Задуйвитер
№153 "Химия жизни"

Химия жизни

Мы вышли из метро и двинулись вдоль проспекта. Саша сказал, что сегодня мы должны идти так, как ходили много лет тому назад – экономя деньги и не пользуясь автобусом. Сам он вспоминал множество подробностей нашей давней жизни и теперь, двигаясь мимо высокой ограды, махал и крутил руками как мельница.

– Сколько радости в этом человеке, – сказал, повернувшись ко мне Бэтмен. – Так и не поверишь, что это начальник. Начальник должен быть толст и отстранен от жизни – как Будда.

Бэтмена прозвали Бэтменом за любовь к длинным плащам. За десять лет ничего не изменилось – он шел посередине нашей компании, в своем шикарном заграничном плаще до пят. Плащ был расстегнут и хлопал на ветру.

Бэтмен уехал сразу после выпуска – даже нельзя было сказать, что он живет в Америке. Он жил во всем мире, и я, переписываясь с ним, иногда думал, что он просто существует внутри Интернета. Саша, впрочем, говорил, что между дегустацией каких-то волосатых бобов и ловлей бабочек в Кении он умудряется писать свои статьи. Я статей этих не читал и читать не собирался – достаточно было того, что я читал про них, и даже в глянцевых журналах. Я подумал, что Бэтмен был бы через двадцать лет вполне вероятным кандидатом на Нобелевскую премию. Для нас десять лет назад она была абстракцией – ан нет, вот он – кандидат. Под рукой, так сказать. А ведь мы занимали у него деньги и ездили вместе в Крым. И вот квантовая химия, в которой мы все, даже Саша, ровно ничего не понимали. Рылеев завидовал Бэтману, а я – нет. Слишком давно я бросил науку и не чувствовал ни в ком соперника.

По дороге на факультет мы вспоминали девочек. Судьба девочек нас не радовала – в науке никто не остался, браки были неудачны, химия жизни растворила их свежесть, и (Савостьянов хихикнул) нужно теперь подождать сорока пяти, когда появятся ягодки.

А тогда, в девяносто втором году, на химфак шли люди, намеревающиеся свалить за океан. Либо это были сумасшедшие – остаться здесь химиком в голодный год было похоже на диагноз неудачника. Денег ни на что не было, и преподаватели после лекций торговали пивом в ларьках. Впрочем, Саша остался, и теперь, кажется, преуспевал – но он был не химик, а скорее администратор. Он всегда был администратором, и самое главное – хорошим. У Саши было удивительное свойство: люди доверяли ему деньги, и он их никогда не обманывал. Другое дело, что он мгновенно пускал их в рост, не забывая и себя, но ни разу никого не подвел. Олигарха бы из него не получилось – слишком ему нравились мелкие и средние задачи.

Рядом с Сашей шел Дмитрий Сергеевич по прозвищу Неодим. Неодим работал на оборону, и с ним все было понятно. Неодим был блестящим специалистом, жутко секретным, и я подозревал его в производстве чего-то удушающего, усыпляющего разом целый концертный зал, а он лишь загадочно улыбался.

Но у всех, кроме Бэтмена, все вышло совсем иначе, нежели мы тогда думали.

Мы шли на встречу однокурсников и боялись ее, потому что десять лет – не шутка. На тебя начинают смотреть как в спектрометр: преуспел ты или нет – и совершенно непонятно, по каким признакам собеседник принимает решение. Поэтому я с недоверием относился к сайтам, что позволяли найти одноклассников и однокурсников: увидеть то, как располнели девушки-недотроги, которых ты провожал до общежития – не самое большое счастье. Тем более, у нас был очень сплоченный курс, многие и так не теряли друг друга из виду. А наша компания, как и еще несколько, пришла из школы с химическим уклоном, случайных школьников среди абитуры почти не было. К тому же тогда химия была как бы в тени физиков, мир рукоплескал этим ребятам, но мы знали, что правда на нашей стороне. Время физиков и баталовских улыбок из фильма «Девять дней одного года» кончилось – но далеко не всем из наших удалось удержаться на этой волне.

Мы стояли в начале нового мира – еще старшекурсники рассказывали нам про комсомольские собрания и гнет советского воспитания. А мы были молоды и никакого гнета, кроме безденежья, не ощущали. Но и с деньгами было не все так просто – те, кто уходил в бизнес, попадали в какой-то новый космический мир. Деньги валялись там под ногами. Скоро площадка перед факультетом была забита студенческими машинами, а среди них сиротливо стоял велосипед нашего инспектора курса.

Теперь мы встретились снова и вот уже сидели в студенческой столовой, которая стала куда более чистой и приличной. Официальная часть стремительно кончилась, и мы не менее стремительно напились.

Тогда мы пошли курить на лестницу, и вдруг Саша пихнул меня локтем в бок.

Снизу, из цокольного этажа поднимался с сигареткой в зубах наш Петя.

Петя был легендой факультета. Говорили, что он как химик был сильнее чем Бэтмен, но зарыл свой талант в землю. Занимался он сразу десятком задач, и у меня было подозрение, что на его результатах защитилось несколько докторских, не говоря уж о кандидатских. Потом он куда-то пропал, и мне казалось, что он должен был уехать. Но, зная Петьку, этого представить было нельзя. Нельзя было представить и того, что его засекретили – любой генерал сошел бы с ума от его методов работы.

А вот сейчас Петя стоял с бутылкой пива перед нами. Будто и не было десяти лет – он был все тот же, в синем халате, но совершенно седой. Он пыхнул сигареткой и улыбнулся.

Время пошло вспять. Мы снова были вместе – это была старая идея идеальной школы. Все мы ходили на школу юного химика, и это была особая связь между мальчишками. Я думаю, что нам здорово запудрили мозги в конце восьмидесятых наши учителя. Они вполне уже открыто приносили на семинары самиздат, который мы, школьники, глотали как появившуюся кока-колу. Мы решали задачки по химии у костра, собравшись кружком вокруг наставника, будто апостолы вокруг Спасителя. Клянусь, мы так себя и ощущали. Наши учителя были бородаты и нечесаны, но они понимали, что продолжатся в учениках и не экономили времени. Мы действительно любили их больше истины. Их слово было – закон, а эстетические оценки непререкаемы.

Мы стояли в начале новой страны, нового прекрасного мира. Я больше других таскался на митинги, и в десятом классе удрал из дома защищать Белый дом. Повсюду веяло какой-то свежестью и казалось, что протяни руку – и удача затрепещет на ладони как пойманная птичка. А потом пришла обида – и мы первым делом обиделись не на себя, а на наших бородатых учителей, которое по инерции еще ходили с плакатами на митинги. Ничего лучше, чем погрузиться в науку нельзя было придумать – но мы разбрелись по жизни отдавая дань разным соблазнам.

Идеальной школы не получилось – она существовала только в головах наших учителей, которых в семидесятые стукнуло по голове томиком Стругацких. Жизнь оказалась жестче и не простила нам ничего – ни единой иллюзии: ни в торную дорогу творчества, ни в добрых демократических царей, ни в нашу избранность.

Мы спустились с Петькой сначала в цокольный этаж, а потом в подвал. Тут было все по-прежнему – так же змеились по потолку кабели, и так же было пусто.

В лаборатории, как и раньше было полно всякого хлама. Петя был как Петр Первый – сам точил что-то на крохотном токарном станке, сам проектировал установку, сам проводил эксперименты и сам писал отчеты. Идеальный ученый Ломоносовских времен. Или, скажем, петровских.

Но больше всего в петькиной лаборатории мне понравилась железная дверь рядом со шкафом. На ней было огромное колесо запирающего механизма, похожее на штурвал. Рядом кто-то нарисовал голую женщину, и я подозревал, что это творчество хозяина.

– А что там дальше?

– Дальше – бомбоубежище. Я туда далеко ходил – кое-где видно, как метро ходит.

Залезть в метро – это была общая студенческая мечта, да только один Петя получил ее в награду.

– И что там?

– Там – метро. Просто метро. Но в поезд все равно не сядешь, ха. Да ничего там нет. Мусор только – нашел гигантскую кучу слипшихся противогазов. Несколько тысяч, наверное. И больше ничего. Там еще страшновато – резиновая оплетка на кабелях сгнила, еще шарахнет – и никто не узнает, где могилка моя.

Мы расселись вокруг лабораторного стола, и Бэтмен достал откуда-то из складок своего плаща бутылку виски, очень большую и очевидно дорогую. Как Бэтмен ее скрывал, я не понял, но на то он был и Бэтмен.

Петя достал лабораторную посуду, и Саша просто завыл от восторга. Пить из лабораторной посуды – это было стильно.

– Широко простирает химия руки свои в дела человеческие, – выдохнул Бэтмен. – Понеслось.

И понеслось.

– Студенческое братство неразменно на тысячи житейских мелочей – процитировал Петька, – и снова запыхал сигареткой. У него это довольно громко получалось, будто он каждый раз отсасывал из сигареты воздух, а потом с шумом размыкал губы. – Вот так-то!

Слово за слово, и разговор перешел на научных фриков, а от них – к неизбежности мировых катастроф и экономическим потрясениям.

Вдруг Петя полез куда-то в угол, размотал клубок проводов, дернулся вдруг, и про себя сказал: «Закон Ома суров, но справедлив». Что-то затрещало, мигнула уродливая машина, похожая на центрифугу, и загорелось несколько жидкокристаллических экранов.

– Сейчас вы все обалдеете.

– А это что? Обалдеть-то мы и так обалдели.

– Это астрологическая машина.

Саша утробно захохотал:

– Астрологическая? На торсионном двигателе!

– С нефритовым статором!

– С нефритовым ротором!

Петя посмотрел на нас весело, а потом спросил:

– Ну кто первый?

Все захотели быть первыми, но повезло Саше. На него натянули шлем, похожий на противогаз, и даже на расстоянии противно пахнущий дешевой резиной.

Петька подвинулся к нему со странным прибором-пистолетом – я таких еще не видел.

– Сначала надо взять кровь.

– Ха-ха. Я так и знал, что без крови не обойдется. Может, тебе надо подписать что-то кровью?

– Подписать не надо, давай палец.

– Больно! А! И что? Кровь-то зачем?

– Мы определим код…

Это был какой-то пир духа. «Мы определим код»! Петька сейчас пародировал сразу всех научных фриков, что мы знали – с их информационной памятью воды и определением судьбы по группе крови. Предложи нам сейчас для улучшения эксперимента выбежать в факультетский двор голышом, это бы прошло «на ура». Мы влюбились в Петьку с его фриковой машиной. Жалко прошло первое апреля, а то я бы пробил сюжет у себя на телевидении. Петька меж тем, объяснил:

– Знаешь есть такие программки – «Узнай день своей смерти»? Их все презирают, но все в сети на них кликают. Так везде – презираю, не верят, а кликают.

– Че-то я не понял. Говорят, что я умру через год.

– Ты уже умер, в 1725 году, спасая матросов на Неве.

– Рылеев твоя фамилия, известно что с тобой будет.

– А ты Неодим, и номер твой шестьдесят. Молчи уж.

Каждый из нас, захлебываясь от смеха, читал свое прошлое и будущее на экране. Читали, однако, больше про себя, не раскрывая подробностей. Один я не стал испытывать судьбу, да Петька и не настаивал. Только посмотрел, понимающе улыбнулся, и снова запыхтел сигаретой.

Астрологическая машина была довольно кровожадной, но смягчала свои предсказания сакраментальными пожеланиями бросить курить или быть аккуратнее на дорогах.

Мы ржали как кони – и будто был снова девяносто второй. Наборы «Юный химик» и дорисованные для смеху где-то в зоне актиноидов.

– Ну все ребята, вечер. У меня самое рабочее время, мне еще десять серий сделать надо, – и мы почему-то смирились с тем, что нас выпроваживают. К тому же сейчас режим сменится.

– Что, не выпустят?

– Я выпущу, но начальнику смены звонить придется, а мы уже напились.

Но и тут никто не был в обиде – человек работает, и это правильно.

Мы уже поднялись на целый марш вверх по лестнице, как Бэтмен остановился:

– А кто Петьке сказал про мою жену?

– Какую жену? Я вообще не знал, что ты женат.

– Да не женат, но… – Бэтмен обвел на взглядом, и нехороший это был взгляд. Какой-то оценивающий, будто он нас взвешивал. Какая-то скорбная тайна была в нем потревожена. – Он, кажется, за мной следил. Там какие-то подробности о моей жизни в результатах были, которые я никому не рассказывал.

– И у меня тоже, – сказал Саша. – Там про гранты было, я про гранты еще ничего не решил, а там советы какие-то дурацкие.

– Да ладно вам глупости говорить. Сидит человек в Интернете, ловит нас всех Яндексом… – попытался примирить всех я.

– Этого. Нет. Ни. В. Каком. Яндексе. – отчеканил Бэтмен. – Не городи чушь.

Мои друзья стремительно мрачнели, видать много лишнего им наговорила предсказательная машина. И только сейчас, когда хмель стал осаждаться где-то внутри, осознали это. Я им даже сочувствовал – совершенно не представляю себе, как бы я жил, если бы знал, когда умру.

Мы постояли еще и только собрались продолжить движение к выходу, как Ниодим остановился:

– Стоп. Я у Петьки оставил свою записную книжку, вернемся.

Мы вернулись и постучали в Петькину дверь. Ее мгновенно открыла немолодая женщина, в которой я узнал свою преподшу с неоганики. Ее и тогда было за пятьдесят, и тех пор она сильно сдала, так что вряд ли Петя нас выгнал для амурного свидания.

– Мы к Пете заходили только что, я книжку записную забыл.

Женщина посмотрела на нас как на уродов, нанюхавшихся эфира.

– Когда заходили?

– Да только что.

– Да вы что, молодые люди? Напились? Он два года как умер.

– Как умер?

– Обычно умер. Как люди умирают. От сердца.

– Какое сердце в тридцать лет?!.. Да мы его только что…

Но дверь хлопнула нас почти что по носу.

– Черт, – а записная книжка-то вот она. В заднем кармане была, – Неодим недоуменно вертел в руках потрепанную книжку. – Глупости какие-то.

Саша обернулся и посмотрел на нас. Мы посмотрели на него, но решили промолчать.