nego
№62 "Поэзия нового времени"

Поэзия нового времени

 Дорогой Флавий!

  Я, наконец, собрался написать тебе. Многое из того, что я хочу рассказать, ты, конечно,

 знаешь и без меня – из официальных отчетов. Но, помимо служебных связей, между нами

 есть и дружеские – поэтому прошу тебя, найди несколько минут, чтобы прочесть мое

 письмо. Кроме изложения событий, оно содержит одну просьбу – но об этом позже.

  Так вот, Флавий. Когда я получил твое известие о том, что знаменитый на всю

 империю поэт и драматург Климент направлен в ссылку сюда, на нашу планету, я испытал

 смешанные чувства. С одной стороны, я, как местный префект, должен был воплощать

 собой имперскую власть, и, соответственно, служить чем-то вроде дамоклова меча над

 головой чересчур резвого на язык стихотворца, символизируя собой неотвратимость

 наказания, «если вдруг чего». С другой же стороны, посуди сам: я считаю Климента (даже

 после того, что произошло) лучшим из всех, кто писал что-либо за последние тридцать

 лет. Тебе известно мое пристрастие к литературе и поэзии в частности. Также, я уверен,

 ты знаешь, что моя супруга, чья юность прошла в театрах Метрополии, в некоторые

 моменты может даже пугать своей любовью к изящным искусствам. Добавим сюда тот

 факт, что история с эпиграммами широко известна всей империи, и ничего похожего на

 дело государственной важности в ней нет, если не считать таковым делом неумение

 некоторых юных дам держать язык за зубами; также учтем, что эпиграммки-то, честно

 говоря, довольно слабые, и с чего вдруг наш император так разозлился – совершенно

 непонятно… В общем, думаю, ты понимаешь, почему я с самого начала отнесся к

 Клименту не как к ссыльному, а как к какому-нибудь лично мне не знакомому, но, по

 слухам, приятному родственнику, внезапно решившему заехать в гости на неделю-

 другую. Кстати, и родственники у нас какие-то общие с ним есть – ну, это дело обычное,

 при дворе все кому-нибудь да родственники. А буквально за день до его прилета я

 получил письмо от одного бывшего сослуживца, который теперь уже далеко обогнал меня

 на служебной лестнице – и даже тебя, Флавий, опережает на пару-тройку ступеней. В

 письме содержалась просьба отнестись к поэту как можно мягче, и такими, знаешь ли,

 полунамеками давалось понять, что в этот-де раз наш мудрый правитель немного

 перегнул палку, но в ближайшее, мол, время, может изменить свое мнение, на что уже

 сейчас указывает многое… Короче, я окончательно понял, что вместо прибытия

 вольнодумца и интеллектуального бандита намечается не лишенный

 приятности визит блистательного гостя, который надолго запомнится в наших краях.

  Климент же, как выяснилось, ничего хорошего от посещения нашей планеты не ждал.

 Я, признаюсь, еле сдержал смех, когда увидел, как он выходит из доставившего его в

 космопорт транспортного бота: на нем переливался всеми цветами радуги (отказала

 система маскировки) десантный костюм третьей степени защиты, а на лице застыло

 выражение, которое можно увидеть только на плакатах, вывешиваемых в вербовочных

 пунктах министерства обороны – скорбная готовность с честью встретить неминуемую

 гибель. В багаже поэта, среди всего прочего, имелась сумка, полностью набитая

 брикетами высокоэнергетической пищи, ракетный карабин времен прошлой войны и

 набор нейростимуляторов. Карабин отобрали таможенники – с большим трудом, так как

 Климент до последнего боролся за этот антикварный предмет, полагая, видимо, что без

 него в наших суровых краях не выжить.

  Впрочем, уже по дороге из космопорта было видно, как поэт успокаивается прямо на

 глазах. Уж не знаю, с чего он решил, что его ждут борьба и лишения – в конце концов,

 информацию о нашей планете довольно просто найти, и должен же он был

 поинтересоваться, куда его ссылают? Времена, когда старатели дежурили по ночам,

 вглядываясь в инфракрасные прицелы, и ежеминутно ожидали нападения какой-нибудь

 неведомой мерзости, давно прошли. Довольно быстро выяснилось, что местная фауна

 дружелюбна и нелюбопытна, воздух не кишит зловредными вирусами, климат мягок – в

 общем, нам попалась довольно приятная планета. Об этом говорят и темпы заселения –

 пяти лет не прошло, как вместо трех биопластовых куполов из стандартного комплекта

 колонизационного корабля вырос небольшой городок с населением около десяти тысяч

 человек. У нас есть даже концертный зал и супермаркет сети «Империум» - кстати, когда

 Климент увидел в окно машины его блестящее здание, он успокоился окончательно и

 даже выключил режим «максимум» на своем костюме.

  Первые два-три месяца его пребывания у нас полностью соответствовали моим

 ожиданиям. Он стал частым гостем в моем доме – и во многих других домах нашей

 небольшой колонии тоже. Походя очаровал добрую половину местных дам, помог

 третьеклассникам поставить спектакль о злом волке и бедном зайце, с симпатией отнесся

 к нашим местным поэтам (кстати, вот как этих двоих занесло на нашу планету –

 совершенно не понимаю. Впрочем, ладно). То есть, как я и предполагал – симпатичный

 молодой человек, душа компании, приятный собеседник. Я совершенно успокоился, и,

 мысленно препоручив его заботам нашего общества, вернулся к своим обычным делам.

  Прошло еще немного времени, и вдруг на меня стали сыпаться разнообразные

 неприятные новости, связанные с нашим стихотворцем. Драка в салуне горнодобывающей

 компании. Пощечина, отвешенная добропорядочному отцу семейства, как результат

 дискуссии о состоянии дел в современной литературе. Попытка осквернения памятника

 первопроходцам, с большим трудом пресеченная нарядом полиции, и последовавшая за

 этим пятидневная отсидка в участке. Неделя затишья – и громкое появление в

 супермаркете «Империум», в безобразно пьяном состоянии и практически без одежды.

 Когда охрана супермаркета выводила его через двери, поэт выкрикивал грозные

 инвективы в адрес общества потребления и призывал отринуть ядовитые плоды

 технологической цивилизации. Общество потребления, представленное посетителями

 супермаркета, веселилось и аплодировало.

  Разумеется, я попытался выяснить у него, что происходит. С сожалением вынужден

 признать, что потерпел неудачу. Каюсь, в этом есть большая доля моей вины – с самого

 начала я вел себя как какой-нибудь недалекий и чрезмерно добродушный дядюшка из

 старинной комедии, пытающийся наставить на путь истинный племянника-шалопая.

 Климент был вежлив и весел, но все мои попытки завести серьезный разговор натыкались

 на непробиваемую стену иронии, несколько даже ядовитой, и, увы, ни к чему не привели.

 Закончилась наша беседа неожиданно: Климент попросил у меня разрешения выехать из

 города и какое-то время пожить в поселке фермеров на юге. Находясь в некотором

 недоумении, разрешение я ему дал – о чем, как ты понимаешь, в дальнейшем

 неоднократно пожалел.

  Все происходящее, несколько поразмыслив, я объяснил себе так. Направляясь к нам,

 поэт – возвышенная, утонченная натура – ожидал, что его ждет нечто вроде тяжелого

 испытания. Литература и кинематограф, рассказывающие о жизни дальних поселений (а

 именно благодаря им, я уверен, и попали в багаж Климента всякие ракетометы и

 нейростимуляторы), рисовали ему картину хотя и пугающую, но все же романтическую.

 Ну как же, как же: мрачные старатели, ежедневно вступающие в поединок со смертью

 ради скрытых в недрах враждебной планеты сокровищ; зубастые ящеры, прогрызающие

 защитные стены из биопласта и поедающие беззащитных жен старателей; силуэты

 туземцев на фоне заката и тяжелая арбалетная стрела в горле убитого товарища. Всего

 этого, как ты понимаешь, Климент здесь не нашел. Тихий, благоустроенный городок с

 концертным залом и супермаркетом, огромный горнорудный комбинат, где сотрудники,

 одетые в чистенькие комбинезоны, нажимают на кнопки, управляя роющимися глубоко

 внизу киберами… Самая громкая новость – жена начальника полиции сбежала с

 чиновником министерства образования и теперь, находясь в Метрополии, судится с ним

 из-за детей и имущества. Нет приложения мятежному духу! А мятежный-то наш дух, в

 ссылку отбывая, и друзьям-соратникам ракетометом хвастал, и влюбленным девушкам,

 наверное, что-нибудь там пламенно завещал, и вот сидит уже третий месяц в какой-то

 пародии на пригород Митрополии, и уже мало кому интересен, а император все гнев на

 милость сменить не спешит. Пусть, пусть едет на эту свою ферму. Правда, если он думает

 там увидеть что-то необычное, то его ждет жестокое разочарование – но, может, эта

 поездка его все же несколько развеет.

  Разумеется, помня о своем служебном долге, я попросил начальника отделения

 полиции, размещенного в фермерском поселке, куда направился Климент, осуществлять

 надлежащий надзор и извещать меня еженедельно. Из его донесений я узнал, что поэт

 прибыл благополучно, поселился в гостинице при салуне и заявил, что желает составить

 сборник местных легенд. Когда все байки, которые только могли выдумать фермеры,

 были записаны, Климент взял в библиотеке поселковой школы суггестокристалл с

 записью языка аборигенов и неделю жил в палатке за поселком, общаясь с туземцами и

 собирая, таким образом, уже их, туземный фольклор. Потом, внезапно потеряв интерес,

 все эти занятия забросил, и практически все время проводил на ферме своего нового

 знакомого, мелкого скотопромышленника, вдового отца трех дочерей, известных на всю

 колонию своей красотой.

  Вздохнув с облегчением, я вновь занялся своей ежедневной работой по управлению

 нашей небольшой колонией. Честно говоря, дел было более чем достаточно, и о Клименте

 я практически не вспоминал. Так что можешь представить себе мое удивление, когда

 одним прекрасным утром я обнаружил под дверями своего кабинета того самого

 начальника поселковой полиции, на которого возложил обязанности по надзору. Господин

 начальник был оборван и изможден до последней степени. Собственно, сил у него

 оставалось ровно настолько, чтобы меня дождаться: немедля после моего появления он

 потерял сознание. Был вызван врач. Наконец, после часа суеты и медицинских процедур,

 полицейский пришел в себя и рассказал совершенно невообразимую историю, в которую

 просто невозможно было поверить. По его словам, Климент, под видом собирания

 местного фольклора, умудрился каким-то образом воспринять и переработать навыки

 туземцев, касающиеся их умения управлять животными. Наши туземцы, как ты знаешь,

 нечто среднее между телепатами и эмпатами, и действительно довольно ловко

 управляются со своим скотом, благодаря этим своим свойствам. И вот, будто бы,

 вооруженный своими новыми знаниями, Климент, посредством декламации составленных

 особым образом стихов собственного сочинения, загипнотизировал практически всех

 жителей поселка и сколотил из них то ли банду, то ли партизанский отряд для борьбы с

 властями. Эта банда не сегодня-завтра перейдет к активным действиям, и только то

 счастливое обстоятельство, что начальник полиции, пребывавший в трансе, вызванном

 виршами Климента, внезапно пришел в себя, и пешком, без питья и еды, героически

 преодолел за трое суток путь в город, позволяет нам как следует подготовиться и дать

 достойный отпор. Тут начальник полиции снова впал в беспамятство, и его увезли в

 больницу.

  Час или около того я провел в совершенной растерянности. Видишь ли, я, скорее, был

 готов поверить в то, что начальник полиции сошел с ума, чем в какие-то шаманские

 фокусы в исполнении нашего поэта. Дело в том, что туземцев в свое время тщательно

 исследовали – и гражданские ученые, и представители военного ведомства, - и в

 результате было определено, что всей их эмпатии только и хватает, что на управление

 местными буйволами (и то благодаря тому, что эти буйволы - такие же эмпаты). Хотя,

 замечу, картина того, как огромное стадо похожих по размерам на слонов животных чуть

 ли не пляшет по команде одного невзрачного аборигена – впечатляет. Но даже если

 предположить, что ученые ошиблись, и туземцы наши гораздо могущественней, чем

 принято считать – Климент в качестве первооткрывателя их талантов показался мне

 совершенно невообразим. Я немного изучил его за то время, что он тут пробыл.

 Приятный, умный человек, хороший (а может даже, и великий) поэт. Но никогда в жизни

 его бы не хватило на самостоятельное исследование вещей, для понимания которых

 требуется, как минимум, университетское образование. И уж тем более не смог бы он на

 основе полученных сведений – какими бы они не были – построить некую пригодную для

 практического использования систему

  Однако же, рассуждения рассуждениями, а следовало что-то предпринять. Первым

 делом я решил связаться с кем-нибудь из поселка – хоть бы с тем же

 скотопромышленником, на ферме которого Климент проводил много времени. Референт

 нашел его номер, я уже занес руку над клавиатурой линка – и тут Климент вызвал меня

 сам. На всем протяжении разговора с ним меня не покидало чувство полной нереальности

 происходящего. Поэта было не узнать. Милый светский юноша, лояльный (несмотря на

 ссылку) к властям – и вдруг такая резкая перемена! И «деспотия, которой суждено

 рухнуть», и «беспощадные эксплуататоры», и «безумцы, возродившие позорное рабство»

 - впрочем, что я тебе рассказываю, запись есть в отчете, и ты ее, разумеется, видел.

 Знаешь ты, и что было дальше – первая попытка нашей полиции навести порядок,

 безумный отпор бывших фермеров, а ныне мятежников, их поход на город, и образцовая

 операция министерства внутренних дел, завершенная в течение двух часов – от начала

 выброски полицейских ботов до упаковки тела Климента в целлофановый мешок для

 позорного захоронения на кладбище государственных преступников.

  На нашей планете до сих пор осталось несколько чинов довольно высокого ранга,

 которые пытаются выяснить некоторые обстоятельства этого дела. Также недавно

 прибыла этнографическая экспедиция, намеренная исследовать туземный быт и обычаи.

 Экспедицию возглавляет профессор Университета Метрополии, но мне достаточно было

 одного взгляда на этого ученого мужа, чтобы понять, что профессорское звание ему,

 скорее всего, вручили в качестве дополнения к полковничьим (как минимум) погонам.

  Я, конечно, не ученый. Но, знаешь, я все же долго тут прожил, и немного узнал нашего

 поэта… И думаю, что ничего интересного для себя профессор-полковник у нас не найдет.

 Жаль, мы не знаем, что за стихи читал Климент своим фермерам - их, увы, всех перебили,

 а начальник полиции с детства страдает плохой памятью и неприязнью к литературе. Но

 вот тебе мои соображения по этому поводу.

  Я уже как-то раз назвал здесь Климента великим поэтом. И хотя многие поспорят со

 мной, произошедшая история, как я считаю, стала возможна только благодаря его таланту.

 Да, конечно, он беседовал с туземцами, но подумай сам – чему там он мог у них научиться

 за неделю-две бесед у костра, со стареньким школьным суггестокристаллом? К тому же,

 наших туземцев общительными не назовешь. Ну, рассказали они ему легенду про бога-

 травинку, спели какую-нибудь пастушью песню о упавшем в реку буйволе… Думаю,

 большую часть времени Климент оставался один. Уж не знаю, о чем он тогда думал, и

 какое место в его размышлениях занимала досада, вызванная нашей тихой жизнью, а

 какое – раздражение по отношению к императору, и было ли ему скучно, и зачем он

 вообще поехал к этим фермерам. Но я думаю, что именно в эту неделю он и сочинил свое

 величайшее произведение. Мы никогда не узнаем, что это было – поэма, сонет, ода – но

 мы знаем, что одними только рифмованными строчками Климент смог подчинить своей

 воле сотню не склонных к абстрактным умствованиям, скептически настроенных людей.

 Всего лишь чередуя звуки и паузы, он смог увлечь их за собой в выдуманный им мираж,

 которого ему тут не хватало, и где были и борьба, и опасность, и пыльная улица

 опустевшего провинциального городка, по которой он шел навстречу смерти,

 придерживая рукой шляпу, положив вторую руку на рукоятку самодельного разрядника.

  Конечно, эти соображения я не рискнул упомянуть в своем отчете. Хотя я во всем

 вышесказанном уверен, понимаю, что звучит это слишком неправдоподобно для нашего,

 далекого от литературы ведомства. Да что там ведомство – даже моя жена, которую я

 всегда считал слишком романтической натурой, полагает, что Климент впал во временное

 помешательство, вызванное чрезмерным употреблением нейростимуляторов.

  Знаешь,сейчас я перечитал все написанное и с сожалением замечаю,

 что не смог в полной мере объяснить свою точку зрения на все произошедшее. История

 взбесившегося от скуки молодого человека – вот что у меня вышло, в лучшем случае. Ну

 да ладно. Думаю, я уже достаточно отнял у тебя времени – впрочем, надеюсь все же, что

 читать тебе было интересно.

  Теперь – просьба, о которой я предупреждал в начале. Помнишь ли, Флавий, год назад

 ты предлагал мне место в Метрополии? Тогда я отказался, и довольно решительно. Но

 теперь прошу тебя разузнать – не осталось ли то место свободным? Или, может, есть

 какая-нибудь еще должность, которую я мог бы занять? После всех этих событий жизнь в

 нашей тихой колонии больше не кажется мне настолько привлекательнее безумного

 муравейника столицы, как я расписывал тебе ранее. Пропал, знаешь ли, покой, который я

 неизменно испытывал, выходя вечером на улицу и направляясь к дому… В общем,

 Флавий, будь другом – узнай, пожалуйста.

 С искренней любовью и уважением

 Твой Н.