Jane Eyre
№254 "Во славу Греции твоей"

Во славу Греции твоей

  …Мы покинем эту страну, мы покинем эту страну,

 При ближайшем попутном ветре мы покинем эту страну…

  (с) Тикки Шельен

  Белый мрамор приятно холодил кожу. На испанском серебряном блюде красовались ранние персики. В саду журчал ручеёк. Жара лежала так плотно, что даже несведущий человек понимал – к вечеру грянет ливень, скорее всего с грозой. А бывший трибун шестого Британского легиона, был человеком опытным. Старые шрамы стонали «движется буря» задолго до того, как первое облачко трогало голубой горизонт. Ребра Аврелиану сломали в стычке с дикими саксами, колено попробовало пиктского топора, а два пальца на левой руке размозжило щитом – и в сырую погоду ныло пустое место. …Другой бы на его месте давно всё бросил и уехал в Равенну, к тёплому морю, в провинцию сытую и почти безопасную. А он остался, сам порой не понимая, зачем ему эта бессмысленная, давно проигранная война.

  - Гектор! где твое мужество, коим ты прежде гордился?

 Град, говорил, защитить без народа, без ратей союзных

  Можешь один ты с зятьями и братьями; где ж твои братья?... Ты ведь видел их всех, Напайос?

  - Да, видел, - согласился собеседник трибуна и протянул смуглую руку к блюду, - Агамемнона видел, Ахилла с Патроклом, голубков неразлучных, Диомеда бешеного, Одиссея хитрюгу рыжего и Париса-счастливчика… помирал он тяжко и никак помереть не мог.

  - А Елену Прекрасную? Стоила ли она Трои? – привычно пошутил трибун.

  Большой рот Напайоса растянула презрительная ухмылка.

  - Ни одна баба не стоит смерти… Красивая она была, как статуя с Акрополя, грудки острые, ноги длинные, пальчики на ногах всегда умащены и колечками унизаны. Хитоны любила прозрачные, чтобы всякий мог видеть – на теле ни волоска. А внутри как ледышка. Глянешь из кустиков на Елену Прекрасную, дохнёшь запаху чистенького – и приап сам собой в брюхо прячется. Наша Марония и то лучше.

  Трибун усмехнулся – пышногрудая, круглозадая, безнадёжно немая Марония не отказывала никому от управителя до последнего свинопаса-раба:

  - А ты и её успел?

  Улыбка Напайоса стала масленой.

  - Я всех успел. Кроме твоей высокородной супружницы и вашего цветика ненаглядного… да и то потому, что с тобой, друже, ссориться не хотел. Ты ж не верил, что она всем приапам на вилле дала и не по одному разу? Не верил, пока сам не увидел, а?

  Аврелиан скривился, словно проглотил лимон. Какое счастье, что Туллия уже пятнадцать без малого лет обретается в Кампании вместе с дочерью, Агриппиной Амброзией. Они обе давным-давно замужем и с неистощимым рвением награждают своих мужей ветвистыми рогами. А Напайос-то каков? Трибун обернулся на собеседника и поспешно опустил взгляд. Когда на того находил похотливый стих, Аврелиан предпочитал не встречаться с другом глазами. Он никогда не любил мальчиков и тем паче не питал страсти к шерстоногим козлам, но бесстыжий сатирий взор разжигал вожделение даже в дряхлых старухах. Лучше бы сменить тему…

  - Как там в Греции?

  - Вроде всё есть. Но у вина привкус крови, и птахи повадились славить господа пением. Я бродил по горам… Ты когда-нибудь видел старую нимфу?

  - Я их вообще не видел.

  - Я тоже. Мы живы, пока живы наши луга, источники и деревья… Точнее я жив. А титановы племена словно сточились о время – они дряхлеют, и что страшнее теряют разум, глупеют, словно больные дети. Филюра ещё держит корнями землю, кое-кто из сатиров попрятался по пещерам, а кентавров уже не осталось и нимфы… - Напайос вздохнул и ожесточённо впился зубами в персик.

  Аврелиан молча налил вина в два бокала, поднял свой и сплеснул на плиты. Бесстыжий сатир сглотнул тридцатилетнее фалернское, словно воду:

  - Кислятина. …Веришь, друже, они принимали _меня_ за человека, даже ограбить пробовали. Спасибо варварской моде на шляпы и кожаные штаны. И знаешь…

  - Знаю, - Аврелиан замолчал надолго – саксы этой весной поднимались по Темзе, осаждали Лондиниум, и со дня на день можно было ожидать появления дикой орды на границах латифундии. Прощай, урожай, прощайте овцы и свиньи и фруктовые сады. Да и саму виллу вряд ли получится удержать. Из полусотни легионеров, которые вместе с ним порешили не возвращаться в Империю, хорошо, если два десятка способны как прежде мощно сомкнуть щиты. Даже если вооружить рабов, даже если крестьяне-бритты, как водится придут к стенам просить убежища и защиты… Жаль только книги, балованную домашнюю челядь да стариков, доживающих век в посёлке на берегу залива. Трибун был уверен что, однажды варвары сметут с лица хрупкие скорлупки римских владений, но надеялся, что поспеет в Элизиум раньше. Что ж смерть в бою не худшая из смертей.

  Аврелиан позвонил в бронзовый колокольчик – рагу из оленины, которое готовил повар-германец, могло примирить с жизнью даже заядлого мизантропа. Двое мальчиков внесли блюдо, божественный аромат поплыл в воздухе. Напайос облизнулся и, не дожидаясь хозяина, ухватил первый кусок. Иногда старый друг действительно походил на титана и родича небожителей, но куда чаще казался шкодливым зверем, по ошибке вставшим на две ноги. «Стоит поторопиться, иначе козёл в одиночку сожрёт весь ужин», - трибун, ополоснул руки в чаше, и тоже потянулся за мясом.

  Второй переменой подали запечённый паштет, третьей ягнёнка в меду. И хватит – чай не в Риме. Наевшийся, высосавший под мясо целый кувшин, Напайос норовил задремать за столом, сложив рогатую голову на руки. Хозяину дома тоже хотелось спать, и когда управляющий объявил, что пожаловал визитёр, Аврелиан с трудом избежал соблазна отложить дело до утра. Впрочем, имя Туллии моментально согнало с него дрёму. О ведьме речь, а ведьма навстречу. Трибун допил свой бокал и кивнул: пусть приходит, хороших вестей от бывшей жены ждать нечего.

  Гонец оказался молод – юноша, едва ли носивший тогу. Чеканный профиль выдавал в нём истинного римлянина, спина и поступь – бойца, смелый взгляд – будущего предводителя. Он стоял посреди зала, как солдат на валу, словно бы ожидая, откуда полетят стрелы.

  - Приветствую гостя! – Аврелиан не стал вставать, ему показалось забавным понаблюдать за юношей.

  - Здравствуй! Ты трибун Аврелиан Амброзий? Я принёс тебе весть от супруги, Туллии Криспиллы. Она скончалась в канун майских ид и оставила письмо для своего мужа, – латынь юноши была чистой, произношение римским.

  - Да, я Аврелиан Амброзий, - трибун протянул руку за свитком. Юноша остался стоять на месте. Повинуясь взгляду хозяина, управляющий взял письмо и начал читать вслух:

  - Господину моему, Аврелиану, пишу – здравствуй долго, одолеваемый лихорадкой, зубною болью и вздутием живота! Пусть тебе, старому ко…

  - Пропусти это, - поморщился трибун, - моя Ксантиппа более не имеете власти бранить меня. Что она хочет?

  - Посылаю к тебе твоего сына, Аврелия Урса, дабы…

  Трибун побледнел от злости – даже дохлая сука может кусаться. У него не было сыновей. Ни от жены, ни от наложниц, ни от рабынь. Туллия знала, как он мечтал о сыне, и нарочно ставила пессарии, чтобы не рожать. А потом понесла – от раба или бог весть ещё от кого…

  - У меня нет сыновей! – рявкнул трибун и стукнул кулаком по столу. От лязга посуды Напайос продрал глаза и вскочил испуганно озираясь:

  - Где пожар, а?

  - Мать сказала, что ты ответишь именно так, Аврелиан Амброзий. Когда ты выгнал её из дома, беременную, без денег и помощи, с дочерью на руках, она молила тебя о пощаде. И завещала на смертном одре прийти и плюнуть на порог твоего дома, отец. Прощай!

  Юноша легко повернулся и вышел вон. Удивлённый Напайос выскочил на середину залы и шумно втянул воздух вывернутыми ноздрями. Потом повернулся к другу:

  - Твоя кровь! Не будь я сыном Силена – твоя.

  Поднять тело с ложа и бросить его во двор оказалось секундным делом. Юноша был уже у ворот – забирал у привратника посох и меч.

  - Подойди-ка сюда, Медведь! – позвал Аврелиан, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, - ты хотел увидеть отца? Может быть, ты захочешь его убить? Отомстить за честь матери, а, сынок?

  Юноша повернулся к нему, пылая гневом:

  - Я не подниму меч на безоружного старика.

  «Каков зверёныш!» восхищённо подумал трибун:

  - А если старик ещё может держать клинок? Попробуй, когда ещё тебе представится такая возможность!

  - Тебе надоела жизнь?

  - Да и давно. Не спеши, сейчас принесут оружие.

  В саду потемнело – туча, надвигающаяся с востока наконец-то сожрала солнце. Меряя шагами аккуратно присыпанную песком дорожку, трибун искоса наблюдал за юношей. Тот стоял неподвижно, словно в карауле у императорского дворца. Судя по запёкшимся губам и теням вокруг глаз, он был голоден и страдал от жажды, но показать это не считал нужным.

  …Старый гладиус лёг в ладонь, как влитой. Тяжёлый, гладкий, кованый из галльского железа, с рукояткой, обитой оленьей кожей, он был продолжением ладони и ни разу ещё не подводил хозяина. Ну, посмотрим, на что годится этот мальчишка? Аврелиан коротко отсалютовал и встал с опущенным мечом, наблюдая за противником. Классическая стойка, упругие ноги, острие направлено в лицо… хорошо. Но дистанция близкая – не учёл, что у врага руки длиннее. Ждёт, что я сделаю… Ах, паршивец!

  Для разминки Аврелиан пугнул мальчишку прямым в грудь, тот отшагнул, пригнулся и коротко рубанул отца по бедру. Несерьёзно, едва снял кожу – кто б мог подумать, что щенок заточил лезвие? Ну держись! Короткими рубящими Аврелиан пошёл бить по клинку противника – его гладиус был не заточен и ощутимо тяжелей, да и силы в руках скопилось больше. Мальчишка брал ловкостью и проворством, у старика оставалась мощь и опыт тридцати лет на границе. Раз, два, три! От железа летели искры. Ррррраз! Мальчишка упал на землю и в перекате попробовал ещё раз рубануть по ногам. В отместку Аврелиан уколол его в спину – не подставляйся! Ррраз! Вскочив на ноги, парень перекинул меч в левую руку – как это делал сам Аврелиан, и Амброзий Британик, его отец, и Аврелий Квинт, дед и основатель британской ветви рода. От неожиданности трибун замешкался и чуть не лишился носа. Амбидекс – левой сын владел так же ловко, как правой, пришлось отступить на шаг, притворно прихрамывая. Лицо Аврелиана осветилось улыбкой гордости – какой же он молодец, мой мальчик. Надо будет принести Митре жертву в благодарность за хороших учителей.

  Первые капли дождя коснулись разгорячённой кожи, мешаясь с потом. Аврелиан брил голову, а Аврелию Младшему с его пышными кудрями пришлось нелегко – мокрые волосы закрывали глаза. Ничего, научится! А поединок пора кончать – сын начал злиться, если они похожи, то вскоре гнев застит ему глаза. Трибун сделал вид, что начинает слабеть, задышал чаще, опустил голову и нарочито медленно переложил гладиус в левую руку, подставив противнику незащищённый бок. А потом мощным нижним ударом выбил меч у Аврелия, вывернув заодно кисть. Глаза сына сделались бешеными, но лицо оставалось спокойным – похоже, он готов был принять гибель. Трибун воткнул гладиус в землю.

  - Прости. После твоей сестры, у меня не рождалось детей, и я думал, что род прервётся. Я не знал о твоём рождении, но горжусь, что у меня такой сын.

  Лицо Аврелия сделалось совсем детским:

  - А как же мама?

  - Она ошиблась. И я ошибся. Хорошо, что эту ошибку можно исправить. Я рад, что ты дома… - трибун качнул на языке имя – Аврелий. Аврелий Младший, мой сын. Мир?

  - Мир. А ты здорово дерёшься, отец, - рассмеялся юноша, - в настоящем бою ты бы меня убил.

  - Или ты отрубил бы мне ногу, малыш, - улыбнулся трибун и обнял сына, - пойдём домой! Ты устал и голоден, отдохни и поешь, а завтра мы устроим пир и принесём жертву Митре в честь продолжения рода. Хочешь сам сразиться с быком?

  Аврелий помрачнел:

  - Я готов выйти на бой со зверем, если это нужно, но не буду приносить жертвы. Я христианин.

  - Вот как? – про себя Аврелиан недобрым словом помянул Туллию, - а то, что мой лучший друг, возлежащий со мной за одной трапезой, - дикий сатир с рогами - тебя не смутит?

  - Нет. Ирландец, который крестил меня, говорил, что любая душа может спастись.

  Сын смотрел прямо, Аврелиан узнавал свой упрямый взгляд, чуть сведённые узкие брови.

  - Ладно. Молись кому хочешь, хоть Христу, хоть Аммону, хоть Венере Капитолийской. Только рабов мне не порти. Договорились?

  Сын замялся на мгновение, потом кивнул. Аврелиан не мог на него наглядеться – едва пробивающиеся усы, мокрые локоны, загорелые щёки, блестящие от дождя мощные плечи, которые буквально через год-два нальются мускулами – у мальчика фигура Дискобола. От клятой Туллии – только улыбка, почти что девичья, и крупные белые зубы. Мой. Сын. Мой сын!!!

  Довольный Напайос приплясывал у портика:

  - Ты ещё сомневался – твой, только ещё упрямей!

  На ходу Аврелиан ткнул сатира кулаком в брюхо и увернулся от острых копыт – лягался козёл пребольно.

  -Эй, Виталис, Саллюстий, Верцингеторикс, ад бы тебя побрал! Собирайте всех наших на пиршество завтра ночью. Пусть пригонят быка с полей, да смотрите без единого белого пятнышка! Пусть разожгут костры! Пусть рабыни откроют комнаты и подготовят покои – ко мне приехал сын! Смотрите все – вот ваш молодой господин Аврелий Младший!

  Хитрый лис управляющий первым подошёл поклониться будущему хозяину:

  - Прикажете ванну?

  - Да, ванну, ужин, одежду, ложе, - Аврелиан прищурился на сына, - женщину? Нет, женщин не надо, видишь, мальчик устал. И нам с Напайосом в мои покои ещё фалернского!

  До утра они пили, ели солёные орешки, сушёный сыр, персики и снова пили. Пятнадцать лет впустую. Пятнадцать лет Аврелиан едва прилагал усилия, чтобы поддерживать виллу в относительной безопасности и благополучии. Два посёлка бриттов отказались платить налоги, один сожгли дотла саксы, порубив заодно шестерых старых легионеров. Вилле нужен ремонт, бассейн иссяк, вина в подвалах едва ли на год… «Если так хлебать неразбавленное – и на месяц не хватит», - ввернул Напайос. Пятнадцать лет – на чтение Петрония и Апулея, прогулки по побережью под шорох волн, фехтование с сослуживцами и спаньё с бриттскими девками. А сын в это время рос, учился ходить, ездить верхом, держать оружие, понимать красоту и мыслить. Какой же я идиот… с этой мыслью Аврелиан уснул.

  Неизбежного похмелья удалось избежать – с утра трибун проснулся, ощущая себя тридцатилетним. Сорвал со стены гладиус, вылез в окно и голым заскакал по росистому саду, рубя наотмашь прохладный воздух. Рабыни-садовницы с визгом разбегались, перепуганный управляющий сунулся спросить не нужно ли чего господину и был послан к воронам. Молодой Виталис, с которым трибун обычно звенел мечами, оказался повержен трижды и запросил пощады. Только звон бронзового колокола, возвещающий о трапезе, заставил Аврелиана вернуться в дом и покорно отдаться в руки брадобрея и одевальщицы.

  Завтрак прошёл на удивление сухо. Отец и сын приглядывались друг к другу, обменивались незначительными вопросами. Первый порыв прошёл, появилась неловкость, каковая всегда случается при разговоре двух практически незнакомых людей, разделённых и возрастом и воспитанием. Обычно ехидный Напайос ел молча и почти не пил, казалось сатира что-то тревожит. После трапезы Аврелиан собрал на заднем дворе всю фамилию – от управляющего до девчонок-посудомоек - и пообещал, что засечёт до полусмерти, а потом продаст на рынке в Эборакуме любого, кто обмолвится мальчику, какой шлюхой была его мать. Поглядев на испуганные лица рабов, трибун удостоверился, что они будут молчать, и распорядился ещё раз насчёт вечернего празднества. Мальчишки-посланцы – кто пешком, кто на шустрых пони – отправились по фермам и в посёлок стариков, а к сторожевой башне на границе владения запустили почтового голубя.

  Завершив утренние дела, трибун предложил сыну прогулку по его будущему владению. Невзирая на некоторое запустение последних лет, ещё оставалось, чем похвалиться – в Британии можно жить почти так же роскошно, как в Риме. Аврелиан гордился бассейном с подогретой водой, розовыми кустами, капустными грядками, аллеей статуй греческой работы – одна из них, «Грустный сатир», точь-в-точь напоминала подвыпившего Напайоса у источника. Трибун показал сыну очаровательную мраморную беседку, где любила сиживать Туллия, но говорить о матери они не стали.

  Молодой Аврелий не замедлил оглядеть стены поместья и порадоваться, что укрепления содержатся с должной тщательностью. Он тоже слышал об ордах саксов и рассказал отцу о погроме в Аква Сулис. По счастью, насытившись добычей, варвары сели на корабли и убрались на континент, но до зимы могут приплыть и новые. Аврелиан согласился, что да, опасность ходит под боком, с тех пор, как из Британии вывели легионы, в стране с каждым годом всё неспокойней. У префекта провинции нет ни власти, ни войск ни денег, каждый округ обходится своими силами, те кто посильней – начинают грабить соседей, будто не римляне вовсе. Сын на это вздохнул: птичий клин, волчья стая и человечье стадо без вождя непременно собьются с пути, рассеются и погибнут. У Восточного Рима есть император – и государство растёт и ширится. У Западного есть капризный мерзавец в пурпуре – и варвары едва не обрушили стены Вечного города. Как говорил великий Цезарь: лучше быть первым в деревне… Аврелиан улыбнулся и ничего не сказал. Сын оказался не только умён и отважен, но и честолюбив.

  Девочка-рабыня прервала увлекательный разговор. На виллу пожаловали пограничные легионеры. Удивительно, что так быстро – Аврелиану казалось, что голубь ещё должен лететь над лесом. Или за беседой они забыли о времени?

  Причина оказалась в другом. Валерий Веллей и силач Лупин по прозванию Люпус Эст ввечеру взяли пленника. Сакса. Скорее всего – шпиона. Татуированный, белокурый гигант был ранен, но держался стойко и глядел на трибуна с такой бешеной злобой, что трибун засомневался в осмысленности допроса. Он хорошо знал людей – такие почти не ломаются. Экзекутор на вилле, конечно, был, но в обязанности его входила исключительно порка нерадивых рабов. Но попытка не пытка… Аврелиан велел вести пленника в подвал, и туда же позвать Верцингеторикса – своему знанию саксонского он не очень-то доверял.

  Попался сакс просто – они с приятелем под шумок решили башню поджечь. Но по опыту римлян старики держали внизу гусей и птицы заголосили, почуяв чужих. Одного сакса парни пробили дротиками, второй попал в сеть, потому и доставлен был почти что неповреждённым. Оставалось понять – а зачем это они здесь шлялись?

  Как и ожидалось, пленник молчал. Ни обещание сохранить ему жизнь ни угроза кнута ни даже раскалённый нож его не убеждали. Неопытный в таких делах Аврелий тайком кривился, похоже его мутило. Трибун тоже не любил пыток. Пожалуй, самым логичным было бы усилить охрану башни, а упрямца сковать и загнать в эргастерий, чтобы осенью продать на первом же торгу. Но в допрос вмешался хмурый Напайос. Он проверил верёвки, стягивающие могучее тело пленника, потрогал бицепсы… и погладил сакса по плечу – раз, другой. Чуткие смуглые пальцы побежали по шее, коснулись кудрявой золотой бороды, опустились к груди… Сатир расплылся в улыбке, медленно облизнул губы большим языком, всмотрелся в синие глаза сакса, ухмыльнулся ещё шире. Ладони продолжали свою работу. Мускулы сакса вздулись, лицо покраснело, взгляд замутился – это было так отвратительно, что Аврелий Младший отвернулся к стене. А Напайос всё ухмылялся. Он снова огладил плечи пленника, прошёлся пальцами вдоль спины – тело мужчины выгнулось от противоестественного удовольствия, слёзы потекли из-под стиснутых век. Сатир хрипло расхохотался:

  - Он будет говорить. Правда, милый?

  Сакс хрипло пробормотал что-то. Верцингеторикс перевёл:

  - Если опустить брань – говорит, что да, будет. Только пусть от него уберут этого демона.

  Спустя час трибун уже раздавал команды. До визита отряда Вульфингов оставалось не более двух суток. У врага было четыре стяга бойцов, с копьями, луками и железными мечами. У него – едва наберётся четыре десятка нормально вооружённых, с доспехами и щитами – неполная центурия. Если вооружить рабов и пастухов – ещё полсотни. Помощи просить неоткуда. А гонцы разбежались вовремя - к вечеру все соседи соберутся на праздник Женщин, стариков и стада – в пещеры, в меловые копи за холмами. Туда же, тех рабов, что отказываются сражаться, трусам не место в строю. Аврелий… Да сынок, ты возглавишь отряд ветеранов из прибрежных домов и проследишь, чтобы все уцелели. Приказы не обсуждать!!! Вперёд.

  Управляющему, который клялся, что не покинет любимого господина, пришлось связывать руки и ноги. Валерий на самом быстром коне отправился снимать дозор с башни. Люпус Эст и десяток самых сильных рабов разбирали на досточки заброшенные теплицы. В них таился самый большой секрет Аврелиана Амброзия, так сказать сюрприз для нежданных гостей – две катапульты и шесть штук «скорпионов» пробивающих дротиками деревянную стену. Оставалось молиться, что этот сюрприз сработает. Взъерошенный, злой Напайос вильнул хвостом и пропал куда-то. Трибун не стал упрекать сатира в трусости – боец из козла был, как из навоза гладиус.

  К закату все, кто был в состоянии держать оружие, собрались на вилле. Аврелиан у ворот объяснял о грядущей напасти, чтобы жёны и дети, не задерживаясь, двигались дальше. Кое-кто поспешил назад на фермы, надеясь успеть выпустить скот и рабов, остальные включились в оборону имения. Кое-как скованными бронзовыми полосами укрепили ворота, сразу за ними рабы спешно копали большую яму – на случай, если противник ворвётся внутрь. Катапульты надо было отладить и пристрелять. Оставшийся скот – загнать в хлевы и запереть. Запасти как можно больше воды – источника с трудом хватало на то, чтобы напоить всех людей, а у саксов наверняка были зажигательные стрелы.

  После заката в саду разожгли костёр. Аврелиан сам вышел на поединок и зарезал быка во славу Митры, окропил кровью алтарь и острие меча. Вслед за ним все старые легионеры омыли в крови клинки. Сердце зверя сожгли, тушу зажарили целиком и съели до последнего клочка мяса – чтобы жертва была угодна. Нет, не так представлялся трибуну праздник по случаю обретения сына… остаётся надеяться, что саксонский отряд кончится здесь, на вилле, и до пещер не дойдёт. Сказать по чести, шансов у нас немного. А вот Аврелий может остаться жив. Он хороший мальчик, жаль, что ни разу поговорить по душам не успели. До рассвета горел огонь, легионеры сражались друг с другом до первой крови, приносили обеты, чистили оружие и снаряжение. С первым лучом солнца мужчины спели гимн Митре и повалились спать – кто в доме, кто на траве. Если верить шпиону, саксов стоило ждать к закату.

  День, казалось, тянулся вечно. В обед вернулся Напайос –шерсть в репьях, но довольный. Он сумел договориться с местными духами, дав им хорошую цену – одно маленькое ожерелье, из-за которого в своё время было очень много переполоха. И наивные саксы встретили у реки чудесный табун – три десятка бесхозных лошадок редкостной красоты, белогривых и кротких. Пока их переловили, пока оседлали… пока собрали из реки трупы сумасбродов оседлавших эквисок, пока строили мост через реку. В общем чуть задержались бедняги.

  Ввечеру на стенах зажглись огни. Аврелиан лично стоял у ворот, ожидая атаки. Чуткий слух трибуна уловил дальний шум шагов, звонкий ритм марша. Всё-таки ночью. Он скомандовал: катапульты наизготовку… но по счастью не успел выстрелить. Ветер донёс маршевую песню, три десятка охрипших глоток:

  Пусть я погиб за Ахероном

 И кровь моя досталась псам,

 Орёл шестого легиона, орёл шестого легиона

 Всё так же рвётся к небесам!!!

  Три десятка стариков, вроде тихо доживавших свой век. Значок легиона – кто его сохранил, как?! И сияющий, словно денарий, сын во главе отряда.

  - Я буду сражаться рядом с тобой, отец.

  Аврелиан хотел было напомнить мальчишке, что по закону Рима, за неповиновение отцу полагается смерть, но не стал. Отвернулся к стене, подозрительно моргнув, а потом высказал на чистейшей латыни всё, что он думает об отряде, бойцах и их командире.

  Саксы атаковали ночью, за час до рассвета. Надеялись видно, что стража уснёт… и получили восемь горящих ядер, одно за одним. Жаль, темнота помешала прицелиться, трупов почти не осталось, но для первого раза хватило. До рассвета было спокойно. … А потом… какие четыре сотни?! Без малого тысяча человек окружала виллу. У них не было лестниц и стенобитных орудий, но Аврелиан знал – собрать тараны из брёвен пустячное дело. И никакая молитва тут не поможет. Катапульты стреляли, но смолы было мало и ядер мало. Саксы ждали. Возились. Орали мерзости и показывали бесстыжие зады. В один трибун лично засадил дротик, но легче ему не стало. Ближе к вечеру, когда жара стала вязкой, горящие стрелы полетели вовнутрь. Запылали хлевы. Трибун подумал, что правильно велел зарезать весь крупный скот – стадо обезумевших от огня коров разнесло бы всю оборону. Шансов не было. Дым застил глаза. И только Аврелий был весел – первая битва, первое настоящее сражение. Трибун ощущал, сын мечтает о вылазке, о настоящем бое. Погибать – так с музыкой..

  - Эй, трубите! – скомандовал он и шатнулся, получив стрелу в бок… «Вот и всё. Больно. Очень больно»… - В атаку, сукины дети!

  - Стоять! – рявкнул вдруг Напайос, - слышите, вы!!! Всем заткнуть уши! Забить войлоком! Надеть шлемы, шапки, да что хотите! И потом – вперёд!

  - Стоять! Всем заткнуть уши! – молодым звонким голосом подхватил команду Аврелий Младший, - и откройте ворота!

  Когда первый отряд саксов провалился в огромную яму с острыми кольями на дне, Напайос затрубил в раковину. Он получил её от отца, старого пьяницы Силена, а тот – от своего отца. Умер великий Пан… а паника никуда не делась и крики умирающих воинов только подхлестнули испуг. Центурия Аврелия прошлась кровавым мечом по отступающим – и отшвырнула их прочь. Жаль Напайос слишком лез на рожон – случайный дротик сшиб его со стены, переломив ноги.

  Когда Аврелий вернулся к отцу, тот уже не мог говорить. Низкое солнце обагряло пропитанную кровью тунику – императорский цвет. А Напайос ещё хрипел и махал, подзывая наследника:

  - Слышишь, Медведь, пока солнце ещё не зашло – пусть нас в лодку положат. Поплывём до яблочных островов – может там отлежимся. А нет – лучше могилы, чем море не сыщешь. Только ты до заката успей.

  Старики на руках донесли командира и его друга до побережья. Рыбачья лодка оттолкнулась от берега и уплыла в закат, медленно тая в тёмных волнах. Солнце село. Аврелий Урс Амброзиус умыл лицо солёной морской водой и поклялся, что исполнит приказ отца. Защитит. Стариков. Женщин. Слабых. И отцовский тяжёлый гладиус принесёт Британии мир. Рядом с юношей отражался в воде значок – двухголовый, потемневший от времени римский орёл.