Камрад Саранача
№72 "...ТОЛЬКО В ПРОФИЛЬ"

…ТОЛЬКО В ПРОФИЛЬ

  Улочка была кособокой, словно почерк левши. Треугольные бревенчатые дома с бешено цветущими палисадниками, глухие заборы, узкие ворота – как вертикальные раны. Мощёная «торцами» мостовая, щелястый дощатый тротуар справа, заросшая иван-чаем канава слева. Высоко в лазурном небе, невидимый с земли, истошно пел жаворонок.

  Из канавы торчали голые ноги с украшенными татуировкой узкими ступнями. Наколка на левой была определенно женской: улыбающаяся кошка. На правой скалился питбуль в шипастом ошейнике. Над ногами кружились пчелы.

  – Шикарно! И над трупами у вас не мухи! – с радостью первооткрывателя воскликнул Алексеев. – Им там что, мёдом намазано?

  – Мёдом, – согласился Репей. Прошагал к телу, наклонился, обмакнул два пальца в тягучую розоватую жидкость, сочащуюся из пупка. – Хотите попробовать?

  Алексеев, переменившись в лице, отшатнулся.

  – Ну, как знаете, – сказал Репей и облизал пальцы. Мёд слегка горчил. – Недозрелый.

  – С ума сойти!

  – Мы же договорились, – мягко пожурил его проводник. – Ни слова о сумасшествии, галлюцинациях и так далее.

  – Да-да, простите. – Алексеев скорчил покаянную гримасу. – Трудно удержаться, когда такое...

  – А вы постарайтесь, Пётр Семенович. Не все здесь столь же терпеливы, как я.

  Алексеев торопливо закивал. Он вообще был покладистым типом, этот Петр Сёменович Алексеев. Репей мог только догадываться, как такой рохля смог заработать сумму, необходимую для путешествия в Елизиум. Тем более, для найма проводника высокого уровня. Украл? Вряд ли, не той породы собачонка. Скорей, его кто-то спонсировал. Кто-нибудь состоятельный, но не настолько тонко чувствующий, чтобы отличить подлинный _материал_ от фальшивки. Или просто дорожащий собственной шкурой: чужаку сдохнуть в Елизиуме проще, чем облизать измазанные мёдом пальцы.

  Репей воткнул между татуированными ногами вешку, оттянул усик на конце антенны и отпустил. Усик завибрировал, издавая еле слышный звон. Пчел будто ветром сдуло.

  – Маяк, – пояснил он специально для Алексеева. – В Елизиуме, если нужное место не пометить, через некоторое время хрен отыщешь.

  – А что с ним случится? Зарастет кипреем? – Наверное, Алексеев пошутил.

  – Не-а. Просто исчезнет.

  – Свих… гхм, простите. Я хотел сказать – поразительно. Но для чего вам этот труп? Собираетесь захоронить? Разве местные жители не станут этим заниматься?

  – Как раз местные-то жители с удовольствием здесь похозяйничают, – ответил Репей. – Через несколько суток медок дозреет, и желающих заявить на него права образуется целая рота. Полного состава. А теперь всё законно. Вешка моя, то, что под нею – тоже моё.

  – Этот… мёд столь ценен? – Алексеев почти не скрывал брезгливости.

  – Как считать. Трёхлитровая банка тянет на цинк патронов. Да и то по хорошему знакомству. Сколько у вас стоит цинк винтовочных 7,62?

  – Н…не знаю.

  – Ну, тогда и говорить не о чём. – Проводник поправил ремень карабина и зашагал по звонким «торцам».

  Алексеев напоследок взглянул на безостановочно вибрирующий усик антенны и устремился следом.

  ***

  Паша Комиссованный отыскал Репья в «Пивной бочке». Впрочем, отыскал – слишком сильное слово. Где ему и быть, как не там. Семьи нет, постоянной женщины нет, работа – по мере поступления, а это самое поступление – по желанию. По его собственному. А в «Бочке» можно получить все радости невзыскательного гедониста в комплексе. Поесть-попить, попеть-поплясать, подраться-пообниматься. Выспаться, и на новый круг. Красота!

  – Слышь, Виталя, – тряся изувеченной башкой, залопотал Паша. – Дело есть.

  Репей подвинул ему собственный гранёный, наполнил всклянь и тепло улыбнулся.

  – Угостись, обсудим.

  Комиссованный посмотрел на стакан как Ленин на буржуазию. Взглянуть на Репья он не решился. Струхнул выдать чувства. После Цхинвала руки у него вибрируют не слабее, чем голова, а пролить водку – обидеть угощающего. «Во дилемма! – подумал Репей. – Во я сволочь!»

  Паша ненадолго задумался, потом решительно выудил из нагрудного кармана кожаный пенальчик, достал тонкий – словно инсулиновый – металлический шприц и прямо сквозь потную рубаху засадил иголку в грудную мышцу. В шприце был явно не инсулин. Трясти Пашу перестало уже через секунду.

  – А сепсис, значит, по херу? – с уважением спросил Репей.

  – Ща обеззаражу. – Комиссованный точным движением подхватил стакан и, ни пролив не капли, опрокинул в рот. Захрустел луковкой. – Теперь слушай. С Большой Земли скоро прибудет научная экспедиция. Ну, всё как обычно: рабочие с погонами, профессора с сатириазом, студентки с порочными наклонностями…

  – Опять американцы?

  – Не, в этот раз шведы вроде. Кроме рабочих, само собой. Те-то конторские. Будут в перерыве между траханьем и попойками нас изучать. Далеко не полезут, да и кто их далеко-то поведёт, правильно? Так вот, один из «рабочих» желает совершить индивидуальную прогулку. С тобой.

  – Ё’т! – притворно огорчился Репей. – А я-то рассчитывал на порочную студентку. Надеюсь, у него хотя бы нет сатириаза?

  – Об этом история умалчивает.

  – А что история говорит об источнике знаний этого любознательного человека?

  – Каких знаний, об Елизиуме?

  – Обо мне, Паша. Откуда этот шныр в погонах проведал о Виталии Сергееве по прозвищу Репей?

  – Во-первых, он как раз без погон. Лет пять уже. А во-вторых – от меня.

  – Ну ни хрена себе! И ты вот так просто это мне говоришь?

  – Ага. – Комиссованный самостоятельно плеснул в стакан примерно на треть и тут же лихо выпил. – Дело в том, что я его знаю. Пётр Семенович Алексеев, бывший военврач. Собственно, это он меня с того света вытащил.

  Пашу как раз снова начало потряхивать – пока периодами – и Репью подумалось, что Пётр Семенович вытащил его с того света не полностью. Какая-то жилка зацепилась за одёжный крючок в адской передней, и за неё сейчас дёргают проказливые чертенята. В три смены без выходных, с перерывом на укольчик. Выходит, жизнь у рогатых тоже не сахар.

  – Он тебя оттуда вытащил, а ты его туда отправляешь. Браво, бис. Аплодирую стоя.

  Репей отобрал у Паши бутылку – тот примеривался налить себе снова – отхлебнул из горлышка и похлопал по прохладному стеклу ладонью, изображая бурные продолжительные овации.

  – Да ладно!.. Он же пойдёт с тобой.

  – С чего ты взял, милый друг? Финансово я пока вполне состоятелен. Да и вообще у меня другие планы. Жениться думаю. Только невесту пока не нашёл.

  – Вот в походе и найдёшь. Провинциальные девушки самые лучшие, а какая провинция глуше, чем Медведевский уезд?

  – Оп-па! – сказал Репей. – Так вон чего твой военврач надумал.

  – Ну а я о чём! Теперь не откажешь?

  Репей отрицательно помотал головой. После чего примерился и с силой метнул полупустую бутылку через весь зал. Бутылка, причинив ужасающие разрушения, грохнулась на стол, за которым сидела хорошо уже вдатая компания бронзовских скотоводов.

  – Эй, мужички! – гаркнул Виталий. – А правда, что у ваших коз иногда рождаются детишки с человеческими головами? И личики – один-в-один, как у пастухов?

  Скотоводы, страшно ругаясь и мешая друг другу, полезли из-за разоренного стола. Паша Комиссованный торопливо наполнял шприц из плоского синего пузырька.

  Репей потёр руки. Хорошая драка перед походом – насущная необходимость. Любой проводник в Елизиуме подтвердит.

  ***

  Деревня кончилась могучими бревенчатыми воротами. На толстых будто крепостные башни резных столбах сидела парочка миниатюрных сфинксов и, хихикая, перебрасывалась фразами на своём карикатурном языке. Алексеев выпучил глаза, торопливо навёл на зверушек объектив фотоаппарата. Левый сфинкс возмущённо запищал и выпустил в него тонкую как спица чёрную струю, резко пахнущую ванилью. Репей едва успел отдёрнуть ошалевшего Пётра Семёновича в сторону.

  – Аккуратней, турист, – мягко пожурил он. Алексеев закивал.

  Репей бросил на сфинксов испытующий взгляд (те вновь увлеклись беседой, напрочь забыв о людях) и распахнул створки в седую от ковыля лесостепь с кудрявыми синими гребешками далёких деревьев.

  – Красота! – без тени фальши проговорил Алексеев.

  – …Страшная сила, – подхватил проводник. – И если мы не будем с нею считаться, она нас раздавит. Доступно излагаю?

  – Конечно, конечно, Виталий. Обещаю больше не предпринимать ничего без вашего одобрения.

  Репей похлопал Пётра Семёновича по плечу.

  – Вот и замечательно. Идите вперёд.

  – А вы?

  – А мне нужно ещё ворота закрыть.

  Алексеев сделал несколько шагов и обернулся. Репей стоял лицом к столбу, совершая руками какие-то действия на уровне паха. Умолкшие сфинксы, вытянув шеи, напряжённо следили за ним. Створки величественно затворялись. Наконец они сомкнулись, и Репей тут же отступил от столба. Повернулся и, застёгивая на ходу ширинку, пошёл к Пётру Семёновичу. Тот сконфуженно улыбнулся.

  – Традиция, – пояснил Репей, поравнявшись с Алексеевым. – Примерно как у ваших космонавтов.

  – Понимаю, – сказал Алексеев. – А мне… можно?

  – Валяйте, – разрешил Репей. – Только обязательно во время процесса пересчитайте свастики. Там в кружочке вырезаны, увидите. А то возвращаться – примета нехорошая. Надо её чем-то обезвредить.

  ***

  Чем дальше шли, тем мрачнее становился Репей. Что-то ему здорово не нравилось. Несколько раз он останавливался и пристально всматривался в струистое золотое марево, заменяющее в Елизиуме горизонт. Наконец проводник попросил у Алексеева бинокль. Бинокль был суперсовременный, напичканный электроникой. Пётр Семёнович, сам не до конца изучивший все функции, начал, было, объяснять, как им пользоваться, но Репей буркнул «разберусь» – и почти вырвал прибор из рук «туриста».

  – Кто кроме Паши Комиссованного знал, что вы уходите со мной? – спросил он, возвращая бинокль. – Говорили кому-нибудь?

  – Н…нет… Я же понимаю. А что?

  – Показалось, что нас преследуют. Верховые. – Репей вытянул губы трубочкой, подвигал ими в задумчивости. – Впрочем, ерунда. Будь у них такое желание, пеших-то догнали бы в два счёта.

  – Кстати, давно хотел спросить, – оживился Алексеев. – Почему мы не поехали на лошадях? Ведь так значительно быстрее? Или там, куда мы направляемся, конным не проехать?

  – Во-первых, – сказал Репей, – может получиться так, что и не проехать. А во-вторых, сомневаюсь, что вы сумели бы прокатиться на здешних скакунах. Смотрите сами! – Он вернул Алексееву бинокль. – Вон там, возле горки…

  Пётр Семёнович приложился к окулярам. Сначала ничего не было видно кроме роя золотистых не то мошек, не то пузырьков, но затем он сумел подобрать фокус. У подножия шишковатого как непропеченный пирог холма паслось около десятка крупных животных. Больше всего они походили на пятнистых рыже-красных кенгуру с висячими по-кроличьи длинными ушами. Один из «кенгуру» был осёдлан – на нём, подбоченясь, восседал наездник в мохнатой жёлтой бурке и таком же колпаке. На шее у всадника болталась винтовка. Неподалёку курился дымок костра, и стояло что-то вроде шалаша.

  – Кто это? – испуганно спросил Алексеев. Ему показалось, что лицо у верхового было не совсем человеческое.

  – Вот и мне бы хотелось знать кто, – сказал Репей. – С виду – пастухи из местных. Но что-то в стаде больно мало горбунков. Хотя, может, старатели… С месяц назад прошёл слух, что рыбаки на Медведевке самородки находят. Здесь-то золото и в рог никому не упёрлось, но если наладить канал с Большой Землёй, можно малость подзаработать.

  – Они опасны?

  – Всяко может получиться. Но вы не волнуйтесь, Пётр Семёнович. Самый опасный человек здесь – я. И все, кому следует знать, это знают. – Репей сказал это настолько просто и обыденно, что Алексееву сделалось ясно: так оно и есть.

  – Тогда что вас насторожило?

  – Понимаете, ведь охотиться-то смысл есть только за вами. И не здешним, а тамошним. Вашим, Пётр Семёнович, землякам. Им-то по херу моя репутация, всё равно нападут, раз поставлена такая задача. – Он кривовато ухмыльнулся. – Вы хоть помните, за чем прибыли? Как полагаете, многим _там_ может понравиться, если поход увенчается успехом?

  – Никто посторонний не знает настоящей цели моего посещения Елизиума, – твёрдо сказал Алексеев.

  – Хочется верить. Ну да ладно, идёмте. К ночи мы должны добраться до Синего Ключа. Там начинается лес. Ни один чужак нас уже не найдёт.

  ***

  Синий Ключ оказался крошечной криницей, заботливо помещенной в настоящий дом: с рублеными стенами, с окошечком, дверью и под двускатной крышей из бересты. Конёк крыши венчала деревянная птичья голова – с гребнем, бородкой и хищным клювом. Глаза поблёскивали жёлтым; Алексеев навёл бинокль и разглядел солдатские пуговицы с двуглавыми орлами.

  – Здесь заночуем, – сообщил Репей.

  – Внутри?

  – Нет, конечно. Вон, под дубом. Видите, там и кострище есть.

  Проводник быстро установил маленькую линялую палатку, притащил откуда-то ворох сушняка, развёл в круге закопчённых камней огонь и подвесил на рогульке котелок. Уже через час сытый и немного пьяный Алексеев (Репей щедро плеснул в чай спирта) подрёмывал, привалившись спиной к бугристому стволу дуба. Проводник, бубня под нос незнакомую песенку, полную витиеватого до полной безобидности мата, чистил карабин. За границей света, отбрасываемого костром, кто-то шуршал, хрустел ветками, а порой принимался тоненьким голоском передразнивать Репья. Тот не реагировал. Шипящие и «л» у пересмешника получались неважно, поэтому Алексеев представлял его крошечным японцем в чёрном кимоно, расшитом золотыми драконами, с веером, самурайским мечом и почему-то в беленьких кроссовках. Потом пересмешников стало несколько, хор сделался громким, а слова песни – окончательно неразборчивыми… а потом Пётр Семёнович проснулся.

  Правильнее сказать, его разбудили. Безо всякого почтения, пинком в живот.

  Он охнул и повалился ничком. Его подняли. Перед ним стоял профессор Съёберг в окружении давнишних не то пастухов, не то старателей в жёлтых колпаках и бурках. Двое желтоколпачников держали Алексеева под руки, остальные напряжённо вглядывались в ночной лес. Морды у них оказались и впрямь не совсем человеческими: с широкими безгубыми пастями и подвижными носами землероек.

  Возле огня, как живое воплощение тавтологии, сидела на корточках затянутая в облегающий камуфляж аспирантка Агнесса. На красивом веснушчатом лице цвёл жаркий румянец. Она курила, поигрывая маленьким револьвером.

  – Я думаю, долго мы с вами разговаривать не будем, – на чистейшем русском сказал швед. – Вы мне расскажете всё о… о предметах, за которыми направляетесь. А потом пройдёте с нами и определите нужный. Да, ещё неплохо, если б вы прямо сейчас кликнули своего проводника. Он куда-то сбежал. Боюсь, не натворил бы глупостей. Его сейчас ищут, и, разумеется, найдут, но мне бы не хотелось… э-э, жертв.

  – Подите к чёрту, Съёберг, – сказал Пётр Семёнович, нарочно выделив «ёб».

  Швед кивнул, и держащие Алексеева желтоколпачники заломили ему руки. Он заскрежетал зубами от боли. Когда подошедшая Агнесса прижала к его щеке горящую сигарету, он заорал.

  – А теперь? – спросил Съёберг, когда Алексеев умолк. – Передумали? Вы же разумный человек, должны понимать, у кого на руках козыри.

  Алексеев молчал, тяжело дыша.

  – Ну что же вы так долго размышляете? Представьте, что моя очаровательная спутница приложится вам сигаретой не к щеке, а к глазу. Или отстрелит что-нибудь небольшое, но исключительно дорогое для мужчины. Или…

  Послышался острый короткий свист, завершившийся сдвоенным мокрым стуком. Швед резко замолк. Лицо его исказила гримаса недоумения. Он посмотрел под ноги, широко, но беззвучно открыл рот и вдруг начал валиться назад.

  Алексеев скосил глаза вниз. Возле Съёберга стояла на задних лапах зверушка вроде луговой собачки. Полуметрового роста, с птичьим веерообразным хвостом. В передних конечностях она сжимала игрушечную сабельку. На самурайский меч сабелька ничуть не походила, скорей на длинный столовый нож. Лезвие было залито кровью. Обе ноги шведа ровно под коленями были аккуратно перерублены. Зверушка, пришепётывая, пропела фразу из кабацкой песенки Репья и молниеносно шмыгнула прочь.

  Из темноты ударил выстрел. Агнесса, роняя сигарету, схватилась за грудь, и тут же выстрелы посыпались точно горох из худого ведра. Желтоколпачники с визгом заметались. Они налетали друг на друга, падали – и больше не подымались. Те двое, что держали Пётра Семёновича, бросились куда-то за дуб и вымахнули оттуда уже на «кенгуру». Один болтался в седле такой расслабленный и мягкий, что было совершенно ясно – не жив. Второй бешено стегал своего скакуна, но на его плечах уже пританцовывал, словно акробат на канате, зверёк-певец. Веерообразный хвост упруго трепетал, помогая балансировать, страшная сабелька чертила круги, с каждым разом всё ниже и ниже обрубая жёлтый колпак.

  Через минуту всё было кончено. К костру вышел Репей – напружиненный, опасный. Толкнул ногой неподвижную Агнессу, склонился над всё ещё подёргивающимся Съёбергом. Навёл ствол карабина в голову шведа и посоветовал:

  – Отвернитесь, Пётр Семёнович.

  ***

  Удивительно, но они отнюдь не выглядели чужеродными в гнезде из веток, сухой травы и пёстрого пуха. Девять крупных яиц, украшенных эмалью, драгоценностями и золотой финифтью. Серебряные подставки небрежно валялись в траве. Рядом топталась большая бурая птица с кукушинной полосатой грудкой и желтоглазой головой – точь-в-точь как на коньке избы над Синим Ключом. На людей она посматривала со смесью доверчивости и тревоги.

  – Алканост? – спросил Алексеев.

  – Угу. – Репей кивнул. – Да ведь вы и сами знаете.

  – Знаю, – согласился Пётр Семёнович. – Я могу к ним прикоснуться?

  Проводник взялся пальцами за нижнюю губу, собрал лоб морщинами и издал переливчатое курлыканье. Алканост кивнул, тряхнув роскошным гребнем.

  – Можете.

  Алексеев энергично растёр подрагивающие руки и дотронулся до крайнего яйца. Оно было _пустым_. Тогда Пётр Семёнович коснулся малахитового. Тёплая нежность и ощущение небывалой жизненной силы хлынули через пальцы. Алексеев упал на колени и разрыдался.

  – Оно? – зачем-то спросил Репей.

  Алексеев, счастливо смеясь, затряс головой так, что слёзы полетели во все стороны.

  – Надо же! – Проводник наклонился к зверьку-самураю. – Ты верил, что у нас это получится?

  Тот ответил непристойным куплетом и шумно затрещал хвостом-веером.

  – А ты? – Репей взглянул на алканоста. – Хотя ты-то должен был верить.

  – Я знал, – сказал алканост.

  В это время треснула малахитовая скорлупа.

  Птенец был уродлив, как все птенцы хищных птиц. Несоразмерно большие головы бессильно мотались на мокрых тонких шейках, клювы разевались, демонстрируя яично-жёлтое нутро, слепо таращились затянутые белёсой плёнкой глазки, разъезжались слабые лапы, – и только металлическая бляшка на груди яростно горела имперским золотом.

  – Кажется, у этого чуда должна быть корона, – заметил Репей.

  – Будет! – пообещал Пётр Семёнович.

  ***

  Через два дня птенец вовсю жрал мух и червяков, пронзительно орал, если кормёжка задерживалась, и больно лупил клювами по подставленному пальцу. Ножки и шейки у него окрепли, глазки прояснились, на зачатках крыльев начали появляться крошечные пёрышки, а коготки отвердели. Алексеев вился над ним, как орлица над орлёнком, соревнуясь в проявлениях материнского инстинкта с алканостом. Тот так больше и не проронил ни слова, сколько Репей ни пытался его разговорить.

  Проводник скучал. От ловли насекомых он сразу отказался, объявив, что в оговорённые функции это не входит. Он вообще относился к птенцу без приязни и едва ли не настороженно. Когда Алексеев допытывался, почему так, отвечал уклончиво, а после особенно настоятельных расспросов признался, что всегда был в принципиальных неладах с государственной властью, отчего и сбежал однажды в Елизиум.

  – С одной стороны, вроде, в Отечестве живёшь, а с другой – поодаль.

  Пётр Семёнович неодобрительно хмыкнул и, размахивая сачком, побежал охотиться на кузнечиков.

  Ещё через день Алексеев засобирался в дорогу. Он соорудил на дне своего рюкзака пуховую берложку и наловил полный садок всевозможной летающей, прыгающей и ползающей живности.

  – Пора выдвигаться, – сказал он Репью, усадив возмущённо пищащего на два голоса птенца в подготовленное гнёздышко.

  – Родина заждалась? – Проводник посмотрел на бравого «туриста» с иронией.

  – Не нужно так, Виталий, – мягко попросил Алексеев.

  – Хорошо, не буду, – серьёзно сказал Репей и переглянулся с алканостом. – Откроешь окно?

  Алканост захлопал крыльями и пронзительно заклекотал. В нескольких метрах от гнезда закрутился маленький горизонтальный смерч, начал укорачиваться, одновременно расширяясь и как бы выворачиваясь наизнанку. Наконец раздался хлопок, и на месте исчезнувшего смерча появилось багровое, словно печной зев, жерло «окна».

  – С ума сойти! – воскликнул Алексеев, запоздало опомнился и прикрыл рот рукой. – Простите, Виталий.

  – Да ладно. Я и сам когда в первый раз увидел, не сдержался.

  – Слушайте, но если можно вот так, запросто… какого чёрта мы тащились сюда через половину Елизиума? Воевали… Я ногу до крови стёр...

  – А это, дорогой Пётр Семёнович, пусть останется для вас загадкой. Если разгадаете, вернётесь. По рукам?

  – По рукам! Так я могу идти?

  – Вперёд! – сказал Репей. – Да садок не забудьте. Наши-то букашки проверенные, экологически чистые, а у вас там цыплёнка ещё неизвестно чем кормить будут. Заработает расстройство желудка – вся страна передрищется.

  Алексеев натужно хохотнул.

  ***

  Усик антенны колебался медленно, словно преодолевая сопротивление вязкой жидкости. На его конце сидела большая, очень красивая – белая с алым – бабочка. Репей присел рядом с вешкой на корточки. Девушка лежала в коконе собственных русых волос как пасхальное императорское яичко в гнезде алконоста. Репей посмотрел на её ступни. Татуировки исчезли без следа, пяточки были младенчески-розовыми. Мёд в чашечке пупка приобрёл золотистый цвет. Репей опустился на четвереньки и лизнул мёд языком.

  Девушка поёжилась от щекотки и хихикнула.

  – Я жениться собираюсь, – сообщил Репей её светящемуся лицу. – Сказали, что у вас, в Медведевском уезде, лучшие невесты.

  – Ну и как, правда? – спросила девушка, открывая глаза.

  – Похоже на то, – сказал Репей и подал ей руку.

  Высоко в лазурном небе, невидимый с земли, истошно пел жаворонок.