Кошка Хокусая
№225 "Постум-Блюз"

Постум-Блюз

 Дамы и господа, альяны и хуманы, живущие и мертвущие - прошу внять явлению антигероя, биттеплиз! Вот он едет, Бесфазый Хаб, неспешный и тем опасный безумец, ментальный садист и астральный убийца, чье имя два десятка лет наводит смрадный ужас на мещан от Брутала до Орехуса, от Квивьяны до Абсентийских Зеленей; фестинирует, как выразились бы в салоне госпожи Кококо, невыносимо lente по прерии-прерии, нисколько не погоняя ублюдочного понтийского лошака с киберпротезом вместо задней левой, нимало не заботясь о репутации джентльмена-романтика и соблюдении кодекса большой дороги, ничуть не заглядывая в будущее, невнятное, бледное и трепещущее, как бедро куртизанки; медленно-медленно по прерии-прерии: в шпорах - отравленные сюрикены, в кобурах - по смиту-и-взвейсону, смазанному, не извольте беспокоиться, как следует, в болотах глаз - привет с подвохом, пожалуй, всему обманчиво пустынному ландшафту. Хаб как бы говорит нам гордо и богохульно: "Эй, сволочь, что сховалась в алом мареве прерии-прерии! Подстрелить тебя сразу? Дать еще пожить?" И мы - примените воображение, дамы и господа! имажинируйте! смелее! - мы как бы растворяемся в багровом мареве без остатка, рапидно и витиевато канаем прочь, Т-портируем по неведомым дорожкам в края, тронутые плесенью цивилизации, ибо никому же не хочется пасть жертвой Хаба, наместника черта на этой Богом проклятой планетке с ядерной кликухой Постум - уже треть века лет без приставки "фор", да-да, тридцать три года, прошедших со времени разрыва Договора, распада Игемонии, развала Экономики и прочего Галактического Разъездяйства, поставившего на всей Фронтьере жирный крест рюсской буквой "хэ".

 Не будем о грустном - будем о веселом. Когда Игемония падала духом и шла сама на себя межзвездной гражданской войной, постумчане как-то разом лишились всех властей, и светских, и духовных; а кого они не лишились разом, того долишились самую малость позже и самостоятельно, под мертвенное сияние трех лун и мертвое молчание Бесфазого Хаба. С тех пор обитатели планеты Постум, точнее, ее единственного пригодного к обитанию материка жили небольшими поселениями, что раскиданы были тут и там по всей, сами понимаете, прерии-прерии. Не то чтобы Хаб побывал во всех бесчисленных поселках ковбойского типа, которые к тому же то появлялись, то исчезали, в смысле, превращались в поселки-призраки. Нет. И ныне он направлял стопы трехстопого (не считая протеза) лошака как раз туда, где ему бывать еще не довелось. Затерянное поселение у Шаманской горы называлось честно - Жалкая Дыра.

 Вот, кстати, и она показалась на горизонте. Три десятка домишек, кривой забор да стая боевых гусей, гомонливо озирающая окрестности. Кажись, не видать людей. Или видать.

 Бесфазый Хаб не торопясь подъехал поближе и прицельно оценил обстановку.

 Обстановка была, дамы и господа, скажем прямо, небогата. Как описать вам постумическую нищету, помноженную на преступный образ жизни каждого первого? Имажинируйте древний деревянный, грубо сколоченный, погрызенный древожоркой дом о двух этажах с кривым окном там и еще более кривым окном здесь. Между окнами - вход, он же выход, он же чистилище для жаждущих приторного забывай-пойла грешных душ. В глубине помещения виднеется насиженная мухами стойка. Над чистилищем некогда повесилась отвратительная вывеска, на коей флюоресцентно намалевано:

 САЛОН-САЛУН-САРАЙ

 Чуточку ниже, капельку мельче и слегонца неразборчивей:

 У Трех Капитанов

 Еще ниже, совсем мелко, со всей очевидностью, химическим, древневредным, насилу выслюнявленным карандашом:

 неимоверно дешево

 "Древневредный" - типичное такое постумское словечко, как и "простибоже", и "быробыро", и "огогоево", и прочие граненные мириадами вонючих глоток алмазы в вавилонской навозной куче, которую, простибоже, извергла из себя напоследок оглобаленная по самое не балуйся Игемония. Древневредный - значит старинный, земной, немодный, пошлый и используемый лишь при крайней необходимости, и все это в одной посуде. Надо сказать, что постумский диалект галактического пиджина все эти годы упорно ждал своих Фасмеров и Илличей-Свитычей. Ждал, представьте себе, очень упорно, ждал - и все как-то, блин, не мог дождаться. Ибо: каким кретином надо уродиться, чтобы из любви к науке спилить в такую глушь, да еще и под прицел Бесфазого? То-то. Даже мертвущие не желали лететь в эту дьявольскую глушь. К Хабу за пазуху не суйся - отстрелит последнее живящее.

 Что тут еще из достопримечательностей, дамы и господа? Кроме кипариса, то есть дерева, которые местные называют кипарисом в память о Забытой Земле. Ну вот, нате-разберите: за поднебесными (по-тутошнему - не в помещении стоящими) столами у самого салон-салун-сарая уютно расположилась стая хемингуирующих личностей, которые потеряли человеческий облик, видать, в прошлом еще воплощении. Мы знаем, что хемингуировать на планетке Постум любят и умеют. Это искусство, утраченное в Игемонии с ее теперешней пролетарской повинностью, сохранилось на Фронтьере в полный рост. Хемингуировать - это очень просто. Достаточно с утра надраться вдрызг и затем подгонять себя забывай-пойлом в течение дня на безусловном рефлексе: едва забрезжило сознание - немедля вливай в себя стакан и дли, дли странствие свое по астральной прерии-прерии. Только Хабу на зуб не попадайся.

 Вот одинокий, как выражаются на Постуме, хемингуй: лежит шляпой кверху, чем-то книзу; в немытой руке зачем-то роза. Вот хемингуйская троица, все в позах мыслителей, храпят на ветру. Вот двое, полуобнявшись, как те медведи на гербе, ну знаете, юнайтед ви стэнд, дивайдед ви фолл, изо всех сил поддерживают друг дружку в относительно стоячем положении, тихо напевая что-то вроде:

 ...И в неизведанной стране

 Мы встретим <Мишу?> на коне,

 И он обнимет нас любя -

 Простой, как ты,

 Простой, как я...

 Бесфазый Хаб смачно сплевывает. Кого-кого они там встретят на коне? Не разобрать. И хрен с ним, с этим Мишей. Самый натуральный хрен с этим простейшим всадником, который, блин, "любя". Не для того притащился сюда Хаб, чтобы внимать отрыжке местного фольклора. У него есть дела поважнее. Вот они, кстати, эти самые дела - едут-мчатся на четырех колесах, не считая запаски и раздолбанного, еле пашущего антиграва.

 К Жалкой Дыре приближался со скоростью ползущего человека дилижанс. Бесфазый Хаб игемонически закусил верхнюю губу (привычка со времен, когда он не был еще Бесфазым Хабом и не был чужд изысканных манер - вы думаете, откуда сравнение с узкоглазой куртизанкой?). Дилижанс остановился у кипариса. В ветвях дерева щебечет какой-то уродский дрозд. Дверца дилижанса открылась, и на упругую почву Жалкой Дыры сошли один за другим двое. Он и она. Нет, трое. Он, она и опять он. В смысле - другой он, еще один. Черт, откуда взялся этот третий?

 Давайте считать вместе с Хабом. Раз: бодрый старик в поношенном, но хранящем нездешнее настроение костюме, при шляпе, в древневредных очках. Хаб даже причмокнул, завидя старикана. Это же - ба! - сам прославленный профессор Зюйдзейской Академии, действительный член Космолингвистического общества, профессор Валеран-Эрменгард Шиллингсфюрст, которого постумчане быробыро (я настаиваю) переименовали в профа Вэла Шиллинга. По кличке, между прочим, Полпенса. Ровно столько в местной валюте сей высокоученый кретин отваливает от щедрот извозчикам, гарсонам и прочей услужливой мелюзге Джайнатауна, где остановился - вместе с дочерью - в гостинице "Лепатерина". Добавим - отваливает, не различая по врожденной близорукости людей и механоидов. Джайнатаун - это, чтоб вы знали, крупнейшее типа поселение Постума. Типа столица, дамы и господа. А на Постум Валеран-Эрменгард Ш. прилетел не из туристических, но из научных соображений. Изучить, как он выражается, закономерности лингвистической диффузии в условиях замкнутого посткризисного социума. Это значит - ходить повсюду с планшетом и записывать разные там словечки всеми доступными им, планшету и профессору, способами. Извращенец.

 Два: дочь. Эм, Эмми, Эмилия Шиллингсфюрст, о! стройное, скромное, белоснежношеее создание, о! как воспеть тебя, нимфа, сошедшая, кажется, с прерафаэлитского полотна из жизни Древнегреции?.. Всюду путешествует с отцом. Не оставляет отца ни на минуту. Помогает ему вести записи. По слухам, краснеет, когда при ней матерятся. Поэтому за полгода, проведенные на Постуме, ни один уголовник не посмел произнести при ней даже... даже... нет, не могу. Такая красота! такая! о! о! о!..

 Три: кто? С пунктом три у Бесфазого Хаба проблема. Какой-то, простибоже, осклизлый хлыщ. На хемингуя не похож. На уголовника не похож. И говорит, собака, как-то гладко, подавая Эмми руку и помогая ей одолеть расстояние между подножкой дилижанса и засохшей жалкодырской грязюкой:

 - Меня зовут Сити, - сжимает большим и указательным пальцами краешек видавшей виды шляпы. - Джим Рэй-Рэй Сити, к вашим услугам за умеренную мзду. Бывший наемник, бывший полшкипера чернознаменного звездопроходца "Князь Петр Кропоткин", бывший сержант Вечнопобедительной Касабландской Армии, вовремя рванувший когти с поля нашего последнего и решительного боя, бывший то и бывший сё, не считая, разумеется, халтуры на дюжине захолустных рустических планет. Ныне - свободный артист, мадам...

 - Мадзель, - поправляет его девушка. - Мадзель Шиллингсфюрст.

 - Моя дочь, - кивает проф Полпенса, обозревая окрестности и встречаясь овечьим взглядом с непроницаемыми зенками Хаба Бесфазого.

 Задача усложняется, думает Хаб, после чего спешивается с лошака и грядет к косому забору, чтобы, облокотившись о его занозистую поверхность, занять наиудобнейший наблюдательный пост. Значится, мистер Сити, пощады не просите. Придется вас пристрелить при первой же возможности. А то и чуть раньше. Самую чуточку. Чтобы не путался под ногами, касабландский щенок.

 Тут мы все, включая Хаба, новоприбывшее трио близ собирающегося свалить дилижанса и уродского дрозда, слышим утробный звук. Как еще охарактеризовать это странное явление природы? Когда молочный коктейль почти выпит и трубочка собирает последние капли со дна, получается, дамы и господа, именно такой звук. Источником его оказывается один из хемингуев, тот, что был шляпой кверху; восстав из горизонтального положения, он оказывается шляпой вбок и сальной рожей со следами пубертатной растительности вперед, если за "перед" принять направление "к дилижансу".

 - Тёла! - говорит жалкодырчатый хемингуй, протягивая к Эмми Шиллингфюрст подозрительно кривые руки. - Какая чудесатая тёла! Глянь быробыро, сродни!..

 Те двое хемингуев, что пели дуэтом про загадочных всадников, отрывают взор от земли и с видимым усилием перемещают его на нимфу в голубом, между прочим, платье, из-под которого не видать даже блазнительного краешка щиколотки. На выходе из салон-салун-сарая показывается еще один местный житель, пузатый, я полагаю, сродень с пятиконечной жестяной звездой на кожаной жилетке. Цветом лица сродень изрядно схож с переспелой хурмой. Бесфазый Хаб оживляется. Судя по повадкам, хурмоватый мужик - не кто иной, как жалкодырский божок, мэр, шериф или председатель (в зависимости от культурного контекста).

 - С кем имею честь, господа? - блеет проф Вэл, подавая хемингуям сложные сигналы побитой тростью с утерянным в лингвистических походах набалдашником. - Уважаемые... уважаемые сродни! Меня зовут Валеран-Эрменгард...

 Никто не обращает на профа внимания; изголодавшихся по женщинам хемингуев притягивает исключительно нежный магнит, оказавшийся волею судеб его, профессора и академика, дочерью. Мистер Сити суровеет лицом. Бесфазый Хаб смекает, что надо подождать еще немного.

 - Тёла, девчушечка, светлячочек, - произносит почти нараспев мэр, шериф или председатель, приближаясь к дилижансу походкой брачующегося койота местной модификации. - Разрешишь тебя угостить? Лучшее забывай-пойло по эту сторону Шаманской горки!..

 Мистер Сити напрягается и кладет руку на пояс, поближе к заветному - что у него там? Не разобрать отсюда, но явно дешевая покупная игрушка, каких в Джайнатауне мильон и горка, против местных самоделок - все равно что Горький против Чехова. Две минуты, говорит себе Бесфазый Хаб. Максимум три. Потом профессора можно будет брать.

 Тут хемингуй шляпой вбок с детской непосредственностью произносит сакраментальное:

 - ... ... ...!

 Эмми краснеет. Проф давится попавшим в легкие воздухом. Мэр-шериф-председатель присвистывает. Мистер Сити выхватывает заветную свою пукалку. Джентльмены Жалкой Дыры проделывают ту же операцию, только вот в их шершавых ладонях, отмечает Хаб, оружие что надо, настоящие, как тут говорят, стреляла. Одно такое стреляло при умелом обращении способно обезопасить рогатого убоя, самого свирепого гада прерии-прерии. С тех пор, как Постум заселил игемонический сброд, извините, колонисты, поголовье рогатых убоев тут сильно сократилось.

 - Как ты смеешь разговаривать с дамой! - кричит мистер Сити. Наверное, понравиться хочет. И не ведает мистер Сити, что жить ему осталось именно что самую чуточку. Молокосос. На Постуме такие долго не задерживаются.

 Звездатый сродень между тем разевает пасть, рыгает лиловым (от забывай-пойла) огнем и произносит:

 - А не канал бы ты в Абсентийские Зеленя?

 - Запомни, - рычит щенок, - меня зовут Джим Рэй-Рэй...

 И стреляет. С бедра. И попадает из пукалки сродню прямо в сердце.

 Дальше - покадровая мелодрама из жизни ковбойских поселков: бывший мэр, он же шериф, он же председатель валится на землю; животный визг Эмми Шиллинг; телесное онемение ее отца, никак, разумеется, не ожидавшего (куда ж ты сунулся, старый козел?); мистер Сити тем временем, не мешкая, укладывает молодого да раннего хемингуя шляпой наконец-то книзу на поднебесный стол; тем же временем оба певуна извлекают свои стреляла и, как заправские Труляля и Траляля, один левой рукой, другой правой всаживают - не без элегантства - в Джима Рэя-Рэя Сити, свободного артиста, царствие ему небесное, три пули помножить на два. Труп мистера Сити, не ожидавший такого коварства, опять же валится наземь. Бесфазый Хаб кивает. Такая диспозиция ему по душе.

 Он покидает наиудобнейший наблюдательный пост и движется решительно к профессору, который машет тростью, намереваясь, кажется, защищать дочь от пары пьяных насильников.

 - Профессор, - говорит Бесфазый Хаб, - эй, профессор!

 Валеран-Эрменгард замечает Хаба, в глазах его загорается надежда.

 - Пойдете со мной, - кратко намечает дальнейший маршрут лингвиста наш антигерой. - Вы тоже. Это похищение.

 - Похищение? - восклицает профессор.

 - Ваш брат богат, - замечает Хаб невинно, хватая Эмми за тонкое предплечье.

 - Вы не имеете права! - кричит проф Вэл надрывно. - Мой брат не имеет никакого отношения!..

 - Ваш брат прилетит сюда лично, - чеканит Хаб, ибо вдруг замечает, что профессор поразительно напоминает лицом своего младшего брата, Армадила-Эрменгарда Шиллингфюрста, верховного претора Игемонии, и в душе Хаба всколыхивается давно забытая ненависть. - А там посмотрим.

 "Кто кого", - добавляет он про себя.

 Проф Вэл затыкается. Эмми покорно молчит. Даже уродский дрозд на ветвях кипариса перестает щебетать. Удивительно покойно становится вокруг. Брови Бесфазого Хаба сходятся на переносице, и он говорит одно только слово:

 - Ницше.

 После секундной паузы:

 - Ницше на коне!

 После еще одной такой же:

 - Черт!..

 И еще один миг между прошлым и будущим, и оба смита-и-взвейсона уже в его руках, вперились дулами в фигуры профессора и его славной дочери, готовы повиноваться, взвиться фонтанами смертоносных лучей немедленно, стоит лишь напрячь указательные пальцы; но кто это появился на сцене, дамы и господа? Потомок полковника Кольта собственной персоной, умный мальчик, стреляет без промаха благодаря дивной системе телепатического наведения на цель. Что он делает здесь? Вершит справедливость. Кто привел его в сей пустынный край? Мистер Джим Рэй-Рэй Сити, восставший из мертвых, ну, тот молчел в ковбойской шляпе, что дружески так держит мистера Кольта-младшего за рукоять. На кого указывает Кольт-юниор гиперстальной десницей? На мистера Хаба. На какую конкретно местность его организма? На участок черепа, дырка в коем мгновенно обеспечит оно Хаба персональным местом в самой большой микроволновке Девятого Круга.

 - Если не ошибаюсь, доктор Кадаврич? - говорит оживший Джим Рэй-Рэй Сити, прескверно улыбаясь. - Доктор Хаббард Кадаврич, он же Человек с Прокисшим Лицом, диктатор Благодатного Эрбста, осужденный претором Шиллингфюрстом за нарушение двадцати пяти...

 И мистер Сити стреляет. Но не в Бесфазого Хаба, обернувшегося доктором Кадавричем. Мистер Сити стреляет в его лошака.

 И Бесфазый Хаб... Вы догадались, дамы и господа? Снимем же головные уборы.

 - Огогоево, - говорит профессор, пожимая мистеру Сити руку.

 - Поздравляю, дорогой Ноль Ноль Семь, - говорит дочь профессора (правильнее "дочь"; согласитесь, есть разница).

 - Спасибо, М., - ответствует мистер Сити, пряча кольт в хамелеонную кобуру, и печально глядит на покойного преступника. - На его могиле стоило было бы написать: "Он не любил мир и умер от презрения к пейзажу".

 Они садятся на аутентично рассохшуюся скамейку близ салон-салун-сарая "У Трех Капитанов". Сити глядит в небеса, откуда уже спускается, борясь с атмосферой, странной конструкции летательный аппарат, незаменимая штука на службе шестого отдела игемонической разведки. Глава этого отдела девица М. придерживает норовящую слететь шляпку. Проф Вэл, даря поднимающемуся ветру ноль внимания и квант презрения, читает с планшета Борхеса Х.Л.

 Еще через четверть часа они уже поднимаются в воздух, глядя на то, как Жалкая Дырка, возникшая из небытия с месяц назад, возвращается в небытие вместе со всеми андроидами-марионетками. На лице мистера Сити написано удовлетворение. Он переводит взгляд на удаляющийся кипарис.

 - Красиво сыгранная партия, - говорит М. - Вот за что я вас ценю, Джеймс. Хоть вы и начитались книжек Забытой Земли.

 - Ах, мадзель, - говорит мистер Сити, - Стоит отвернуться - и прошлое уже в руинах...

 - Варварский взгляд, - говорит профессор. - Очень варварский. Но верный.

 Внизу, посреди прерии-прерии, во всклокоченной шевелюре кипариса неистово щебечет механический дрозд.