Tantum
№218 "Свободный каменщик"

Свободный каменщик

Ага, он у нас работал. Отличный был каменщик.

Это для других он Алексей Петрович Спасский, мы-то его Спасом звали. Интересно, да? Может, и взаправду имена чего-то значат?

Да нет, раньше за ним ничего такого не замечали. Он, конечно, мужик крепкий, но вот чтобы так.

Не знаю, как получилось, трос оборвался или с поддоном что – потом не до разбирательств было.

Они уже тот кирпич на самую верхотуру подняли, и вдруг треск, и Палыч орёт: «Берегись!» Какое там. Надо будет у Ленки спросить: пусть посчитает - она у меня умная - сколько времени кирпич, марка М-150, летит до земли с высоты тридцать метров. Почему-то вспоминается: плавно так летел, как в кино. И всё - на Спаса. Грохот. Поддон – в щепки, кирпичи – в крошку. Пыль до второго этажа, ни черта не видно.

Мы за головы схватились. А облако чуть рассеялось – Спас стоит, как статуя. У нас челюсти отвисли. Михайлов на полном серьёзе говорит: «Может, его так убило, что он на месте застыл?» Дурень – он и есть дурень. Спас живой оказался. Головой зашевелил, руками задвигал. Давай отряхиваться. Новое облако сделал, что и не видать опять. Все к нему бросились. За секунду сбежались – и ощупывать. Потом обнимать, целовать. Чуть ли не на руках его понесли. Палыч даже прослезился.

Молчать не стали. Разве захочешь о таком молчать? В тот же день Лев Быстров появился. Тот журналист из «Комсомолки». Верить не хотел. Мы ему когда одежду показали, ту, что со Спаса сняли - не одежда, лохмотья одни, - он спросил: «Труп уже увезли, что ли?» А «труп» в сторонке стоит, улыбается.

Назавтра статью напечатали. «НИ ЦАРАПИНКИ! Тонна кирпича упала с высоты девятого этажа на рабочего Алексея Спасского, каска разлетелась на несколько частей, брюки и куртка изорваны в клочья, на рабочем – ни царапинки!» Ну, и так далее. Потом еще пара газет об этом упомянуло. К нам даже с камерой приезжали, да только что им снимать. Палыч, как в себя чуть пришёл, приказал всё убрать, даже дощатую дорожку в том месте поменяли.

Спас дальше работал. И отгулов не взял. Ему предлагали. «Отдохни, - говорят, - Алексей Петрович. Как-нибудь справимся». А он: «Зачем? Со мной всё в порядке». - «Отдохни». – «Да вы что? У вас сочувствие просыпается, только когда человека по башке шибанёт? Не сезон был – на три дня к сестре не отпустили. А тут, в горячую пору...» В общем, работал, как и раньше.

Но у мужиков наших ум пытливый. Не дает им покоя загадка природы.

На ноябрьские праздники, как бы они там ни назывались, организовали «корпоративчик»: накрыли стол в бытовке. Нет, не в рабочее время, конечно. У нас с этим строго. Как раз поэтому без меня прошло: мы с Ленкой к родителям поехали. Мне обо всём потом рассказали.

Короче, выпили мужики, разгорячились, спорить начали. Михайлов в дурости своей брякнул: «А давай, Спас, мы тебя ещё раз испытаем». Сподвигнул народ на эксперименты, блин. Спас, конечно, был против. Ну так его взяли за ноги, за руки и потащили. Придумали с крыши сбросить. Он орал благим матом, потом плакать стал: «Ребята, вы же меня убьёте. Ни за что пропаду, ребята».

В первый-то раз они только на третий этаж поднялись. Кидать решили на кучу песка. Пожалели, значит. Швырнули – и бегом вниз. Смотрят: Спас лежит, охает. Больно. Михайлов тогда говорит: «Да со мной то же самое будет, если меня так уронить». Все, как по команде, головы задрали: десять этажей – это уже что-то. Спас даже охать перестал: сразу всё понял.

В общем, повозились они с ним. Спас Михайлову зуб выбил, Мотале фингал поставил, а Костяну руку укусил, пока они его тащили. Кидали уже куда упадет. Пашка всё на свой дорогущий мобильник снимал. Так это в новостях и показали - с того мгновения, когда Спас уже в воздухе был. Спиной вниз летел, расставив руки и ноги, и не переставал крыть мужиков матом. По телевизору это дело запикали, конечно. Так и вышло: пи, пи, пи, пи, бах!, пауза, Спас вскакивает на ноги, пи, пи, пи, пи.

А «экспериментаторы», протрезвев, чуть ли не со слезами молили: «Спас, Алексей Петрович, не говори, что это мы тебя сбросили. Скажи, что сам». Простил он их, конечно. Когда спросили, ответил, что решил себя проверить. А матерился на кого? Ни на кого, от страха.

Как бы случайно назначили рабочую медкомиссию. Ага, рабочая, как же. В каждом кабинете по несколько докторов сидело. «Куда они мне только не залезли, - рассказывал Спас. - Каких только анализов не взяли. Вывернули наизнанку. Уже боялся, что потрошить начнут, как ту лягушку»...

Ага, газеты, телевидение, Интернет – везде про него заговорили. Наверное, любой, кого не спроси на улице, всё знал об Алексее Спасском. Рост, вес, разряд. Что жена умерла, что детей нет, из родственников только сестра с племянником, в деревне живут.

Поклонники у него появились, да ещё сколько. Какие-то общества, фан-клубы, кружки. Сайтов про него в Интернете понаоткрывали. Даже за границей. В общем, не строитель, а национальный герой.

Палыч, умный мужик, быстро сообразил: «Всё, скоро уведут. Эх, жалко, такого каменщика лишился». Как в воду глядел.

Что дальше со Спасом произошло – я, в основном, со слов Спаса-то и знаю. Так что пересказываю. Нарисовался рядом с ним один проныра: костюмчик с иголочки, зубы и волосы – как у голливудской звезды. И нос большой – по ветру держать, наверное. Спрашивает Спаса: «Не хотите, Алексей Петрович, вступить в нашу партию?» – «А зачем?» Тот соловьем залился: как у них всё замечательно, какие высококлассные профессионалы собрались, какая программа, ориентированная на простого человека. «Только, - говорит, - нам не хватает популярных фигур». Спас не соглашается, тот – козырями: «Вы что, думаете всю жизнь кирпичи класть? В холод, под дождем, на ветру, на солнцепёке. Неужели приятно?» - «А у вас я что буду делать?» - «Да ничего. Будете в тёплом, чистеньком кабинете сидеть и с людьми разговаривать. Ну, иногда в командировку съездите - с народом пообщаться. Но всегда – с максимальным комфортом. Машину вам дадим, секретарша у вас будет. И зарплату положим высокую». – «Какую?» - «Ну...» - «Без ну. Говори, сколько на руки буду получать». Тот сказал. Спас после этого только для виду посомневался. А что, он ведь не старый еще мужик, тоже нормально пожить хотел: и чтобы костюмчик, и автомобильчик, и секретарша длинноногая. А с такой зарплатой вообще - он и без машины и секретарши согласился бы.

Посидел Спас с месяц в том чистеньком кабинете, и выпала ему служба ехать в небольшой городок: людей, значит, агитировать за свою партию. А там с ним на встречу соседняя деревня чуть ли не всем составом пришла. Накануне у них случилась беда: мужик утонул в битумной яме.

Спасу всё в красках рассказали. Мужик тот вместе с лошадью провалился, стал орать. Услышали, прибежали. Он уже по грудь ушел. Одна рука свободна была. Под мышку веревку пропустили и пытались его вытащить. Он их еще подбадривал. Два часа мучались. Всё напрасно. Засосало на глазах у жены.

Яме той двадцать лет уже. В перестройку асфальтовый завод закрылся, яма осталась, и тонут в ней постоянно козы и коровы. Ловушка, одно слово – ловушка. На солнце гудрон блестит: скотина думает, что вода.

«Сколько раз Главе про эту яму проклятую говорили!» - «А он что?» - «Ничего».

Спасу такие дела всегда против шерсти. А тут положение вроде как и позволяет, и обязывает. «Давайте, - говорит, - поехали к Главе. Показывайте дорогу».

Решили, что тот дома должен быть, и помчалась ватага. Уперлась в бетонную стену три метра высотой. Спас не растерялся: «Перекиньте-ка меня». Во дворе его два бугая встретили. Слова за слово – драка началась, точнее избиение: что Спас против двух мордоворотов? Народу это ой как не понравилось: ворота сломали, обидчиков отмутузили, в дом ворвались.

Перепуганного Главу Спас на двор вытащил, перед вдовой поставил. Тому и досталось на орехи. Чуть ли не плакал бедняга, и к Спасу с претензией: «Мы же однопартийцы». Тут закричали: «Пожар!» Подпустили, значит, красного петуха. Да так занялось хорошо. Глава как завопит: «Картины, картины!» Ему бы, дураку, молчать. Сгорело бы все – никаких улик не осталось. А он нет, бросился вытаскивать полотна. Со Спасовой помощью вытащил на свою голову. Картины те оказались из местного музея и, между прочим, большой художественной ценности. Приехали пожарники, милиция. Первым уже делать нечего было, а вторые, как картины увидали, сразу возбудились. Тут же и повязали Главу. Видимо, всех уже достал. Короче, дом сгорел – Глава спалился.

Спаса не тронули. Или с ним надо было ещё полсотни человек брать. Да и как арестуешь народного героя.

Спас ноги в руки – и скорей до дому. Сам – весь в расстройстве: и неприятностей огрёб, и людям не помог: с ямой-то так ничего и не сделали. А тут ему под горячую руку тот хмырь ноздрястый попался. Пришел к Спасу, чтобы, значит, за Главу отчихвостить: мол, ты туда специально был направлен, чтобы нашего человека поддержать, ведь не дурак, должен хоть чуть-чуть думать. Ну, Спас ему и ответил. Так и закончилась политическая карьера нашего каменщика. Хорошо хоть партия оказалась оппозиционной. Иначе сразу бы в оборот взяли, а так дали ещё немного воздухом подышать.

Мне как-то Лев Быстров звонит и спрашивает: «Где Алексей Петрович? Не могу его найти». Спас его счастливым билетом стал. Я отвечаю: «Не в курсе. Последний раз его видел неделю назад». – «Не случилось ли чего?»

Я уже потом узнал – случилось.

Взяли Спаса ребята серьезные: молчаливые, хмурые. Бросили в машину и повезли непонятно куда. Объяснять ничего не объясняли.

Доставили. Каменные стены, железные решётки, деревянный топчан, унитаз. Сиди отдыхай, хочешь – на топчане, а хочешь – на унитазе. Свобода выбора.

Ночь помариновали. Чтобы испугался, значит. Наутро привели к генералу, всему такому важному. Он на Спаса посмотрел, как Моисей на иудеев, когда с Синая спустился, и зарокотал: «Ты почему беспорядки создаёшь? Людей против власти поднимаешь?» Спас язык проглотил. А генерал вдруг – раз, и – подобрел. Перешагнул, значит, из Ветхого Завета в Новый. «Знаю, - говорит, - против кого ты выступил. Правильно сделал. Если б люди были нормальные. А то ведь так, либералишки».

Угостил он Спаса чаем, потом коньяку налил. И спрашивает:

— А не хочешь ли ты для Родины постараться?

— А что нужно сделать?

— Ты не юли. Ответь на вопрос: любишь отчизну?

— А кто ж её не любит? Всяк свою отчизну любит. Её и поругать можно, и матерным слово приласкать, но только в ней и жить.

— Ха-ха-ха. Ну, тогда все просто. Ты служил?

— А как же.

— Оружие в руках держал?

— Держал.

— В людей стрелял?

— Нет, слава богу.

— Ну, это дело поправимое. Слушай сюда, солдат. Есть один человек – нашей великой стране большой враг. Окопался он на территории недружественного государства, так что дипломатические средства – жопе бумажка. Он за свою шкуру трясётся, носа из дому не кажет. И правильно делает, пусть только высунется. Но как же он портит нам жизнь! А мы его не можем достать, не сковырнуть нам этого прыща. Точнее, было не сковырнуть. С твоей помощью, солдат, мы всё сделаем. Ты же у нас в огне не горишь и в воде не тонешь.

Спас приуныл. Хлопнул от переживаний коньяку, набрался наглости и говорит: «Нет, я на такое на сгожусь. Не могу я». Генерал свою ветхозаветность вспомнил: как начал на Спаса орать: «Ты это брось, сукин сын. Тебя природа наградила, а ты хочешь чистеньким остаться? От государственных дел в сторонке постоять? Так не бывать этому, заруби себе на носу. На тебя рассчитывают. Сам». И тыкает пальцем в потолок.

В общем, долго они спорили – пришлось дежурного за второй бутылкой посылать. Договорились. Но только если оружие у Спаса будет с резиновыми пулями. Спас сказал: «Что хотите со мной делайте, а я никого убивать не буду».

Отвезли его на полигон. Неделю в стрельбе упражнялся. Наловчился – всем на удивленье. Оно и понятно: у хорошего каменщика глазомер и точность, как у снайпера. Ну, и проверили его там. Гад один как бы не заметил, что Спас у него на линии огня – полоснул из автомата. Народ сбежался, охают, а по глазам видно – знали. Пули с земли подняли – те сплющились, словно в броню попали. Спас и зол, и доволен: смотреть-то после этого на него по-другому стали.

Дальше поехали. Неизвестно куда. Машина, самолет, опять машина – всё без окон. Но точно – не на юга. Со ним ещё семь человек было. Включая Спаса, все в амуниции. Гранаты, автоматы, пистолеты – на целую армию хватит.

Высадили их на краю леса. Дождь, темнота, холод. Ясное дело, за грибами приехали.

По лесу шли часа два. Ребята обученные: ведь не зги не видно, а споткнутся – ни звука не издадут. Спас поначалу вспоминал вслух падшую женщину, а потом, глядя на них, примолк.

Пришли. Забор. За забором – поле, кусты и дом огромный. Спасовы спутники зашушукались. Крутые-то они крутые, но нервничают – видно же. Спас тогда и говорит: «Знаете что, ребятки, оставайтесь-ка вы здесь. Я сам всё сделаю». И начинает раздеваться. Ему: «Ты что, спятил? Зачем раздеваешься?» - «А потому что, я думаю, мне с бронежилетом хуже будет. Не знаю, кто там меня охраняет, ангел или демон, но просыпается он, похоже, когда либо пан, либо пропал. От бронежилета у меня синяки будут и плохое самочувствие».

Переоделся Спас прямо под дождём. «Не бойтесь, - говорит, - ребятки. Достану я вам этого вражину». Ему фотографию показали. «Знакомое лицо. Где-то я его видел. Короче, не перепутаю... Главное, близко к себе никого не подпустить. Если меня скрутят, тогда уж вы своё слово скажете». Надел маску, нацепил переговорное устройство, взял свой автомат с резиновыми пулями, перекрестился первый раз в жизни и пошёл.

Что тут началось! Сирена, прожекторы. Спас первый выстрелил. Его как стали поливать, а бестолку. Дым, грохот, крики. Он их всех по очереди укладывал. Короче, выступил не хуже вашего Терминатора.

Ребята ему по рации подсказывали, куда идти. Правда, ближе к цели, в доме уже, оборвалась связь. Насилу отыскал гада. Тот, наверное, чуть в штаны не наложил. Видок-то у Спаса был: черный от копоти, костюм с ног до головы – изодран в клочья, ткань кое-где тлеет - прикуривай, если хочешь. А за окнами стоны и брань слышатся: избитый народ плачет. И что интересно: по-русски, в основном, ругаются.

— Ну что, гнида, - говорит Спас, - попил кровушки у родной страны? Теперь за всё ответишь.

Тот вроде как удивился и отвечает с гордо поднятой головой:

— Я России ничего плохого не сделал.

— Ага, как же. Так я тебе и поверил.

— Не смейте обвинять меня. Я всегда о Родине думал. И убить вы меня хотите только из-за того, что я о вашей верхушке знаю.

В общем, завязался у них разговор. Спас, конечно, не дурак: дело понятное, иммигрант этот – хмырь, каких поискать. Видимо, где-то за думы о родине очень хорошо платят, если он себе поместьице прикупил. Но он такое Спасу понарассказывал, что вроде как и не стало правых и виноватых. А свести его к своим – что собственноручно убить.

В конце концов протягивает он Спасу кейс и говорит:

— На, Алексей Петрович, забирай. Больше у меня на них ничего нет.

Спас его постращал для проформы:

— Смотри у меня. Правители – какие-никакие, а наши. Других у нас нет. Будешь им палки в колеса ставить, хоть ещё один раз, - снова приду, и тогда уже не пожалею.

На том и расстались. Спас к своим вернулся. Его спрашивают: «Гад где?!» Он отвечает: «А его дома нет». Они так и охренели.

А потом взбесились: времени-то много прошло, уходить уже надо. Скрутили они Спаса, надавали ему хорошенько.

Привезли назад. В этот раз подольше мариновали. Неделю на хлебе и воде держали. Кровью харкал.

Привели опять к генералу. Тот ему:

— За кейс спасибо. Только чего ж ты, сукин сын, работу свою не доделал.

А Спас ему – итог своих горестных дум:

— Я вам теперь в этих делах не помощник. Что хотите со мной делайте, я в этом больше участвовать не буду. Сами своё дерьмо разгребайте.

— Вот, значит, как? И не боишься ничего? А забыл, что у тебя сестра и племянник есть.

Такая тут Спаса злость взяла. Как заорёт:

— Вы говорите, говорите – да не заговаривайтесь. Я, мать вашу, бессмертный. Пусть только волосок с их головы упадёт. Вам тогда лучше меня на цепи держать. Собственными руками задушу. Зубами рвать буду.

Струхнул генерал, ой струхнул. И не он один, наверное. Когда поняли они, что на этого жеребца им узду не надеть. Но и отпустить его они не могли, тем более Спас в сердцах упомянул кое-что из услышанного. Так что с ним делать? И правда до скончания времён на цепи держать?

В это время Лев Быстров деятельность развил. Звон стоял по всей России. «Спецслужбы выкрали Алексея Спасского! Из Спасского хотят сделать убийцу! У народа отняли героя!» - кричали заголовки. «Его замуровали в бетон! Утопили с камнем на шее!» Прокурорская проверка началась, демонстрации. Международные организации подключились. Верните Спаса!

И у кого-то не выдержали нервы.

Чего они с ним только не делали. И расстреливали, и вешали, и ядом травили, и сжигали. Даже в бетон замуровывали, спасибо газетам, подсказали. Правда, себе же хуже. Раствор застыть не успел – разлетелся, как от взрыва, чуть не убило двоих.

Долго мучили. Пока наконец какой-то умник не сообразил, что напролом идти нет смысла. Наверное, подумал: пусть его смерть произойдет максимально приближенно к естественной, чтобы, значит, ангел-хранитель Спаса не начал действовать. Если его и можно убить, то только так.

Когда пришли к Спасу со шприцем, он им в лицо рассмеялся: «Пробовали уже. Забыли, что ли?»

Укололи и ушли. Вроде без результата. На третий день Спас почувствовал себя хуже.

А Лев был близко. Я ему немного помогал, поэтому в курсе событий. Сначала фээсбэшники отрицали, что Спас у них. Потом вынуждены были признаться – нашлись свидетели. Почему его арестовали? Попытка убийства должностного лица при исполнении. Всплыло в извращенном виде «битумное» дело. Они долго не говорили, где его держат. Даже на официальные запросы из прокуратуры не отвечали. Тянули, как могли. Но Лев и это преодолел. И ещё черт знает сколько. И вот у него в руках – постановление прокурора об освобождении Спаса из-под стражи.

Я поверил, что есть всё-таки справедливость. Что и среди чиновников, и среди тех, кто в погонах, есть нормальные люди. Что все эти структуры могут делать хотя бы немного добра.

Мы приехали в тюрьму вместе с судебными исполнителями. Спасители хреновы. Нам сказали, что арестованный заболел – и переведен в больницу Святого Георгия. Мы – туда.

У палаты охрана: двое. А нас – человек двенадцать, и все – с пеной у рта. Ребята-приставы нас спасли от греха: утерли охранникам нос ордером, отвели в сторонку.

Ввалились мы в палату. А Спас – под капельницей, на лице – кислородная маска, глаза закрыты. Без сознания.

Похудел он. Не то, чтобы сильно, но заметно.

Пришёл доктор, погнал нас поганой метлой. Мы его спросили, что со Спасом. Оказалось: два инсульта подряд. Состояние очень тяжёлое.

Решили дежурить. Доктор человеком оказался, дал добро. Я первым вызвался. Устроился прямо в коридоре на диванчике.

Поздно вечером сижу, вдруг вижу: сестры забегали, потом врач примчался. И к Спасу. Меня не пустили.

Минут через десять, может больше, за временем не уследишь, врач вышел и сказал мне: «Всё, умер». Я не поверил: «Вы что, это же Алексей Спасский. Он же бессмертный». «К сожалению, все мы смертны», - ответил он.

Вскоре санитар каталку прикатил, в морг, значит, везти. Я с ним в палату зашёл. При мне Спаса переложили и простыней накрыли...

Хоронили через два дня. Народу была уйма, несмотря на собачий холод. Цветы, венки. Всю могилу завалили. Холм получился почти в человеческий рост.

Я на следующее утро к нему вернулся. Затемно, ещё до открытия кладбища. Через забор пришлось лезть. Зачем? Потому что знал, что потом опять народу набежит, а мне хотелось одному рядом с ним постоять, нормально попрощаться. Одному, правда, не получилось. Я, хоть и в темноте, место очень быстро нашел, потому как там люди с фонариками стояли. Такие же, как я.

Пять человек нас набралось. Меня водкой угостили. Выпили. Стоим и молчим. Каждый о своём думает. Вдруг венки зашевелились. Мы оторопели, а потом как бросимся вперёд. И к нам в руки – Спас вылезает. Мы его фонариками слепим, он жмурится. Я ему в ухо ору: «Спас! Спас!» Он меня узнал: «Андрюшка!» И давай обнимать. Я заплакал. И не стыдно признаться. Все плакали.

Я его упрекнул:

— Что же ты? Заставил нас всех попереживать.

Он смеётся со слезами на глазах.

— А я знаю, где мой ангел гулял? Уже и похоронить успели.

— Да, три дня прошло, как ты умер.

— Бухал твой ангел, наверное? – сказал мужик в тоненьком пальто.

— Га-га-га.

А потом нас Спас удивил. «Ребята, - говорит, - вы никому обо мне не рассказывайте». Мы дар речи потеряли. «А не то, - говорит, - эти мне жизни не дадут». «Так и есть», - подтвердил тот, что в пальто. Мы на него посмотрели, а он: «Вы думаете, я здесь просто так стою... Да вы не бойтесь, не бойтесь. Я всё как надо сделаю».

В общем, договорились. Мы венки назад аккуратно сложили. С кладбища выбрались, распрощались с новыми знакомцами. Прыг в машину - и ко мне домой.

Спас отогрелся-наелся и говорит: «Андрюшка, неудобно просить. Отвези меня к сестре в деревню». – «А дальше ты куда? Найдут же». – «А дальше я чего-нибудь придумаю. Места у нас глухие: есть, где спрятаться. Буду жить потихоньку. Мне с самого начала так нужно было поступить, а не за комфортом гоняться».

Я его повёз. Дорога не близкая, Спас успел обо всём рассказать. Только некоторые детали не открыл: про врага и шишек российских. Так, отделался общими словами. Потому что, по его мнению, пользы мне от этих деталей никакой, а вот вреда – сколько угодно.

Как приехали, он меня почти сразу назад погнал. Чтобы никто ничего не заподозрил. Мы обнялись. Я сел в машину и уехал.

А по всей России такая буча поднялась. Целая информационная война. С одной стороны говорили, что это власть Спаса убила, с другой - что Спас от своей бессмертности с катушек слетел, безобразничать начал, был справедливо арестован, а в тюрьме заболел и умер. Ну, кто вторую версию продвигал, и ежу понятно.

Но я как-то не особо за всем этим следил – знал, как оно на самом деле. Даже немного важничал перед собой, что мне доверена большая тайна. Хранитель, блин. А потом мне на глаза попался тот Интернет-опрос. Результаты то есть. Вот они, передо мной. Проголосовало тридцать две тысячи пятьсот шестьдесят четыре человека. За вариант «Власть убила Алексея Спасского» - двадцать четыре процента, за вариант «Алексей Спасский умер от болезни» - тринадцать процентов. Но оставшиеся шестьдесят три процента проголосовали за третий вариант: «Алексей Спасский жив».