Хрономастер
№181 "В прямом эфире"

В прямом эфире

Его выследили ещё до того, как он проник внутрь Информатория. Единственное, что он успел сделать, – сбить расписание, и шестичасовые новости попали в эфир в три часа дня. Не самое значительное преступление, конечно, но тем не менее. Медиа-воротилы будут не довольны, тем более что в вечерних новостях как раз сообщали о том, с какими показателями закроется биржа. Вернее сказать, с какими её планировали закрыть. Теперь всякое может случиться.

А ведь нужно было всего ничего – добавить сообщение в бегущую строку. Совсем небольшое, может быть, его даже не сразу заметили бы. Однако, информаторий, оплот «свободной» прессы и «правильных» новостей оказался Андрею не по зубам. Оставалась только надеяться, что второй вариант, к которому он и склонялся изначально, окажется действенней.

Отключившись от сети и сняв потный вирт-шлем, Андрей достал из ящика стола пистолет и положил его на стол. «Только бы не убили случайно», - подумал он. Впрочем, система предпочитала открытое правосудие. Наверняка группа захвата приедет в сопровождении телевизионщиков, и даже тогда можно попытаться успеть. Это конечно не то, что он задумал, но какой-никакой, а всё-таки шанс.

Тем временем за окном рекламные экраны начали один за другим переключаться в режим предупреждения. На ближайших перекрестках загорелся «кирпич», знак того, что в эту зону лучше пока не соваться. Как-то в одночасье на улицах стало пустынно. Парочка зевак расположилась на границе квартала, стараясь, впрочем, особо не выделяться. Остальные же поспешили спрятаться. Всё равно ведь в новостях расскажут, что произошло и почему. Разве нужны лишние неприятности?

Андрей встряхнул руками, но дрожать они так и не перестали. «Всё должно быть сделано наилучшим образом», - напомнил он сам себе. Взяв в руки пистолет и встав перед зеркалом, он попытался принять уверенную позу «герой боевиков», однако чего-то не доставало. Как подозревал сам Андрей – уверенности.

Машины, проезжавшие, невзирая на кирпич, были похожи друг на друга. Марки, модели, цвет – всё это разнилось, но целеустремленность, с которой они сворачивали к подъезду Андрея, объединяла их. Внутри, как представлялось Андрею, сидели вполне обычные люди, которые, как и многие теперь, просто выполняли свою работу. Просто…

«Многовато их как-то». Андрей выщелкнул обойму и ещё раз пересчитал патроны – все восемнадцать на месте. Он высунул руку из окна и, не дожидаясь, когда из машин кто-нибудь выйдет, сделал пять выстрелов. Андрей считал вслух, наблюдая за тем, как пули бьют по стеклам. Он специально стрелял именно туда. Хотелось видеть хотя бы какие-то результаты и за каждым треснувшим, покрывшимся изломанной паутиной стеклом ему чудилась смерть.

После выстрелов на улице разом стало тихо. Лишь несколько неразборчивых фраз донеслось из подбитых автомобилей. Потом кто-то крикнул – «Молчать!». И запиликал визор.

Андрей отошёл от окна и нажал на кнопку приема. С экрана на него смотрел преподаватель Ковальский. Философия, социология и прочие гуманитарные науки.

— Здравствуй, Андрей – преподаватель был растерян и периодически бросал взгляд куда-то в сторону. – Тут ко мне Елена приходила, знаешь…

— Нет, но спасибо что сообщили, Федор Константинович – сказал Андрей и выстрелил прямо в глазок камеры.

С последним он, конечно, переборщил. Достаточно было просто выключить, но что-то внутри требовало эффектных жестов. К тому же, подобный поступок вполне вписывался в задуманный образ.

В раскрытое окно влетел металлический цилиндр и ударился об пол. С легким шипением по комнате начал распространяться газ. Андрей тут же бросился к дверям.

Вопреки опасениям, на площадке никого не оказалось, только внизу слышался неясный шорох. На всякий случай, Андрей выстрелил пару раз по стенам. Резкий звук чиркающих пуль отозвался на грохот пистолета. Газ из раскрытой двери начал выползать наружу.

Андрей бросился вверх по лестнице. Вряд ли они уже успели заблокировать выход на крышу, зная, что дом стоит далеко от других. Ему просто некуда будет оттуда сбежать. Но адреналин подстегивал, заставлял действовать, а вступать в открытую перестрелку с подготовленными спецами отдела «свободы информации» он не собирался.

На десятом этаже своей старенькой шестнадцатиэтажки он позволил себе остановиться. Стук сердца смешивался с уже не скрываемым топотом снизу. Андрей выстрелил дважды и вновь побежал наверх, пытаясь вспомнить, сколько ещё осталось пуль: восемь или, всё-таки, девять?

Глухой окрик: «Стой!» нагнал его на тринадцатом этаже. Андрей не оборачиваясь, выстрелил, затем, спотыкнувшись, упал, больно ударившись головой. Перевернулся на спину и, не в силах вытереть перемешавшийся с кровью пот, пытался выцелить кого-нибудь из преследователей. Но вновь прилетела граната с газом.

«Живым берут, хорошо», - с трудом подумал он. Гудевшая от удара голова болела так нестерпимо, что хотелось как можно скорее провалиться в спасительное беспамятство.

Андрею показалось, что какая-то тень выскочила из тумана. Он выстрелил несколько раз и услышал глухой вскрик, ругательства. Попытавшись улыбнуться, дернулся от боли.

Время растянулось. Ядовитый туман заполнял лестничную клетку и сознание Андрея одновременно. Пистолет выпал из руки, которая тут же зашарила рядом, в тщетных попытках нащупать оружие. Ещё одна тень вынырнула из тумана, замедлилась на секунду, оценивая обстановку, и сильным ударом в висок вывела Андрея за пределы реальности...

Как ни странно, на допросах его не били. Совсем.

— Имя, возраст, место работы или учебы?

— Кожухов Андрей Геннадьевич. Двадцать три года. Аспирант российского государственного института телекоммуникаций и связи.

— Семейное положение?

— Холост.

— Девушка?

— Да нет, мужик вроде.

— Я спрашиваю: «Девушка имеется?»

— Нет, вы спросили: «Девушка?». А я говорю: «Мужик вроде».

Очень трудно и больно смеяться, когда вся голова напоминает один огромный синяк. Но иногда получалось.

Следователь вздыхал, просил охранников «прогуляться с молодым человеком до душа» и вежливо так улыбался.

Вода была почему-то только холодная. Наверное, для закаливания. Ещё душ следовало принимать в одежде, а все попытки раздеться ни к чему не приводили. Да и к тому же (вот безобразие) вода била из брандспойта, под сильным, оставляющим отметины на теле напором. Иногда он, не в силах больше стоять, падал на кафель, больно ударяясь. Сжимался в надежде, что «купание» скоро закончится, и вроде бы даже скулил.

А затем, вымокшего, его препровождали обратно.

— Девушка имеется? – как ни в чём ни бывало, спрашивал следователь.

— В данный момент нет.

— Судимости?

— Ни одной.

— Давно занимаетесь взломом?..

В комнате для допросов работал кондиционер. Мокрая одежда тут же становилась холодной, вызывая озноб. Мучительно хотелось туда, где тепло.

Однако его не били. Совсем…

Камера была рассчитана на четверых, но сидело в ней, до прихода Андрея, только двое. Естественно, что заняли они нижние нары.

Он прошёл, оставляя мокрые следы, мимо резавшихся в карты сокамерников. Стянул, не обращая внимания на изучающие взгляды, мокрую одежду. Забрался наверх и укутался в одеяло. По горлу словно водили маленькими острыми коготками. Андрей забился в приступе кашля.

— За что? – поинтересовался один из сокамерников. Тон, да и взгляд его не были наглыми, а, скорее даже, участливыми.

— Взлом информатория – просипел Андрей. Голос куда-то пропал, а каждое слово приходилось с силой выталкивать из горла.

— Серьезно… - удивленно вставил второй. – Что сказали?

— Суд послезавтра.

— Быстро, – вздохнул первый. – А я тут вторую неделю торчу. И чего со мной возиться-то? Ну, подумаешь, рассказывал друзьям то, что видел своими глазами. Так ведь в новостях чушь какую-то сказали. Не так всё было совсем. А они – вы нарушаете свободу прессы. Утверждаете, что наше издание намеренно исказило факты…

Ему явно хотелось поговорить. Видимо, всё, что могли, они уже успели рассказать друг другу, и теперь, когда появился новый собеседник, хотелось найти поддержки или хотя бы просто поделиться. Но у Андрея не было никакого настроения разговаривать. С трудом сдерживая новый приступ кашля, он лежал под одеялом и дрожал. Но, если бы его сокамерники удосужились подняться с нар и посмотреть на его лицо, то заметили бы улыбку, которая, помимо воли, расползалась на лице Андрея.

Он всё-таки сделал это. И теперь оставалось потерпеть совсем чуть-чуть…

— Мама, по телевизору сказали, что тетя Тамара – предатель родины и её казнят.

— Выключи!

— Почему?

— Выключи, я сказала!

— Ладно.

Он недовольно ткнул в кнопку на пульте и, нахмурившись, подошёл поближе к матери, которая лежала на кровати, уткнувшись в подушку.

— А тётя Тамара взаправду предатель?

Мама резко перевернулась, схватила его быстро и сильно, что на миг даже стало страшно, и прижала к себе.

— Нет. Она не предатель. Они ошиблись.

— А ее, правда, казнят?

— Наверное…

— Но почему? Она ведь не предатель…

— Потому что…

Она не знала, что ему сказать. Не знала, как объяснить ребенку, что сейчас, говорить о том, о чём стараются не упоминать, – уже предательство. Неблагонадежность. Диссидентство…

На следующий день его вновь водили к следователю. Заставили подписать какие-то бумажки, задали ещё несколько уточняющих вопросов. На этот раз обошлось без душа. А чуть позже, когда Андрей коротал время лежа на нарах, к нему пришёл посетитель.

В комнате для свиданий стоял стол и два стула. На одном из них примостился Федор Константинович, собственной персоной.

— Какой предмет мы сегодня сдаем? – попытался пошутить Андрей, несмотря на печальный взгляд преподавателя.

— Историю, – пробормотал тот. – Одну очень грустную историю.

— Нет, этот предмет я сдавал недавно. Честно скажу, валили, как могли, – Андрей покосился на стоящего у двери охранника.

Садиться не хотелось, а потому Андрей просто оперся о стену. Шершавую и холодную, самое то, когда у тебя жар.

— Зачем, Андрей? – Федор Константинович смотрел правильно. Со смесью осуждения и переживания за оступившееся чадо. Он вообще был, в сущности, неплохим мужиком, и в научные руководители Андрей выбрал его именно за это. За порядочность, принимавшую порой самые причудливые формы.

Вот только сейчас не нужен был этот взгляд. Он отнимал силы, и куда-то уходила поселившаяся в последнее время в сердце уверенность.

— Зачем? Почему? Из-за чего вдруг? У всего должна быть причина, да? – Андрей попытался усмехнуться, но в груди что-то больно отдалось, и вместо этого он закашлял.

— Конечно, – кивнул Федор Константинович.

— Меня тут тоже спрашивали о причинах, о помощниках, о том, кто же меня так надоумил. Захотелось. Один. Сам. Вот примерно так я и отвечал.

— Не верю я, что тебе вдруг этого захотелось.

— Много вы обо мне знаете…

— Много. А чего не знал или не понимал сам – рассказала Елена.

— Заткнись! – Андрей сам не понял, почему он вдруг выкрикнул. Только потом, вернувшись в камеру, до него дошло, что это была инстинктивная реакция организма. Он настолько сильно сживался с мыслью о предстоящем, что она стала частью его. Незаметно просочилась в сознание и теперь заставляла его действовать в нужном направлении.

— Андрей? – неуверенно окликнул его Федор Константинович, ошарашенный таким бурным проявлением эмоций.

— Заткнись, сука! Ты ничего не знаешь и не понимаешь! Уйди отсюда и не мешай мне!

— Андрей, я просто…

— Молчи! – кажется, он уже визжал, впрочем, собственная память в последнее время не пользовалась у него безграничным доверием.

Андрей упал на пол и начал бить скованными руками о стену. Молча и сосредоточенно. Подбежал охранник, рывком отбросил его в центр комнаты, так, что Андрей ещё и ударился головой о ножку стола. Он посмотрел наверх в переполненное ужасом лицо Федора Константиновича, но кроме ужаса там ничего не было. Ни брезгливости, ни отвращения, ни отрицания.

«Да, мужик. Вот ведь как бывает у нас, не философов…» - подумал Андрей, и его потащили к выходу.

Открыв дверь, охранник пнул его в камеру. Беззлобно, скорее даже формально, просто напомнив Андрею его положение. Один из сокамерников отсутствовал, потому второй скучал, валяясь на нарах и читая какую-то замусоленную газету, наверняка не первой свежести.

— На допрос увели, - сказал он. Судя по голосу, это был именно тот, который пострадал за свой вариант «правды».

Андрею было наплевать. Он забрался наверх, дотянулся до соседних нар и стащил оттуда одеяло. Закутался сразу в два и сжался в комок. К уже имевшимся болячкам добавился зуд в разбитых костяшках. Спать не хотелось, но ничего другого он делать не собирался. Разговаривать с сопящим и, по-видимому, обиженным на отсутствие внимания сокамерником Андрей не желал. Потому просто лежал и думал, как часто это делал дома, в последнее время…

— Знаешь, мне иногда кажется, что мы просто струсили.

— Мы?

— Ну не конкретно мы, - Лена улыбнулась. – А человечество в целом. Это ведь так удобно, когда за тебя думает кто-то другой. Решает, что именно правильно, а что нет. Какие слова нельзя говорить, какие темы упоминать. Что считается неприличным, а за что и отругать могут или в угол поставить.

— Казни – не угол, - напомнил Андрей.

— Я образно.

— У тебя получился образ детства.

— Да, наверное, мы и впали в детство. Старческий маразм ведь тоже порой проявляется в этой форме?

— Не знаю, пока стариком не был.

— А кем был?

— Тигром! Злым и страшным тигром! Ох, сейчас кого-то загрызу.

— Перестань!.. Андрей!.. Я с ним о серьезном, а он… Вот уж точно ребенок…

Ночью он проснулся от жары. Отбросил оба одеяла в сторону, облизал пересохшие губы и на ощупь принялся спускаться вниз. Андрей нашарил рукой пластиковую бутылку с водой, которую принесли, когда он спал, и сделал несколько жадных глотков.

Затем его вновь скрутило в приступе кашля. Он согнулся и почувствовал в горле что-то вязкое и тягучее. Сплюнул на ладонь, поморщился и вытер об висевшее неподалеку полотенце.

— Чего там? – подал голос сокамерник.

— Гадость какая-то.

— А Василич так и не вернулся, – тон его был, как у ребенка, который чувствует, что в семье что-то произошло, но точно понять не может. – Интересно, его уже?..

— Кто знает? – Андрей неожиданно для себя почувствовал желание поговорить. – Может того, а может и отпустили.

— Не отпускают, – пробормотал сокамерник. – Никого не отпускают. Либо того, либо на общественные работы. Хотя, суда не было ещё вроде.

Андрей прошел до нижних, пустующих в ожидании Василича нар и присел на краешек. Сосед повернулся на бок и уставился на него усталым взглядом.

— Раньше-то, всё можно было говорить. Свобода слова, называлось. Дурь всякую печатали – это да, по телевизору врали тоже. Но ведь выбор был: верить или не верить. А теперь? Одна, одобренная версия, и других быть не может. Я вот ту газету открыл, читаю и не пойму, что происходит. Если каждое отдельное предложение брать – правда. А вместе складываешь – чушь какая-то получается. Вот как у них так выходит?

— Профессионализм, не иначе, – ответил Андрей и поначалу даже не понял, отчего смеется сокамерник, имени которого он так и не удосужился узнать.

Впрочем, вскоре смех перерос в глухие всхлипы, и Андрей отвернулся. Он почувствовал, как по щеке скатилось что-то тёплое и солёное. Хотелось думать, что это пот…

На суд повели после обеда. Вернее, сначала в гримерку, где переодели в чистую робу и тщательно замаскировали синяки на лице. Телевизионная картинка диктует свои требования ко всему, даже к асоциальным элементам.

Андрей не сопротивлялся. Его не очень волновал внешний вид, просто хотелось, чтобы всё поскорее закончилось. Он терпеливо ждал, пока женщина с красивым ухоженным лицом приведет его в порядок. В последнее время ему удалось научиться «терпеть и ждать». Пришлось даже.

Зрительный зал был наполнен до отказа. Присяжные о чём-то оживленно беседовали. Адвокат поприветствовал его сдержанным рукопожатием, представился, но имени его Андрей не запомнил. Ещё двое подошли позже, на ходу обмениваясь фразами. Массивный, не толстый, а скорее именно «большой» оказался главным судьей, в то время как обвинителем была миловидная женщина средних лет с короткой стрижкой.

Режиссер ещё раз прошёлся по сцене, сдвинул на пару миллиметров тумбу для свидетелей и отошёл в сторону. Тотчас операторы, до этого бесцельно слонявшиеся по округе, сверкая голографическими бейджами, оказались возле камер, и съемка началась.

— Слушается дело Кожухова Андрея Геннадьевича. Двадцать три года, ранее не судим, приводов не имел. Работает аспирантом в высшем учебном заведении. Обвиняется в нарушении закона о компьютерной безопасности (проникновение и взлом), нарушении закона «о свободе средств массовой информации», а также в оказании сопротивления при аресте и нападении на сотрудника безопасности.

Дальнейшую постановку, периодически прерываемую выкриками режиссера и его же просьбами повторить и добавить эмоций, Андрей плохо запомнил.

Обвинитель подробно и в красках расписала всем присутствующим, что и как именно делал Андрей. Зрительный зал недовольно зашумел, отреагировав на соответствующую надпись на информационном табло. Зашептались присяжные, бросая косые взгляды на подсудимого.

Адвокат напирал на безгрешность своего подзащитного все прошедшие двадцать три года жизни. В качестве свидетеля пригласил Федора Константиновича, который подробно рассказал о том, какой Андрей ответственный и прилежный аспирант, человек, гражданин… При этом в глаза ему Федор Константинович старался не смотреть.

Обвинитель тут же поинтересовался, откуда тогда этот прилежный гражданин мог поступить так, как он поступил. Федор Константинович стушевался и едва не получил обвинение в распространении клеветнических мыслей и лжесвидетельстве.

— В тихом омуте черти водятся! – выкрикнул кто-то из зала.

— Давно пора было всю эту интеллигенцию изжить! – поддержали порыв несколько голосов.

Судья ударом молотка призвал собрание к тишине, а Андрею вдруг стало невыносимо тошно.

Только один момент зафиксировался в его памяти на пути к обвинительному приговору. Ему предоставили сказать слово в свою защиту.

— Это что-то изменит? - поинтересовался он у судьи.

— Вряд ли, – доверительно сообщил тот. - Но для рейтинга полезно.

— Хорошо, - Андрей кивнул, нашёл взглядом камеру и посмотрел прямо в объектив. – Так было надо. Не потому что это правильно или наоборот преступно. Просто так было надо. Знай.

Обвинитель потребовала объяснить, кому предназначались эти слова, и Андрей послал её, абсолютно не стесняясь в выражениях. Минут пятнадцать продолжались прения на тему: «Стоит ли присовокупить оскорбление должностного лица к уже имеющимся обвинениям, или и так хватит?». Решили, что не стоит.

Присяжные удалились на совещание, телевизионщики переместились вслед за ними, а Андрею досталась бутылочка с минералкой. Конечно, он предпочел бы сейчас горячий чай или что-нибудь спиртное, но спасибо и на этом.

Подошла госпожа обвинитель и присела рядом.

— Извиниться не хочешь?

Андрей помотал головой и состроил презрительную гримасу.

— Зачем?

— Для очистки совести.

Он хмыкнул и повторил ей, куда она может пойти вместе со своей совестью. Получил в ответ пощечину, презрительный взгляд и наслаждение от сцены пререкания с режиссером, который требовал повторить момент, только теперь уже на работающую камеру.

Тем временем вернулись присяжные.

Виновен. Мера наказания – смертная казнь, но, по решению судьи, может быть заменена на пожизненное заключение.

— Вот мне ещё подарков от всяких дебилов не хватало – выкрикнул Андрей, улыбаясь.

Изменений в вердикте не произошло…

— Чего ты бесишься? Сказать нормально можешь?

— Как раз и бешусь от того, что нормально сказать ничего не получается. Везде цензура, кругом всё проходит тщательную проверку. Криминал, политика, происшествия – всё строго дозировано.

— Ну и что? Ты разве ещё не привык? Вспомни, Федор Константинович говорил, что всегда так было. Не в подобных масштабах, конечно, но всё-таки.

Андрей остановился, подошёл к Ленке и обнял её, спрятав лицо в её волосах.

— Дурак он, Федор Константинович, ничего не понимает. Только и может, что историю вспоминать. Ты вообще понимаешь, куда мы катимся?

— Понимаю, - она говорила тихо, почти шепотом. – Но ведь катиться недолго осталось.

Больше не в силах что-то говорить, Андрей сжал её ещё крепче, а Лена, тоже молча, гладила его по голове, и продолжалось это, кажется, целую вечность…

Последним желанием Андрей было - выпить. Долго препирался с надзирателем и выторговал себе двести грамм коньяка. От закуски отказался. Пил маленькими глоточками, морщился, пытался подобрать слова.

Перед казнью требовалось что-то сказать. Обычно умоляли пощадить или же наоборот проклинали всех и вся. Именно поэтому казни в последнее время показывали в прямом эфире. Живой поток эмоций изрядно поднимал рейтинги.

Казни и спорт – вот то единственное, что шло не в записи. Всё остальное только после тщательной обработки в Информатории, где любая новость приобретала нужную окраску.

Андрей допил, сжал пластиковый стаканчик и поинтересовался, когда начинается.

— Куда торопишься? – добродушно спросил сухой, сморщенный надзиратель.

— Да скорей бы уже, отмучиться, – сквозь натянутую улыбку выдавил из себя Андрей.

— Телевизионщики, – надзиратель пожал плечами. – Вечно что-то там с места на место переставляют, настраивают. Как скажут, так и сделаем.

Наконец усадили на стул и тщательно закрепили. Оператор, державший камеру прямо перед Андреем, показал большой палец вверх, и так долго и тщательно подбираемые слова пришли сами собой.

— Елена Афанасьева. Индивидуальный код – сто тридцать четыре дельта, сорок девять гамма. Девчонке всего семнадцать, а у неё уже через год должно отказать сердце. Требуется пересадка. Денег – нет. Связей – нет. Доноров – нет. Помогите ей, если есть возможность… наверное, всё.

Рычаг опустился, и через несколько секунд всё было кончено.

Дежурный смены аккуратно убрал ладонь помощника, который тянулся к кнопке отмены трансляции. О ней мало кто знал, и очень редко случалось, что применяли.

— Ты чего? – изумился тот. – Сейчас закончат суд показывать и это в эфир пойдет. Ты парня мучеником хочешь сделать?

— Доставай бланк, ручку и пиши. Сегодня, такого-то числа, такого-то года была зафиксирована неполадка в блоке управления трансляцией. Из строя вышла кнопка отмены. Спустя десять минут неполадка была устранена. Пиши, я распишусь.

Помощник посмотрел ещё раз, уже более внимательно, но в этот раз ничего говорить не стал.

— Девчонке семнадцать… у меня, Светке, в августе тоже семнадцать будет…