Darel
№184 "Не кум королю"

Не кум королю

Пролог

Сделав круг над собором, ласточка по расширяющейся спирали понеслась над городом, приветствуя умирающую весну: юность мира, свежая и дерзкая, уступала место зрелому лету с пыльной густотой зелени дворцовых парков и бюргерских садов. Под крылом пролетали многочисленные купола и крыши, мрачные и величественные башни магов, дерзко рвущие небо шпили соборов, раскинувшаяся громада Университета неподалеку от центра города. С высоты птичьего полета народ казался суетливыми мошками, вот только ласточка знала, что эта незначительность была обманчивой и клюнуть этих мошек нельзя. Смешные фигурки двигались внизу разноцветными потоками, а около речного порта их скопление было особенно суетливым – может быть, от того, что пылала только что взорвавшаяся осколками и сгустками пламени башня алхимиков.

Ласточка взмыла к послеобеденному, усталому солнцу и рухнула вниз – к северо-западному району, где над многочисленными затейливыми крышами с террасами, статуями и световыми колодцами возвышался дворец вдовствующей королевы. Громада дворца подавляла остальные здания, которые во всем своем великолепии казались бедными служанками рядом с разодетой невестой. У дворца гудела стройка – реставрировали южное крыло и перестраивали восточное, раздвигая анфилады и надстраивая этажи.

Ласточка сделала круг над крышей и влетела в растворенное окно.

– Плохая примета, ваше величество, – заметила старая герцогиня. – К смерти.

– Ерунда, – рассеянно ответила женщина в узком синем платье, сидящая за пяльцами у окна. Старинные факелы по приказу сына заменили на новый вид освещения – газовые рожки, – но в зале вслед за уходящим солнцем все равно сгущались сумерки.

Тем не менее королева сделала знак, чтобы паж выгнал птицу.

Зачем спорить со старыми слугами? В мире и так оставалось немного тех, кто оставался ей верен.

Седовласый министр в отставке беседовал с заморским дипломатом.

– Так кто-то уже послан или нет? – интересовался посол.

– Королева отправила… э-э-э… очень доверенное лицо, – тактично заметил министр. – М-м-м… весьма близкого ей человека.

– Вот как? – поднял брови Чавчино. – И… насколько это лицо близко ее величеству?

Министр наклонился к самому уху посла и прошептал несколько слов. Чавчино понимающе закивал, поглядывая на королеву. По его лисьей мордочке можно было прочитать все бродящие у него мысли: «Как интересно – надо обязательно сообщить нашему августейшему повелителю…»

Сама королева сидела за вышивкой у окна, привычно отрешившись от дворцовых сплетен. Она прекрасно знала, что говорят о королевах, лишившихся дражайшего супруга, ставших вдовствующими монархинями двадцати четырех лет от роду и к тому же сохраняющих красоту и власть. Не в ее силах было помешать сплетням и слухам, да она и не собиралась. Лорд-маршал покинул этот мир пятнадцать лет назад, и в сердце королевы с тех пор зияла пустота.

Но фавориты были. Она держала их на расстоянии, но само существование влюбленных юнцов придавало ей желание следить за собой и выглядеть не более чем на тридцать пять.

– Ваше величество, – согнулся в поклоне королевский судья Лангорта, – извольте принять просителей.

В отличие от сына, полностью положившегося на бездушную машину королевских судов, Глория сама принимала участие в разрешении споров в старой столице, сохраняя за собой все права феодального властелина.

В зал, семеня и кланяясь, вошли несколько человек. Среди них королева сразу узнала старейшину алхимиков, склочного старикана, досаждавшего ей просьбами и петициями. Остальные ей были неизвестны, но судебный пристав быстро всех представил. Мужчиной в невыразительной коричневой одежде, с крючковатым носом оказался ростовщик с трудновыговариваемым именем Туккакхул.

– …! – начал старейшина, потрясая перстом. – Новый человек, шулер и этот... как его... фармазонин, что ли... – он ткнул пальцем в виновника.

Королева молчала, с интересом глядя на чудо. Чудо являло собой невысокого, скудно и неярко (в манере новой столицы) одетого человечка с длиннющим носом и бегающими глазками.

– Я экономист-страховщик, Тодо Туккакхул, – стеснительно представился он.

– Вы что, действительно ученый из Дарклихтштадта? – спросила королева. – С каких это пор у Дарклихта, его величества, появилась склонность к развитию наук?

– Да не ученый он! – закричал алхимик. – Самозванец! Сами слышали – ростовщик!

– Страховщик, – поправил Туккакхул. – Ученый денежного факультета.

Алхимики и прочий ученый люд захохотали.

Глория тоже сдержанно улыбнулась:

– Да уж, каких наук ожидать от его величества.

– Я прислан королем для страхования имущества, – сказал Туккакхул. – Это развивает экономику и защищает риски. Например, вы даете мне монету, а я обещаю, что, если что-то неприятное случится с вашей борзой, выплатить полную стоимость собаки. А если дадите кошель – то же самое обещаю в отношении всей своры.

– Ну надо же, – удивилась королева.

– Вот! – заорал старейшина достопочтенного клана алхимиков. – Сам признался! Он взял у нас шкатулку золота! Застраховал башню! А платить за пожар не хочет!

– Что же, он эту башню поджег? – удивилась королева.

– Нет, пожар устроили мы сами, – сказал старейшина. – Как застраховали, так сразу и подожгли. Но он платить не хочет!

– Это правда? – строго обратилась королева к виновнику.

– Да... то есть нет... То есть башня, конечно, взорвалась… Но в договоре написано: страховка выплачивается в случае стихийного бедствия, но не в случае злого умысла…

– Признался! Признался! – закричали алхимики.

– Ну так пусть платит, – меланхолично заметила королева, давая знак, что суд окончен. – Пусть ростовщик…

– Страховщик!!! – заорал несчастный Туккакхул.

– …заплатит алхимикам причитающееся и отдаст в казну пошлину, как провинившийся. А алхимики пускай заплатят в казну сумму страховки…

– Как!!! – взвыли почтенные мужи-алхимики.

– …и воцарится справедливость, потому что алхимиков страховать – это жадность, а строить башню неподалеку от центра – преступление.

– Но… Но…

– Господин судья! Они хотят, чтобы их познакомили с подручными господина Кнудта?

– Нет, нет! Спасибо за справедливый суд, ваше величество!

Кланяясь, алхимики засуетились, пытаясь побыстрей убраться из покоев.

– Осмелюсь заметить, – сказал приезжий ученый денежных дел, – у нас, в новой столице, такого беззакония бы никогда не произошло. Я доложу королю…

– Вон! – взревел судья. – Схватить его и в темницу! Неделю не давать еды, а потом накормить плетьми – и вышвырнуть из города, конфисковав имущество, за пререкания с ее величеством и оспаривание вердикта!

Королева покачала головой, презрительно дернув губой. Ученый денежных дел… Каких только идиотов нет в Дарклихтштадте! Такое впечатление, что ее сын, напрочь позабыв о королевском достоинстве, собрал вокруг себя всех идиотов мироздания.

Поведя плечом, королева встала, жестом велев пажу не подниматься с подушки, и подошла к зеркалу. Оттуда на нее глядела красивая, царственной осанки женщина с усталыми глазами.

Глория не могла побороть тревогу. Она росла комом внутри по-девичьи плоского живота и поднималась к высокой груди. Проведя рукой по волосам, по старинным камням диадемы, королева вернулась к вышивке.

– Алую нить? – предложила фрейлина.

Глория взяла иглу, сделала несколько стежков. Слишком ярко, слишком кричаще, слишком тревожно.

– Ваше величество! – молодой офицер изящно склонился перед ней. – Гильдия палачей интересуется, кого назначить на должность главного палача ее величества.

– Назначьте ученика Кнудта, – рассеянно ответила королева, комкая в пальцах моток шелка.

– Какого из учеников? – еще ниже склонился офицер.

– Да какая разница, что я их, знаю, что ли… Какого хотят, такого пусть и назначат.

Старая герцогиня, разматывая моток пряжи, спросила:

– А что с нашим Кнудтом? Такой милый человек, такой добряк! Грустно будет, если он вдруг заболел.

– Да не заболел, – тряхнула головой королева, – я его с посланником в Дарклихтштадт отправила. Заодно написала сыну письмо, пусть назначит его главным палачом вместо своих живодеров. Сыну моему неведомо милосердие и какая-либо культура. Я была в ужасе, когда прочитала письмо племянницы, сообщающей о том, с какими мучениями покинула свет Мария! Восемь криворуких ударов по затылку! Кузине короля!

– Какой кошмар!

– Предложил ей в качестве милосердия… казнь на виселице! Как простолюдинке! «Быстро и почти безболезненно», – пишет в письме и удивляется, почему бедняжка Мария предпочла топор подмастерья.

– Невероятно!

– Вот и я говорю – мелочится во всем, в чем может. Закрыл факультет профессиональных палачей! Где же он теперь возьмет мастеров своего дела? Мой сын холопа затмит по скотству. Никакого гуманизма, никакого сострадания… Жаль отпускать Кнудта, но что делать, надо же помочь и новой столице.

Королева Глория почитала своим долгом нести свет культуры и хоть как-то облагораживать новую столицу. Увы, сын стараний матери не разделял.

– Ваше величество… – судья осторожно подошел и склонился.

– Что там еще? – недовольно промолвила королева.

– Просители, ваше величество. Шумят и жалуются. Изволите принять?

– Перескажите, в чем там дело.

За дубовой дверью действительно слышался невнятный шум.

– Скопилось много юродивых, ибо ваше величество давно не раздавали милостыню, и еще поймали бандитов, которых вокруг города много.

Королева задумалась.

– Изволите принять решение? – осторожно осведомился судья через несколько минут.

– А? Что? Ах да, – кивнула королева. – Конечно. Бандитам раздать денег, юродивых повесить.

– Как! – вытаращил глаза судья Лангорта. Челюсть его отвисла.

Заморский посол хихикнул, покосившись на экс-министра. Седовласый царедворец хмурил брови – королева последние дни была рассеянна, а сегодня совсем уж витала мыслями невесть где.

– Ваше величество, – повторил судья, – Я правильно расслышал: бандитам денег, юродивых на виселицу?

– Зачем бандитам денег? – королева в гневном изумлении уставилась на судью. – Какой дурак распорядился дать денег убийцам и насильникам?!

Придворные со значением переглянулись.

– Бандитов повесить, а юродивых… половине дать денег, вторую половину повесить, чтобы больше не лезли со своими дурацкими просьбами.

– Распорядитесь повесить всех, – шепнул судья приставу.

– Королева сегодня несколько не в себе, – осторожно заметил неугомонный Чавчино.

Бывший министр поморщился – эта заморская лиса вечно лезла не в свое дело.

– У королевы сейчас сложный период, – тактично ответил он.

– О, я понимаю, понимаю, – закивал посол. – Королеве ведь, если не ошибаюсь… гм… В таком возрасте…

– Да не в этом дело! – отрезал герцог. – У нее королевские заботы.

– А-а… – протянул посол.

Глория клала алые стежки поверх золотых.

Тем временем тревога росла, и казалось, что вот-вот разорвет ее плоть. Солнце закатывалось, и на каменные полы ложилось огненное золото отблесков затухающего пожара. Королева отбросила моток ниток и встала.

Она не была суеверной, но доверяла предчувствиям. Надо ехать в Дарклихтштадт – самой.

1

Чем ближе к Дарклихтштадту, тем лучше становилась дорога. Маркграф Браденский иронично улыбался, слушая, как беседуют два профессионала, – сам не вмешивался.

– В нашей цивилизованной стране беременных не казнят, – говорил Кнудт, палач ее величества, первый заплечных дел мастер Лангорта и его окрестностей.

– Жаль, жаль, – приговаривал Паодлуюс, – весьма жаль, так как это наносит урон медицинской науке. В анатомическом театре его величества есть впродоль разрезанное тело мужеского полу, есть впродоль разрезанное – дамского, а беременного полу нет.

– А чем разрезали, если не секрет? – осведомился Кнудт.

– Чем, пилой, разумеется… Я тогда учеником при докторе Пиндигулюсе был. Ох и напилились мы… Сначала во льду тела держали, чтобы твердые были, потом пилили.

– Темнота! – посочувствовал палач. – Ничего в вашей столице делать не умеют.

Паодлуюс обиженно замолчал.

– Ну, ничего, – прохлопал по плечу ученого Кнудт. – Научу!

Рихард дремал, краем уха слушая навязанных ему спутников – отлично известного всему Ланготу палача и какого-то докторишку, посещавшего старую столицу по обмену опытом. Обоих стража Лангорта буквально впихнула в нагрузку маркграфу, нагнав его на дороге. Два жеста доброй воли – докторишка и палач – тряслись на лошаденках и профессионально общались. Эта парочка быстро нашла общий язык и беседовала о высоком – о науке и образовании.

– Я, – говорил палач ее величества, – прекрасно понимаю ваши чувства и разделяю. Сам не чужд науке – изучал грамоту, но потом папаша пристроил меня учеником в Гильдию палачей. Однако по сей день я сохранил тягу к прекрасному и особливо люблю поэтов – всегда прошу перед кончиной чего-то рассказать трагического.

– А у нас поэтов не жалуют, – говорил Паодлуюс. – У нас факультеты все практические: медицинский там, анатомический, денежный, пороховой.

– Да, слыхал, у вас факультет палаческого ремесла прикрыли…

– Чистой науки не осталось, – вздохнул Паодлуюс. – Возможно, с палаческим погорячились. Все-таки практическая польза есть.

– Эх, а я – практика практикой, но больше люблю романтическую сторону своего дела, – мечтательно сказал палач, любуясь отблесками солнца на полированной поверхности топора. – Экзистенциальную сторону существования. Вот лезвие – что это? Это не просто полоса металла. Это линия, отделяющая жизнь от смерти. Взмах – и бывшее живым становится мертвым. Миг. Единый миг! Коего назад не поворотишь. Вот что заставляет меня задуматься. Каждый взмах топора для меня – еще одно ощущение мига. Держа в руках топор, я держу в руках время… Безжалостное время, которое движется только в одном направлении – вниз, меж позвонков, до плахи. Ничто так не навевает мыслей о конечности жизни, как свист опускающегося топора…

– Да-а, – выдохнул доктор. – А вы философ, мой друг! Что же вы не поступили на факультет философии?

– Так ведь в детстве меня не спрашивали, – смущенно ответил Кнудт. – У нас в семье все люди простые были, не шибко разбирались в теории, вот и отдали меня в практическую профессию. А жаль.

– А у нас король, наоборот, практику поддерживает, – сказал Паодлуюс. – Я у него в академии служу. Развивается наука!

– Лучше б ваш король, – наконец-то вступил в разговор и Рихард, которого сильно забавляли эти научные рассуждения, – государством занимался.

– Не скажите, вполне себе занимается, – оживился академик. – Вот мы едем по этой губернии и разбойников что-то ни одного не встретили, а около старой столицы раз пять сталкивались! Да, кроме того, у вас и анатомических экспонатов не добудешь, с чем ехал – с тем и возвращаюсь.

Он погладил сумки, где в склянках с неизвестными Рихарду растворами томились экспонаты, которые Паодлуюс с удовольствием демонстрировал на каждом привале: большие уши, странной формы носы и еще некоторые части тела, представляющие научный интерес для анатомии.

– Вот мне бы в анатомический театр беременное тело…

– Завел старую песню! Говорю же тебе – страна у нас цивилизованная, беременных не казним.

– Весьма гуманно, – заметил Паодлуюс. – Гуманизм присущ нашему королевству.

– Конечно, – с гордостью подтвердил Кнудт. – Я всегда смотрю – беременная или нет. Если беременная – сначала уладим недоразумение, а уж потом – пожалуйте на эшафот! Более того. Однажды иду по городу – навстречу дама без правой руки. Ну, я ее с полгода назад отрубил. И пузо под подбородок, месяц так девятый. Это она скрыла, представляете, что беременна!

– Какой кошмар! – посочувствовал Паодлуюс.

– Вот именно. А узнай иностранные послы, какой государственный конфуз? Что скажут? Беременным руки рубят! Ну какой лживый народишко пошел, а?

– Гуманизм разбаловал, – философски заметил Паодлуюс.

2

Тропка плутала между холмами, как набравшийся сливовки бродячий монах, и к деревне Рихард подъехал в момент, когда день уже догорал. Он, слава богу, избавился от своих надоедливых спутников: после нескольких часов профессиональных бесед они начали его раздражать. Сначала, правда, ретирада была небезынтересной: конечно, Рихарду как одному из благороднейших дворян королевства не подобало разговаривать с какими-то буржуа, но отчего бы не послушать – уж больно занятной выходила беседа между почтенным палачом и не менее почтенным доктором-магом, недавним выпускником анатомического факультета.

Сам-то Рихард, маркграф Браденский, заканчивал факультет поэзии – в старой столице ценили чистые искусства.

Однако под конец дня парочка болтунов утопила маркграфа, склонного скорее к философским размышлениям наедине с природой, нежели к обсуждению тем поперечного и продольного разрезания замороженных во льду тел.

– Вы намерены добраться до города сегодня? – поинтересовался Рихард у спутников. Увлеченные беседой, те не сразу поняли, что обращаются к ним.

– Да, ваше сиятельство, а чего ждать? Приедем, конечно, поздно, за полночь, зато сразу с жильем определимся, денежку выбьем – по слухам, во дворце все давно уже работают в несколько смен, проволочек быть не должно. А завтра уже, может, и к работе приступим, а то я лично притомился без дела сидеть!

В устах палача эта фраза могла показаться зловещей, если бы не была произнесена со столь простецким видом. Маркграф расхохотался.

– А я, пожалуй, не буду мучить ни себя, ни коня. Разбойников здесь и вправду вывели королевские гвардейцы, так что сверну в деревеньку, – дворянин указал на показавшиеся за поворотом невдалеке от дороги убогие домики. – Роскошной постели я там, может, и не найду, но после этой дороги для меня и сеновал будет королевским ложем!

– Всего доброго, ваше сиятельство!

– Счастливого путешествия, ваша милость!

Рихард сдержанно кивнул и направил коня к деревеньке.

Последние лучи ярко-красного солнца освещали старые, вросшие в землю дома и еще некоторые достопримечательности – судя по всему, куда более новые.

От дороги виселицы видны не были. Так бы дворянин, возможно, и не свернул сюда – какая радость просить приюта в месте, где недавно побывала беда?

Маркграф ехал мимо домов, поражаясь нищете увиденного. Людей почти не было – только сидел в луже голый мальчишка лет шести, да вдалеке женщина гнала с дороги пару тощих коров, торопясь отойти подальше к тому времени, когда всадник проедет мимо.

– Эй, лапоть, – как можно доброжелательнее позвал он старика, сидящего на пороге самого на вид приличного строения. – Где тут у вас переночевать можно?

– А вот разве что вот не знамо мне! – оттараторил смерд и улыбнулся, обнажая щербатый рот.

– Я заплачу, – Рихард знал, что деньги открывают любые двери.

И действительно – лыба крестьянина стала шире.

– Ну таки тогда раз такое дело! – он встал, приглашая дворянина в дом. – Токмо енто, не прибрано у нас, от, бардачно по убогости всеместной, и еще девка благородная в болезни, но она скоро сдохнет, так вы не волнуйтесь.

Маркграф понимал от силы половину того, что говорил старик. В избушке оказалось на удивление уютно и вовсе не так грязно, как он опасался, – в университетских комнатах зачастую было куда хуже.

Из мебели присутствовали только стол, три табурета, кривоногий шкаф и громадная печь.

За столом сидела и при свете лучины что-то шила пожилая женщина, у ее ног свернулась облезлая кошка.

На печи кто-то лежал.

– А вот прямо вот совсем вот сейчас освободим, – заискивающе бормотал старик. – Она болезная померла-сдохла почти, ну мы из горести и сочуйствия пригрели, только хоронить не на что, священник к нам уже года полтора, ну да хоть как-то бы, а сейчас снимем-выложим, ей и на полу, и все равно, мы-то сами пока на полу, и ничего…

У Рихарда что-то замерло в груди, когда он увидел – в неверном свете лучины – лицо девушки.

В том, что это была дворянка, он не сомневался. Тонкое, с благородными чертами, оно выглядело за счет болезни еще благороднее. Длинные светлые волосы ореолом окружали лицо.

Девушка не спала, но в открытых глазах ее плавала пустота – такой взгляд бывает у больного ребенка, привыкшего уже к невыносимой боли.

– Что с ней случилось?

Крестьянин замер, испугавшись.

– Это солдаты, – ответила женщина, так и не прекратившая своего занятия. – Мы подати королевские в срок не платим. Они пришли, повесили самых старых и больных, чтобы у нас нахлебников меньше было, а девоньку благородную прихватили вроде как случайно. Прошлись через нее всем десятком и бросили.

Маркграф стиснул зубы. Да, разбойников нет, но с такими солдатами они и не нужны!

– Только мы все равно платить не сможем – наша деревня старая, в другие-то народ недавно согнали, у них землица добрая, а наша вся уже вышла. И молодежи у нас нету. Год, два, а там и меня повесят. Лючка-то моего могли и в этот раз, да он в хлеву спрятался.

– Молчи, дура! – неожиданно четко крикнул крестьянин. – Из-за тебя все беды, твой язык!

Дворянин уже не слушал их. Он откинул одеяло – девушка лежала в простой холщовой рубашке, едва прикрывающей бедра. Все ноги были в кровоподтеках.

– У вас есть одежда для нее?

Теперь он не собирался ночевать здесь. Холодная ярость кипела внутри. Да, он, конечно же, слышал о том, что король возвышает при себе худородных дворян, а то и вообще кого из простонародья.

Знал, что обычный солдат для него зачастую дороже потомка благородного рода. Но чтобы вот так, буднично, и даже последний смерд не видел в случившемся ничего страшного? Здесь, в месте, куда война не докатывалась лет сто, если не больше?

Одетая в лучшее крестьянское платье – серое с красным нитяным узором, добротное, с редкими заплатами – девушка выглядела жутко. Она словно ничего не чувствовала и не видела, ей было все равно, что с ней делают.

Маркграф сел в седло и, придерживая перед собой девушку, собирался тронуть недовольного ночным выездом коня, когда понял, чего ждет старик.

Рихард достал из кошелька серебряную монетку и кинул ее крестьянину. Тот подхватил денежку в воздухе и долго еще потом бежал, хромая, вслед за всадником, и завывал:

– А если что когда, так Лючок завсегда, вы это, ваша сиятная милость, и если как, век молиться буду, за спасение души, и вообще…

Видимо, для смерда серебро оказалось слишком большим потрясением – ну да, король отбирает весь урожай, оставляя едва-едва на прокорм и чтобы засеять поле. Денег они, наверное, годами не видят, а тут – целая серебряная монета!

Ехать быстро не получалось – девушка сразу начинала заваливаться в сторону и, словно в ней не было костей, проваливалась между руками Рихарда. Дворянин вынужденно придерживал коня.

3

Кнудт и Паодлуюс до вечера к городу не добрались, однако предместья, судя по увеличившейся частоте встреч с виселицами, колами, уличными дыбами и прочими достопримечательностями вдоль большой дороги, были уже близко.

Спутники спешились близ тлеющего кострища, пустили лошадей жевать траву, а сами достали нехитрый ужин и с удобством расположились около углей.

– Ну вот, и костер разводить не надо! – сказал Кнудт.

– Однако же и пованивает… – сморщился Паодлуюс. – Горелым.

– Ничего, пожарим сало – перебьет.

– И скрипит, – добавил доктор.

– Амулетика нет?

– От вони?

– От скрипа.

Маг порылся в сумке и достал некий амулет, обернулся к клетке, раскачивающейся за спиной, и – о чудо! – звуки прекратились. Причем не только скрип, но и слабые стоны находившегося в клетке подвешенного.

– Так-то лучше… – пробормотал Паодлуюс, пряча амулет.

Кнудт меланхолично резал сало с луком, насаживал на прутья и жарил. Вскоре разнесшийся аромат съестного действительно перебил всякое неблагоухание. Почесавшись и поймав блоху, Кнудт с удовольствием разлегся на траве.

– Скажите, пожалуйста, – поинтересовался Паодлуюс, – а на каких казнях вы специализируетесь?

– О, у меня универсальная квалификация, – покраснев от гордости, сообщил палач. В голосе его звучали удовольствие и робкое смущение. – Я даже в соседней стране стажировался, привез оттуда гильотину – устройство, позволяющее рубить головы, как горячим ножом – масло. Ровнехонько! И с первого раза. Я, правда, сам топором тоже с первого-второго рублю, но гильотина – это… это… одним словом – цивилизация!

– Что же, одобрили? – спросил ученый.

– Именно! Милосердное ее величество распорядилась именно так и казнить отныне благородных государственных преступников.

– Поразительно! А как вы думаете, королю будет полезно это изобретение?

– Не знаю, – погрустнел Кнудт. – Не любит король чистое искусство.

– Но ведь гильотина существенно ускоряет процесс?

– Это да.

– И, наверное, увеличивает производительность труда?

– А как же!

– Тогда, пожалуй, вам стоит представить сие изобретение королю…

Поев и отдохнув, Паодлуюс снова пристал к палачу с расспросами.

– Так что же, срезы, говорите, ровнехонькие?

– А то! – надулся от гордости палач. – Вот гляди.

И лезвие ножа, описав полукруг, разрубило колбасу надвое.

– Вот такой же чистоты срез!

Паодлуюс взял колбасу и своим ножом стал ее задумчиво шинковать.

– И льда не надо.

Кнудт в ответ довольно сопел, поглаживая короб с разборной гильотиной.

Смеркалось. Маг запахнул плащ и умиротворенно свернулся калачиком у костра, глядя на звезды. Наверное, мечтал о новых экспонатах для анатомического театра. На путников вместе с огромными звездами опустилась ночная идиллия.

– А я мечтал ученым стать, – проникновенно сказал палач. – Вот…

Академик пробормотал, засыпая:

– Ну, на новом месте мечтать будет некогда, у вас наверняка окажется много работы…

– Хорошо, если так, – кротко заметил палач. – Каждый рабочий день приближает меня к постижению грани между жизнью и смертью. Иногда мне кажется, что она более узка, нежели лезвие моего топора или гильотины. И уловить ее столь сложно…

Паодлуюс перевернулся, забормотал:

– Не режь! Не режь!

Кнудт покачал головой, поглядел на беспокойно спящего спутника и тоже задремал.

…Утром все продолжилось. Кнудт рассказывал о принципах работы гильотины, академик – о развитии науки в новой столице.

– Так вы так, как колбасу, хоть всю шею нашинковать можете?

– Могу!

– И руку можете?

– И руку могу.

– И палец нашинковать?

– И палец.

– И какого-нибудь принца крови нашинковать? – восторженно спросил Паодлуюс, подпрыгивая от восторга на кургузой лошадке.

Кнудт задумался.

– Ну, нет… это только король может!

– И все-таки! Все-таки! Какие горизонты, – восторженно бубнил Паодлуюс. – Позвольте, я расскажу о вас научному совету! Я давно мечтаю получить поперечные распилы мужеских, женских и детских тел. Штук по двести срезов с каждого тела. Дабы изучить все органы, как бы пролистывая страницы, где каждая страница – анатомический срез…

– Много стругать придется, – заметил палач. – Но дело выполнимое, если предоставить материал.

– Да-а… – погрустнел Паодлуюс. – Гуманные законы сдерживают развитие науки. Но я все-таки надеюсь когда-нибудь получить анатомический срез максимально здорового человека. Впрочем, для начала мне хватит и какого-нибудь принца крови, они лучше всех питаются. Да хотя бы и обычного принца! Просто-таки не терпится доехать до столицы! Вперед, мой друг! Вперед!

4

В Дарклихтштадт он въехал только утром. Подорожная, подписанная канцелярией королевы-матери, открыла для него ворота в город, а пара монет заставила лекаря из лавки с волшебным названием «Чудо медыцыны» бегать вокруг него кругами, и только грубый окрик помог бедолаге приступить непосредственно к работе.

– Это шок, – буднично произнес лекарь, осмотрев девушку. – Настойка пустырника, подогретое красное вино, раз в неделю – кровопускание. Еще бы хорошо к какому-нибудь врачу по женской части и по дурным болезням, на всякий случай, хотя признаков пока и нет. И главное – забота. Тепло и забота, они даже мертвого из могилы поднять могут!

Рихард поблагодарил его и снова поразился, как лекарь забегал вокруг него из-за очередной, третьей монетки. Видимо, правду говорили о том, что в новой столице все очень дешево, правда, и найти что-то нужное весьма непросто.

Гостиниц в городе оказалось немного. Большинство зданий было либо казармами, либо заведениями, обслуживающими солдат, – кабаками, публичными домами.

Прямо в центре города дымила какая-то мануфактура – в старой столице давно уже все производственные здания выносили подальше от дворца, а здесь, видимо, решили сделать наоборот.

Наконец Рихард после долгих расспросов – прохожие посылали его черт знает куда, вместо того чтобы просто сказать, где можно разместиться, – нашел приличную гостиницу.

Передав девушку на руки служанкам и потребовав, чтобы ее вымыли и нашли подобающее платье, Рихард заказал большой номер с двумя кроватями и целого запеченного кабанчика.

Но уснул, так и не дождавшись его.

5

На площади Дарклихтштадта их встретил запах бульона.

– О, корчма! – оживился Паодлуюс. – Как я проголодался – заглянем, мой друг? Прежде чем направиться по делам, мне – в академию, вам – к королю?

– Нет, это не корчма, – сказал Кнудт, втянув носом воздух. Привычный нюх сразу определил источник запаха. – Это чью-то тушку вываривают. В котле с кипятком.

– А-а… гм, – пробормотал сконфуженный Паодлуюс. – Это сказывается сегодняшний проезд мимо харчевни. Нечего было торопиться, лучше бы как следует позавтракали. А то всякие фальшивомонетчики брюхо совращают.

– Это не фальшивомонетчик, – заметил Кнудт. – Фальшивомонетчикам олово в глотку заливают.

– Да какая разница…

С трудом они пробирались через толпу на площади.

– Надо было в объезд, дальними улицами ехать…

– А тут у вас казни тоже на широкую ногу, – восхищался Кнудт. – Народу еще больше, чем у нас! Я, правда, в котел укроп и базилик кладу. А ежели граф там, или барон, или еще какой благородный и его родственники доплатят заради благородства – то и душистый перец. Казнил одного барона – так тридцать горошин в котел кинул! Магистр кулинарного факультета меня поздравил лично…

– Нет, у нас король пряности разбазаривать не дозволит… у нас чистой наукой не того…

Под ноги им метнулась какая-то тень.

– Господин! – глаза мальчишки сияли. – Господин! Я как вас увидел, сразу промеж людей кинулся! Смотрите, что я добыл!

Он показал отрубленный палец с перстнем.

– Шестой на руке преступника!

– Мой ученик, – снисходительно кивнул Паодлуюс. – Но дурак. Надо было брать целую руку!

Он взял тем не менее палец, оглянулся, снял перстень и воровато спрятал палец в суму, а перстень – в кошель.

6

Проснувшись, дворянин обнаружил, что девушка сидит на своей постели и пристально на него смотрит – не мигая, не отводя взгляда.

– Ничего, вот увидишь, все будет хорошо! – бодро воскликнул Рихард и удивился, как глупо и фальшиво прозвучали его слова. – Я отвезу тебя в старую столицу, Лангорт, там лучшие в мире люди! Самые благородные, талантливые, красивые.

Девушка смотрела на него, но на лице ее ничего не отражалось.

– Там по выходным маги показывают разные штуки, проходят состязания поэтов – я дважды брал первый приз, между прочим! А знаешь, какой там рынок? О, это песня! Это надо видеть, как торгуются на рынке в Лангорте! Там могут продать мелкую рыбку за серебряную монету, а могут и купить коня за несколько медных. Мастерство торга у нас возведено в ранг искусства!

Показалось? Или действительно что-то мелькнуло в глазах?

– Ты еще не видела наших студентов! Они пропивают все, в том числе и собственные штаны, а ближе к утру голышом через весь город пробираются к университету!

Робкая улыбка озарила лицо девушки.

– Тебе понравится, честное слово!

Рихард говорил и говорил, он описывал все подряд – и то, что самому ему недавно казалось таким отвратительным и глупым, в собственных его устах вдруг обретало мощь эпоса и силу легенды.

Конечно, по сравнению с новой столицей старая казалась раем – а по сути и была им.

Маркграф подошел к девушке. Она испуганно отпрянула от него. Дворянин встал на корточки рядом и улыбнулся, показывая, что не собирается делать ничего дурного.

– Я представлю тебя моей маме. Она тебе понравится, честное слово! Ты еще не знаешь, какая она хорошая! Она тоже красивая, очень умная и добрая. Я уверен, вы подружитесь.

Осторожно, медленно протянув вперед руку, Рихард прикоснулся к щеке девушки. Та настороженно следила за его действиями, но больше не пыталась уклониться – словно заранее, обреченно соглашалась на все.

Прикоснувшись к щеке, дворянин медленно провел тыльной стороной руки вверх, задержал ладонь на мгновение, потом медленно встал и отошел.

Он, не оглядываясь, раскрыл сумку, достал оттуда два конверта – от королевы-матери и губернатора Лангорта, сунул их за пазуху, потом повернулся к девушке.

Та беззвучно плакала. Слезы одна за другой скатывались по ее щекам, и Рихард не выдержал. Он подскочил к ней, порывисто схватил за руки и горячо зашептал:

– Ну что же ты, ну не плачь, ну, правда, – выпустив руки, маркграф обнял девушку, преодолевая легкое сопротивление. – Все будет хорошо, мы уедем отсюда, как только я разберусь с делами. Вот сегодня же вечером и уедем, если ты будешь себя нормально чувствовать. Возьмем карету и поедем в Лангорт. Все худшее позади, теперь впереди только светлое небо, только хорошие люди, только счастье!

Девушка разрыдалась. Она ткнулась лицом в плечо Рихарду и, робко положив ему руки на плечи, громко всхлипывала, а потом, вцепившись уже крепко, не жалея ни пальцев, ни дорожного костюма Рихарда, впилась в него и в голос завыла.

Он утешал ее, бормотал какие-то глупости, переходя поминутно на шепот, и через некоторое время девушка умолкла.

Еще позже он отпустил ее и с удивлением обнаружил, что она спит.

7

– Ну, вот и пришла пора нам прощаться, – грустно говорил Кнудт, проводивший академика аж до дверей святилища знаний. Палач грустно поглядывал на стены Университета. – Мне пора…

– Ах, дорогой друг, вот увидите, я добьюсь, чтобы вы оказались в стенах альма матер! Наш король всячески доброжелателен к практической науке.

Кнудт стеснительно, но с вожделением поглядывал на ступени Университета.

– Вот увидите! – продолжал Паодлуюс. – Скажем, раньше для анатомических целей позволялось вскрывать не более одного трупа в год. Просто выклянчивать приходилось… теперь? О, теперь!..

Он весь раздулся от гордости за науку и королевство.

– Вы не представляете, сколько научных открытий тем самым сделано. Сколько болезней лечить мы научились! Так трупы гнили себе в висячих клетках да на колах, а так любой из них по требованию факультета может быть взят для научных целей… Но не буду задерживать вас, мой друг! Увидимся!

– Увидимся! – Кнудт крепко обнял мага и стиснул его в порыве чувств. – Надеюсь скоро с вами встретиться!

Когда он отъехал, Паодлуюс почесал макушку и пробормотал:

– Да, но только не в вашей, а в нашей вотчине…

8

Не успел Рихард отойти на несколько шагов от только что закрытой двери, как с той стороны что-то глухо ударило в косяк.

Рихард забежал обратно в комнату – девушка сидела на пороге, потерянно глядя в сторону. Как только она увидела дворянина, ее взгляд стал осмысленным.

– Не уходи, – горячечно прошептала она. – Не уходи, пожалуйста!

Он растерялся.

– Я должен, – мягко произнес он. – Но я скоро вернусь, вот увидишь. Как тебя зовут?

– Алона. Я… Я теперь многое могу, – ей сложно давались эти слова, в глазах отражалась внутренняя борьба. Девушка прижалась к собеседнику. – Все, что ты хочешь. Только не уходи. Пожалуйста, не оставляй меня одну! Мне страшно! Я не смогу так больше!

Стиснув зубы, Рихард отстранил ее от себя.

– Я скоро вернусь. Дождись меня, Алона.

И вышел за дверь, а потом, чтобы не слышать плач, понесся вниз по лестнице.

9

Королевский дворец оказался длинным двухэтажным домом – некрасивым, серым, не особо выделяющимся на фоне десятков таких же – казарм, фабрик, борделей.

Рихарда протомили в приемной несколько часов.

Его уже начало трясти от бешенства, от унижения – что, королю не доложили? король не знает, кто ждет его встречи? – как из мрачных раздумий его вывел окрик:

– Ваша милость!

Знакомый голос… Рихард поднял голову.

– А-а, Кнудт… и вы тут…

– А вы какими судьбами? – застенчиво поинтересовался палач. Сзади терся доктор Паодлуюс.

– Распоряжением ее величества, какими же еще… стал бы я так в приемной этого… короля торчать.

– А я тоже по делам. Вот представлять новое заморское изобретение буду – гильотину. Более тонкое лезвие. Работает отлично, повышает выход продукции. Все ровно. Безболезненно. Даже когда вешаешься, больнее, потому что позвоночник ломается или удушье.

– А я, – жизнерадостно встрял академик, – буду подавать прошение его величеству. Об экспонатах. Для анатомического театра. Как мы втроем снова встретились, ну не судьба ли?!

– Да уж, приятная встреча, – вежливо ответил Рихард.

Несколько раз он порывался бросить все и бежать обратно, но мысль о том, что он подведет королеву-мать и оскорбит короля, по отношению к которому все еще испытывал некоторый пиетет, останавливала его.

Он даже не произнес вслух ни одного ругательства, когда палача и академика пригласили на аудиенцию раньше него.

10

Когда объявили, что его величество ждет, Рихард был уже на взводе. Он вошел в кабинет – и, пораженный, остановился, не решаясь ступить и шагу.

Повсюду – на полу, на стенах, на креслах – лежали знамена и флаги. Все эти святыни, ставшие простыми тряпками, были взяты с боем, о чем говорили многочисленные прожженные дыры на них.

– Удивлен? – Король на фоне всего этого великолепия, несмотря на свой двухметровый рост и мощную комплекцию, просто терялся. Во многом из-за того, что одет был в старый серовато-синий халат. – На то и рассчитано. Сегодня утром был посол Томании, специально для него так выложил. Я ему намекнул, что не против приобрести парочку знамен его полков для коллекции.

– Ваше величество, у меня для вас письма, – Рихард был настроен как можно быстрее закончить со своей миссией.

– Можешь на «ты». Я даже генералам позволяю себя на «ты» называть, ну а ты у нас точно не меньше генерала будешь, если по семейному табелю смотреть. – Дарклихдт Первый улыбнулся. – Давненько не видел тебя, Рихард. Что, пойдешь ко мне в гвардию? Полк дам сразу, проявишь себя – поставлю старшим на южное направление, там сейчас спокойно. Ну, более-менее.

– Извините, ваше величество, но я не смогу. Вы же знаете, я больше по поэзии.

– Ну и черт с тобой, – скорчил гримасу король. – Давай письма.

Он вскрыл печати, пробежал глазами по строчкам, ненадолго задумался, потом заявил:

– Все, спасибо, езжай к королеве-матери, скажи, что я ей очень благодарен за советы. Что стоишь?

Рихард сглотнул. Он знал, что было в письмах – королева просила снизить налоги хотя бы на ее герцогство, а лучше во всем королевстве. Рекомендовала сыну все-таки задуматься о женитьбе на приличной принцессе, а то бастардов расплодил, а наследника нет. Просила прислать в Лангорт побольше пороха – старые запасы подходят к концу, а в королевстве тревожно, после нескольких войн врагов много, и хотя старая столица находится довольно глубоко в тылу, быстрый рейд со стороны южных кочевников вполне возможен.

Губернатор просил о том же – в более осторожных и аккуратных оборотах.

Король понял, что Рихард знает о содержании писем, и нахмурился.

– У тебя есть двенадцать часов, чтобы покинуть столицу, – бросил он мрачно. – И смотри, у нас недавно поймали пару шпионов, а потом еще десяток невиновных, но крайне подозрительных типов. Некоторые не дожили до выяснения обстоятельств.

Маркграф коротко поклонился, пробормотал приличествующую фразу и вышел вон. Он был в ярости – и ради этого стоило проделывать столь долгий путь? Король даже строчки не написал собственной матери!

11

Палач был чрезвычайно доволен приемом короля. Он радостно пересыпал в горстях королевский подарок – щедро кинутые ему артефакты, восстанавливающие силы.

– Теперь я смогу применять самые совершенные пытки! – радовался палач, как ребенок. – Он хлобысь! – а я его подлечу маной, приведу в сознание – и снова кипящим маслом!.. или дыбой!..

– Отличные штуки, – заметил академик, кидая взгляд на переливающиеся артефакты. – Его величество обещал рассмотреть петицию факультета… так что, возможно, скоро у вас будет новая, интересная, перспективная научная работа! – Паодлуюс юркнул за дверь, она захлопнулась, но тут же снова открылась, пропустив в комнату кусочек коридорной тьмы и длинный нос Паодлуюса. – Так что вы имейте в виду, и если вдруг до этого момента что-то кому-то отрубите интересное, то уж поберегите… Ну, интересное с точки зрения медицины.

12

Еще выходя из дворца, Рихард почувствовал, что в гостинице не все в порядке. Едва не загнав лошадь, он спрыгнул с нее и в несколько мгновений преодолел два лестничных пролета, испугав выражением лица милую служанку.

Распахнув дверь, он на секунду замер. Предчувствие не обмануло – Алона, намотав лямку от его дорожной сумки на решетчатую спинку кровати, сунула голову в петлю и удавилась.

Не теряя времени, Рихард вынул кинжал, обрезал лямку и приник ухом к груди девушки. Сердце не билось.

Он кинулся к сумке, вынул из нее завернутый в бархатную тряпицу артефакт с маной – с помощью этого приспособления даже почти незнакомый с магией человек мог восстановить себя после тяжелейших ранений.

Для того чтобы помочь кому-то другому, требовалась куда более высокая квалификация, а Рихард, к сожалению, на лекциях по лечебной магии либо спал, либо пил с друзьями, либо сочинял стихи – к чему имел куда больший талант.

Но в этот момент он даже не думал, что у него может что-то не получиться. Спокойными, отточенными движениями он положил девушку на пол ровно, разломил артефакт на две половины и вложил ей в руку.

Затем несколько раз сильно надавил двумя руками на грудь в том месте, где должно быть сердце, приник к устам Алоны и вдохнул в ее легкие воздух, набрал еще и снова вдохнул.

Он повторял эту последовательность снова и снова, раз за разом нажимая на грудь девушке и пытаясь заставить ее дышать.

Снова и снова.

Раз за разом.

А потом встал, достал из сумки пару фамильных кинжалов – один их них сунул за голенище сапога, выправив штаны наружу, второй привесил на пояс вместо дорожного кинжала, который положил зачем-то на живот девушке. Поправил шпагу, проверил порох в пистоли.

– Сука, тварь, коронованный подлец, – бормотал Рихард, не чувствуя, что он что-то говорит. – Ты ответишь за все.

В тот момент, когда он прикоснулся к двери, девушка шевельнулась. Но маркграф этого уже не видел.

13

Пройти во дворец ему не дали. Офицер, дежуривший в этот вечер, даже узнал его и был готов дружески побеседовать, рассказать, где можно неплохо отдохнуть в такое время, – но только не пустить внутрь.

Он уклонился от того, чтобы сказать, что это – прямой приказ короля, но Рихард понял все и так. Он обошел здание вокруг и не нашел способа проникнуть внутрь без шума.

Однако ему было уже все равно. Маркграф выждал, пока караул пройдет мимо, затем обнажил оружие и убил их по очереди – двух молодых, здоровых солдат двумя точными, короткими ударами шпаги.

Никаких угрызений совести он не чувствовал – эти люди сами выбрали свой путь, когда встали на доску. Они планомерно двигались к цели – смерти – каждый раз, когда точили шпаги и засыпали порох в мушкеты, и даже надраивая пуговицы на мундире – тоже двигались к смерти, и какая разница – сегодня или завтра?

Рихард с разбегу запрыгнул на окно первого этажа, уцепился за отлив окна выше и, молясь, чтобы тот его выдержал, заелозил ногами по почти гладкой кирпичной стене.

Наконец ему удалось опереться ногой и выкинуть тело вверх. Вылезая на отлив, маркграф выронил из кармана пистоль. Цепляясь за тонкие рейки рамы, он встал, аккуратно вынул из ножен шпагу и всем телом ткнулся в окно, за которым виднелись смутные тени.

Однако здесь выяснилось отличие стекол новой столицы. Пусть они были и не так прозрачны, как в старой, зато куда крепче. Только с третьей попытки дворянин смог выставить окно – и лишь благодаря чуду не свалился вниз.

К сожалению, внутри его уже ждали.

– Решил в гости зайти? – поинтересовался король, поднимая мушкет. – А чего через окно-то?

Он был пьян. И когда успел? Его величество уже успело облачиться в мундир полковника королевской гвардии – впрочем, полковник там соответствовал маршалу в обычных войсках.

Кроме него в зале находилось человек тридцать – только мужчины, в основном военные. Кого-то Рихард знал, о ком-то слышал, многие были не знакомы ему даже отдаленно.

Вдоль стен горели факелы, на столах то тут, то там стояли самые разные канделябры – простые, из подернутой патиной меди, позолоченные и местами – даже инкрустированные драгоценными камнями.

В старой столице никогда не позволяли себе такого даже не самые родовитые дворяне, а уж во дворце вдовствующей королевы последние лет восемь было проведено газовое освещение.

– А через дверь не пускали. – Рихард понял, что проиграл, но помешать высказаться ему не могли. – Бедненько тут у вас, убого.

– Ты знаешь, отец долго болел, – издалека начал король. – И в конце концов едва не просрал королевство. Мне досталась держава, в которой кроме долгов ничего не было. Мы покупали все: серу, селитру, уголь, металл, даже соль. Мы платили соседям за право пользоваться их портами и проливами. Вместо армии у нас было сборище чванливых идиотов, цепляющихся за шпаги и арбалеты в век пушек и пороха. Ну да ты знаешь – у нашей королевы-матери до сих пор все так, а порох она просит для огненных забав и салютов.

– Неправда! – маркграф даже покраснел от этой лжи, но король не слушал его.

– Я создал то королевство, в котором мы сейчас живем, – от моря до моря, с сильной армией, без единого гроша внешнего долга. Это вы там купаетесь в роскоши и еще просите уменьшить налоги! – голос монарха, поначалу тихий и спокойный, теперь гневно гремел под низкими сводами зала. – Ты знаешь, сколько вы их заплатили за последние восемь лет? Нет? Я так и думал! Нисколько не заплатили! Наша любезная матушка присылает нам фамильные драгоценности с просьбой не продавать их! Вместо денег я получаю бесполезные вещи и еще оказываюсь подонком, который грабит собственную нищую мать! Не правда ли, весело?

– Твои солдаты грабят и насил…

– Не мои, а наши! Наши солдаты! Да, это не университетские барышни. – Рихард вспомнил «барышень» своего потока и невольно улыбнулся – многим солдатам весьма не повезло бы, встреться они один на один с этими девушками. – Конечно, я стараюсь изничтожить мародерство на своей территории. Но если где ребята отыграются на провинившихся крестьянах, так они и жизнью рискуют за страну и короля!

– А если на дворянах? – Рихард жестко взглянул в глаза сюзерену, но тот не отвел взгляд.

– А что я вижу от вас? Вы пьете, гуляете, выжимаете страну до нитки, плодите бастардов – сиди, маршал фон Бок, я тебя не имел в виду.

Маркграф чувствовал, что проигрывает этот спор.

– И все равно я не понимаю, как можно жить без храмов и университетов, без художников и поэтов, как можно жить с одними маршами, под вечный барабанный бой? Вы не от Неба и не от Ада, вы – от Чистилища, серого и бескрайнего. От пустого, бесконечно однообразного!

За столами начали подыматься королевские друзья, но монарх махнул им рукой – сидите, мол.

– Да, именно таков наш мир, – король устало вздохнул и плеснул себе в бокал прозрачной жидкости. – Я был бы счастлив жить в твоем, но это невозможно.

В этот момент в зал вбежал тот самый офицер, который не пускал сюда Рихарда. Монарх выслушал доклад, его чело омрачилось. После минутного раздумья на лице короля появилась зловещая улыбка, не предвещавшая маркграфу ничего хорошего.

– Ну что ж. Так как грехи меня к тебе не пускают, спускайся к нам, примем как родного.

– Это невозможно. – Рихард выпрямился как струна. Он не боялся смерти – хотя и не желал ее столь скоро.

– Думаешь? А вот я не уверен.

14

Король сидел на ступенях глубокой предоконной ниши Толстые мясистые пальцы перебирали струны лютни, путаясь в аккордах. Его величество изволили напевать балладу, занесенную иностранным горлодером – правда, вот уже третьи сутки, как глотку посиневшего таланта перетягивала петля.

А вот сорочка, что сама

Расшила леди шелком.

Гил Моррис просит даму в лес

Явиться тихомолком…

Голос короля был глубок, слегка хрипл, но довольно красив. Пел он, не всегда попадая в ноты, но проникновенно – однако внимательному уху была бы заметна в голосе откровенная насмешка.

– Вы невежливы, сын мой, – тон королевы-матери был холоден, сама она – как обычно, величава. Глория застыла посреди пустынной тронной залы. Всех лакеев-советников король отослал. – Вы до такой степени оскотинились в своем свинарнике, что потеряли всяческое уважение к собственной матери.

– У короля нет ни матери, которая пытается им управлять, ни племянников, которым нужны титулы. Ни дядюшек, которым потребны независимые уделы… ни братьев. Только подданные, верные и не очень, – отрезал король.

Он пристально смотрел на королеву. В глубине умных темно-серых глаз пряталась насмешка.

– Не забывайтесь, Дарклихт. Вы получили мои письма?

– А как же. Их привез такой приятный молодой человек. Немножко наглый, но женщинам такие нравятся, – король заговорщицки понизил голос, намекая на то, что этот посланник был ее любовником – хотя ему было прекрасно известно истинное положение вещей.

Королева глядела на взрослого сына, который стал таким чужим.

– Где маркграф? – она повысила голос. – Ваше величество, я вас спрашиваю, где маркграф Браденский?

Король вновь взял лютню повешенного певца, задумчиво бренча струнами.

– Дворян надо учить не только куртуазности, но и общей культуре поведения. Через окна, например, чтоб не лазали. А то пришел тут – кум королю, сват министру... А он мне не кум! – так ведь, матушка? – поднял взгляд монарх.

– Дарклихт, ответьте на мой вопрос. Где маркграф?

Король взял несколько аккордов, запел:

И стала нежно целовать,

К бароновой досаде,

Она убитого уста

И золотые пряди.

Я сэра Бернада отдам

С лесами и полями

За эту голову в крови

С пшеничными кудрями!

Королева все так же стояла посреди тронного зала, наполненного молчанием – слышен был только низкий голос короля. Больше ничего, ни шепота, ни шороха переменившего позу шпиона. Внезапно она спинным нервом ощутила, что за одним из штандартов у стены кто-то есть, кто-то, кто смотрит ей в спину. Арбалетчик?.. Все может быть. Король, похоже, спятил от страха в ожидании мятежей и государственных переворотов. Глория неотрывно глядела на слишком взрослого сына.

Он, похоже, прочитал ее мысли.

– Нет, матушка, вас, – он сделал ударение на последнем слове, – убивать я не собираюсь. Я почтительный сын, вы можете спокойно жить в своей старой столице.

Король прошелся по зале, разгибая большое красивое тело. Пружинистые движения напоминали дикого хищника из кошачьих.

– Помните, что я – единственный, кто в силах удержать разваливающуюся страну и собрать все земли в один кулак. Если завтра на нас пойдут северяне – кто их остановит, вы?! Вы только и умеете, что ныть о налогах! Вы собираете вокруг себя ретроградов и сепаратистов, иностранцев – все эти Чавчино, ля Росси, Мейджоры! Вы не думаете, что будет с обезглавленной страной, если хоть один из их заговоров удастся? Или, – голос его стал тих и вкрадчив, – вы уже кого-то наметили на мое место?

Королева долго и внимательно глядела на старшего сына.

– Я думала, что вы никогда не повзрослеете… Хорошо. Быть может, я зря вас осуждала. В конце концов, вы – мой сын, и вы действительно показали себя королем. Монархом, который, чтобы добиться государственных целей, не остановится ни перед чем, – в голосе скользнула насмешка. – Будем надеяться, что это все-таки пойдет на благо нашей стране.

– Новые времена, ваше величество.

– И нравы новые.

– Не без того.

Они так и стояли друг напротив друга – глаза в глаза. Пикировка двух равных соперников – дуэль мастеров.

– А теперь, ваше величество, сын мой, я желаю отдохнуть с дороги и встретиться с маркграфом Браденским. Я также прошу обеспечить нам беспрепятственный проезд в Лангорт.

Король внимательно смотрел на мать.

– Очень странная привязанность немолодой женщины к красивому дворянину…

Глория совладала с собой, но лицо ее побелело.

– Вы прекрасно знаете, что Рихард…

– Знаю. Позор, позор! Уж лучше вообразить его вашим любовником.

Король засмеялся и вновь дернул струны. Зазвучала мелодия иностранной баллады, и королева почувствовала, как по позвонкам пробежались мертвенные пальцы холода.

… созрел, как ядро в орешке.

Я мальчика в лес отнесла под дождем,

Страшась людской насмешки…

Король натурально всхлипнул и подмигнул королеве.

– Подлец. Скажи, что ты с ним сделал?

Королева отошла от сына и неподвижным взглядом уставилась в окно.

Дарклихт бросил лютню.

– Скверная мать, от чумы околеть... Впрочем, неважно. Баллады, они всегда все преувеличивают. Но вообще, как по мне, так горячая ванна в свое время избавила бы нас от многих проблем.

– Где. Он?

– И вышел я от лица Господа, и осел в земле Нод, – рассмеялся король.

Королева неотрывно глядела в окно. Тонкие пальцы побелели, стискивая платок.

– А знаете, – заметил король, – это уже не модно. Я про театральный прием двойной игры, который в том заключается, что, улыбаясь лицом, актриса руками рвет платок. Уже вроде как моветон. Дурной вкус. Хотя какой из меня театрал?

Королева-мать не отвечала и только до мертвенной бледности стискивала руки, напоминавшие кисти мраморной статуи.

Король усмехнулся и отбросил инструмент. Лютня, тонко звякнув, упала в угол.

– Да все с ним в порядке, с вашим Рихардом. Он в академии решил остаться, у нас, в Дарклихтштадте – куда более перспективном для карьеры городе… Не надо считать меня извергом, тираном и мракобесом. Я объединил земли, рассчитался с долгами, оплачиваю развитие настоящей науки – а не вашу вшивую магию-алхимию. Маркграф умен. Знаете, людям свойственно меняться… при убедительных аргументах. Вы, конечно, не поверите, матушка, но ваш… м-м-м… протеже теперь у меня на службе. А вы уж думали, я срубил ему голову? Нет, у вас прямо-таки отсутствует фантазия. Он спрашивал меня, как можно в стране без университетов, и я согласился с его доводами. А он с моими. Я умею переубеждать… Ваше время закончилось, матушка. Просто закончилось. Газовые рожки вместо факелов – это еще не свет разума. Стране нужны мануфактуры, а не ваша ручная вышивка. Государству нужны не куртуазные измены и суды любви, а честные, достойные матери, рожающие хороших солдат!

Он внимательно посмотрел на королеву.

– Рихард будет верой и правдой служить на благо нашей страны, – заявил король. – Маркграф уже изъявил желание остаться здесь, в академии. Пройдемте.

15

Новая академия возвышалась над скатывающимися с холма городскими улочками. Король отвел ей бывший монастырь, с прилегающей к которому деревни начался Дарклихтштадт – при горячей поддержке здравомыслящего духовенства. Нездравомыслящее давно мотыжничало на каменоломнях или пребывало в райских эмпиреях.

Само здание воздвигли с разрешения короля за одиннадцать лет, и все это время Дарклихт Первый кусал локти – город строил кто попало, лучших мастеров забрали рясоносы.

А потом он просто поругался с о здешними наместниками высших сил, и все стало гораздо проще.

Как и полагалось, академия имела четыре факультета: юридический, анатомический, он же медицинский, а вместо философского и теологического устроили денежный и пороховой. Королева-мать слегка брезгливо оглядывала широкие коридоры, до толчеи забитые суетливо шныряющими студентами с колбами и фолиантами.

Внезапно король остановился, дружески хлопнув кого-то по плечу – худосочный прыщ едва не отлетел к стенке. С трудом королева припомнила, что когда-то этот проходимец приезжал в старую столицу обмениваться опытом с представителями старейших научных школ страны. Паодлуюс был одет в лиловую профессорскую мантию, на уши сползала слегка великоватая квадратная шапочка с кистью.

– А-а, академик! – дружески приветствовал его король. – Как дела на новом месте? Как работа?

Академик, тащивший в руках кучу анатомических срезов между стекляшками, довольно закивал головой:

– Благодарствую, ваше величество, благодарствую! Финансирование на уровне, методическими пособиями обеспечен.

– Молодец, сол… академик! – похвалил король.

– Каждый из нас в меру сил служит на благо науки и образования! – вытянулся Паодлуюс, стараясь удержать стеклянные листы.

– Пройдемте в аудиторию, – широким жестом пригласил король. – Впрочем, погодите – похоже, там перерыв…

Из аудитории действительно, подобно медленной пивной пене, выливалась толпа зевающих студентов. За ними вышел Кнудт – палач ее величества, нашедший при короле новое занятие, а также цель и смысл существования. Он жевал колбасу и закусывал зеленым луком. Похоже, в храме новой науки и образования латентный философ наконец-то обрел свое место в жизни.

На бедре его висел короткий тупой меч без ножен, жалкая пародия на шпагу – если присмотреться, то можно было увидеть на гарде свежевыгравированный дворянский девиз: «В надежде славы и добра найдется дел для топора».

– Эй, парень, а ну быстро лезвие поменять! – крикнул он помощнику, краем глаза заметил августейшую процессию и повернулся, чтобы поклониться королю.

Но вместо поклона почему-то жалко улыбнулся и остановился, явно не зная, куда деть мозолистые руки с кругом колбасы. Философская мысль напряженно бродила по широкому лбу, но Кнудт никак не мог найти должных слов приветствия своей королеве.

– Ну-ка, что там у нас? – потер ладони король и заглянул в аудиторию. – Ух ты! Здорово! Пропустите королеву-мать!

Громовой голос разнесся под сводами практически пустого зала, и эхо разнесло насмешливое:

– Мать... мать... мать...

Глория, неотрывно глядя в глаза палачу, прерывисто вздохнула, перевела взгляд на академика и бросилась в аудиторию – чтобы соляным столпом остановиться в дверях.

16

– Как… Как ты мог…

– Он был изменником, мама. Он надеялся на лучшее, но воплощал худшее. А я изменяю мир каждый раз, когда встаю ото сна.

Механическая гильотина с резким шелестом падала вниз, чтобы через мгновение подняться обратно – и снова рухнуть.

Молодой паренек, ассистент академика, каждый раз аккуратно вытаскивал тонкое полотно среза и клал его между стекол, на которых синей краской кто-то заранее вывел номер.

– Двести сорок шестой, – довольно сказал паренек, чувствуя, что кто-то есть рядом, но не слыша, кто именно. Очевидно, он подумал, что вернулся ученый…

Вместо эпилога

В королевском кабинете, за бархатным знаменем Лисского полка Талианской империи, сидела девушка. Она казалась скульптурой – недвижима, бездыханна. Когда-то, пока она была еще жива, ее звали Алона де Тресет.

Теперь у нее не осталось ничего. Ни имени, ни жизни, ни желаний.

Только две фразы:

«Сука, тварь, коронованный подлец»

и

«Ты ответишь за все».

А еще добрый, хорошо заточенный кинжал.