Марта, уже с завязанными глазами, в сопровождении нескольких человек. Несмотря на повязку, она ступала ровно и твёрдо, а в руках у неё поблескивала винтовка.

  - Я пришла, - сказала она. - Проверьте повязку, если хотите.

  Зоркий Ворон взглянул в лицо женщины, и сказал:

  - Я верю, - он усмехнулся. – Я знаю, многие надевали повязки потоньше, но это им не помогало. Солнце только мешает, но вам этого не понять.

  Он развернулся к судьям поединка, и те подали ему кусок тёмной ткани. Зоркий Ворон, усмехаясь, натянул на глаза повязку, и желающие, как всегда, проверили её плотность. Всё было верно, повязка была настоящей, сквозь неё не пробивался ни один луч солнца. Метис поправил её, чтобы плотно прилегала к глазам, молча вскинул винтовку.

  - Марта! – крик Ирвина разрезал сгустившийся от напряжения воздух. – Марта, не рискуй, это бесполезно…

  Женщина чуть опустила голову, но стояла, не шелохнувшись, будто прислушивалась к шуму леса, и приоткрыла губы, ловя ветер.

  Все замерли, от мала до велика.

  Раздался выстрел, и с ветвей вспорхнули испуганные синеспинки.

  - В яблочко!

  Стив Колтон застонал, и его стон подхватили сотни людей. Точнее выстрелить было невозможно. Ворон стянул повязку, и, невозмутимо глядя на женщину, уступил место той, что осмелилась принять его вызов.

  Марта переступила на месте ногами в мягких мокасинах, обернулась к виселице, безошибочно угадав направление, где стояли её братья и скучал толстозадый палач, и уверенно прошла к месту, где только что стоял Ворон.

  Медленно она подняла винтовку, закусила губы, слишком обветренные для молодой женщины, и луч коснулся её щеки, вызолотив упавший каштановый локон. Долгие пять, а может, все десять мгновений она целилась сквозь тёмную повязку, и все вокруг замерли, даже белые сосны, даже красные кедры.

  Лишь шевельнулись губы, и палец коснулся курка.

  Выстрел раздался в полной тишине. На мишени, среди кругов, не появилось ни одной новой дырки. Да это, признаться, и не было в человеческих силах – попасть с закрытыми глазами в мишень.

  Какой-то мальчик подбежал, ища, куда улетела пуля – то ли попала в ствол, то ли чиркнула по ветке. Подбежав к мишени, он замер, затем обернулся, и глаза его были как блюдца. Он хотел что-то крикнуть, но только и смог что замахать руками, показывая, чтобы скорее шли сюда. Мужчины бросились к мишени. Когда же они разглядели, что выколупал мальчишка из самого яблочка, ликованию их не было предела.

  - Это пули! – воскликнул Ричард Доуб. - Это две пули, и одна сплющила другую!

  Толпа взорвалась восхищёнными криками.

  Ворон, уже снявший повязку, побледнел. Он немигающим взглядом смотрел, как обвиняемые сбрасывают с шеи петли, как все обнимаются, как целуют Марту, недвижимо замершую посреди луга, как шериф жмёт руки былым висельникам, и повсюду раскупоривают бочонки с виски. Мужчины устроили пальбу в воздух, а многие женщины рыдали. Все вокруг кричали: «Марта! Марта!» Повсюду царило ликование, ибо она спасла не только родные земли, но и полтора десятка смелых парней.

  Зоркий Ворон оглядел луг, и, с каменным лицом, признавая поражение, достал костяное шило. Не снимая повязки, но обернувшись к нему, Марта стояла, не шелохнувшись, статуей застыв, как воплощённое требование. Ворон резким движением вогнал шило в глаз.

  - Возмездие! Плата!

  Толпа вопила и кричала. На заднем плане вскрикивал и махал руками толстячок Линнен. Всё перекрывал громовой рык шерифа:

  - Так меткий выстрел Марта Йович наказал гордыню этого человека!

  Метис стоял молча и прямо, будто гвардеец на параде, отдающий честь королеве, и только кровь пропахала бороздку на его смуглом лице.

  Люди пели и танцевали, Марте подали бутылку, чтобы она хлебнула и пришла в себя – она ведь так и стояла, опустив винтовку, и не снимая повязки с глаз...

  …Да, это были времена свободных земель, сильных мужчин и смелых женщин. Тогда отражали беду, не обманом и подкупом, и даже не хитростью лиса и койота, но честью и самоотверженностью. Я помню, как шелестели белые сосны, как переговаривались в восхищении их верхушки, как облака останавливались, чтоб взглянуть на самую прекрасную женщину горных земель, и разнести по всему свету весть о мгновении, когда воздух разорвал меткий выстрел Марты Йович. Я был там, среди ликующих и пьяных от счастья людей, и сердце моё колотилось от восторга и первой любви, а пальцы немели, сжимая мой новый талисман – двойную пулю, когда Марта Йович медленно сняла повязку, проводя тонкой кистью по лицу. И когда она отняла руку, все увидели, что у неё выколоты оба глаза.

  Она пустила их плыть вниз по реке, чтобы ничто не мешало ей стрелять.