Сешат
№231 "Ода молодым барашкам, запечённым в глине с той стороны Перевала"

Залатанные стены харчевни, представлявшие собой пэчворк из листов пластика, жести, фанеры, утеплителя и ещё бог знает чего, гулко вздрагивали от очередного порыва ветра. Собравшиеся сидели в тёплых свитерах, выцветших и потрёпанных, и старались расположиться поближе к нагревателям. Хозяин с меланхоличным видом рубил на стойке большим мясницким ножом какую-то мелкую тушку. На жирном столе отпечатались круги от стаканов, в выбоины затёк пролитый соус.

— Метель надолго, так что заказывайте, кушайте, ну и расспрашивайте, чего уж там… ребята всё вам расскажут, правда, ребята?

— А то… Давай, брат, выпьем… Расскажем… Делов-то… Чего говорить? – загомонили колонисты, демонстрируя щербатые улыбки.

Коун поглядел на стол, понял, что рукава в любом случае придётся заляпать, и подавил вздох.

— Ну что ж, закажем! – как можно более дружелюбно сказал он. – Люблю пробовать местную пищу!

Компания за столом подобралась хоть куда: мрачные мужчины, смахивающие на помесь волка и медведя, бородатые или небритые лица, у половины шрамы – особенно хороши у того, одноглазого, в синем комбинезоне техника… Коун не сомневался, что они, в отличие от него, легко сделают выбор между тушёным хорьком, копчёной белкой и соевым желе.

Репортёр Уильям Коун залетел, как дурная девка. Залетел на пол стандартных года в эту дыру, на пол стандартных года, вдумайтесь и осознайте. Как не сдохнуть? Всё это время надо сидеть, ждать чего-то интересного, что можно было бы выдать в эфир на полторы минуты (пустые надежды!), а бесцельное дежурство скрашивать циклом очерков о жизни и быте колонистов, которые зачем-то живут в этой заснеженной долине за хребтом Скарпинера, лелея собственную автономию от континентальной метрополии. В нищете, в добровольной изоляции.

— Мда… Интересное меню… Даёт представление о национальных традициях…- пробормотал Коун, развернув меню из засаленного пластика.

Фрикасе из мышат, тушка снежного енота, парная собачатина, «хот дог» – натуральные собачьи сосиски (слово натуральные было дважды подчёркнуто), бульон из крысиных хвостов, молодой бараш…

— Я осмелился сделать выбор за вас, - голубые глаза Перевальщика Бранберри спокойно глядели на Коуна. – Вижу, вам нелегко сделать выбор, поэтому…

— Только не крысу!

На столе перед ним уже стояло дымящееся блюдо с чем-то мелким, что только что, расплескав жижу, поставил перед ним помощник хозяина, прихрамывающий паренёк с лицом умственно дефективного.

— Это белка, - сказал Перевальщик. – Или хорёк.

Коун потрясенно глядел на миску, счищая с одежды капли подливки.

— Отличное блюдо, между прочим, - заметил Бранберри. – Попробуйте, вам понравится. Я заказал для вас белку, но сегодня много народу, тушки могли кончиться – в таком случае хозяин обычно заменяет хорьками. Уточнить?

— Н-не стоит…

— Как угодно. Кушайте. Метель надолго.

Коуну выпала честь сидеть за столом с самым знаменитым человеком долины, влиятельным лидером, генералом местных войск и руководителем какой-то местной стройки. Сейчас он сидел напротив, человек лет пятидесяти, сильно выделявшийся среди остального сброда правильным выговором, мягким выражением глаз и человеческими манерами. Официально представлялся как Марк Бранберри, но обычно его здесь называли просто – Перевальщик.

Одежда его была заляпана глиной – горячие глиняные гейзеры давали сырьё для косметической продукции метрополии и строительный материал для местных, так что ускользнуть от вездесущей буроватой, карминной и охряной глины было сложно. Она была даже на полу, где растеклась слякоть от занесённого снега, и на столе, где смешивалась с соусам в трещинах.

Уильям Коун с тоской глядел на окружающих, а аппетитом сующих в рот солёную соевую кашу – закуску к синтетическому пиву из натуральной мочи - или грызущих каменные галеты, и не решался приступить к своему жаркому. Он решил заняться делом – проинтервьюировать собравшихся, а потом, даст бог, буря утихнет, и можно будет добраться к модулю… так и не попробовав местного угощения.

— Ну что, у меня есть пара вопросов, - как можно дружелюбней начал он, отхлёбывая синтетическое пиво. – Какая часть мужчин ходит зимой за перевал?

— Кто может ходить, тот и ходит, - рассмеялся Перевальщик Бранберри. – Или, по крайней мере, обслуживает переходы, как этот трактирщик или механики. До середины склона можно ещё подняться на аскайтере, а выше слишком обрывистые скалы и неудобные перевалы. На трёх тысячах – последние станции, там оставляем технику, берём запасы – и вперёд ногами, - он улыбнулся своему каламбуру.

Коун отскрёб от стола, покатал в пальцах комочек глины.

— Быть может, было бы выгоднее приобрести один-два воздушных транспорта на все ваши посёлки?

— Вы же знаете, что метрополия запретила поставки к нам воздушной техники, а торговцы с иных систем к нам не заглядывают, - жёстко ответил Перевальщик, и голубые глаза заледенели. – Когда-никогда кто-то сбросит ящик гуманитарной помощи или заедет посмотреть, как мы живём, - кто-то вроде вас, Уильям. Торгуя с ближайшими посёлками по ту сторону хребта Скарпинера, мы провозим контрабанду. Но с остальной частью континента мы не поддерживаем отношений.

— Там какая-никакая, а цивилизация.

— Да, цивилизация: педофилы, наркоманы, каждый подросток к шестнадцати годам трижды поменял пол! Девяносто пять процентов населения живёт за счёт пособий, которые тратит на химические и электронаркотики, паскудные развлечения, и дохнет в угаре или поножовщине… Метрополия… Большая провинциальная клоака, на которую межзвёздное сообщество смотрит сквозь пальцы, так как эта клоака поставляет в роскошные салоны косметические соли и ещё какую-то океанскую дрянь, да и вообще планета слишком далека, чтобы обращать на неё внимание. А мы тут живём по-другому, и пусть пока мы нищие, пусть детская смертность у нас высока, и каждый знает, что такое голод – но мы живём ради будущего.

— Вы же сами торгуете своими женщинами. Десятая часть борделей метрополии заполняется девочками и девушками из-за Перевала!

— Лучше им умереть в такую зиму? – флегматично вступил в разговор немолодой колонист с рыжей бородой лопатой. – Конечно, я продам своих дочерей, куда мне деваться. Зато когда мы построим будущее…

— Мы строим его, чтобы никогда больше не продавать своих дочерей, - жестко сказал Перевальщик.

Всё это Коун уже слышал. Колонисты долины цепко держались за свои обычаи и клочок земли, а выкурить их оттуда не могли не блокада, ни тектонические бомбы. Потом о них просто забыли – в надежде, что или сломаются, или сдохнут. Но они пока как-то жили, хотя действительно, показатели детской смертности заставили бы поседеть любого педиатра, а молодые женщины были доходной статьёй долины. Нищета же была удручающей. Антуражик харчевни вполне вписывался в то общее убожество, что уже повидал Коун. У него уже было о чём писать – о том, как эти странные люди ради полусектантских принципов отказываются от благ цивилизации.

Но, так как из полугода репортёрской «отсидки» прошло только две недели, Коун покорно наполнял себя впечатлениями, впитывал детали. Например, к заметке о местном вырождении отлично подойдёт образ вон того фактурного помощника хозяина, подростка в засаленном фартуке, с дебильноватым выражением лица.

Глаза его бесцветно смотрели в стену, челюсти двигались, что-то шепча или пережёвывая. Коун отвернулся.

— Позвольте-ка ещё раз карту блюд.

«Не буду же я есть этого замученного хорька».

С опаской проглядев пластиковые листы, на которых остались бесчисленные грязные отпечатки иных клиентов, и оглядев соседние столы – что жрут, Уильям жестом подозвал хозяина.

— Вот, пожалуй, – наконец решился он. – Молодой барашек, запечённый в глине. Правда, стоимость… Ну и стоимость, кхе… Подозреваю, что на эти деньги где-нибудь в Париже или Вега-Скай я мог бы купить стадо таких баранов…

— Баранов, - хмыкнул бородатый колонист, и его челюсти угрожающе щёлкнули.

— И хлеб, - добавил Коун. – Ох, ну и цены… Вы что его, с Земли возите?

— Угу, - кивнул мужчина в синем комбинезоне, чьё лицо было изуродовано шрамами. – В гуманитарном контейнере были. Герметично упакованные пачки. Берите, коли деньги есть, он хороший.

— Нет, хлеба не надо, обойдусь галетами, - Коун готов был отказаться и от барашка, но не лопать же несчастного хорька?

— Это бедный край, мистер Коун, - голос Перевальщика был мягким, размеренным. Борода была коротко и аккуратно подстрижена, седина пробивалась красивыми прядями. Лицо Бранберри внушало расположение, ему хотелось доверять и идти за ним. – Это долина снега и голода. Люди здесь очень бедны. Большинство не может позволить себе кушать барашка, это фирменное блюдо – большой, как у вас говорят, эксклюзив… Съешьте хорька, прошу вас. Поверьте, вкус не так плох, а цена… думаю, цена двух свиных отбивных у вас на родине. Деньги сравнительно невелики, да и у вас в модуле есть запас пищи. Не тратьте эти сумасшедшие нули зря, на барашка. Вам ведь ещё они пригодятся.

Коун с сомнением перелистнул страницы.

— О, надо же, кофе. Надеюсь, не суррогатный? А, что я спрашиваю…

Он вернулся на несколько страниц назад, к мясным блюдам, где под «Хорьком тушёным, цельным» было замалёвано: «Филе молодых козочек».

— Всех съели? – не удержался Коун от сарказма. Назначение в корпункт на эту богом забытую планету, этот богом забытый континент, этот богом забытый регион, где люди живут убого и полагают, что так и надо, начинало раздражать.

— Увы, да, - погрустнел колонист. – Зимой здесь козочку не найти. Всех по осени продаём, иначе зимой всё равно съедим, до весны не доживут. Весной будут рождаться новые, к холодам созреют. Осенний товар. Все за Перевалом. Прямо вставить некому… простите за похабную шутку скотогона, мистер. Но зимой их всё равно нечем кормить, и уж простите за меню, но со жратвой у нас тут и правда туго.

И Бранберри, извиняясь, развёл руки, обмазанные тёмной глиной.

— Мы уже разметили площадки для будущей стройки, заложили фундаменты, - рассказывал Перевальщик. – Очень трудно добывать современные плёнки, плиты, покрытия. Другие планеты не видят смысла торговать с нами напрямую, мы слишком бедны. Приходится ходить через Перевал…

Уильям вертел головой по сторонам, впитывая образы колонистов, но вот дебил поставил перед ним кружу с каким-то отвратительно пахнущим пойлом, а к соседнему столику пронёс дымящееся блюдо с мясом.

— Что ж, наше поколение не назовёшь сытым… Вы правы, осуждая нас: мы отрываем кусок не только у себя, мы и у детей его отбираем.

Коун не выдержал:

— Во имя чего?!

— Во имя будущего, конечно.

— Думаете, будущее скажет вам спасибо?

— Надеюсь, будущее не станет спрашивать, какой ценой мы его построили.

Коун не понимал этого самоотречения от благ цивилизации, а главное – отречение не только за себя, но и за своих детей ради весьма призрачной утопии. Местная аскеза была ему не по вкусу. Он уже пожалел, что, поддавшись уговорам, согласился на местную разновидность скунса, а не барашка.

— Вчера рванул новый гейзер, - рассказывал Перевальщик, разминая кусочек глины в узловатых пальцах. - Снесло два хауз-модуля и размётки стройплощадки, глиной залило фундамент оранжереи. Нам не хватает сейсмостанций и мобильных платформ. Нам постоянно чего-то не хватает.

Дверь скрипнула, и в харчевню ворвался снежный кулак метели. В отличие от долин, где царила холодная слякоть, припорошенная снежком, здесь, на высокогорье, постоянно бушевали ветры, иногда срывая снежные шапки с гор, обрушивая лавины или закручивая метели. Уильям даже представить себе не мог, как эти люди преодолевают со своими тюками по три перевала скалистого хребта.

С метелью вошёл, пригнувшись, высокий человек лед тридцати, с аккуратно подстриженной русой бородкой. Его одежда выглядела опрятней прочих, и, по местным меркам, была недёшева. Не хуже была только у Бранберри. За мужчиной шли два мальчика, лет пяти и семи. Колонист махнул рукой, поздоровавшись, и сел за свободный столик. Мгновенно хозяин притащил ему блюдо дымящихся сосисок в соусе, и через всю комнату запахло острой травой.

— Никак, Лунган собрался через Перевал?

— Видимо да. Сгружу-ка я ему часть своей поклажи. Как думаешь, процентов за двадцать прибыли возьмёт?

— У Лунгана сильные руки и хорошие волокуши, - пояснил Перевальщик Уильяму. – И хорошее здоровье. Это один из самых удачливых перевальщиков, и принимает большое участие в стройке. Отличный парень, постоянно привозит хорошие кабели, чипы, строительные материалы.

Коун уже с большим уважением посмотрел на Лунгана. Тот уполовинил миску и подкладывал сосиски мальчикам. Те, уминая горячее, смотрели на него внимательными умными глазёнками. Колонист, наклонившись, что-то им втолковывал.

— Учит щенят, - с уважением сказал колонист со шрамами. - Отличный у пацанят батя.

После третьей кружки горячего кофе Коуна разморило, и он уже с куда большей приязнью думал о смелых людях, строящих свою жизнь тут, с этой стороны Перевала.

Взгляд его неожиданно столкнулся с взглядом подростка, дебильноватого помощника хозяина харчевни. Парнишка смотрел на него, но в глазах у него было пусто, руки двигались, перетирая бокалы, стаканы и прочие ёмкости. Ухо было отрезано, будто отмахнуто, наполовину, волосы сально липли к голове. Коуну стало неудобно глядеть на чужое уродство, и он, чтобы скрыть смущение, стал прислушиваться к разговору за столом – о ценах на топливо для аскайтеров, одежду и продукты.

— Летом почти не настрелял шкурок – полный абзац, нечем заправить «конячку»…

Колонисты говорили о цене женщины, о стоимости консервных банок, но Коун не решался встревать в эти разговоры: у них тут была своя мораль, и кто он, собственно, такой… Мало еды, мало женщин, много гейзеров и снега. Коун не мог одобрить ни контрабанду меха, ни продажу девушек в гнусные притоны, ни странную жизнь этих суровых людей, но не решался произнести это вслух. Но кто он такой, чтобы осуждать их? Он вырос в мире, где еда могла быть выкинута в мусоропровод, и до сих пор, несмотря на усилия медиков, значительная часть населения боролась с избытками жира на заднице.

Может ли он их осуждать?

— Хороший кофе, - сказал Уильям, встретившись глазами с помощником хозяина, и ему стало стыдно, что он в своём модуле пьёт по-настоящему хороший кофе, когда колонисты довольствуются суррогатом.

Паренёк не ответил и принялся меланхолично перетирать посуду сальной тряпкой. Коуна передёрнуло. Он пил из стакана и кружки, которые прошли такую «гигиеническую» обработку. Ну конечно, горячей воды у них тоже мало. Чёрт! «Помни, где ты находишься, - выругался он про себя. – Не забыть бы принять в модуле антиактив». Парень тем временем спокойно расставлял протёртые бокалы, миски и сосуды на грязной стойке. Рядом с ним стояла табличка, на которой мелом было нацарапано: «Лутшыи моладые барашки запечоные в глине. Порц. 20». Играла скрежещущая музыка, дробящая барабанные перепонки.

За стенами харчевни раздался рёв аскайтера, паркующегося у входа, и дверь хлопнула, впустив с клубами снежного ветра мужчину с азиатским разрезом глаз и пацанёнка лет пяти.

— Монгол щенка привёл, - поднял лицо, иссечённое шрамами, колонист в синем комбинезоне. – Чего с собой за перевал-то не возьмёт?

— Никакой у тебя этики и морали, Уэн, - с неудовольствием откликнулся рыжебородый. – Он же сын.

— Ну что – сын… Всем известно, его жена мальчонку нагуляла. Посмотри – мальчишка на любого из нас больше похож, чем на Монгола. Да и что тут думать, сын – не сын, раз сам в долгах, и за перевал собрался…

— Уэн прав – сын, не сын, а где он теперь мясо возьмёт? Это у Лунгана счёт с нулями и целый склад еды, он может оставить сыновей на хранение и идти со своими запасами, а Монголу придётся покупать консервы на рынке. Много ему даст за щенка наш трактирщик? Угу, шиш с маслом даст. С машинным. А на рынке у техностанций – сам видел, когда возвращался – консервов почти нет, и барашками не торгуют, зима голодная.

— Не по-божески это – своего сына за Перевал брать, - не сдавался рыжебородый.

— Поменялся бы с кем-то, - не уступал посеченный шрамами. – Пацана на пацана, каждый сыт, и не своего сына брал. Логично?

Коун хмурился, не совсем улавливая смысл беседы. Азиат негромко о чём-то договаривался с трактирщиком.

— А ведь умненький, - со странным выражением в голосе сказал кто-то сзади. – Жаль Монгола, хороший технарь бы вышел.

— Что вы имеете в виду – вышел бы? – наконец спросил Уильям у Проводника, рискнув прояснить непонятные, но какие-то настораживающие фразы. – Зачем этому человеку на кого-то менять своего сына?

Перевальщик замялся. Колонисты переглянулись и занялись кто пивом, кто едой. Некоторое время за столом царило молчание. Бранберри внимательно разглядывал нож. Потом тихо сказал:

— Вы не местный, Уильям, и можете некоторые моменты неправильно понять. Но зимы здесь долгие, и летние месяцы – тоже.

Азиат прихлопнул ладонью по стойке, о чём-то споря. Мальчишка расстегнул от жары верхний комбинезон, стянул капюшон и с интересом оглядывался, пронзая живыми чёрными глазёнками окружающих мужчин.

— У нас не так много женщин, мистер Коун. Вы знаете, что моногамных семей немного, иной раз женщина приходится на трёх-четырёх мужчин. Это столько, сколько мы можем прокормить зимой. Летом, конечно, здесь всё по-другому… Летом всё звенит от голосов ребятни. Женщины рожают много, это наш способ спасти демографию. Но приходит зима… Старшие девочки, родившиеся поздней весной, в большинстве своём станут жёнами… На остальных есть спрос за Перевалом. Наши козочки. Осенний товар. Они редко попадают в меню, только калечные и некрасивые. Барашки – другое дело. Мы их не продаём, мы используем их как белок… Здесь очень туго с белковой пищей.

Коун потрясено глядел на Бранбери, хватая ртом воздух.

— При переходе за перевал человеку нужна энергия, - продолжал меж тем Бранберри. - И хорошо бы, чтобы консервы сами себя несли – перевальщику каждый грамм поклажи дорог.

— Жаль, козочек-то всех по осени сплавили, - хохотнул колонист в синем, потирая один из глубоких, уродливых шрамов. – Они слаще.

— Вы меня разыгрываете?! – воскликнул Коун. – Впрочем, не отвечайте... Я знаю, что вы ответите – всё ради будущего, необходимые жертвы… Но скажите, как отец может пересчитывать деньги, отдавая сына на убой?!

— Деньги пересчитывает – потому что думает, хватит ли ему на еду хотя бы до той стороны. А мальчишку отдаёт – потому что хочет дать ему шанс.

— Шанс? – воскликнул Коэн. – Какая разница, забьют его по дороге, или здесь, на кухне?!

— У сына Монгола сейчас два пути. На мороз, – он указал пальцем в дверь, поскрипывающую под ударами ветра, - или к хозяину. Он может убежать. Но на морозе шансов нет. А здесь его могут додержать до весны. Например, у колонистов не хватит на мясо денег, или зарежут другого мальчишку, более мягкого, сочного, жирного. По харчевням собирается до полудюжины таких пацанов всех возрастов, помогают хозяину и время от времени отправляются на стол, целиком или частями, конкурируют между собой, и это тоже полезно для общины – к весне доживает сильнейший.

Словно в ответ, хозяин за стойкой подтащил к себе помощника-подростка, размахнулся тесаком и отхватив ему изуродованное ухо, под корень. Тот жалобно, как волчонок, завыл.

— Кто-то заказал побаловаться хрящиками, - сказал Перевальщик. – Пол-уха – шестьдесят кредитов. На целого барашка редко у кого хватает денег.

Он указал на мужчину в шрамах, Уэна, в синем комбинезоне. Тот ухмыльнулся, а потом хлопнул Уильяма по плечу и захохотал:

— Сто грамм поджарки со щеки. Видел бы ты, во что меня превратил мой хозяин!

— Да мы и так видим, - расхохотались колонисты. Только Коун потрясёно молчал.

— Однажды мне это надоело, и я решил, что мои уши, щёки и задница принадлежат мне, - пояснил Уэн. - У меня был шанс, и я дожил до весны, скормил посетителям дядюшку – он приходился мне дядюшкой – и с прибылью завершил год. Потом продал эту поганую харчевню и купил тех-станцию на третьей тысяче вверх по склону.

— Вот видите, у каждого есть шанс, - мягко сказал Перевальщик, кладя ладонь на похолодевшую руку Коуна. – Лунген отдал детей на хранение, но если он не вернётся из-за перевала, его детям грозит печь и глина. Монгол продал сына, но мальчик может выжить, если удачно сложатся обстоятельства.

Коун молчал, пытаясь сглотнуть тяжёлый сгусток в горле. Перевальщик меж тем продолжал:

— Но у тех, кто отправляется через перевал с мужчинами, тоже есть шанс. Они часто возвращаются назад, как неприкосновенный запас. Многие колонисты берут двух-трёх ребят, чтобы помогли по пути тащить груз, ловили белок. Ну а в крайнем случае… Я так ходил три года, - Перевальщик вгянул в глаза Уильяму. – Это были годы неплохой науки.

— Лучше расскажи, как ты перестал ходить «неприкосновенным запасом», - хохотнул рыжебородый.

— Лучше я расскажу, какую мы оранжерею отгрохаем, когда принесём из-за Перевала новые генераторы, - сказал Бранберри. – Мы построим тёплый, красивый город, построим Мост через хребет, и наши дети – и девочки, и мальчики – будут ходить в школы. А я буду сидеть и смотреть, как они живут, и напишу тогда Оду молодым барашкам, которые спасают нас на пути через Перевал.

Коун смотрел в чёрный глянец суррогатного кофе, и ему казалось что он видит свои глаза – пустые-пустые. В них сейчас наверняка плавал пустой туман, так как в мыслях у него ничего не было. Он тупо глядел перед собой, то в кофе, то на полусъеденное жаркое. «Белка, - крутилось в мозгу. – Или хорёк. Как хорошо, что я заказал белку».

Тем временем азиат договорился с хозяином, получил деньги и, не задерживаясь, прошёл к выходу. У стола Уильяма он остановился, пожал руку знакомым мужчинам, обменялся с ними парой слов. Проходя мимо Лунгана, приветливо кивнул, и распахнув дверь, вышел в снежную пыль, на мороз.

— Хуг, отведи мальца в кладовую! – раздался окрик хозяина.

Дебильноватый детина бросил протирать стаканы, взял ребёнка за руку и повёл в подсобку.

Тут от соседнего стола отделилась черноволосая, лохматая голова с застрявшими в ней нитями гуманитарных спагетти, и запекшиеся губы крикнули:

— Мне отрежь свежего мяска от жопы! От попочки!

Соседи проснувшегося загоготали, а Хуг с готовностью схватил мясницкий тесак. Хозяин вырвал у него нож, оттолкнул вбок, протёр лезвие полой фартука и деловито осведомился:

— На сколько резать? Половинки хватит?

— Давай так, на пару фунтов! У меня сегодня есть деньги, я П-перевал отмечаю! И угощаю… Да прожарь хорошенько, я не люблю кровавые бифштексы!

Друзья лохматого опять одобрительно загоготали, застучали кружками. И тут Уильям встал с места.

— Я заплачу за мальчика целиком.

— За всего? – удивлённо обернулся хозяин. – Да в нём не меньше восьмидесяти фунтов. Знаете, сколько это стоит? Ах, это вы, извините, господин репортёр! Конечно, в вашей платёжеспособности я не сомневаюсь! Эй, ты, дурья башка, быстро всё приготовь, гость хочет жаркого.

— Нет! – вскрикнул Уильям. – Отдайте мне его так! Сырым!

Все колонисты, находящиеся в зале, обернулись, с интересом глядя на Коуна. Обернулся и Лунган, и его сыновья. Уильям покраснел, побледнел и снова покраснел, осознавая, что выбрал не то слово.

— Я имею в виду живым, - к нему вернулось самообладание. – Впишите в счет, я оплачу…

Он сел, чувствуя, как ослабели ноги, и нахлынула опустошённость. Соседи по столу молча отхлёбывали из кружек.

— Что ты с ним будешь делать? – наконец спросил Перевальщик

— Заберу его с собой, - ответил Коун. – Я, конечно не могу спасти всех, но хотя бы одного. Любая дорога начинается с малого.

Перевальщик, подумав, кивнул.

— Да, всё начинается с малого.

Через некоторое время Коун пошёл, держа за руку ребёнка, к айскайтеру.

Когда Коун вышел из харчевни, присутствующие оживилась.

— Ну и ну, как быстро сплавил! Помнится, прошлых гуманитариев месяц обрабатывали…

— Интересно, он оставшееся время у себя в модуле просидит, или сразу улетит…

— Братцы, налейте мне… за гуманизм…

— Чувствительные, га… куда руки к мясу суешь! Не тобой плочено!

— Ага, чувствительные, до спасу нет! И мне кусочек!

— Ну что, резать второго енота? Хуг, тащи животину из клетки…

Перевальщик молчал, усмехаясь. Уэн, колонист со шрамами, каждое слово в азарте припечатывал кружкой по столу, расплёскивая синтетическое пиво из натуральной мочи.

— Теперь инопланетчик будет себя человеком чувствовать. Добро сделал. Так что мы и ему тоже самооценку повысили… Двойное добро. И мальчишке теперь жизнь хорошая. И школа, и пособие.

— Ага, и университет.

— И университет, умный у Монгола мальчишка-то.

Азиат приоткрыл дверь, заглянул, вошёл, отряхивая рукавицы.

— Чуть джигу не сплясал, всё дожидался, пока улетит. Ух, сегодня и холод! Ну что, забрал моего пострелёнка?

— Да, забрал, и счёт я ему выставил – будь здоров.

Хозяин ухмыльнулся, довольный, как облапошил чувствительного инопланетника.

— Сегодня выпивка – бесплатна. За счёт заведения! Отмечайте, парни.

Кружки и стаканы быстро разобрали. Монгол тоже взял, опрокинул в глотку.

— Ну, дай Бог моему сынку доброго гражданства, богатого пособия, и чтоб род свой не забывал! Чтоб вернулся, чтоб вернулись все наши сыновья!

Весёлая болтовня наполнила залатанные стены харчевни. Нарядным пэчворком подмигивали жестяные, пластиковые, фанерные заплаты.

— До задницы нам их миграционные законы, ха! Нет, это умно придумано – сбагривать самых умных, чтоб возвращались с деньгами и образованием… Пускай их эти жирные инопланетчики учат…

— Да, в наше время такой возможности не было… Поглядите на мои шрамы!

— Да если б и была, ты, Уэн, так бы в шрамах и ходил… мозгов-то у тебя мало…

— Но-но!

— Зато твои шрамы хорошо подействовали на инопланетчика…

— Да, это он мой зад не видел… С меня фунтов пять в своё время срезали.

— Ну, на следующий раз сбагриваем моих парней?

Рыжебородый строго посмотрел на спросившего:

— Это уж как совет решит. Пускай учатся, а то на мясо пойдут. Я своему так и говорю… Учись, сынок – поедешь в хорошие места, вернёшься с хорошим счётом. А нет – так не обессудь, пойдёшь на жаркое. Да где этот тупица?!

Он завертел головой в поисках Хуга, прижимающего к уху окровавленную тряпку, которой до этого протирал бокалы.

— Эй, ты, баран! – рявкнул бородатый. – Что стоишь, принеси окорок того болвана, которого вы вчера зарубили!

* * *

Четыре года как смотрел генерал Бранберри, которого многие по-прежнему звали – Перевальщик – на завершённое строительство, давшее людям долины тёплый Город и Мост. Город со школами и оранжереями, и трассу, соединившую две стороны хребта Скарпинера. Он всегда детально и обстоятельно рассказывал, как сложно было переходить хребет до, и сколько сил и средств было потрачено для того, чтобы пришло будущее. Как тащили строительные материалы, кабели и пластиковые блоки, стальные каркасы и стеклянные листы, как обменивали на минералы, гейзерную глину и кое-что ещё. Кое-что. Кое-кого. Неважно. Это прошлое.

Много рассказывал Перевальщик о прошлом, когда строилось будущее. Но он никогда не рассказывал, брал ли с собой мальчишек, помогавших ему переходить Перевал; впрочем, никто и не задавал ему подобных вопросов. Все знали, что зимой белок в скалах найти очень трудно. Иногда Перевальщик в узком кругу говорил, что напишет Оду молодым барашкам, что спасают нас в холодные зимы. Что пьёт за тех, кто помогает перейти Перевал. И за тех, которые вырастают мужчинами. Но за тех, что не вырастают – всё-таки больше.

Чужие тоже немало сделали для народа долины. Чужие, которые прилетают и улетают, привозят гуманитарные грузы и увозят учиться их сыновей, и даже иногда делают добрые дела, а ведь одно доброе дело – это немало в масштабах вселенной. Путь через Перевал начинается с одного шага. Но этих шагов – миллионы. Слава делающим добрые шаги, но не им судить за остальные миллионы шагов, сделанные другими. Так мог бы, наверное, сказать генерал Бранберри, строитель Города и Моста, Перевальщик, который сам десятки раз переходил проклятый хребет. Но он ничего не говорил ни об осуждавших их долину чужих, ни о молодых барашках, запеченных в глине, позволивших построить трассу и Город у Перевала, с тёплыми школами, оранжереями, фермами и крытыми улицами.

В учебниках никогда не писали о подробностях походов старых перевальщиков и о том, что имел в виду генерал, когда говорил, что хочет написать оду.