paragreen
№103 "Голем Чикалды"

Голем Чикалды

— Sic, бля! - Очкар вскочил с корточек и хлопнул себя по ляжкам.

У него нюх. У нас у всех - нюх, но у Очкара нюх - лучший. Маленький мужичок в кожаной куртке, с толстыми окулярами на носу. Он почти слеп, но големов за версту чует. Если не за пять.

— Сик, бля! Сик, бля! Сик, бля! - Очкар стоит в распахнутых воротах и тычет коротким пальцем в туманный северный горизонт. Где-то слева должна быть заря. Мы семь месяцев не видели зари. И не увидим. Наверное. В этом слове - наша надежда. Мы её бережём.

Карты стряхнули с клеёнки как мусор. Чей-то прикуп оказался пиковым марьяжем, но некоторые вопросы могут решить только кости. Очкар бросает их, не глядя. Ему можно верить. Мы верим только ему.

Три шестёрки, две пятёрки, двойка и моя, зелёная кость, четвёркой вверх, к бетонным балкам потолка.

— Не, мужики... Очкар плохо бросил. Брось снова, Очкар! - счастливчик пятится вглубь гаража, наступая на вёдра.

Молодой совсем. Третий маршрут, кажется. И как он с такими нервами первые два прошёл? А может и пристягнуло. Такое бывает. Нас всех пристёгивает время от времени. Садишься на пол и воешь, и слёзы - ручьём. Пока не кончатся. Или ржёшь как китайский клоун. Тоже бывает.

Как бы там ни было, на маршрут он теперь не выйдёт. Забьётся в угол, неделю будет прятать глаза. Потом или сбежит, или станет в каждую ходку проситься. Я знаю, как это бывает. Помню.

Я вывожу свою красавицу из гаража. Очкар против, но есть правила - моя кость в этот раз младшая.

— Ты только смерти красивой не ищи опять, Илюша. Я пригляжу за тобой. Не вздумай мне!

Он держится за мой локоть как за поручень. Мы выходим на пятак, где вторые сутки лагерем толпятся пассажиры. Опять спецназ из Москвы пригнали. Пара учёных индюков. Трое местных. Эти будут в порядке. Одного я знаю - возил.

— Оружие пусть оставят. С оружием не повезу, - я кивнул на армейские ящики. - Этот хлам тоже.

— Я говорил им, - шепчет Очкар мне на ухо. - Не хотят. Ни в какую не хотят.

Чего он их боится? Болтали - Очкар из мелких чинуш был. Привычка, что ли...

Я подхожу к солдатику, показываю на вечную как мир РГД-5. Он нехотя, с оглядкой на командира, отдаёт её мне. Кольцо можно не драть. Я бросаю гранату вверх, она летит по расширяющейся спирали, и где-то там, в вышине, случается красочный фейерверк - граната разлетается стаей разноцветных голубей. Они кружат над нами, спецназ отряхивает с комуфляжа помёт. Он пахнет карамелью.

— У нас здесь другие игрушки. Оружие оставьте в гараже. Очкар присмотрит.

Моё небольшое представление производит впечатление. Двое бойцов решаются повторить фокус. У них получается. У каждого по-своему. На нас падают розовые полевые мыши и пух одуванчиков. Могло быть и хуже. Город нынче принимает ласково - пощады не жди.

— Отставить! - опомнился майор. - Оружие на склад. Пойдём без него.

Ему подчиняются. Его слушаются. Пока.

Они не знают главного. Вся их выучка, весь боевой опыт остались там, где восходят зори. Здесь они не стоят выеденного яйца. Здесь каждый за себя, и каждый против себя самого. Когда это понимаешь, жизнь обретает хоть какой-то смысл, какую-то логику, но легче не становится.

— Приборы тоже оставьте.

Научный сотрудник расстроен.

— Позвольте...

— Не позволю. Мы тут тоже не церковно-приходскую заканчивали.

Сажусь за руль, закрываю дверь.

— Товарищи пассажиры, наша экскурсия по маршруту Оловозавод - ДК имени Чкалова начинается. Пристегните всё, что пристёгивается. Помолитесь Деве Марии. Поехали.

Стартуем со второй передачи. Раз-два-три - пятая. Улицы пусты. Промзона. Тишь, да гладь. Апрельское утро. Интересно, а деревья в этом году распустятся? Я бы этого хотел.

Двадцать второго сентября десятого года. Равноденствие. Тогда всё началось. Пятнадцать тридцать семь, если верить дому под часами. Светопредставление и затмение сразу. На небо города села пелерина. Мы словно оказались на дне бассейна. Пропало солнце, не взошла луна, попрятались звёзды. Остались только блескучие волны над головой.

Сперва все думали, что на город опустилась сказка. Но ко встрече с её персонажами никто готов не был.

В бардачке захрустело. Я откинул крышку. Вылез Момо. В прекрасном настроении. Не знаю, что он такое, но мы - приятели. Возможно, он был котёнком, щенком или крысой. Мне хочется думать, что раньше он не имеел отношения к тварям, хотя теперь конечно - тварь. Лучшая из тех, что я встречал.

В салоне заохала пассажирская Москва. Ничего. Подумаешь - чудик зубатый. Он хороший. И шёрстка мягкая. Момо потянул щупальца к кормушке.

— Илья, как у тебя? - голос у Очкара взволнованный. Даже в трубке. Чувствует что-то.

— Катимся пока.

— Голем быстрый. На Горской растёт - может реку проскочите.

— Понял.

— Ты не дури там, слышишь?

Это мы посмотрим.

Перед трамплином разгоняемся. Не знаю, что было в голове у того, кто эту развязку делал. Но нам это на руку. Шесть секунд полёта. Сейчас всё и начнётся.

Семь месяцев назад вместе с пелериной город накрыл кумар. Один на всех, но некоторые ещё держатся. Нас мало. И тельняшек не выдали.

Мы падаем на полотно дороги, шины вязнут в клейкой манне. Дальше будет тяжело, но есть скорость, а значит и момент неплохой. Навстречу идёт карнавал. Кого тут только нет: исторические личности, палеонтологические раритеты, мифические существа, просто фигуры из мрамора. Людей нет. Нормальных людей - нет. Момо начинает приплясывать и получает подзатыльник. Обижается.

Мы едем прямо по карнавалу, по головам. Мне их не жалко. Я в этом дурдоме семь месяцев и видел, например, как Дюймовочка кишки выпускает, о ТиРексе вообще умолчу. В нашем путешествии главное - уподобиться. Станем как они - выживем.

Хуже всего в жилых кварталах. В каждом окне - лицо, два, три... Бледные, измождённые, с тёмными от бестолкового бдения впадинами глаз. Они сутками смотрят эти бессмысленные шоу. Падают, встают и снова смотрят. Утром и вечером пелерина сочится сладкой манной. Её едят и люди, и твари. И уже не всегда понятно, кто кто. Где-то среди них - Аля. Мы потерялись в том сентябре.

Прямо посреди двора растёт голем. Не знаю, почему мы так их называем. Меньше всего они похожи на людей. Это гора мусора и мерзости, которая встаёт из земли чиреем. Но мы любим их. Их есть за что любить. Хороший голем может на час-другой разбудить квартал. К его жителям вернётся рассудок, пространство и время перестнут чудить. Твари уйдут. Уйдут, чтобы потом вернуться.

— Илья! Живо на мост! - кричит в трубку Очкар, но у меня другие планы.

Горский. У неё здесь была подруга. Всё может быть. Я набираю номер и слушаю гудки. Я виноват перед ней. Она это помнит и чувствует даже через чёртову пелену болезненного бреда. Иногда в трубке гудки прекращаются. Тогда я слушаю её дыхание, иногда она даже говорит что-то. Загадки. Я пытаюсь их разгадать и сам ухожу в забытьё. Этой муке нет конца.

Её здесь нет. Гудки не прекращаются, не смолкают. Из домов выходят растерянные люди. Ходят кругами, трогают землю и кусты, озираются. Но вот в арке мелькнул фиолетовый хвост. Нам пора. Слабенький был голем. Жаль.

А бывали и сильные. Мы им дали имена: Тишинский Голем, Голем Нахаловки, Голем Большевичка. Эти взрывались солнечным светом и возвращали к жизни целые районы на день-другой. Жаль, Али там не было.

— Илья! - орёт Очкар.

— Едем, не ссы!

Он хотел, чтобы мы через реку леко. Но тут мощи-то было на полтора двора всего. Только время потеряли.

Придётся по-старинке. Мы выкатываемся на обрыв. На мосты - нельзя. По мостам можно ехать сутками, но реку всё равно не пересечь.

— Что же это! Господи! - лопочет научный сотрудник.

Правильно. Господи, помоги нам. Больше никто не поможет. Оставьте вашу физику внукам, профессор. Там внизу - чёрные плавники чудищ плугами режут речные льды.

Всей науки - одна наглость. Мы ухаем вниз, едем вброд. Если перед чем и отступает кумар, так только перед игрой по его правилам. Главное - не тушеваться. Мы уходим под воду, я жму на газ. Едем по илистому дну. Скорость сорок - ничего невозможного. Иногда мне кажется, что всему можно дать объяснение.

Что у нас есть, кроме пяти чувств? Да ничего. Откуда мы набираемся смелости судить о мире, о том, каков он. А если эти пять чувств обманывают разом, в одну сторону? Если мы не на дне, а на паршивой от весенней распутицы дороге? Я представляю её себе очень хорошо. Ямы, ухабы, канава, кривая колея, голые берёзы по сторонам. Я вижу её. Вижу и по ней еду. И в конце концов из-под брюх морских тварей мы выскребаемся на другой берег. Я сильнее тебя, кумар.

Но здесь, на берегу, у нас появляется проблема. У майора сдали нервы. Он тычет мне в затылок дулом и говорит грозным голосом. Я его не слушаю. Мы уже выскакиваем на Большевичку, когда майор успевает сделать два выстрела мне в череп. У пуль свой взляд на вещи. И свобода воли.

Когда я, наконец, оборачиваюсь, у майора вместо глаз дырки. Из дырок вытягиваются два тюльпана - красный и жёлтый. Красный бутон распускается, оттуда вылетает жук. Спокойной ночи, командир. Я же просил не брать оружие.

Ты там, в своей смерти, помни, майор, одну вещь - умирает всегда тот, кому пришло время. Моё время ещё не пришло, и я собираюсь этим воспользоваться.

На Красном веют галлюциногенные ветра. Их можно потрогать, погладить. Они обнимут тебя и примут, каков есть. То, что я делаю походит на катание под парусом против ветра. Этот ветер думает, что дурит меня, а я его пользую. По полной пользую.

Напрямую нельзя - непроходная улица. Ломаем геометрию как спичку и ныряем в подъезд. Газ-сцепление-газ и мы на чердаке над пятым этажом. Дальше едем по крышам. Я представляю себе булыжную мостовую. Очень хорошо представляю. Трясёт немного, но ехать можно.

— Илья! Хорошо идёшь! - радарит Очкар. - На Горькова будет голем! По пути. И на Чикалде! Ух, какой на Чикалде будет голем!

Что же это за день такой! Иной раз неделю дожидаемся, а тут три разом. Я найду тебя, Аля!

Останавливаемся на карнизе. Прямо перед нами набухает серый пузырь, состоящий, кажется, из всего дерьма мира. Момо вылезает в окно, прыгает по голему и возвращается обратно.

На Горькова офисы, офисы, офисы. Аля, где ты работала? Прости, я всё забыл...

На секунду прямо передо мной замирает огромный глаз. Я не знал, что големы - живые. Он смотрит на меня, и в голове откуда-то звучит скрипучий голос. Силюсь разобрать, но различаю только одно слово: номер.

Всё заканчивается быстро и обычно. Этот голем даже слабее предыдущего. Пшик. Оклималась парочка растерянных менеджеров. Ищут свои машины. И то дело. Доброго пути, ребята.

В салоне уже полный бардак. Местные вышли на Фрунзе, научные сотрудники и спецназ невминяемы. На Ипподромской у нас есть гараж и команда. Там их приведут в чувство, может быть и пользу какую принесут. Зачем ехали? Какая наука? Какое задание?

— Илья! На Чикалду не суйся! Там что-то страшное будет. Слышишь?

Очкар нервничает. Он часто нервничает, но тут что-то другое. Но мне надо на Чикалду. Надо. У Али там жила мать. Она могла быть с ней, двадцать второго сентября.

На Гоголя, прямо посреди дороги стоит девушка с распущенными волосами. Такое я вижу впервые. Бросить нельзя - пропадёт.

Выскакиваю из машины, кидаю её на переднее сидение. Трогаю. Что-то в ней знакомое. Лица из-за волос не видно. Мы едем к Чикалде и я боюсь повернуться. Боюсь узнавания. Но она не боится. Она берёт моё лицо в руки и я вижу Алю. Что с ней стало... Метамфитаминовая улыбка, ямы глаз, сухие тонкие губы... Она хохочет, плюёт мне в глаза и рвёт волосы. Нет, это не Аля. Это чудовище родил мой разум.

Мы втыкаемся в фонарь и вываливаемся из машины на землю.

А вот, кстати, и Чикалда. Аля растекается аморфной лужей и стекает в ливневую канализацию.

Кажется, пришло и моё время.

Я поднимаю голову вверх, к пелерине, и говорю. Это моя страна, мой город. Я их не отдам. Если ты из галактики по-соседству - ищи себе другую игрушку. Если ты Бог, то выслушай меня. Мы не Гоморра и не Соддом. Мы не так плохи, как кажемся. Нам тут не нужен новый Иерусалим или что-то такое. Хочешь поиграть? Возьми меня. А я возьму всю эту гадость.

Я как лопаты втыкаю руки в землю и сосу её яды, её чернь. Момо испуганно мечется рядом. Я забираю Момо в себя. Забираю его и тысячи других, я своим горбом правлю кривую геометрию и воплем рождаю тишину.

Я расту как опухоль, как ядерный гриб. Я всегда хотел чего-то такого. Я впитаю в себя всю мерзость города, переварю и обращу пыль.

Я вижу всё и слышу всё. Вижу как Очкар тычет в меня пальцем, кричит. Слышу, как падают кости. Зелёная лежит у Очкара, в нагрудном кармане. Кому она достанется?

Пелерина рвётся как старая газета. Над ней - солнце. Точно такое, каким оно нас оставило. Я пью его глазами. Свет течёт по жилам, щекочет нутро, ласкает. Город внизу шевелится как улей. Просыпается, оживает, любит. Ещё немного и будет поздно. Эй, кто-нибудь! Номер... девять тринадцать, девятьсот шестьдесят семь, пять... Аля... скажите, что я сиял.