Катриона
№121 "Аника"

Аника таяла. Таяла уже пятый день.

Сперва это в глаза не бросалось – лишь волосы потускнели, да из глаз исчез прежний блеск. Потом побелели неизменно-алые губы, ввалились щёки, истончились руки. И вот уже сквозь лежащую в постели девушку начали просвечивать простынь и подушка.

«Скоро, совсем скоро» - говорили знающие бабки.

«Скоро», - причитала на кухне мать.

«Скоро», - вздыхал отец, нервно теребя враз поседевшую бороду.

А Аника таяла.

И вспоминала.

Вспоминала, как неделю назад собирала на дальнем холме землянику с подружкой – Линой. Точнее, собирала больше Лина. А Аника валялась, раскинув руки, на прогретой солнцем полянке да смотрела на пушистые, проплывающие по небу облака. Вон то на сердце похоже. А то – на Веньку-соседа.

Когда ей на лицо упала тень, девушка даже не удивилась. Думала, что опять какое-то облако собой солнце загородило. Только потом услышала, как испуганно взвизгнула Лина. Тогда и сама с места подхватилась, обернулась… и лоб в лоб столкнулась с дряхлым, сгорбленным дедом.

— Однако, быстра ты, внучка, - охнул дед, потирая морщинистой рукой место удара. На тыльной стороне ладони мелькнуло тёмное пятно – вроде как родимое, но почему-то красное, и по форме напоминающее солнышко.

— Простите, - пробормотала Аника, отступая на шаг назад. Ох уж эта Лина-трусишка. И стоило так верещать из-за какого-то деда, пусть и незнакомого. Только вот откуда тут незнакомым-то взяться? Село небольшое, все жители наперечёт. – А вы кто?

— Я то? Да уже и никто, пожалуй. Зачем имя тому, кому вот-вот помирать.

— Скажете тоже, помирать, - фыркнула Аника. – Вот у нас бабка Нуся есть, ей лет девяносто, наверно. Так она тоже чуть что, сразу бормочет, что помрёт скоро. Это, значит, когда хочет, чтоб мы её уважили всячески. А если настроение у неё хорошее, то, говорит, что ещё столько же проживёт. И жить будет, пока нижние люди её суженого домой не отпустят. Так вот сколько я её помню, столько она так и говорит. И всё никак не решит – помирать ей, или суженого ждать. А по мне, пусть живёт. Хорошая она. И вы глупости не говорите. Живите – и всё. Только… Эй! Эй, дедуля, что с вами?

Дед и в самом деле вдруг переменился в лице, словно все морщины враз разгладились. И спину распрямил, за поясницу хвататься перестал. И сразу стало заметно, что росту он богатырского, сама Аника ему едва по грудь будет.

— Ждёт, значит, меня Нуська? Это хорошо, это правильно. Вижу, вы девчата хорошие. Так передайте ей, что всё, не надо ждать больше. Вернулся я. Вот как есть вернулся.

— Ой, так вы тот самый что ли? Жених её? Честно? Это как же, вас нижние сами что ли отпустили? Или удрали вы как-то? А, деда?

— Да разве оттуда удерёшь, - улыбнулся беззубым ртом пропавший семьдесят лет назад жених бабки Нуси.

Улыбнулся – и истаял.

Только что стоял, живой и тёплый – а потом раз, и пропал. Испарился, будто бы его и не было.

Аника про такое, конечно, слышала, но не видела никогда, оттого и оторопела.

Знающие люди говорили, что истаять двумя путями можно – злым и добрым. Добрый путь – это когда человек всего в жизни добился, чего хотел, всех целей достиг, все зароки выполнил. И хорошо этому человеку, и не стыдно назад оглянуться. Да только лучше уже не будет, теперь куда не идти – всё ему вниз да под горку. А пока он на самой вершине стоит и радуется, и так счастлив, что хочет навсегда в этом счастье остаться – тут-то он и может истаять.

А злой путь много хуже и неприятнее. Когда человек слово нарушил, друга под удар подставил, нехорошего полным-полно сделал. И терзает его это, и мучает, и поедом ест. И никаких способов исправить содеянное этот человек не видит, и идти ему некуда, и смысл в жизни потерялся. И жить этот человек не хочет, хочет навсегда в собственном стыде и скорби остаться. Оттого и тает.

Дед, видно, добрым путём истаял. Хорошо, коли так.

— Вот тебе и сходили за земляникой, - пробормотала Лина.

— Да уж. Надо бабе Нусе об этом рассказать, - Аника схватила подругу за руку и потащила вниз с холма. Та едва успела полупустую корзинку подхватить.

— Как бы бабуся наша от таких рассказов не преставилась! Я и то испугалась, когда дед этот появился.

— Слышала я, как ты испугалась. И чего было вопить? Будто стариков никогда не видела!

— И не вопила я вовсе. Так, взвизгнула разок. Ты просто не видела ничего, вот и не знаешь.

— А чего видеть-то надо было?

— Дык холм же раскололся! Только ни земля ни тряслась, ни гром ни грянул. А говорили же, что завсегда при этом гром бывает, и молнии всяческие. А тут – ничего. Просто трещина по земле змейкой пробежала, да разлом открылся. А потом раз – и снова всё скрылось, как не бывало. А там, где этот разлом был, тот дед стоит. Прям возле твоей головы, значит. И как только ты ничего не почуяла? Небось, опять о Веньке своём думала!

— И ничего не о Веньке, - мотнула русой косой Аника. – Я на облака смотрела.

Лина побежала землянику домой относить, а Аника сразу к бабке Нусе метнулась. Да когда издали нужные ворота увидела, сразу поняла, что опоздала. Возле калитки толпился народ. Бабы голосили, мужики угрюмо молчали, а дворовая шавка скулила не переставая. Без лишних вопросов ясно было, что померла старая Нуся. А когда Аника поближе подошла, да к чужим разговорам прислушалась, так и совсем всё понятно стало. Не померла – истаяла. Прилюдно.

Созвала, значит, к себе покойница перед смертью всю родню, сказала, что приснился ей жених, которого нижние люди к себе забирали, и сказал, что вернулся он. И такая была бабка при том счастливая, что дождалась любимого да не усомнилась в нём, что тут же на радостях и истаяла.

Тут уж Аника не удержалась, да о встрече на холме и рассказала.

Загудели люди, зашушукались. Знамо ли: то двадцать лет все обычной смертью помирали, а тут двое в один день – особой.

Аника и вовсе героиней стала. Все её расспрашивали, как дед выглядел, да что говорил, да как вёл себя. А ей что – раз рассказала, другой повторила, третий заново начала… Уже и смеркается, а они всё спрашивают. Вроде и приятно к себе такое внимание, а на сердце как-то неспокойно. Может, оттого, что днём произошло, а может, потому что Веньку-соседа с утра не видела. Он до чужих сплетен не охоч, зазря языком молоть не любит. Небось, так весь день в кузне и провёл.

Отбилась Аника от любопытных, и сама к нему в гости направилась.

Так и есть – в кузне оказался. Только не работал почему-то, а сидел да в огонь печной смотрелся. И глаза у него при том такие грустные были, какие Аника у суженого своего отродясь не видела.

— Ты чего такой смурной, Венечка? Случилось что?

— Ничего не случилось, родная. Хорошо всё.

Подсела к нему девушка, смотрит – и понять не может. Никогда он ей не врал, а тут отмахивается да глаза воротит.

— Веня, ты не бойся. Ты лучше всё как есть расскажи. А я пойму. В себе дурные мысли держать – нехорошо это.

— Так ведь нет никаких мыслей, а дурных особенно. Ты не волнуйся.

А как тут не волноваться? Когда любимый человек такое говорит – самое волненье и начинается.

Вздохнула Аника, улыбнулась через силу, да обняла своего Веню крепко-крепко. Ничего тому не осталось, как в ответ её обнять, да по русым волосам погладить.

И только тут заметила девушка, что ладонь у суженого тряпкой замотана.

— А с рукой что?

— Порезался.

— Дай посмотреть.

— Да ничего страшного там нет.

— А я всё равно посмотрю. Дай!

С девушкой спорить – себе дороже. Ничего не поделаешь, протянул парень руку, Аника тряпицу развернула – и обомлела. Пореза никакого не было, а вот с тыльной стороны ладони из ниоткуда рисунок проступил – красное солнышко.

Никогда Аника на здоровье не жаловалась – а тут аж за сердце схватилась, до того пробрало. Сразу вспомнилось, что у деда истаявшего такая же отметина была.

— Да что с тобой, милая? Подумаешь, картинка появилась! – попробовал отшутиться Веня.

— Неужто не понимаешь? – вскинулась девушка. – Это ведь не просто картинка! Это нижние люди тебя пометили. Значит, раз одного сегодня отпустили – тут же и другого заберут. Тебя заберут, понимаешь? К себе, под землю, на вечное заточение!

— Да что ты, в самом деле. Может, и не заберут. Мало ли. Ошиблись они, бывает.

— Не бывает, - пробормотала Аника. И разревелась на груди у суженого. И так ей было страшно и горько, как никогда ещё не бывало.

Не зря девушка плакала.

Ровно в полночь явились нижние люди, взяли Веню под руки и увели. К тем холмам увели, где девушки землянику утром собирали. А Аника стояла, смотрела на это, и сделать ничего не могла. Ни пальцем шевельнуть, ни слово молвить – словно окаменела.

И только после того, как затянулась трещина, девушка вновь смогла шевелиться. Опустилась она на лавку у стеночки, затылком к брёвнам дубовым прислонилась… Думала, сейчас опять слёзы потекут. Ан нет, не было слёз. Только злость на племя подземное, да на судьбу-судьбинушку.

Это что же ей теперь, как и бабке Нусе, возвращения своего наречённого до старости ждать? В одиночестве жить, без детей и внуков?

Или забыть о любимом, да другого жениха подыскать? Девка-то она видная, красивая, многие заглядываются. Только зачем ей многие, когда одного-единственного любит, и лишь с ним до смерти быть хочет?

Спасать Веню надо! Не силой, так хитростью у подземных жителей вызволять! А не получится – так и ей тогда жить незачем.

Поднялась Аника с лавки, юбку расшитую отряхнула, косу переплела – да и вышла на улицу. А там темно, небо тучами затянуло – даже звёзд не видать. Только птицы неведомые в вышине свиристят, да шорохи неясные со всех сторон слышатся, будто тати ночные об её мыслях прознали, да решили отговорить, домой воротить. Но собрала Аника всю свою волю, на любви замешанную, обернулась на прощанье на дом родительский, где детство и юность провела, и пошла на дальний холм.

Вроде и близко, а ночью дорога всегда длинней кажется. Пару часов шла – а будто вечность. И страху натерпелась девушка за это время, и сомнения её терзали, и вернуться хотелось. Но если она сейчас вернётся – то никогда уже свой поход повторить не решится. Понимала это Аника, а потому дальше шла.

Вот и полянка знакомая, а тут трава примята – как раз здесь Аника днём и лежала. А Лина говорила, что трещина сразу за головой возникла. Это вот здесь, стало быть. Действительно, земля рыхлая, как после дождя. Только как же её открыть теперь?

Если нижние люди сами здесь ходят, то значит проход не только изнутри, но и снаружи открываться должен. Знать бы ещё, как!

Всю полянку Аника обошла, все окрестные деревья обстучала, все камни передвинула – ничего не помогало. А на востоке уже и заря заниматься начала, роса выпала. Огорчилась девушка, что ничего из её затеи не вышло. Видать, придётся ни с чем домой воротиться. Известно же, что нижние люди днём не выходят. А ночью она опять вернётся, вход искать, да подземных жителей караулить.

Совсем уж было решилась Аника в село возвращаться. Напоследок ещё раз вдоль разлома прошлась, да только туфельки новые в росе измочила. Топнула девушка в сердца озябшей ножкой… и едва устояла.

Прямо под ногами земля в разные стороны разошлась, из пролома тёмного жаром повеяло. Вот оно как, значит, открывается.

Обхватила Аника сама себя за плечи, чтоб не так страшно было, да прямо с места в пролом и прыгнула. А чего долго ждать? Вдруг закроется, а сызнова открываться не пожелает?!

Аника думала, что в подземье темно будет, ан нет, ошиблась. Тусклый свет откуда-то сверху лился, улицу длинную освещал. Если не знала девушка, что внутри холма находится – так и не догадалась бы. Обычная дорога, телегами наезженная, обычные дома по сторонам от неё стоят. А вдалеке большое здание виднеется, аж в два этажа. И из окошек его свет сочится. И жаром, кажется, именно оттудова пышет.

Подумала девушка, да к тому дому высокому и направилась. По всему видать, там староста здешний живёт. А у кого, как не у старосты, о судьбе наречённого узнать можно, да свободу ему вымолить?

Идти оказалось не близко, ну да Анике не привыкать было. Удивляло другое – никто ей на пути так и не встретился, никто дорогу не преградил, ни словом, ни оружием. Даже у дома заветного дверь открыта оказалась.

— Хозяева! Есть тут кто-нибудь? – крикнула девушка.

Ну и пусть, что нижние люди её жениха без спросу забрали. Она девушка честная, и таиться не намеряна!

Но никто Анике так и не ответил. Тогда девушка дверь незапертую толкнула и сама внутрь вошла. Сразу же её жаром обдало, как из печки. В кузне у Веньки, кажется, и то прохладнее было.

— Эй, слышит меня кто-нибудь?

— Слышу, слышу. Зачем пожаловала, бедовая душа?

Аника и не поняла сперва, кто с ней разговаривает. Лишь потом заметила маленькую тёмную фигурку в углу. Подземный житель!

— Я – Аника! Вы жениха моего сегодня забрали. Я его вернуть хочу.

— Вот как? Вернуть, значит? Хе… – Толь засмеялся подземник, толь закашлялся. – И не боишься, что я плату за твоего Веньку затребую.

— Всё, что хочешь отдам. Жизнь свою за него отдам, только верни.

— Вот ведь глупая девка. – Нет, всё же это смех у человечка такой. Неприятный, аж до костей пробирает. – Зачем же тебе жених, если с жизнью распрощаешься? Впрочем, и мне жизнь твоя без надобности. Хочешь забрать парня – так попробуй. Там он. – Подземник махнул рукой в направлении второго этажа. Иди, не бойся. Если он с тобой пойдёт – отпущу.

Аника нерешительно посмотрела на узкую лесенку, ведущую наверх. Неужели так всё просто? Или подвох какой? А, ладно. Выбирать-то не приходится!

На втором этаже ещё жарче было, будто прямо по воздуху огонь разлили. Но разве это имело значение, когда здесь он был, Венька её. Живой и невредимый.

Парень сидел в резном деревянном кресле и, кажется, дремал. Встала Аника напротив него – и невольно залюбовалась. Какой же красивый да статный. Росту богатырского, силы немереной, нраву доброго. Сидит – и даже во сне улыбается. Голову эдак к плечу склонил, руки на резных подлокотниках покоятся… А на правой алое солнышко так и сияет!

— Веня, Венечка, - нерешительно прошептала девушка.

— Аничка? – Парень как глаза открыл – так и вскочил сразу, бросился к любимой, в объятия заключил. – Аничка, я и не надеялся, что ты придёшь.

— Как же я могла не прийти, я же люблю тебя. Я и тебя отсюда выведу.

— Нельзя мне отсюда.

— Можно! Тот подземник скал, что можно, если сам уйдёшь. А ты ведь со мной уйдёшь, правда?

Кивнул Венька, а глаза опять прячет. Ох, не было печали тебе, Аника-красавица, и забот не было. А тут враз столько навалилось.

Взяла девушка сужено за руку, за ту самую, солнцем меченую, и вниз по лестнице свела.

— Он, - говорит, - со мной пойдёт. Вы обещали.

А подземник усмехнулся только:

— Пусть идёт. Куда хочет, туда и идёт пусть. Я не держу.

И пошли Аника с Венькой к выходу. Девушка с каждым шагом всё радостнее делалась, что не задерживают, а вот парень на глазах мрачнел. А когда к началу улицы подошли, где наружу выход был, Веня и вовсе невесту свою обнял, по волосам знакомо так погладил, да и говорит:

— Извини, родная, но дальше нельзя мне. Тут останусь.

От неожиданности Аника все слова позабыла. Стоит, суженого за руку держит, да глазами моргает.

— Так надо, милая. Тебе подземник не объяснил ничего, а мне рассказал. И такого рассказал, что и придумать невозможно. Только знаю я, что это правда. И что домой мне теперь хода нет.

— А может, есть? Ты мне объясни. Я ведь умная, я придумаю что-нибудь. Раз я тебя здесь нашла, значит и решение найду.

— Сколько уж лет никто другого решения не придумал, тут и такая умница, как ты, не справится.

— Ты сначала расскажи, а там посмотрим.

— Дело в том, что есть наше село, и соседние, что за холмами. А вокруг горы, за которые ходу нет. Это все знают. А ходу туда нет потому, что всё там снегами и льдами покрыто. А в долине нашей и снег-то редкость. Если пойдёт – тут же на тёплой земле и растает. А от ветров холодных нас горы защищают.

— Тоже мне, удивил! Это даже дети малолетние знают.

— Это – знают. А главного – не знают. Отчего земля у нас такая тёплая, что в любую погоду урожай родит? Ведь солнце-то сверху и нашу долину и ту землю, что за горами греет одинаково. Однако там снега лежат, а у нас травка растёт. А всё потому, что есть ещё и второе солнце, что из-под земли наружу тепло шлёт. Только солнце это необычное. Вот это…

И руку свою с отметиной показывает. А она светится, будто и взаправду солнышко, и тепло от неё идёт.

— И если я наружу выйду, так весь жар будет в воздухе развеиваться, и земле ничего не достанется. Поэтому надо мне здесь быть. И не подземники это меня пометили, а судьба даром наградила. А они по метке нашли да вразумили.

— Но… почему ты, Венечка? Почему другому кому нельзя?

— Видно, так на роду написано. Так что не пойду я отсюда, и не упрашивай. Потому что если уйду – так немедля на долину нашу вечная зима опустится. Лучше уж я один тут буду сидеть, чем все наверху – мёрзнуть.

— Венечка… - Аника чуяла, что вот-вот опять слёзы из глаз польются, но из последних сил сдерживалась. – Неужто совсем ничего сделать нельзя.

— Почему же нельзя? Если уж ты сюда пробралась, так, наверное, можешь со мной остаться. Не думаю, что подземники против будут. Только обратно тебе ходу не будет. Не любят они, когда туда-сюда гуляют. Ну что, останешься?

Задумалась Аника. Да и кто бы не задумался.

Однако выбор неожиданно сложным оказался. Всю жизнь с любимым человеком прожить – но солнышка не видеть. Или домой воротится, по прежнему на облака любоваться – но в одиночестве.

Нет, с Венькой, конечно, лучше. А коли дети народятся? Что, и их не выпускать? Да неужто так и придётся им расти без неба над головой, в здешней духоте? Тяжко тебе придётся, Аника, первая красавица на селе, ох тяжко.

Жизнь-то за любимого отдать всяко проще было бы. Оно хоть быстро. А всю жизнь ради него маяться…

— Не знаю, Венечка, простишь ли меня…

— Уйти хочешь? – парень понимающе улыбнулся. Невесёлая улыбка вышла, но уж лучше так, чем семьдесят лет света белого не видеть.

— Я ждать тебя буду, Венечка. Как бабка Нуся своего ждала. Пока не вернёшься. Веришь?

— Ну иди, раз решила. Иди, иди, Аничка. Ты правильно выбрала, тебе жить надо. Иди.

Аника даже не запомнила, как опять на холме оказалась, так смешалось всё в голове.

Шла она домой, смотрела на небо, на облака пушистые, да всё никак решить не могла, правильно ли поступила.

А на пол пути рукой махнула, да обратно побежала. Разлом нашла, ногой топнула… Только и не думала земля раскалываться. Заперли подземные жители свою дверь пуще прежнего.

Так Аника ни с чем домой и воротилась. От расспросов отмахнулась, от еды отказалась. А на следующий день и таять начала.

Девушка она была молодая, сильная. Это только старики быстро истаивают, а Аника уже пятый день таяла. Таяла, и всё никак понять не могла, каким путём тает – злым или добрым. Потеряла ли она цель в жизни, вмести с Венечкой, или обрела, выйдя под солнышко?

А солнышко, то самое, верхнее, весь день к ней в окно заглядывало, тёплым лучиком по прозрачной щеке скользило.

А Аника лежала и вспоминала.

И таяла.