Лимонное Сорго
№214 "Сосуд"

Сосуд

Айгюль Зарипова, подруга Риммы Москвиной

Она была очень хорошей девочкой, красавицей, дурочкой, все, как положено. Будущая идеальная жена. Просто мечта поэта. Он творит, она – печет, печет… Поговорить он ходит к друзьям. Дома - только пирожки ест.

Что она вообще делала на факультете? Пыталась поступить во времени present continious. Так и поступала шесть лет. В перерывах между экзаменами то полы в аудиториях мыла, то сидела на лекциях как вольная соискательница. Любила Савву.

Да, мы еще тогда думали, какого лешего ей терять время, если все равно после первой же сессии выяснится, что еще одна зачетка использована вхолостую. Оказалось, дело не в желании получить высшее. Важен был сам процесс. Она хотела постоянно находиться там, где Савва.

Он ее не замечал. То есть… скажем, он с ней не разговаривал. Неинтересно ему было. Ну, как и всем нам.

Савва обожал Римму. Да, это она, рядом со мной. Ну, вы видите, ее невозможно было не обожать. Все ее обожали, наш курс, и студенты постарше, и совсем зеленые. Смотрю, вас не очень-то пробрало. Вы из тех, кто судит по внешности? Да, она не красавица, но лицо освещено изнутри, не замечаете? Так что Савва ей почти сразу сделал предложение, но Римка была неприступна, как Измаил, а тут под боком это недоразумение со шваброй. Мужчины такие, мимо дармового не пройдут, ему, видимо, сложно было не воспользоваться.

Как ее звали? Не помню. Ничего странного, я плохо различаю все эти обычные имена – Маши, Оли, Лены… Римка говорила, у нас десять Лен на курсе числилось – и как? Прикажете отличать?

Ее простенько звали – Настенька, Милочка… пусть будет Аленька, для конкретики.

Да, Савва любил Римму, а спал с этой Аленькой. Выглядели их отношения неприятненько, использование чистой воды, кажется, он даже не здоровался с ней на факультете, смотрел мимо, совсем не замечал. Хотя сложно представить, как еще себя можно было с ней вести. Все-таки редкостная дура, и себя не уважала, и… Она же знала про Римму.

Понимаете, вы говорите – человек, нельзя же так, но вы ее не видели, не общались с ней. Честно признаюсь, я больше никогда таких не встречала. Заводная кукла – и то слабо сказано. Мы все ее сторонились, чувствовали какой-то подвох. Знаете, она мало была похожа на человека. Кажется, даже говорить не умела, так – пару звуков издаст и все. Бессмысленное мычание.

Не помню, как она оказалась в моей коммуналке. Плохо ей стало на улице, что ли, Савва сразу в кусты, ну, мальчик-интеллектуал, они часто такие, что с них взять. Он тогда провожал нас с Римкой домой, а его бесплатное приложение увязалось следом. Она любила бессмысленно таскаться за ним, идет по пятам, не скрываясь, но на расстоянии. А что, ему удобно получалось, Римма в очередной раз отошьет, а искать никого не надо, вот оно тут – всегда рядом.

Кажется, у нее кровь из носа пошла, да не тоненькой струйкой, а прямо хлынула потоком, мы услышали хрип, обернулись – и такая картинка. Савва тут же испарился. А Римма, добрая душа, потащила страдалицу ко мне. По пути ни слова эта Аленька нам не сказала, хоть мы спрашивали, где болит, вызвать ли скорую – мало ли – и чем вообще помочь. Мычит что-то бессвязное и все.

Но стоило ей войти в квартиру, как она изменилась. Не знаю, как лучше сказать. Что-то произошло. Застыла на месте, глаза безумные – это у нее-то, у нее! Никогда мы не видели у Аленьки в глазах что-либо кроме пустоты. Даже на своего Савву она смотрела, как корова, иначе и не скажешь. Мне вот полагается из женской солидарности его осуждать, но как-то не выходит.

Несколько минут мы с Римкой просто не могли ее растормошить. Стоит, смотрит огромными глазами по сторонам, а свет в прихожей – от одной лампочки ватт сорок – почти никакой. Я тогда привыкла жить в полумраке, в этой квартире. Экономили на всем.

Римма уже потянулась к телефону, звонить ноль три, но тут Аленька вполне членораздельно и даже с совершенно новой для себя интонацией заявила: «Мне нужно в ванную», и уверенно пошла по коридору. Мы с Римкой переглянулись, и я запоздало кинулась следом, чтобы указать путь, потому что найти в нашей коммуналке ванную – это подвиг, который не каждому под силу. Даже ребята, которые приходили ко мне раз в шестой, редко сами справлялись. Темнотища, общая запутанность планировки, загроможденность мебелью – все бонусы в комплекте. И что вы думаете? Я, абориген, даже не успела ее догнать, это притом, что она в той ситуации была как трехлетняя девочка, которую родители бросили в лесу – человек впервые в огромной коммуналке в центре Питера. И ни разу не врезавшись в огромные комоды и шкафы, проклятые по сто раз всеми гостями, бродившими по коридору, она вышла прямиком к ванной, так быстро, словно жила здесь дольше меня! Кстати, если вы еще сомневаетесь в том, что произошло нечто необычное, то имейте в виду – никакой человеческой логике расположение нашей ванной не подчинялось. Не знаю, кто планировал квартиру, но он был большим оригиналом – спроектировал храм гигиены в самом неожиданном месте.

Что? Помню про лампочку, но забыла, что случилось с человеком? Ну, про лампочку я же примерно-ориентировочно сказала, слабенько светила, почти незаметно, тут гадать и вспоминать не нужно, у нас в прихожей всегда было так и только так. А про кровь из носа могла спутать, ведь Аленька потом еще сколько раз попадала ко мне «в гости» по разным причинам, прямо эпидемия всяких мелких происшествий среди одного человека! Один раз в нее врезался пацан на велосипеде, вывернул откуда-то из-за угла, не справился с управлением, гнал, конечно, а она стоит, как дерево, не отскочила, не прикрылась руками – въехал он ей прямо в живот. Ужасное зрелище. Правда, когда мы ее осмотрели, притащив кое-как домой, оказалось, ничего страшного, жить будет. Отделалась царапинами и… Да нет, обошлось даже без легкого испуга, она вообще никак не среагировала, еще один штрих к портрету – отсутствие реакции почти на все.

Потом ее укусила собака, вцепилась в джинсы с такой силой, что мы думали, кожу зацепило, привели ко мне, раздели – ничего, обошлось. Укол от бешенства ее миновал. Так оно и завертелось, Аленька появлялась у меня чаще и чаще, и с каждым разом менялась все больше, стала произносить совершенно не свойственные ей фразы, один раз обратилась ко мне на вы, словом, с ней явно что-то происходило.

Римма Москвина

Да, помню. Ее звали Лена Федорова. Конечно, Айгюль вряд ли такое держит в памяти.

Да, очень красивая девушка. Высокая, длинные ноги. Я всегда любовалась ею, особенно со спины. Не знаю почему, но лицо ее меня пугало. Невозможно было смотреть ей в глаза. Как-то неловко становилось, что ли. Словно тут есть твоя вина.

Удивительно, конечно, такая красавица, ожившая богиня, а глянешь, и сердце прямо сжимается от жалости. Хочется бежать сломя голову, чтобы исправить, помочь, но что исправить, как помочь, куда бежать – непонятно, поэтому находиться с ней рядом было так мучительно тяжело, ощущение неустроенности, неправильности некой так мучило, что в итоге многие Лену просто избегали. То есть у всех были свои причины, а конкретно у меня – именно так. Вот Айгюль всегда бабников ненавидела, могла подойти к кому-нибудь из однокурсников и заехать по лицу, если узнает к примеру, что он своей девушке изменил, ее даже называли «борец за добро и справедливость», а Савве она ни разу слова не сказала, что он так… не по-человечески обращается с Леной. Тут получалось исключение из правила, выпадающий случай, своеобразный феномен.

Поначалу я старалась подружиться с Леной. Она все время ходила одна, даже когда следила за Саввой, жалко как-то, никто с ней не разговаривал, в столовой народ мог стоя питаться, лишь бы не садиться за ее столик. Потом оказалось, что это не со зла, просто с человеком действительно было невозможно общаться. Она сама не замечала тех, кто пытался с ней заговорить, или отвечала невпопад, или говорила скучным голосом такие банальности, что люди разбегались. Словом, у меня тоже не получилось. По всему выходило, что ее не тяготит одиночество, и отношения с Саввой не тяготят, никогда бы не сказала, что она страдает, хотя как со стороны определишь… Но на Ленином прекрасном холодном лице никогда ничего не отражалось, даже когда мальчик на велосипеде ударил ее рулем в живот, ни на лице, ни в глазах – ничего, такая мутная пустота.

Поэтому мы так удивились, когда в квартире Айгюль Лена застыла на пороге и словно ожила. У нее изменилось выражение глаз, лучше даже сказать – появилось выражение глаз, отсутствовавшее до этого, лицо словно осветилось, она вся подобралась и стала на миг другим человеком, сильным и решительным, как мне показалось.

И да, сама нашла дорогу до ванной, пошла туда, никого не попросив проводить, и тогда мне стало ясно, что она и так знает, куда идти, понимаете?

Это было невероятно интересно, я думала, сейчас начнется сеанс чревовещания, контакт с давно умершими родственниками и прочее в том же духе, но Лена вышла из ванной совершенно такой же, какой была раньше. В первый раз быстро перегорело. Она не смогла объяснить, что с ней произошло и как ей удалось найти дорогу до ванной, вообще не понимала наших вопросов.

Зато уже во второй раз, когда мы с Айгюль привели Лену в ту квартиру, «озарение» длилось почти десять минут.

Айгюль Зарипова

Аленька медленно пошла по коридору, гладила стены, останавливалась у дверей. В самой большой комнате, хоромы тридцать метров, у нас жила вредная бабулька лет под сто, звезда квартиры, местный матриарх. Такие везде водятся, куда ж без них. И вот происходит такое столкновение – Аленька уже приближается к двери комнаты, а оттуда как раз выходит моя вечно недовольная и очевидно бессмертная соседка. И слышит:

— Здравствуйте, Лидия Зиновьевна!

А звали ее совсем не так. Старуха поначалу опешила, потом спохватилась:

— Вы что, деточка, знали мою бабушку?

Римма Москвина

Лена начала вспоминать, кто жил раньше в этой квартире. Останавливалась перед дверьми комнаты, хмурилась и говорила. Здесь такие-то, там такой-то. Мы с Айгюль сбегали к дворнику, у него оказалась старая домовая книга, а там списки жильцов. И все эти фамилии, озвученные Леной. То есть она не придумывала, понимаете, а именно вспоминала. Людей, которые существовали на самом деле. Прошлое.

Все это происходило не сразу, вообще история тянулась долго, после очередного озарения Лену отпускало полностью, и мы уже не знали, что с ней делать, она опять становилась собой, не желала общаться, замыкалась, глаза тускнели. Мы не сразу поняли, что нужно почаще приводить ее к Айгюль, думали, прошло – и все, больше не повторится. Мало ли что бывает. Наверное, тут играло роль и то отторжение, которое она вызывала у людей. Стоило ей вернуться в свое обычное состояние, как становилось невозможным находиться рядом, быстро клеили пластыри на ранки, спрашивали – все ли в порядке и после более-менее внятного «да» спешили вежливо выставить ее за порог, да она и сама не стремилась оставаться дольше.

Но когда Лена назвала фамилии реально живших когда-то в квартире людей, мы уже сами начали приводить ее в гости. Кстати, именно в тот момент у них с Саввой все закончилось. Как оборвало. Он стал ей не нужен, видимо.

Самое страшное озарение случилось, когда Лена зашла в комнату Айгюль.

— Горю, - шептала-хрипела она, - горю!

В тот раз ее долго не отпускало, мы испугались, пытались привести ее в чувство, а она все бормотала что-то жуткое, что-то про боль, жар и смерть, конкретно было не разобрать, и вдруг выкрикнула мужское имя и упала в обморок.

Айгюль Зарипова

На Савву жалко было смотреть. Такой неожиданный поворот сюжета – парень гордо думал, что использует он, а оказалось, что это его юзанули. Я тогда порадовалась, что и говорить. Никогда особо не осуждала товарища, но видеть настолько потерянное выражение лица – эх, приятно. Игрушку отобрали! Мы с Римкой даже начали гордиться, словно в Аленькином изменении была наша заслуга, словно это мы наставили ее на путь истинный, перевоспитали, как хорошие нянечки маленького воришку в детском саду. Смешно, конечно. Теперь понятно, что мы были ни при чем.

Римма Москвина

Постепенно начал вырисовываться абрис той истории. Лена выдавала все больше информации. Она, или лучше сказать, та женщина, которой она была когда-то, умирала в этой квартире от тифа. И был мужчина, с которым она не успела проститься, или что-то не успела ему сказать, или… Я не могу назвать вам его имени, я обещала Лене, что никому не скажу. Потому что он еще жив, вернее, тогда был жив, сейчас – не знаю, она ведь хотела пойти с ним прощаться в больницу, он, наверное, там доживал последние дни, в таком-то возрасте. Скорее всего, никакой тайны уже нет, но я обещала и не могу говорить. Тогда, в тот момент, было очень важно сохранить тайну, все же и так пошло вкривь и вкось…

Айгюль Зарипова

Да, очень интересная получалась история, если бы не видела своими глазами все эти метаморфозы, ни в жисть бы не поверила. Но – вот оно, прямо в моем присутствии разыгралось, не из десятых рук узнано, я сама – очевидец. И тут мне пришло в голову, что такие явления слишком редки, чтобы обсуждать их только с подружками на факультете. Да и проглядывала возможность обернуть ситуацию в свою пользу, нашей коммуналке очень пригодилось бы засветиться на телевидении, а то в ЖЭК бесполезно жаловаться, что потолки протекают, полы проваливаются, трещины в стенах, ну, хватало проблем. Стоило квартире получить некоторую известность, можно было бы добиться ремонта. Во всяком случае, воспользовавшись ситуацией, прямо в передаче про Аленькины «приходы» начать гнуть линию «а почему это у нас квартиры не ремонтируют, посмотрите направо, это плесень на стене от сырости».

Я уже начала строить планы, думала, что бы такое им преподнести, нужна была информация, которую мы знать заранее не могли, что-нибудь архивное, пускай потом сами поднимают материалы, у них возможности побольше наших, и убеждаются в том, что Аленька – медиум, а квартира наша не просто так вам старая обшарпанная коммуналка, за которую всегда стыдно и куда гостей лишний раз не привести, а мистическое место.

Но стоило мне рассказать про эти великие планы Римке, как я столкнулась с неожиданным отпором. Вот вам, лучшая подруга! И никакие доводы не могли ее смягчить, она твердила: «Ты что, нельзя, чувствую, что нельзя, это же хрупкое, понимаешь, чудо, как можно в сапожищах залезать внутрь чуда, мы все испортим, мы и так права не имеем видеть все это, так получилось, что увидели, но дальше лезть не стоит, нельзя, нельзя!» Заупрямилась, как главный баран в стаде, а ведь я не смеху ради, по дури, хотела телевидение вызвать, у меня была важная причина, между прочим! Римму словно с цепи сорвало: «Поклянись, что не сделаешь этого!» Ну, клясться – это слишком сильно, пообещала, что не буду ничего предпринимать, а сама позвонила. Я умная, придумала заранее, что сказать, заинтересовала их, клюнули, словом. Оставалось только позвать в гости Аленьку, да так, чтобы Римма ничего не узнала.

Римма Москвина

Я даже не знаю, почему так испугалась, когда Айгюль заговорила о журналистах. Мне сразу стало бесповоротно ясно, что нельзя никому показывать Лену в состоянии озарения, что тогда все кончится, сорвется, так и не начавшись на самом деле. А все близилось к развязке, это было видно, Лена сама в последний раз пришла к Айгюль, мы вместе готовились к экзамену, лето, жара, и звонок в два ночи.

Она вошла и заговорила таким тоном, что стало понятно – это не Лена, а та, другая женщина. Ходила по комнате, прислушивалась к чему-то. В тот раз ее не отпускало очень долго, она и ушла, так и не придя в себя. Мы, охваченные причастностью к чуду, про экзамен позабыли, наблюдая за ней.

Я тогда поняла, что уже скоро, что Лене хватило времени, проведенного в квартире, или, может, близится день, в который та женщина умерла, или еще что-то, но мне показалось, что ей достаточно будет прийти в последний раз. А потом… нас уже не касается, что случится потом.

И вот Айгюль придумала позвать этих проклятых журналистов! Испортить все в последний момент! Я отговаривала ее, как могла, и отговорила, она согласилась отказаться от своей безумной затеи, но у меня на душе все равно было неспокойно…

Айгюль Зарипова

Сложнее всего оказалось провести Римку. Она стала сама не своя, присматривала за Аленькой, как наседка за цыпленком. Меня это здорово злило, но я всегда была изворотливой и находчивой. Подкинула Савве записку, якобы от Риммы, а мы здорово умели подделывать почерки друг друга, развлекались так на лекциях. Его придавленное мужское самолюбие, конечно же, разыгралось, он устроил Римке сцену признания невиданной раньше силы, задержал ее после лекций, а я под шумок утащила Аленьку. Вернее… она уже была не той Аленькой, к которой мы все привыкли. Даже осанка изменилась, словно вставили стержень в позвоночник. Так что утащить Аленьку с собой, как мешок с мусором, было невозможно. Она сама со мной пошла, даже, кажется, первая сказала, что идет сейчас ко мне, а я и не возражала. Нас там уже ждали, во дворе. Все выходило по-моему, и я тихо радовалась.

Аленька шла немного впереди меня, решительная и целеустремленная, невольно залюбуешься на такое. Раньше я не понимала, на что Римка может любоваться в этом недоразумении, а тут сама засмотрелась. Вот как важно иметь внутреннее содержание! А то, знаете, резиновые куклы тоже, наверное, бывают красивыми…

Когда мы заходили во двор, меня вдруг словно током ударило. Я внезапно подумала, что совершаю ошибку, что, пожалуй, Римма-то права, нехорошее какое-то чувство появилось, сердце противно екнуло. Но уже поздно было идти на попятный, перед моей парадной ходили незнакомые люди, виднелись два микроавтобуса, все, приехали.

Тут я заметила, что Аленька куда-то пропала. Всю дорогу была чуть впереди, потом пропустила меня в узкой арке, где можно было пройти только друг за другом из-за дыры в асфальте, но сама, видимо, не пошла следом.

И тогда мне ощутимо полегчало...

Римма Москвина

Я так бежала, что думала, селезенка разорвется. Ужас, как потом все болело! Кажется, я побила многие рекорды, но некому было следить за моей пробежкой с секундомером. Меня как будто несло вперед, как, наверное, несло и Лену, вело к ее цели в течение всего этого времени.

Я успела схватить ее за локоть, мы зашли в соседний двор, а там была парадная с открытым выходом на крышу, где наша группа часто собиралась поиграть на гитаре летом, когда белые ночи.

Дальше все прошло совсем гладко, мы спустились с крыши к квартире, я позвонила один раз, открыла бабушка, соседка Айгюль, сказала, что ее еще нет дома, и пустила нас подождать. Ключ от комнаты у меня давно был, я приходила поливать цветы, когда Айгюль надолго уезжала.

В комнате Лена пробыла совсем чуть-чуть, только зашла, вдохнула полной грудью, постояла секунд десять, задержав дыхание, и собралась уходить.

— У вас все будет хорошо? – спросила я, открывая ей дверь на площадку.

Она кивнула и попросила не говорить никому имени – так, на всякий случай. Сказала, что теперь, наконец, знает, где он, в какой больнице, и может успеть попрощаться. Тогда еще можно было все испортить, помешать ей, понимаете?

Теперь, говорят, Лена пропала. Я думаю, она была сосудом. Для той не успокоившейся души. Может, оттого и ощущение давящей пустоты, желание заполнить, хоть чем-то, лишь бы не зияла рядом с тобой эта дыра, этот ходячий вакуум…

И что самое удивительное – из всей этой человеческой грязи, из нелепых отношений и одной случайности – произошло что-то красивое, тонкое, неуловимо-прекрасное, перерождение. Чудо!