Вэнь
№252 "Боги щенков"

БОГИ ЩЕНКОВ

  – ..и ухо, – говорит Штрик, когда я уже поднялся и зачехлил нож.

  Он всегда так: ну, штрик и есть, точно.

  Я, правда, слова не сказал: снова вытащил нож, присел на корточки возле жмура – это был тот, которого ломанул Торч, последний за сегодня. Кажется, именно он чуть не зацепил меня: на полногтя не хватило. Если б не Торч – мне б жмуриться, а не этому вот. Торч меня всегда прикрывает, мы с ним вообще – палец в палец. Наши ржут: мол, Джанки и Торч – на одной затяжке, да только пусть ржут, думаю. От зависти это.

  Так вот присел я, за ухо жмура потянул...

  Тут оно и случилось.

  Мы-то вообще сработали гладко. Приказано: семеро – семерых и положили. Штрик потому и не напрягся: хрена ли, мол! Хотя, это ж мы – лошадки да мулы, а он ведь – пёс, мог бы и увидеть. Но как мы последнего – этого, над которым я присел, – сделали, так Барон и ушёл. Они ж, Древние, вообще – чихать хотели на нас. Наш-то ещё ничего, а вот видал я тех, кого Мамасита взнуздывала...

  А работали мы как бы на ферме: дом, сарайчики, хрень всякая. У них даже алярм стоял, но дохленький: Чика его на раз засветил, как раз перед тем, как мы ударили. Причём, вот что обидно: Чика ж с Клювом по сараюшкам прошлись, как чуяли.

  В общем, потянул я жмура за ухо, и тут Клюв – как заорёт:

  – Штрик! Сверху!

  И сразу же нас и накрыло.

  Вернее, накрыло Штрика. А ещё вернее – должно было накрыть Штрика, да только когда Клюв заорал, Торч сразу понял что к чему и успел Штрика сбить с ног. А вот сам больше ничего не смог.

  Вообще-то мы и без узды – довольно быстрые перцы, но тут – не успели. Не успели и всё. Он четыре раза выстрелил, пока мы с руками-ногами разобрались, и три раза попал. Прятался в камнях: там справа от сараев была такая груда валунов. Сверху его прикрыли термополотном, набросали ветки...

  В общем, он попал, но и мы попали. Только мы попали потом, а он – сразу. Четвёртую пулю, кстати, в меня садил, только Чика прицел ему сбил, думаю, да и я за жмуром прятался. По жмуру, кстати, как ломом врезали – четвёртым-то выстрелом.

  Я ничего не успел – всё Штрик с Чикой сделали. В общем, пока я из-под жмура выползал, вокруг такая вот картинка: Торч без головы, затылок всмятку; Клюв – на боку, и пыль вокруг такой густой краснотой наливается. У Штрика с Чикой – глаза бешенные, в руках шпалеры, Чика ещё и враскоряку стоит, башкой туда-сюда вертит. А со Штриком – вроде что-то неправильно, только я сразу не разобрал – что.

  И Чика:

  – Джанки! Секи, да?!

  Джанки – это я. Клюв придумал, чтоб к Торчу в пару было. Смешно, мол.

  В общем, метнулся я к валунам – а этот уже доходит. Мощный такой штымп. Морда бледная. Даже не потому, что – при смерти, а вот по жизни. Такая... как молоко подкисшее.

  У него – дырка в груди, дырка в пузе, правую руку в локте почти оторвало, а он всё скалится, да второй рукой пытается до приклада дотянуться. Но уже – еле-еле. Как бы подёргивается и всё. Только в глазах – такая ненависть... Но – тускло, тускло. Вот и совсем почти пропала.

  Ну, я подошёл и – ножом ему в глотку: р-раз!

  И только тут Барон и появился. Вернее – пытался появиться. Ну, такое чувство, будто мир становится серым, но резким – таким, что и кучку воробьиного говна на обратной стороне луны заметишь. Вот только взнуздывать нас он не стал: казалось, даже растерялся как-то. Появился, замер и снова исчез. И только слышу, как Штрик сквозь зубы так:

  – Твою мать!.. – шипит.

  Ну, я к нему, а там уже Чика присел: лицо на меня поднял – растерянное такое. Рукой так вот повёл: а у Штрика вся правая часть груди, ну, там, где Знак, в кровище. Да и сам он только – хлоп! И мордой кверху замер. Глаза прикрыты – жмур жмуром. Но шпалер, кстати, из рук не выпускает.

  Ну, я Чику отодвинул...

  – Давай, – говорю, – гляну.

  Я ж вторым номером с Торчем работаю, а Торч у нас – вместо дока. Был вместо дока, да.

  Только особо-то я ничего и не смог сделать. Ну, очистил рану, ну, червя посадил: сыпанул ему на затравку сототовой травы, прихватил повязкой. А дальше с такой раной или Барона ждать, чтобы вытянул, или просто – ждать. А главное – пуля весь Знак разворотила, а без Знака Штрик под Барона не встанет. Говорить ещё можно, а вот чтобы взнуздали – нет, не получится. А мы вдвоём с Чикой с нашими Метками Барона не сдюжим. Кругом триста, как говорится.

  В общем, были мы Рукой Бога, а остались – двумя пальцами да полуживым огрызком.

  Оставил я Штрика, а тут Чика зовёт:

  – Джанки! Подойди-ка.

  А голос такой, что я не то что подошёл – подбежал. Чика мне и показывает: он рубаху на этом штымпе, что остальных наших ухайдокал, разрезал, в стороны развернул... Я глянул – и окосел. Во-первых – настоящий, блин, звездарь. Ну, то есть реальный такой, как на картинке. А во-вторых, на правой стороне груди у него такой шрамище – будто его когтями рвали. Ну, понятно, отчего такие шрамы бывают: спрыгнул он с пальцев, не иначе. И – ведь штымп здоровенный, взросляк совершенно. В волосах седина.

  Меня аж дёрнуло, а Чика мне:

  – Так ото ж.

  А я только головой киваю – что ж тут скажешь? Мы ведь уже в жопе такой, что, казалось, хуже не бывает.

  Оказалось – ещё как бывает.

  * * *

  Нас никто не любит. Да и с чего бы? Тем более тут, где народ – мутный, а будущее – туманно. Это где-нибудь в центровых городах – там всё понятно, там и дома в три этажа, и против власти никто и пикнуть не посмеет. Там Древние так близки, что, говорят, даже волосы на затылке от их дыхания шевелятся.

  Там Святость, Простота и Покой.

  Но именно потому нам там места нету. Там нету места, а здесь – любви.

  На любовь, впрочем, мы плевать хотели, а вот что Древние нас не принимают – так, чтобы навсегда, а не рывками и в узде, как теперь, – вот от этого становится так тошно, что любому б горло порвал.

  И рвали б, когда б не другие пальцы. Пока мы вместе – мы Рука Бога, и не только для других. Для самих себя – тоже.

  А говняней всего – когда приходится спрыгивать. Даже когда об этом просто подумаешь. Но – такой Закон: раньше или позже, но ты уже не тянешь. Тогда Древние снимают узду, и ты только и можешь, что отправиться назад, где сделаешься таким же, как все. Правда, не многие наши до такого доживают: всегда найдётся какой-нибудь гад, что попробует опередить тебя и твоего Ездока.

  Даже не представляю, как жили раньше, до Возвращения. Кстати, один штымп звал Возвращение Пришествием, но, по-моему, это он со зла. Ведь каждый знает, что Древние потому Древними и называются, что были раньше.

  И – будут дальше, когда мы исчезнем вместе с остальными.

  Говорят, кстати, есть такие из людей, кто видел Древних своими глазами, но это – даже и не знаю. По-моему, свистят. Ведь даже когда Барон, мелкий шкет против, скажем, Йог-Сотота, приходит с уздой – по мозгам так двигает, что мало не кажется, а увидеть Их Самих, во всей полноте Присутствия или даже Бытия... Сомневаюсь, что после этого крыша вообще останется, а не то, чтобы просто протечёт.

  Правда, раньше, когда против звездарей и Красных Героев стояли – всякое могло случиться, но то ж когда было! А теперь вот уже лет двадцать как всё закончилось: остались только мелкие тухляки всякие – ну, типа таких вот, которых мы сегодня урегулировали. Хотя, получалось по всему, что не слишком-то они и мелкие – если при них звездарь в засаде сидел.

  Интересно – на нас он сидел в засаде, или как?

  В общем, когда мы дочапали до посёлка (одно слово, кстати, что посёлок: три дома пять сараев), нам никто не обрадовался. Нет, ничего такого – да и кто попрёт против Руки напрямую? Но эти взгляды, эти морды тухлые... Самые безбашенные даже вроде как в пыль сплёвывают. А мы втроём – Штрик посерёдке, мы с Чикой его с боков подпираем – чешем по главной улице.

  И вот что хреново: хотя б какая падла помогла – ведь ясно видно, что с нами не всё в порядке. И только когда Штрик стал сползать с седла, а я, вцепившись ему в пояс, заорал: «Да помогите же!», пара взросляков нехотя, отводя взгляды, направилась в нашу сторону.

  Помогли, впрочем, без единого слова, только глаза прятали.

  Они думают, что если закрыть глаза, то мы исчезнем. А я знаю, что если закрою глаза, то исчезнут они.

  И эта разница меня устраивает.

  * * *

  Как говорится, свинья грязь найдёт. Ну точняк про нас. Уж мы-то, стоит за дверь выйти, приключений на всю жопу отгребаем. Ну, то есть, понятно, что не мы такие – жизнь такая: кто под уздой у Древних ходит, тому по судьбе плюхи да запары прописаны, но всё же...

  Всё же в последние дни у нас не то, что фарту – намёка на него не было. С того самого момента, как звездарь Клюва с Торчем положил – весь фарт и вышел.

  Мы-то Штрика пристроили и думали – точняк, передохнём денёк-другой. Только какое там! Штрик едва в себя пришёл – велел курицу нести. Ну, то есть, раз Знак его подох, а у нас только Метки, то придётся, мол, так вот до Барона добираться.

  А уж тот, когда Явился и выдоил Штрика да нас с Чикой, так возбудился, что Штрика аж подкидывать начало. И, лепит, нифига вам не отдыхать, а ступайте-ка вы, лошадки мои, туда, куда скажу, да принесите мне кое-что задаром.

  В общем, история о звездаре его вставила так, что – мама не горюй. А вот хозяина дома, куда мы Штрика положили, вставили наши фокусы с курицей. Так вставили, что блевать он начал ещё не успев выскочить за дверь, и всё оставшееся время проторчал за хазой, в обнимку с ведром. Впрочем, мне тоже мало нравится, как Штрик обходится с животинкой – хорошо ещё, что курица, а не собака, например. С собакой получается намного грязнее.

  Хотя, когда Барон Является – становится пофигу, курица или собака. Так продирает против шерсти, что просто пасочки. Меня попервах тошнило не меньше, чем этого взросляка, у которого мы на хазе стали. А вот когда в узде – тогда совсем другое дело. Тогда Барон становится ну как отец, за которым всегда можно заныкаться, если вдруг какой облом. Только и ныкаться особо не тянет, потому что становишься таким крутым и типа мощным, что – весь мир бы, кажется, перевернул.

  Только в этот раз – я говорил уже – Барон нас не седлал, а просто Явился: без Знака на главном из пальцев он мало что может. Думаю, тот звездарь оттого в Штрика и шмалял – знал, что без него нас можно пытаться взять за жопу.

  В общем, блин, пока я доберусь до сути, так, боюсь, запутаюсь окончательно. Говоря коротко, Барон приказал нам найти какого-то штымпа – звал его Фурманом, – а там, мол, ясно будет, что дальше. Показал, как выглядит: ну штымп и штымп. Не трухлявый, но такой... в годках.

  Штрик после Явления был совсем никакой, потому мы с Чикой переглянулись, он нос почесал, кивнул так почти незаметно. А фиг ли? Оно нам нужно, чтобы и третий палец потерять?

  Только вот у Штрика было своё мнение. Мы уже почти собрались, когда вошёл: бледный до прозелени, но весь такой на понтах. Шляпа, патронташ, все дела. Чика аж на табурет уселся от удивления.

  – Ты, – говорит, – чего?

  А Штрик скалится:

  – Мне сон был, – кашляет. – Без меня вам дороги не будет.

  В общем, так вот и двинулись к темноте.

  А вот закаты здесь клёвые . Люди – говно говном, но как солнце распластается по всей степи, растечётся по чёрным ковылям, и, кажется, словно небу жилу пропороли – а потом ты ещё в этот закат уезжаешь, так вот такое уматно без базара.

  Ехать нам, в общем-то, было не слишком далеко: луна и сесть не успела, так и зависла над горизонтом: надщербленная там, где её Хозяева Сущностей надгрызли в первые годы по Возвращению. Ну, когда Красные Герои с этим гадским индейским Вицлипоцом – или как там его звать было? – завязались. Говорят, народу тогда загубили – и просто так, зазря, и в жертвах – столько, что кое-где земля до сих пор стонет. А может и врут: кто ж там, в центровых городах, бывал? Нам, регуляторам, туда дорога заказана, а оттуда к нам только Древние приходят, к мулам да псам своим.

  А с Древними, ясное дело, не поговоришь.

  Да и с другими-то, кроме своих, кроме пальцев, – не особо выходит разговор. Хотя, случись что, к нам первым придут: помогите, мол, спасите, не дайте пропасть. И идём ведь, помогаем, хотя Древние в таких случаях редко когда нас взнуздывают. Это, мол, ваши дела, а до человечьих дел, мол, им, Древним, плевать.

  Так вот, значит, и дочапали мы до места – ещё затемно.

  * * *

  Я, признаться, ступил. Реально так, в полный рост. Так ведь, а кто ж от дедугана такой прыти ожидал? Нам-то ничего не сказали: взять за жабры, да и только.

  Мы и припёрлись. Кто ж знал, что они там такие хваты?

  В общем, дело так было: Штрик с Чикой меня с тылу послали встать, на всякий на случай. Ну, типа если вдруг что – а тут я со шпалером и бритый. Домик-то как бы на отшибе стоял: мало ли как оно?

  Ну я и пошёл: рассвело уже почти, птички начинают трещать. Главное – и мысли почему-то не было, что опасно может быть. Ну никакого чувства. Обычно ж, как на дело выходим, так колотить начинает, пока узду не набросят, что ой-ой. А тут – словно во льду сидишь: руки-ноги вроде как и на месте, а вот не ёкает ничего в груди.

  А ещё и тихо так в домике – ни души будто там нету.

  Я шпалер, значит, наизготовку: всегда с вами, мол, – и ползком по траве к задней стенке. Гляжу – нету там никакой двери, на задах. И сарайчика нету. Ну, то есть – ничего. Стоит домик в степи, всем ветрам открыт, окошки маленькие, стёкла треснувшие...

  Когда гляжу – дед выходит из-за угла: пара полешек под мышкой, а сам такой, что умат просто. Усы у него... торчком, в общем. Медленно идёт, словно к ногам ему гири привязали. По всему видно, осталось ему немного небо коптить – хорошо, если на хорошую затяжку осталось.

  К нему-то я и подобрался: тихо, как тень на ветру. Шпалером в спину – тык: спокойно, деду, всё путём, все при деле. Тот, кажется, и не вздрогнул: стоял, как был.

  Тут бы мне и призадуматься, что за взросляк такой крутой, да только тогда мне показалось, что просто трухлявый он настолько, что и пугаться ему как-то не с руки. Я ему тогда: повернись-ка, да чтобы руки не опускал.

  Ну, он и повернулся: неторопливо так, а на морде – усмешечка.

  – Здравствуй, – говорит, – внучок.

  А я чувствую, что лечу куда-то: то ли в небо, то ли под землю, а издали – крики, треск выстрелов, а потом раз – и ничего не стало.

  Потом глаза открываю – хрен разберёшь, где, одно только и ясно, что рукой – не двинуть. Зато голова – тяжелая, словно старикан меня тем своим поленом реально отоварил. Я туда-сюда поглядел: а рядком и пальцы мои – оба – лежат. И оба в ауте. А стены – ну никак не хазовые: путёвые такие стены, дикого камня.

  Ну нифига ж себе, думаю, запара!

  И тут – оба-на! – позади кто-то густым таким голосом: «Поглядей бы, дост, за что бакшиш давай. Бакшиш большой – вдруг твой мою обмануй? Моя твой голова тогда с плеч – вжик!». Вот здесь меня и проняло по-настоящему: это ж, по всему, татарва счас с этими оторвами, что нас вырубили, разговоры ведёт. А у татарвы разговор с пальцами простой: аркан на шею – и в степь, в закат. Или кожу станут полосами снимать. Или... Да мало ли как можно татарве с нашим братом говорить? Их же наши и сводили сколько лет – почти всех свели, ошмётки одни остались. Только теперь всякий ошмёток – такой горлорез, что не сразу его урегулируешь.

  Ну, думаю, компот котёнку!

  И только подумал, как шаги – топ-топ-топ, но куда-то в сторону, не к нам. Загремело чем-то, потом – будто по полу протянули что тяжёлое. Снова зазвякало. Слышно, как кто-то – татарин, небось, – цокнул языком. «Ай, – говорит, – якши, якши!»

  Чего, – думаю, – ему там впаривают, что он так радуется? Оружие, небось? Вот ведь попали – так попали!

  И только подумал, как в закуток, где лежим, заходят двое: тот самый дедуган, что меня поленом (или чем там?) отоварил, и второй – точь-в-точь, как Барон его показывал. Тот самый Фурман. Туда, значит, попали, – думаю.

  А Фурман второму:

  – Проводи, – говорит, – уважаемого Сагилай-бека наверх, Василий Иванович.

  Тот кивнул и – шарк-шарк-шарк к двери. И ведь, сука, так неторопливо идёт, так немощно, что и Древнего б обманул. Будто и не он взял меня на полвздоха.

  А Фурман к нам подходит:

  – И что здесь у нас? – говорит.

  И повязку, что Штрику навязали: р-раз – и сорвал. Штрик как заорёт – и снова в отруб.

  А Фурман достал пинцет, скальпель – и в рану: тык! Ворчит что-то под нос неразборчивое, копошится в дыре. Потом руку отводит – а на пинцете червь шевелится, что я его Штрику поставил. А Фурман так с оттяжкой:

  – Не-на-ви-жу! – шипит.

  И червя в стакан с желтоватой такой жидкостью: н-на! Тот заизвивался, из стакана дым такой вонючий повалил, потом – раз и всё, нету больше червя. Ну, блин, – думаю, – мать же твою через кочерыжку!

  А Фурман Штрику лоб промокнул – аккуратно так, словно и не резал сейчас его по живому. «Ну-ну, – говорит, – мальчик. Держись. Теперь всё образуется».

  И на меня – зырк: я и глаза не успел прикрыть.

  А тут и этот усатый дедок подвалил: головой так аккуратно кивает – выпроводил, как видно, татарву эту.

  – Ну что ж, – Фурман тогда, – раз все в сборе – приступим.

  И достаёт – я чуть припух от удивления – Венец. Ну, то есть реальный такой Венец – я его в последний раз в приюте видал, как раз перед распределением, когда в первую свою Руку попал.

  Ну, думаю, нифига ж себе! К Венцу ж только Гончар может приближаться, а чтобы так вот, простой штымп... Или – вовсе не простой? Но тогда хрена ли к нему двух с половиной пальцев послали вместо нескольких Рук?

  А Фурман этот ещё и подмигивает мне препохабно так:

  – Не боись, – говорит. – Больно будет.

  Больно и вправду – было.

  * * *

  Вспышки, промельки, искры...

  Взлетают, чтобы пропасть. Горят, чтобы погаснуть. Обжигают.

  Древние приходят в мир, и мир кричит, корчится в родовых муках. Кровь, огонь, ярость.

  Это – словно ящик Пандоры, говорит голос, и мальчик не может узнать, чей это голос. Может – ветра. Может – ночи. Может – его самого. Ящик Пандоры, – повторяет голос. Ящик. А казалось – Рог. Дьявол бы побрал этих выдумщиков. Дьявол бы побрал этого выдумщика. «Сила любви», ха! Бороться с монстрами – создавая монстров, да? Будь они прокляты! Прокляты...

  Ветер... Искры... Белые губы выталкивают непослушно: «Бе... ги... сын...»

  Искры.

  Холодные комнаты в мрачном особняке. Потолок теряется в тенях. Тени – повсюду. Ты идёшь сквозь тени, они пляшут, хватают за ноги, ледяными пальцами прихватывают сердце.

  Высокий костистый человек и такой же – высокий и костистый – голос. «Вы забудете всё. Вы станете всем».

  Холодно.

  Много дней – холодно.

  Они забыли всё и стали – всем.

  Раз за разом на голову им кладут Венец: полупрозрачные пурпурные отростки жадно пульсируют: нам! нам! дайте его нам! Высокий и костистый, голос продолжает свой отсчёт: в агнцы, в агнцы, в агнцы, под седло, в агнцы... этого – отдельно... этого – в агнцы, этого – под седло. Потом Венец надевают на голову ему, и вместо холодного высокого голоса раздаётся шёпот – словно тёплой ладошкой по коже: «Наш... ты наш, мальчик... ты наш...». И он и вправду – их. Он – Рука Бога и имя ему – Справедливость. Но таким нет места среди людей, таким место – на окраине, на страже, во тьме внешней, почти без возможности войти во тьму внутреннюю, припасть к холодному камню спиной, подставляя горло под жертвенный нож: вот! вот моя жизнь!

  И тут он приходит в себя и кричит, потому что воспоминания – жгут, словно искры.

  Словно искры...

  * * *

  Они даже не смеялись, эти двое – будто и вправду понимали всё, что я увидел, пока был под Венцом.

  Штрик и Чика дышали тяжело, с надрывом. Потом Чика выгнулся, застонал – и замер. На лице была улыбка, и именно это нехило пробило меня на измену.

  Наверное, именно тогда я понял, что всё – взаправду.

  Этот, Фурман, сказал негромко:

  – Теперь ты знаешь всё.

  И, зуб даю, стёр слезу.

  Я попытался подняться – и понял, что не связан. Сел, ощупал себя. Чего-то не хватало. Чего-то настолько моего, что его и не замечаешь, пока не лишишься.

  Потом я увидел голую грудь Чики – и понял, откуда странная пустота внутри. Метка. Они забрали Метку.

  Ну что, – спросил я себя. Каково оно – чувствовать себя свободным?

  Отвратное, кстати, чувство.

  – Что с ним? – кивнул я на Штрика.

  Фурман как-то суетливо взмахнул рукою:

  – Он нам подходит. Но потом мы его отпустим. Когда он нагрезит, что нужно. Ах, мальчик, знал бы ты, как долго мы ждали кого-то такого!

  Я кивнул, хотя понимал, что – свистит, будто отпустит. Никто никого никуда не станет отпускать. Ещё чего! Кто ж отдаст Гончара? Пусть лепит новый мир, армии новых Красных Героев, пусть грянет битва, пусть мир изменится снова – это ж правильно: вышвырнуть Древних богов и создать богов Новых.

  Они и вправду думают, что – лучше остальных? Что здесь, у Азовского моря, в забытых Древними степях, можно создать что-то, что сделает мир другим?

  Этот второй дедуган (как там его обзывал Фурман? Василием Ивановичем?) на меня не глядел, но я-то знал, что стоит мне ляпнуть что-то не так, как тут мне и случатся пасочки. Звездарь, вот кто он был. Его создали когда-то, выпустили в мир, чтобы он боролся с такими, как я. И с теми, кто на таких, как я, скачет. С нашими Наездниками.

  – Я... – начал я и закашлялся; дедуган подал стакан с водой – тёплой, мерзкой на вкус.

  – Я хотел бы... – остановился, не зная, как продолжить.

  – Помочь? – спросил Фурман.

  – Отомстить, – ответил я.

  Кажется, то, что я брякнул, торкнуло даже дедугана: он дёрнул плечом и впервые повернулся ко мне боком. Уже что-то, ага.

  – Пистолеты – отдайте, – попросил я – так жалобно, как умел.

  Дедуган, конечно, дёрнулся, но Фурман махнул ладонью. Наверное, в отличие от дедугана, он умел видеть настоящую боль. Мою боль, да.

  Пояс со шпалерами лёг на бёдра так мягко, что я чуть не разревелся. Даже носом хлюпнул. Дедуган на то пожевал губами, словно готовясь сплюнуть, но просто отвернулся.

  Его я застрелил первым. Дважды выстрелил, не пожалел пули. После первого выстрела его бросило на стену, а в глазах стыло такое удивление... Потом он начал – рывками – подниматься, и я выстрелил снова. В голову.

  И не успел остановить Фурмана: тот взвизгнул и нырнул в дверь. Щёлкнул засов. Было слышно, как он – где-то наверху уже, не в этом убитом подвале – зовёт кого-то. Татарву свою, небось. Или призванных Красных Героев.

  Дедуган ещё ссучил ногами, но я не стал обращать на него внимания.

  Закрыл глаза Чике. Долго глядел на Штрика: он был бледным, но без прозелени. Грудь перебинтована. Казался таким умиротворённым. Наконец-то свободен, да?

  Я выстрелил ему в голову. Раз.

  Потом сел под стену, держа в руках оба шпалера.

  Где-то сверху раздавался шум, топот, лязг железа.

  Идите, подумал я. Идите сюда. У меня есть ещё целых девять патронов.