Тим Скоренко
№9 "Бремя хорошего человека"

Бремя хорошего человека.

 Дилижанс появляется на горизонте. Главное событие недели: вести извне. Иногда дилижанс не доезжает: его грабят, пассажиров или убивают, или бросают в прерии. Это примерно одно и то же. Тогда приходится ждать дольше, так как новый дилижанс появляется не менее чем через месяц.

 Поднимается пыль. Я стою у крайнего дома и смотрю на приближающийся экипаж. Жители постепенно скапливаются. Они покидают дома с надеждой, что сегодня что-нибудь изменится. Что в каком-нибудь из писем будут жизнеутверждающие новости. К примеру, к нас строят железную дорогу. Или нас решил посетить шериф. Впрочем, какой шериф. Ему до нас – пятьсот миль.

 * * *

 Джек Бонд объявился в городе семнадцать дней назад. Он приехал с востока на собственной лошади, у него с собой было полфляги воды, два «Кольта» и неотразимая улыбка. В его глазах было то, чего не было в наших: жизнь. Он спешился, зашёл в салун и попросил пива. Пиво Бак варит сам. Хорошее пиво, не думаю, что где-нибудь ещё есть такое.

 Джек Бонд сидел у стойки и провожал глазами Китти, дочку старика Картера. Картеру – за шестьдесят, а девочке – семнадцать. У неё ладная фигурка, грудь под блузкой вздымается так привлекательно, волосы чёрные, ниже пояса.

 То есть были. Была фигурка. Были волосы.

 Бонд прожил в городе три дня. А затем сел на лошадь и уехал. Ночью. И забрал с собой Китти. Она оставила Картеру записку: мол, захотела уехать сама, не желаю прозябать в этой дыре, Джек увозит меня в город. Я буду писать, всё в порядке. Наивная глупышка.

 * * *

 Но вернусь к дилижансу. Он останавливается. Кучер сползает вниз. Это Дженги, молодой парень, решившийся на такую работу из-за неплохих, в общем, денег. Он приезжает всего в четвёртый раз, но его уже любят. Он заботлив, письма раздаёт лично, всегда спрашивает, не надо ли кому что привезти из большого города, и ведь привозит. Но сегодня он мрачен.

 - Привет, Дженги! – говорит Систей.

 Систей – это начальник нашей полиции. То есть единственный представитель закона в городе. Он не именует себя шерифом: шериф в пятистах милях. Систей – вроде местного представителя. Ему около пятидесяти, но он подтянут и силён. Только стреляет плоховато из-за зрения. Он справедлив. Когда у жителей возникают конфликты и ссоры, они идут к Систею, и он всегда находит верное решение.

 - Привет.

 Дженги, подбоченясь, стоит у дилижанса.

 - У меня тут невесёлый груз.

 Толпа обступает его.

 В городе около двухсот жителей, даже больше. Для такой дыры – достаточно. Зато у нас есть море.

 Дженги забирается на крышу дилижанса и аккуратно начинает спускать вниз большой свёрток из тряпья. Это человеческое тело, запеленатое в тряпки и простыни. Систей и Бык принимают груз. Бык – двухметрового роста, туповатый, но очень добрый и отзывчивый. Его все любят. Он всегда помогает с тяжёлыми работами.

 Тело кладут на землю. Систей разворачивает покровы.

 Это Джек Бонд. Его ещё можно узнать, хотя лицо его покрыто пятнами разложения. Старик Картер поднимает голову и смотрит на Дженги. Когда Дженги начинает спускать второе тело, старик Картер падает на колени и плачет.

 * * *

 Берта Хоспейна поначалу никто не замечает. Они разворачивают второй свёрток, смотрят на обезображенное лицо Китти, переговариваются. Кто-то пытается успокоить Картера, гладит его по сутулым плечам. Дженги молча стоит у дилижанса.

 Дверь кареты открывается, и выходит Берт Хоспейн. Я сразу его увидел, потому что не хотел смотреть на трупы. Пока все рассматривают Китти, Берт выходит из дилижанса и идёт по направлению к салуну, прочь от толпы. Собственно, тут большая часть жителей города. Но у Берта другие цели. Я провожаю его взглядом, но тут он оборачивается и обращает на меня внимание. Он подходит ко мне.

 - Привет. Я – Берт Хоспейн.

 - Билл.

 - Очень приятно.

 У него столичный выговор, здесь так не говорят.

 - Сколько жителей в вашем городке? – спрашивает он.

 - Человек двести.

 Отец учил меня читать, писать и считать. Я могу сосчитать до тысячи, умею складывать и умножать. Делить, кстати, тоже. Большая часть городка – неграмотные. Иногда меня зовут на помощь, чтобы рассчитаться за что-нибудь.

 - Двести первый не помешает?

 Это шутка. Она сейчас неуместна, но он, видимо, не понимает ситуации. Это можно ему простить.

 Он одет в серые брюки и сапоги с острыми носами. На нем – пиджак поверх клетчатой рубашки. Такое ощущение, будто он насмотрелся на ковбоев из родео (я видел родео дважды, когда мы ездили в большой город с отцом два года тому назад). Так ярко и вычурно тут не одеваются. Хотя чёрт его знает: может, в центре так принято. Это у нас, в глуши, одеты все непонятно во что, никто ни перед кем не выставляется. Хотя не думайте: мы тоже умеем принарядиться. На праздники всякие, на свадьбы.

 - Не помешает, думаю. Хотя сейчас не время. – киваю на толпу и мертвецов.

 - Это кто-то из жителей?

 Он мгновенно мрачнеет.

 Киваю.

 - Дочь старика?

 Снова киваю.

 - Ну, извини, не знал.

 Пожимаю плечами. В общем, он ничего не сделал. Мне она, конечно, нравилась, как все девчонки нравятся парням в моём возрасте. Но, в целом, мне её смерть безразлична. Все когда-нибудь скопытимся.

 - Тут у кого остановиться можно? – спрашивает он.

 Можно у Бака. Можно у Дылды. Можно у Роджерсов. В общем, много у кого можно.

 - Вон, - показываю, - Роджерсы стоят. У них спросите.

 - Спасибо.

 Он идёт к чете Роджерсов. Они благонравные, лет пятидесяти, спокойные. Они всегда ждут писем от своих детей (все трое уже давно уехали покорять мир), но к дилижансу подходят последними, чтобы не создавать толпу. Они разговаривают.

 На самом деле, это довольно сложно, создавать видимость безразличия. Мне страшно интересно, что это за человек. Что ему понадобилось в нашей дыре. Как он будет тут жить и чем заниматься.

 Старик Картер лежит лицом вниз и бьёт кулаком по земле. Дженги достаёт письма и передачи. Жизнь идёт своим чередом.

 * * *

 Джек Бонд за два дня своего пребывания в городе успел организовать местечковые соревнования по стрельбе. Мишень сколотили из досок и намалевали на них красный круг с белым пятном посередине. То есть сделали две таких мишени, конечно. Одну пули расколошматили бы в минуту.

 Бонд взялся быть судьёй и обещал обучить стрельбе мальчишек. Он очень красиво доставал револьвер, крутил его на пальце, а потом стрелял от бедра, не целясь, и всегда попадал в белое пятно, пусть и не в самый его центр. Он сказал, что принимать участие в соревнованиях не будет, поскольку так нечестно.

 Соревноваться пришли все, у кого было хоть какое-то оружие. Старик Картер принёс огромное ружьё, переделанное из охотничьего в боевое. Его засмеяли. У этой штуковины не было даже прицела, а два ствола были такого калибра, что пулями из ружья можно было положить слона. Картер целился быстро. Он вскидывал ружьё (и откуда только силы у старика?) и нажимал на спуск.

 Картер не промахнулся ни разу. Его удивительная ручная мортира в умелых руках оказалась точнее новенького «Кольта» Дылды (ему как раз привезли из большого города) и проверенного годами «Смита & Вессона» Систея.

 Джек Бонд вручал Картеру приз (ящик пива от Бака и отличный нож от самого Бонда) с видимым уважением. Китти смотрела на отца и на Бонда с восторгом. Она уже знала, что завтра уезжает со своим героем. Но она мысленно клялась писать отцу, я уверен. Вряд ли она бросила бы его навсегда и никогда бы не вспоминала.

 * * *

 Каждый день я вижу Берта Хоспейна. Он хорошо вписался в городок. В какой-то мере он своим появлением облегчил старику Картеру утрату Китти. Каждый день они играют в карты на крыльце дома Роджерсов. Билл Роджерс иногда присоединяется к ним, но всё большую часть времени проводит на огороде.

 В какой-то момент я иду мимо забора вдовы Бранк и вижу Берта, развешивающего бельё. Я останавливаюсь и смотрю на него.

 - Привет! – он широко улыбается.

 - Привет. Это не мужская работа.

 Берт качает головой.

 - Нет работы, которая была бы «женской» или «мужской». Запомни это. Если мужчина может помочь женщине развесить бельё или вымыть посуду, он не перестаёт быть мужчиной. Зато он становится галантным и вежливым мужчиной.

 - Да вдове Бранк ваша галантность уже ни к чему.

 Ей, кажется, девяносто лет. Её дочь умерла, но внуки поддерживают её.

 - Но помощь-то ей нужна. Она сама постирать любит, а вот повесить уже не может, потому что позвоночник старый. Мне-то помочь нетрудно.

 Это эпизод, очень хорошо характеризующий Берта Хоспейна. Я постоянно замечаю его, помогающим тому или иному человеку. Вот он вырезает деревянную лодку для сына Джета Филлза. У Филлза нет трёх пальцев на правой руке и он не может сделать сыну хорошую лодку. Вот Берт перекрывает крышу у Маргарет Бэнкс, и Маргарет, сорокалетняя старая дева, провожает его томными взглядами. Вот Берт первым встречает дилижанс Дженги и помогает выгружать посылки и письма. Вот он ведёт лошадей в стойло, чистит их, кормит.

 Через некоторое время Берт становится неотъемлемой частью городка. Это чувствуется. Будто Берт – это какой-то очень нужный и полезный инструмент, и совершенно непонятно, как мы раньше жили без него. Даже мой отец, человек принципиальный и живущий крайне обособленно, один раз позвал Берта на помощь, когда нужно было выкорчевать огромный пень на окраине нашего участка. Да, я забыл сказать: у отца ферма в двадцати минутах ходьбы от города. Он очень много работает, но меня привлекает крайне редко. Он не хочет, чтобы я прожил жизнь на ферме; у него есть мечта отправить меня учиться в большой город.

 * * *

 Джека Бонда убили выстрелом в спину. Может, он и кичился своим умением стрелять, преувеличивал его, но всё же стрелять он умел неплохо. Не думаю, что кто-то смог бы победить его в честном поединке, хотя в своей жизни я видел всего двоих ганфайтеров. Я точно помню эту сцену. На рынке в большом городе. Отец прикрыл меня собой, чтобы в меня не попала шальная пуля. Ганфайтеры стояли на расстоянии примерно в 50 футах друг от друга. У каждого было по два револьвера, тяжёлых, длинноствольных «Дакоты», блестящих на Солнце. Он смотрели один на другого, не отрывая глаз. Толпа ждала развязки. Конечно, за их спинами не было никого: ганфайтеры довольно часто промахиваются, ведь игра идёт не на точность, а на скорость.

 Первым выхватил револьвер латинос в драных кожаных штанах. Его пистолеты стоили больше всей его одежды, я думаю. Но он промахнулся. Второй доставал оружие, не торопясь, вальяжно, будто издеваясь. Латинос сделал уже четыре выстрела, когда первый и последний выстрел белого ударил его в живот. Он лежал на земле и стонал, а белый подошёл (никто не решался сделать это раньше него) и забрал пистолеты соперника. И растворился в толпе.

 Джек Бонд был именно из такой породы. Он доставал револьвер чётко, легко, но как-то театрально, не торопясь, не дёргаясь. Он был ганфайтером до мозга костей, мне кажется. Поэтому его нельзя было убить спереди. Поэтому дыра на уровне сердца в его кожаном жилете располагалась на спине.

 А вот про Китти Картер доктор Джонсон ничего не сказал. Первым он осматривал Бонда и вынес вердикт через десять минут. Чистое попадание, «Кольт» 38-го калибра, насмерть. Чтобы рассказать про Китти, он позвал к себе троих: старика Картера, Систея и Бака. Бак всегда был очень надёжным и логичным человеком, поэтому Систей часто привлекал его к решению мировых проблем.

 Но был и четвёртый слушатель: я.

 - Я не знаю, как это описать, - сказал Джонсон.

 - Как есть, - прохрипел Картер.

 И Джонсон рассказал всё как есть.

 Китти Картер изнасиловали перед смертью. Она сопротивлялась, у неё были синяки на запястьях и на ногах, шишка на лбу. После изнасилования убийца задушил девушку. Но не это потрясло доктора. Изнасилования были вполне распространённым делом в солдатской среде, где раньше работал Джонсон (до переезда в нашу глухомань он был военным медиком). Затем девушке надрезали вены и аккуратно сцедили кровь. Не всю: часть успела свернуться.

 «Возможно, я ошибаюсь», - тихо сказал доктор. – «Возможно, душили её уже после того, как сцедили кровь. У меня нет инструментов и знаний, чтобы это определить».

 Старик Картер поднялся с места и спросил: «Это Бонд?»

 «Нет», - ответил доктор. – «Точно не Бонд. Она умерла на несколько суток позже него».

 Вот так всё и было. Мне не было страшно. В отличие от них я верю, что вампиры существуют. И мне кажется, что они были в этом замешаны.

 * * *

 Я сижу на берегу озера. Мы называем его морем, потому что до настоящего моря нам никогда не добраться. То есть я, может, и доберусь, а вот большинство жителей городка – нет. Озеро довольно большое. Питьевую воду мы берём, конечно, из колодцев, но для стирки, например, проще пройтись полчаса до озера. Оазис вокруг – небольшой, пара деревьев, и всё. Остальное – такая же выжженная прерия.

 Я слышу шаги позади. Это Берт Хоспейн. Он, как всегда, улыбчив, в хорошем настроении. Он подходит, молча садится рядом. Протягивает мне тканевый мешочек. Это крекеры мадам Миллер. Она сама когда-то попросила называть её не «миссис», а «мадам». Мы не возражали. Мне кажется, это ей идёт. Только настоящая мадам может так жестоко держать своего муженька под каблуком.

 Я зачёрпываю крекеров.

 - О чём думаешь?

 - Ни о чём.

 Это разговор взрослого с подростком: он не может быть естественным. Я не могу сказать, что меня тяготит общество Берта, но всё же одному мне было лучше.

 - Какие добрые дела сегодня сделали, мистер Хоспейн? - спрашиваю я, потому что мне неловко сидеть в тишине.

 Он усмехается.

 - Стойку с Баком подремонтировали. Баннерсу револьвер починил, там курок заедал…

 Я не даю ему договорить.

 - Вы умеете чинить оружие?

 - Я много чего умею. Работал как-то на оружейном заводе.

 - А почему у вас нет пистолета?

 - Мне не нужен пистолет. У меня нет врагов.

 Мне кажется, что в его голосе проскальзывает печаль. Ему грустно от того, что у него нет врагов. Это как в старом анекдоте. Едут два всадника, вдруг мимо них что-то проносится с огромной скоростью. «Это кто?» - спрашивает один. «Это Неуловимый Джо», - отвечает второй. «А что, его никто не может поймать?» «Да нет, просто никто его не ловит». Так и тут. Берта никто не ловит. Неуловимый Берт.

 - А стрелять вы умеете?

 - Немного.

 - А вы можете меня научить? Отец отказывается. Он говорит, что я с пистолетом – это конец всему городу.

  Берт смеётся.

 - Может, в какой-то мере он прав. Ну… - он демонстративно думает. – Наверное, я мог бы тебе помочь. Я одолжу револьвер у Баннерса, мы потренируемся немного.

 Я знал, что он не откажет. Он и в самом деле никому ни в чём не отказывает, это странный человек.

 * * *

 Джека Бонда похоронили на городском кладбище, будто он прожил тут всю жизнь. Старик Картер проникся к мёртвому ганфайтеру каким-то отцовским чувством, потому что тот разделил судьбу его дочери. Тем не менее, цветов на могилу Джека никто не принёс, зато их принесли вдоволь на могилу Китти. Даже мой отец, человек строгий и занятой, бросил небольшой букетик, хотя я думал, что он вовсе не придёт на похороны.

 Берт тогда был совсем новым человеком в городе, но я заметил, что он долго стоял у могилы Китти – даже когда все разошлись. Но самым странным было не это.

 Я люблю засунуть нос не в своё дело, это факт. Таким образом я и подслушал монолог доктора на вскрытии Китти. Я просто спрятался наверху и приложил ухо к щели в между досками.

  Я заметил, что Берт иногда ходит на кладбище – по вечерам, в темноте, когда все уже сидят по домам или отдыхают в салуне. Он ходил на кладбище без фонаря, будто прекрасно видел ночью. И в один такой вечер я пошёл за ним.

 В целом, по кладбищу несложно пробираться, особенно при яркой луне. Трава и чёткие силуэты крестов, за которые можно ухватиться, если начнёшь падать. Я шёл тихо и осторожно: фигура Берта маячила впереди. Он остановился. Я догадался, что это могила Китти. Я подобрался ближе и через некоторое время услышал плач. Берт сидел, обняв деревянный крест на могиле погибшей девушки, и рыдал. Послушав его рёв ещё несколько минут, я отправился домой.

 * * *

 «Быстрее!» - кричит во дворе Боб, парень с соседней фермы.

 Я вылетаю из дома и бегу за ним. У него нет ни времени, ни желания объяснять, куда и зачем мы бежим. Я едва поспеваю за ним. До города идти около пятнадцати минут, а бежать – вдвое меньше, зато тяжело. Впрочем, я выносливый.

 Когда мы вбегаем в город, я сразу вижу: что-то не так.

 Из переулка между домом Хиллари Спейн и конюшней (это общая конюшня для путников, которых тут почти не бывает, она выходит на главную улицу) столпотворение. Мы, мальчишки, легко пробираемся через толпу.

 Первое, что я вижу, это широкая спина Систея. Он сидит на корточках и рассматривает то, что лежит на земле. Это тело. Белое, точно из него слили всю кровь. Я узнаю лицо: это жена молочника, миссис Хайнс. Ей было около тридцати пяти, она уже начинала заметно полнеть. Но теперь её тело выглядит худым, опавшим. Напротив меня – доктор Джонсон. Он едва заметно кивает шерифу, и тот накрывает тело покрывалом.

 «Это он», - слышен хриплый мужской голос. Это старик Картер. Шериф свирепо смотрит на Картера, и тот всё понимает.

 Все эти детали подмечаю только я, потому что я, что называется, в курсе дела. Шериф прав. Не стоит людям знать о том, что среди них бродит вампир.

 Неожиданная догадка проскальзывает в моём мозгу. Детали постепенно складываются в одно целое. Берт Хоспейн, появившийся одновременно с трупом девушки. Он же, рыдающий на её могиле. Многого не хватает для полноты картины. Но, конечно, я не могу рассказать об этом даже Систею. Он попросту мне не поверит.

 * * *

 Когда мне было восемь лет, отец дал мне почитать книжку о вампирах. Это был рисованные истории в мягком переплёте. Точно такие же я уже читал – про Джесси Джеймса. В том время, как мои сверстники были в восторге от героических приключений и ограблений, совершённых легендарным бандитом, я листал книжку про вампиров и думал, каково это – никогда больше не увидеть рассвет, зато обрести вечную жизнь. Конечно, в том восторженном возрасте рассвет был гораздо более притягательным, чем любая вечность. Сама жизнь казалась вечность.

 Теперь, пять лет спустя, я несколько изменился. Я видел смерть своими глазами и стал понимать, что это – навсегда. Если человек уедет в большой город, или даже в другой штат, или в другую страну, он может ещё вернуться. Вы можете встретиться с ним в каком-нибудь другом месте, например. Но если человек умирает, его не будет больше никогда. Совсем никогда. Мне нравилось смаковать это понятие. Я вертел его на языке, как леденец, и мне становилось действительно страшно, что я тоже когда-нибудь умру. Именно ради этого чувства дрожи во всём теле и чего-то тяжёлого на душе я и думал о смерти. Впрочем, эта забава тоже прошла со временем.

 Теория о том, что Берт Хоспейн – вампир, не годилась по многим причинам. Во-первых, он совершенно нормально относился к солнечному свету. Во-вторых, в салуне у Бака он ел запеканку с чесночным соусом, и ему не было плохо или больно. У него на пальце было небольшое колечко, по виду серебряное (хотя проверить это не представлялось возможности).

 С другой стороны, всё было слишком подозрительно.

 И тогда я решился на шаг, на который никогда бы не решился взрослый.

 * * *

 Берт Хоспейн дома: его силуэт только что промелькнул в окне.

 - Я к мистеру Хоспейну, - говорю я, и миссис Роджерс пропускает меня вовнутрь.

 Я поднимаюсь на второй этаж и стучу в дверь.

 С собой у меня – только моя собственная решимость и ничего более.

 Берт открывает дверь. Он бледен. У него под глазами – круги.

 - Мистер Хоспейн, мне нужно с вами поговорить.

  Мне кажется, что он прекрасно всё понимает. Но я не боюсь его. Потому что я уверен, что он не принесёт мне вреда.

 Я прохожу и сажусь на кушетку. Он стоит у окна спиной ко мне.

 - Вы вампир, мистер Хоспейн?

 Он молчит, глядя в окно. По сути, всё уже понятно, осталось только выбрать правильную развязку.

 Он оборачивается, и на его щеках я вижу потёки от слёз. Он садится на стул тяжело, падает, точно мешок с мукой.

 - Не бойся меня, - говорит он. – Я не причиню тебя зла. Я вообще никому не причиню зла. Я не хочу. Просто иногда он просыпается во мне. Раз в полгода примерно. Иногда – чуть чаще. В большом городе он проснулся в неудачный момент. Мне пришлось уехать. Я думал, что смогу его задушить. Но не получается.

 Он говорит это монотонно, точно заученный текст.

 - Кто?

 - Я не знаю. Тот, кто заставляет меня делать это. Но он знает: я не могу жить без этого. Без крови я умру.

 Я встаю.

 - Уезжайте из города, мистер Хоспейн. Я никому не скажу. Вы хороший человек. Нам очень нужны такие люди. Но вам лучше уехать.

 Он кивает.

 * * *

 Миссис Хайнс хоронили на закате. Хоспейн дольше всех стоял у её могилы. Это было ещё до нашего разговора.

 Я уже тогда планировал этот диалог. Почему-то мне казалось, что я ничем не рискую. Когда дети ловят всяких злых и сказочных существ на тёмных чердаках и в заброшенных карьерах, они мечтают в первую очередь о сражении. Они мечтают уничтожить зло и принести его отрезанную голову на блюде в город, чтобы все знали об их героическом поступке.

 Я ни в коем случае не хотел причинять зла Берту. Я как-то сразу понял, что он и тот, кто живёт в нём, - это два разных существа. И Берт сражается с ним, и старается заплатить людям вокруг него за причинённое зло. Я думал тогда, что Берт уедет из города, а я через много лет буду рассказывать внукам, что был знаком с настоящим вампиром, и он был добрым.

 Но всё вышло иначе.

 * * *

 - Поймали! – орут на улице.

 Мы с Бобом выскакиваем из дома как ошпаренные (мы рассматривали новую книгу, которую тётушка Боба, жившая в большом городе, прислала с очередным дилижансом). Боб, конечно же, хочет посмотреть на преступника. Посмотреть, как того будут вешать, например, хотя, кого поймали – пока непонятно. Я же – боюсь за Берта Хоспейна. Он должен был уехать вчера, но задержался, чтобы отремонтировать забор миссис Харгривз.

 По улице идёт толпа. Они ведут человека: он избит и грязен, и я узнаю в нём Дылду. Дылда живёт в городе около двух лет, поэтому до сих пор считается человеком новым, пришлым. У него есть револьвер. Я не знаю его настоящего имени. Кличку «Дылда» ему дал старик Картер в первый же день после появления того в городе, и это словцо приклеилось насмерть.

 Ноги Дылды волокутся по земле: он гораздо выше несущих его людей.

 Я хватаю за рукав Джонни Монка, своего сверстника, который идёт вместе с толпой.

 - Что тут?

 - Убийцу поймали. Который молочницу убил. И Китти.

 - А как догадались? – спрашиваю я.

 - У него револьвер точно такой, из которого Бонда пристрелили. И вещицы Китти дома нашлись.

 Дылда был влюблён в Китти. Этого почти никто не знает, но я уже говорил, что люблю засунуть нос не в своё дело. Я видел, как он тайком приносил ей подарки и оказывал мелкие знаки внимания. Она принимала это как должное, но близко не подпускала.

 Это свидетельство против Дылды, на самом деле. Они скажут, что он убил её из ревности. Дылда частенько уезжает из города на охоту, вряд ли у него есть алиби на то время.

 Я бегу с толпой.

 У нас в городе есть несколько деревьев. Самое большое – на отшибе, минутах в десяти ходьбы от границы города. Я понимаю, что Дылду волокут туда.

 Впереди широкими шагами идёт Систей. Он возглавляет закон в городе, значит, он должен принять решения о казни убийцы. Собственно, оно уже принято.

 Я оглядываюсь: Берта Хоспейна не видно. Может, он уже уехал?

 Я не подумал о таком раскладе. Берт уезжает, а Систей находит ложного виновника. И погибает невинный человек. Но я не могу крикнуть, что я всё знаю. Потому что мне никто не поверит.

 Дылду бросают под деревом. Он силится встать, но он избит, и это непросто. Его руки связаны за спиной. Кто-то подводит лошадь.

 Суд очень скор. Пока Дылду сажают на лошадь, пока надевают ему на шею петлю, а другой конец верёвки укрепляют на дереве, Систей оглашает приговор. Ветер дует в другую сторону, свистит, я не слышу половины слов.

 - За убийство… Кэтрин Картер… супруга достопочтенного… Уиллис… - и ещё какие-то слова.

 Уиллис – это, наверное, фамилия Дылды. Это ирония судьбы: узнать фамилию человека за несколько секунд до его смерти.

 Верёвка натягивается, с секунды на секунду лошадь пришпорят.

 * * *

 Я думаю, что Берт Хоспейн хотел уйти картинно. Он не мог себе позволить просто исчезнуть. Подсознательно он хотел, чтобы всё произошло так, как произошло.

 Когда верёвка натягивается, раздаётся выстрел. Все оборачиваются, и я тоже. Конец верёвки болтается в воздухе. Дылда падает лицом вперёд.

 Берт Хоспейн сидит на лошади, и в руке у него – револьвер. Это «Кольт» 32-го калибра. По бокам седла – сумки, на голове – широкополая шляпа. Лошадь – одна из лошадей Роджерсов. Вряд ли он украл её. Скорее всего, они разрешили ему забрать животное за всё хорошее, что он делал для них и для города.

 - Дылда никого не убивал, - говорит Берт Хоспейн.

 Толпа начинает роптать, к Берту проталкивается Систей.

 - А кто убил? – кричит он. – Кто?

 Я смотрю на Хоспейна во все глаза. В какой-то момент я встречаюсь с ним взглядом.

 - Я убил, - говорит Хоспейн и трогается с места.

 * * *

 Это красивая картина.

 Он едет через толпу, молча, высокий, статный, в широкополой шляпе, с револьверами на поясе. Он едет медленно, и толпа расступается перед ним, перед этим хорошим человеком, никогда ни в чём не отказывавшем, принесшим в город свет и доброту. Он едет через толпу, и все молчат, и просто провожают его взглядами.

 Так он и едет, и удаляется, и спина его становится меньше и меньше.

 Так он и едет вплоть до тех пор, пока старик Картер не вскидывает своё старое ружьё и не всаживает ему в спину заряд свинца.