Ти-Жак, боцман
№238 "Мы мечтали"

- О! Побежала, побежала! – азартно вскрикнул длинный как жердь, черный от загара фермер. Китаец за рулем вздрогнул, и машина опасно вильнула. – Да не туда смотришь!

Я вывернул шею, выглядывая в окно. Впереди по обочине неслась крупная рыжеватая птица на голенастых ногах. Она суматошно захлопала крыльями и нырнула в сторону – пестрые перья тут же слились с желтоватой травой. Я отвернулся, жалея, что не успел включить цифровщик – чепуха, но, может, каким-нибудь любителям природы покатило бы.

— Сообразила наконец! – хмыкнул длинный. - Глупая птица: здоровая, как конь, дури – по горло, а летать толком не умеет… Как здесь пахать перестали, так они расплодились…

Дрофа скрылась из виду. Я чихнул и закрыл окно. Ноздри забиты пылью, фермерский грузовик прыгает на ухабах так, что желудок вот-вот выскочит… Нет, вряд ли запись кто-нибудь купил бы. Мне вообще с оцифровками не везло: обязательно какая-нибудь мелочь все испортит, не жара – так комар в руку вцепится. Хотя не в комарах, конечно, дело. Вон, Глеба-Большого в Саянах жрали так, что он почесаться не успевал, а по его съемкам по полсотни человек в день ходит.

Чувствилки Глеба были яркие, затягивающие, достоверные. Большинство записей, как ни крутись, какой навороченной аппаратурой не пользуйся, - всегда разочаровывают. Вроде бы был там, видел своими глазами, ощутил на собственной шкуре, - а все-таки что-то не то. Уж как извращались в Голливуде – и все равно ничего не выходило. Сделать достоверную чувствилку - великое искусство. Мало кто умел это делать. Глеб – умел...

Китаец притормозил, переваливаясь через лежачего полицейского. В сторону от грунтовой дороги уходила древняя бетонка. У развилки стояла будка; жестяной козырек над входом уныло вибрировал на ветру. Вдалеке виднелись серые кубы каких-то зданий.

— Больниця, - сказал китаец. Его мускулистый затылок под короткими волосами собрался в напряженные складки. Долговязый поморщился и сплюнул.

Сквозь щели между дорожными плитами пробивались чахлые кусты. Рядом с серой от пыли будкой охраны скрипел ржавый шлагбаум. К моему удивлению, на шум машины из будки выглянул солдат с автоматом наперевес. Проводил нас скучающим взглядом и снова скрылся за фанерными стенами.

Я покрепче вцепился в поручень, чтобы не свалиться с сиденья на очередной яме, и стал смотреть вперед. Корабль был уже виден – ослепительно сверкающая точка на горизонте. За ним виднелась темная полоса тополей, растущих вдоль реки. Конечно, это была идея Глеба – пожить на заброшенном космолете, легендарном «Аресе», - первом и последнем транспорте, доставившим людей на Марс.

Мы – странник-сквоттеры. Большой говорит, что нашими предками были берлинские хиппи, нелегалы из Тибета и гватемальские нелегалы. Странник – не от «странствовать», а от «странно». Найти необычное место. Обжиться. Прочувствовать. Стать своим. Сделать оцифровку, создать новую чувствилку, по которой, возможно, потом будут ходить сотни людей, дуреющих от скуки в заново отстроенных по единому шаблону городах. Мы живем в монастырях и заброшенных деревнях, в джунглях, в пустынях, на антарктических станциях.

Большой был великий человек. Он жил на маяке, крокодиловой ферме, в замке на Луаре. В плавучей деревне мигрирующих морских цыган. На заброшенной вилле кокаинового короля – правда, там ему не понравилось: в пробитые минометами дыры в стенах часто заходили лягушки, а то и кто-нибудь покрупнее… Никто из нас ему в подметки не годился.

Вдохновителем Первой Марсианской экспедиции был полусумасшедший миллиардер Астахов. Говорят, он предчувствовал, что скоро его сладкая жизнь закончится, и все миллиарды обратятся в прах. Думаю, он хотел разрядиться в короткой, но глобальной вспышке, прежде чем уйти со сцены. Думаю, он хотел воплотить детскую мечту, ту, что не давала покоя, когда он, обычный мальчишка, такой же, как тысячи и тысячи других, читал по ночам, скорчившись под одеялом с фонариком. Думаю, он понимал, что времени у него – в обрез.

Он успел. Его безумие оказалось заразительным. Несмотря на смутное время, когда, казалось, все человечество попряталось по норам, истерически наслаждаясь тающими хомячиными запасами, - нашлись люди, которые захотели ему помочь. Нашлись конструкторы, астрономы, физики; встала с одров старая гвардия, десятилетия проработавшая на Байконуре и в Плесецке… Нашелся экипаж: Ахметов – биолог, врач. Терпугов – геофизик. Антипов и Вонг – пилоты. Капитан Крылов, огромный, веселый, с громыхающим голосом – настоящий герой из с детства зачитанной до дыр книжки.

Корабль, напичканный автоматикой, вернулся на Землю. Экипаж – нет. Весь мир обошел посмертный снимок Крылова, страшного, пятнистого, оскаленного, заросшего буйным волосом. Видеозаписи восстановить не удалось. Осталась только одна из первых записей-чувствилок – слабая, неполная, не дающая ответа ни на один из тысячи вопросов. Там тоже была степь, вспомнил я. Бесконечная красноватая степь под маленьким злым солнцем…

Астахова к тому времени был уже арестован и вскоре убит при странной попытке бегства. В корабле собирались устроить музей, но стало не до того. Он так и остался дико торчать посреди степи; дожди и песок годами сдирали с него окалину, вылизывали бока, и теперь он был виден издали – сверкающая на горизонте точка, постепенно превращающаяся в стоящий на ребре ослепительно горящий на солнце диск.

— Видал, полировочка? – подмигнул долговязый. Я кивнул. – Только не помогла она им, вот так... А нечего человеку куда не просят лезть! По мордасам его, по мордасам! Верно, Леха?

Китаец неопределенно качнул головой и вдруг остановил машину.

— Дальше дороги нет, - сказал он. Я подхватил рюкзак и спрыгнул в колею.

— Спасибо, что подвезли, - сказал я. Китаец кивнул и налег на руль, разворачивая грузовик. Долговязый приветливо помахал рукой.

— Напрямки иди, не потеряешься, - выкрикнул он, и машина, поднимая клубы мелкого песка, поехала прочь.

Настала тишина, в которой оглушительно трещали кузнечики. Впереди блистал диск корабля, и к нему вела наезженная грунтовка. Я оглянулся. Позади дорога была точно такой же, не хуже и не лучше, - пыльная и колдобистая. Я пожал плечами и зашагал вдоль отчетливых следов шин.

Странник-сквоттеры расположились в нескольких палатках между рекой и кораблем, прикрывавшим их от ветра. Странно – в письме Глеб звал пожить на корабле, а не рядом с ним. В лагере было тихо; все казались пришибленными и какими-то испуганными. Я помахал рукой Андрею, который возился с удочкой, объясняя что-то незнакомой парочке и присевшему на корточки подростку. Андрей поднял на меня глаза, равнодушно кивнул и снова уткнулся в снасти. Мне стало не по себе.

Было душно, как перед грозой, и мглистое от жара солнце трамбовало степь будто утюгом. Я вдруг почувствовал, что покрылся липким потом. Захотелось умыться. Я сбросил рюкзак на краю лагеря и пересек узкую, в два ряда, лесополосу и подошел к реке. Река была медленная, с гладкой, как зеркало, поверхностью; она лежала в плоских берегах, будто положенная на землю сизая жестяная лента. Лагерь отсюда походил на поселок беженцев. У ближайшей к реке палатки стряпали полузнакомые девчонки из Питера; вид у них был какой-то пришибленный. Я поплескал в лицо водой и отправился искать Глеба.

Большой нашелся в тени стены. Он сидел, привалившись к полированному металлу, почти скрытый полынью. Лица не рассмотреть за маской чувствилки – Большого можно было узнать только по широченным плечам и знаменитым патлам. Рядом на костерке булькал котелок с вкусно пахнущим варевом. Я кашлянул.

Большой снял маску и с силой потер странно бледное лицо. Взглянул сквозь меня, витая где-то очень далеко.

— Не слишком у вас тут весело, - заговорил я. - Случилось что-то?

— А? да… Нет, все нормально, - рассеянно откликнулся Большой. – Приехал, значит…

Я покосился на чувствилку в надежде разглядеть этикетку диска – если уж Большого так зацепило…

— Что смотрел? – не выдержал я.

— А? Первую марсианскую. Видел? – Глеб вытащил диск.

Я опешил. Кто ж не видел Первую Марсианскую? С чего бы мы тут вообще тусили, если б не Первая Марсианская? Большой ухмыльнулся.

— Сколько лет тебе тогда было? Восемь?

— Десять, - машинально поправил я.

— И с тех пор не пересматривал наверняка, - мрачно заметил Глеб и отшвырнул диск в сторону.

– Не пересматривал. Это срочно? Так что здесь творится? – не отставал я. - Или вы просто обкуренные все?

— Не больше, чем обычно, - фыркнул Глеб.

— Хорошо. А почему вы все тусуетесь снаружи? Я же тебя знаю – ты любой клоповник за два дня обживаешь.

— Не хотят. И я не хочу. Все-таки там пять человек умерло.

— Когда это тебя останавливало? Или Андрюху? Он вообще в склепе под Манагуа жил, извращенец.

— А ты загляни туда. Походи. Потом поговорим.

— Что, настолько все плохо? Порушено?

Глеб пожал плечами, сердито помешивая в котелке. А я вдруг полностью потерял нить разговора, потому что увидел Женьку.

Она почти не изменилась – маленькая, смуглая, встрепанная, увешанная феньками и бусами. Огромная пестрая шаль охватывала ее плечи и свисала на груди странными толстыми складками, которые Женька почему-то бережно поддерживала рукой. Двигалась Женька непривычно: плавно и осторожно, будто держала в руках хрупкую драгоценность.

— Мы мечтали, мы мечтали, наши пальчики устали… - пропел Глеб, перехватив мой взгляд.

— Пошляк. Она одна приехала?

— Оставь, ей сейчас не до тебя.

Я присмотрелся и не поверил своим глазам.

— Женька! – завопил я. – Тебя все-таки захомутали!

— Не дождетесь, - ответила Женька, подходя ближе. – Данька, познакомься с глупым дядей…

Данька, уютно устроенный в шали, обозрел меня огромными глазами и наладился было зареветь, но, к счастью, передумал. Глеб налил в тарелку супа, выскреб из углей пару печеных картофелин.

— Давай подержу, - предложил он. Женька благодарно кивнула. Он аккуратно подхватил крошечное тельце, и младенец тут же с наслаждением вцепился Глебу в патлы. Женька хихикнула и разломила картофелину.

— Чтоб мы делали без дяди Чен, - пробормотала Женька с набитым ртом и захрустела огурцом.

— Траву бы жрали? – предположил Андрей.

— Фермер здешний нас подкармливает, - объяснил мне Глеб, осторожно высвобождая дреды из цепкой хватки.

Собравшийся на обед народ постепенно разбредался. Женька растянулась на траве, уложила Даньку на живот и закрыла глаза. Вскоре у костра остались только мы с Глебом. Я сложил остатки картошки в котелок и отставил в сторону.

— А откуда дровишки? – спросил я.

— М? – рассеянно прогудел Глеб.

— Откуда бабло? Или дядя Чен кормит из высших соображений?

— Милосердие Будды бесконечно… Немного оттуда, немного отсюда… батрачим потихоньку…

— Батрачите, - сочувственно покивал я. – Надрываетесь.

В проходе между палатками на длинных, как у богомола, ногах вышагивал тощий парень со светлой бородкой. Голова его была обмотана на манер чалмы футболкой, а в руке исходил паром пузатый заварочный чайник. Вид у парня был совершенно отсутствующий. Выбравшись из паутины растяжек, он присел на корточки рядом с лежащими в траве девчонками из Питера, и, не выпуская из рук чайника, уставился в пространство.

Все выглядело совершенно нормально. И совершенно мне не нравилось.

— Говорят, цивилы дали тебе большой заказ, - тихо сказал я.

— Говорят, что в Камбодже кур доят, - огрызнулся Глеб.

— В Москве, - поправил я. – В Москве кур доят.

— Какая разница! – рявкнул Глеб, вскакивая, и, не оглядываясь, попилил к реке.

— В больницу меня дядя Чен отвез, - рассказывала Женька, мягко покачивая Данила. - И Чарли со мной поехал – сказал, что ходил на курсы первой помощи и если что, сумеет принять. – Женька засмеялась. – Только толку от него было немного. Затащил меня к заброшенному корпусу, чуть дверь не выломал, охраны набежало – не продохнуть… если дядя Чен не вмешался – неизвестно, чем бы дело кончилось.

— Что за Чарли?

— Ну, тот англичанин, - невнятно пояснила Женька. - Или шотландец?

— Откуда он здесь взялся?

— Не помню. Чарли, - заорала Женька, - откуда ты взялся?

Парень с чайником остановился и покачался на носках, задумчиво вглядываясь в фарфоровые глубины. Наконец его осенило; лицо озарила слабая улыбка.

— Фром Глазго, - крикнул он.

— Из Глазго, - бесполезно перевела Женька.

— О господи, - сказал я и повалился на спину.

— У них там считают, что Первая Марсианская – мистификация. Он приехал за доказательствами…

— Нашел? – усмехнулся я, глядя, как шотландец – с чайником в одной руке и чашечкой в другой – медитирует на стену корабля. Чарли отпил из чашки, вытряхнул остатки в траву и снова застыл, скользя глазами по гладкой поверхности. Доказательств ему…

Я вдруг вспомнил охранника у будки, провожающего машину подозрительным взглядом.

— Что они там сторожат? – задумчиво спросил я.

— Наркоту? – подумав, предположила Женька. – Сам знаешь, какие тут места.

— Знаю. Сиди себе на экологически чистой травке…

— Говорят, там в одном корпусе психушка была, - вмешался Андрей.

— Хочешь сказать, что я рожала по соседству с дурдомом? – возмутилась Женька.

— Да нет, - сник Андрей. – Ее закрыли давно. Там сейчас вообще ничего нет.

— Ничего нет… а охрана с автоматами – есть.

Я начал задремывать. Жара стала совсем невыносимой, марево сгущалось в тучи, и где-то вдалеке уже рокотал гром. Он приближался неестественно быстро. Очнувшись, я сообразил, что грохочет грузовик, подпрыгивающий на пыльных ухабах. Андрей приподнялся на локте и поглядел на дорогу.

— Дядя Чен приехал, - сказал он. – Странно. Он только позавчера здесь был.

Лысая голова дяди Чена походила на печеное яблоко – круглая, коричневая и сморщенная. Видно было, что старик часто и охотно улыбается – от уголков глаз веером расходились веселые морщинки. Но сейчас фермер был серьезен. Он отозвал Глеба в сторону и тихо заговорил.

– Народ, там в кузове яблоки, разгрузите… - закричал Глеб. - Чепуха какая-то, - тихо сказал он мне, вернувшись. – Спрашивает, не видели ли мы чужих. По всей степи кого-то ищут. Говорит – армия. Говорит – скоро до нас доберутся, и лучше будет, если мы ничего не будем знать.

— Что не будем знать? – спросил я.

— А вот этого он не сказал. Странно все это…

Я посмотрел на дядю Чена. Он боком сидел в кабине своего грузовичка, глядя, как сквоттеры таскают к костру пакеты. Над лобовым стеклом тихо звенели на сквозняке колокольчики, шевелились какие-то красные ленточки и амулеты. Дядя Чен улыбался и мелко кивал.

Я вгляделся в степь, и мне показалось, что далеко-далеко видна рассыпавшаяся вдоль горизонта цепь солдат. Они кого-то искали. Кого-то, кто знает, что находится в заброшенном корпусе больницы, сообразил я.

Гроза налетела на лагерь без предупреждения и принялась хлестать тугими жгутами ливня. Мы с Глебом и Андреем отсиживались в палатке, глядя, как на потолке постепенно набухают капли. Похоже было, что сухими мы пробудем недолго.Над степью непрерывно гремело; дважды молнии били по кораблю – мы слышали шипение и запах раскаленного металла. Теперь я сообразил, почему никто не воспользовался тенью «Ареса», которая могла бы прикрыть палатки от солнца.

Внезапно полог у входа взлетел вверх, и в тамбур, пригибаясь и прикрывая собой ребенка, просунулась Женька.

— Мою палатку снесло! – проорала она, смахивая с лица потоки воды. - Вот, успела спасти!

Она швырнула Андрею сверток и нырнула следом. Мы подвинулись, освобождая место, - я тут же угодил задом в подтекшую под стену лужу.

— Переночую у вас? – спросила Женька, озираясь и отжимая волосы. – Хотя у вас тоже сейчас польет.

— А почему бы и нет? – спросил Андрей. – По крайней мере там сухо.

Глеб покачал головой, но ничего не сказал. Женька покусала губу.

— Неохота… - протянула она. – А, Данька?

Данька чихнул, и на Женькином лице проступила тревога.

— Сыро здесь, - сказала она, поежившись. – Поможете мне перебраться?

Когда ливень кончился, я подхватил Женькин спальник, пакет с детскими шмотками и первым поднялся по трапу. Воздух на корабле был неподвижным и мертвым. Здесь было слишком много металла, галогенового света и белых, так и не потускневших за десятилетия поверхностей. Наши шаги порождали дребезжащее эхо. Я вдруг сообразил, что попал на корабль первый раз с тех пор, как приехал, – тоже мне сквоттер! Любопытство шевельнулось и притихло, подавленное ощущением неуместности. Что ж, теперь я хотя бы понимал, почему все так и сидят в палатках, даже не пытаясь устроится внутри.

За спиной заворочался в слинге и тихо захныкал Данька. Я толкнул дверь в капитанскую каюту; она легко подалась, и тут же автоматически зажегся свет. Все здесь тоже было белым, как в больничной палате, блестящим, неживым, но в углу крепилась койка, и на ней лежал тонкий матрас. Я бросил на него спальник.

— Нда, - сказала Женька, оглядевшись. – Ну ладно, одну ночь вытерплю.

Через полчаса мне все-таки удалось загнать Глеба в угол. Слухи о большом заказе не давали мне покоя: я знал, что, несмотря на уговоры, Глеб избегал связываться с крупными конторами, и такая смена принципов почему-то тревожила меня. Да и любопытно было: что ж за заказ такой, что Глеб не устоял…

— Ладно, - сдался наконец Большой. - Как бы тебе объяснить… В общем, пришел ко мне один хрыч и заявил, что ничего не было. Не пялься, Первой Марсианской не было. Запись – полная лажа.

— Мало ли кто чего говорит, - пожал я плечами. – Тоже мне новость. Ты сам сколько на форумах бился. Спроси Чарли – он вообще был уверен, что приедет, снимет декорацию и свалит!

— Так хрыч сильно не простой. Такой… с погонами. В общем, трудновато ему было не поверить. Опять же – сам помнишь, что с Астаховым случилось… так вот хрыч сказал – не только с ним, да…

Я схватился за голову. То-то Глеб уже года два как все вопли о подделке игнорирует, отмалчивается, - а раньше рубашку на груди рвал. Его, наверное, давно зацепило – неувязочки всякие, нормальному глазу незаметные. То ли качество слишком хорошее – тридцать лет назад таких цифровщиков и в помине не было, даже у военных. То ли запах воздуха в скафандре подозрительным показался. Черт разберет нашего Глеба, как он это делает и как понимает… А тут

— Подожди, - сообразил наконец я. – А от тебя этот, с погонами, чего хотел? Зачем ему тебе рассказывать?

Глеб тяжело вздохнул.

— Они собираются раскрутить запись заново… только вот за двадцать лет в чувствилках стали разбираться лучше, и лажу могут просечь. Так не мог бы я ее подредактировать…

— И ты согласился? – обалдел я. - Ты поэтому здесь торчишь?! Вдохновляешься, мать твою?!

— Остынь…

— Я полжизни мечтал о второй, - сказал я. - Я полжизни мечтал о второй, как идиот, а ты собираешься делать идиотами других…

— А что должен был сделать?! – заорал Глеб. – Если все узнают, что первая – фальшивка, второй уже точно не будет, придурок! Визжать на всю сеть, что Первая Марсианская – сплошной фейк? Ты бы так и поступил, да?

— Это было бы честно, - тихо ответил я. В голове был сплошной сумбур. Что у меня в детстве было настоящего? Мама, собака и бледная, полная лакун копия знаменитой записи… Мама давно умерла. С тех пор, как ее покалечили во время эвакуации, она так и не оправилась. Собаку еще раньше поймали и съели бомжи. А запись – осталась…

Между горизонтом и свинцовыми тучами очистилась полоска неба, и оттуда били красные закатные лучи. Глеб молчал, щурился на солнце.

— Понимаешь, какое дело, - наконец проговорил он. – Тут такое дело…

— Да какое дело? – мне хотелось плакать. – Вранье сплошное… Я портрет Крылова на стене держал… идиот…

— Понимаешь… - замялся Глеб. – Запись, конечно, лажа. Только не вся…

Уже стемнело, а мы так и сидели. Не знаю, о чем думал Глеб. Может, о том, что честнее – говорить правду или создавать мечту. Я же думал о Первой Марсианской. Было? Или не было? Ложь? Правда? Мертвое лицо Крылова, заросшее нечистой бородой, - фальшивка? Бесконечная марсианская степь, холод, легкость в ногах – подделка?

Дикий визг, чуть приглушенный стенами, оборвал поток мыслей. Кричали на корабле. Отчаянно зарыдал младенец. Ступор прошел, и я, сшибая на пути какую-то посуду, бросился ко входу на «Арес». Отшвырнул с дороги бегущего туда же подростка, столкнулся у входа с Глебом и вслед за ним взлетел по трапу. Мы успели вовремя: Женька, совершенно невменяемая, вывалилась нам на руки из каюты. Губы у нее побелели, глаза в свете фонаря были как плошки. Она тряслась и всхлипывала – неслышно за воплями побагровевшего от натуги Даньки. Подхватив под руки, мы с Глебом кое-как свели Женьку вниз по трапу и бросились разводить костер. Потоптанный мною подросток поднес к перекошенному Женькиному рту кружку с водой.

Андрей качал на руках Даньку и гудел в темпе похоронного марша какой-то древний рок-н-ролл. Как ни странно, младенца это постепенно успокаивало; он еще пару раз всхлипнул и затих. Женька немного пришла в себя, взяла в руки кружку. Зубы застучали об край, когда она попыталась пить; Женька поперхнулась отставила кружку в сторону.

— Кажется, я видела призрака, - чуть заикаясь, сказала она.

— Какого призрака?!

— Крылова… Капитана Крылова…

Женька спрятала лицо в ладони и снова расплакалась.

В конце концов она пришла в себя настолько, что смогла рассказать, что произошло. Устроившись в капитанской каюте, Женька покормила. Собралась было послушать музыку, но передумала: надевать наушники почему-то показалось опасным. Ей было не по себе в пустом корабле. Женька чувствовала себя одинокой и несчастной; все чудились какие-то шорохи, постукивания, будто заброшенный корабль жил своей тайной жизнью. И Данька тоже беспокоился, капризничал и то и дело принимался реветь. Женька уже начала бояться, что он заболевает. Уложив его на койку, она в каюте весь свет, плотно прикрыла дверь и легла рядом с сыном, надеясь заснуть.

Вскоре ей почудилось, что кто-то идет по коридору. «Эй, кто здесь?» - окликнула Женька. Никто не отозвался, но звук шагов затих, будто кто-то прятался на корабле. Женька встала, взяла Даньку на руки и отошла вглубь каюты, напряженно прислушиваясь и жалея, что дверь нельзя запереть. Вскоре снова раздались шаркающие шаги, теперь – совершенно отчетливые.

Женька застыла от ужаса, все крепче прижимая к себе сына, и уставилась на дверь. Ей очень хотелось хотя бы подпереть чем-нибудь дверь, но от страха она не могла сдвинуться с места. Шаги приблизились и затихли. Теперь Женька была уверена, что кто-то стоит перед каютой. «Кто здесь?» - повторила она, и тут дверь распахнулась.

На пороге стоял Крылов. Он уставился на Женьку безумными мутными глазами, раскрыл беззубый рот, собираясь что-то сказать – и тут Женька зажмурилась и начала визжать.

Как оказалось, она успела многое рассмотреть. Седые длинные волосы и борода обрамляли лицо в глубоких морщинах и коричневых пятнах, и руки тоже пятнистые, усохшие, с желтыми ногтями. Он выглядел как глубокий старик, рассказывала Женька – но все-таки это несомненно был капитан собственной персоной. На нем были кальсоны и серая рубашка с завязками у ворота – наверное, поддевка под скафандр…

Я не знал, что и думать. Все-таки это была Женька, которая никогда не истерила, ничего не боялась и посмеивалась над мистиками, которых среди нас, конечно, было много. Но поверить в привидения тоже было трудно. Я посмотрел на Глеба и похолодел: Большой мучительно кривился, тер лоб и шевелил губами, будто пытался решить какую-то сложную задачу. В руках он вертел диск с записью Первой Марсианской.

Честно говоря, я боялся увидеть во сне мертвого капитана Крылова. Слишком много всего произошло за один день, слишком все вертелось вокруг злосчастной экспедиции, память о которой оказалась такой мрачной. Но заснуть так и не удалось. Едва задремав, я услышал шелест тихих голосов. Кто-то переговаривался рядом с палаткой; задрожала нейлоновая стенка, - не смотрят под ноги, болваны, сейчас все растяжки повыдергивают… Потом кто-то ахнул и закричал:

— Эй! Марсовы слезки зацвели!

Растеряв остатки сна, я торопливо расстегнул спальник. Марсовы слезки раскрывались только дважды в день, в сумерках, и пропустить первое цветение не хотелось… особенно после вчерашнего вечера и сумасшедшей ночи. Может, марсовы слезки – это ответ, смутно подумал я и выбрался из палатки.

До самого горизонта был жемчужный свет и ковыль, волнами идущий под легким ветром, - как полупрозрачное серебристое покрывало, наброшенное на алый бархат. Я отошел на край вытоптанной под палатки площадки и присел на корточки. Кисти глубоко красных цветов-бубенчиков чуть подрагивали на коротких тонких стеблях, укрытые травой. К ароматам степи и запашку лагеря примешивалось сладко-горькое, ни на что не похожее благоухание, - так пахло в детских мечтах звездное небо, огромные пространства, дорога, воля.

Я сорвал один цветок. Он тут же истаял на ладони в прах, оставив по себе лишь хрупкую охряную скорлупку.

— Многие думают, что это всего лишь мутация, - тихо сказал за спиной Чарли.

— Строго вокруг корабля?

– Конечно. Топливо. Излучение… Хочешь чаю?

Я стряхнул остатки цветка с ладони и взял чашку.

— А что думаешь ты?

Чарли пожал плечами.

— Я думаю: хорошо, что они есть.

На следующую ночь мы устроили засаду на корабле. С нами напросился Чарли – мы не смогли отказать, когда он серьезно и старательно произнес:

— Если появится призрак, я с ним справлюсь. В Шотландии очень много призраков. Я привык.

Конечно, это был не призрак. Это был капитан Крылов собственной персоной – невероятно дряхлый и совершенно безумный, единственный пациент секретной психбольницы, по горькой иронии расположенной совсем недалеко от места, где он посадил свой корабль. Я вдруг понял, что он сошел с ума, когда «Арес» совершил посадку на Марс – а может, чуть раньше, а может, чуть позже, когда вышел под бесконечно чуждое фиолетовое небо и увидел бесконечную степь, бескрайнее море цветущих марсовых слезок.

Вокруг корабля вспыхнули прожекторы, и мегафонный глас приказал выходить по одному. Глеб выругался, схватил Крылова за руку, отталкивая себе за спину – как будто мог защитить капитана от вооруженных людей, намеренных сохранить им самим неизвестную тайну навсегда.

Капитан Крылов покачнулся, и его дыхание стало хриплым. Он умер у нас на руках через десять минут – умер от старости и истощения в своей капитанской каюте, уверенный, что с минуту на минуту двигатели «Ареса» заработают, и корабль унесет его на вымечтанный Марс.

Мы вышли из корабля, стараясь не делать резких движений – где-то в темноте все больше нервничали вооруженные люди, и мегафон надрывался, грозя открыть огонь. Увидев нас, из темноты вышел багровый от воплей лейтенант, открыл рот, собираясь что-то сказать, но Глеб вытянул руку, жестом останавливая его – и лейтенант вдруг послушался. Большой с кривой улыбкой посмотрел на меня, на Женьку, Андрея, на всех остальных – будто прощаясь и прося простить. Вытянул из кармана какую-то бумажку, сунул под нос лейтенанту, - и тот вдруг вытянулся и взял под козырек.

— На каком основании вмешиваетесь в операцию? – суконным голосом проскрипел Глеб.

— Ну и жук! – выдохнул Андрей с возмущением и восторгом. Лйтенант краснел, бледнел и явно мечтал провалиться сквозь землю.

— Что теперь? Тело на опыты заберете? – спросил Глеб.

— Какие опыты, - мрачно ответил лейтенант. – Кому это теперь нужно…

— Вы похороните его, - сказал чуть покрасневший лейтенант. – По-человечески.

— Без тебя бы не сообразили, - буркнул Глеб.

— Откуда у тебя эта бумажка? – мрачно спросил я и увидел, как вокруг насторожили уши. – Кто ты по ней? Генерал тайной полиции?

— Чушь несешь, - спокойно ответил Глеб. – Эту бумажку мне дал хрыч с погонами. На случай, если во время редактуры возникнут проблемы… Не хотел брать. А видишь – пригодилась.

Квадраты желтой смятой травы обозначали места, где стояли палатки. Мы сидели на рюкзаках, уложенных в тени корабля, и смотрели на дорогу, где вдалеке клубилось облако пыли. Лейтенант пообещал отвезти нас на станцию.

— Мы останемся, - сказала Женька, укачивая Даньку. Волосы у нее были мокрые – успела искупаться напоследок. – Поживем у дяди Чена.

— Я тоже останусь, - сказал вдруг Чарли. – Не хочу в Эдинбург.

— В Глазго, - поправила Женька.

— Какая разница…

Глеб вдруг привстал.

— Андрюха, - окликнул он, - у тебя вроде с собой та книжка была? Про экспедицию? Не дашь на минутку?

— Да я ее уже убрал…

— Ничего, мы подождем.

Андрей со стенаниями принялся копаться в рюкзаке. Я остановился, недоумевая, а Глеб пробормотал:

— Действительно, какая разница?

Андрей сердито сунул ему потрепанную тоненькую книжку, и Глеб раскрыл ее на предстартовой фотографии экипажа. Они стояли на фоне «Ареса» - молодые, подтянутые. Их лица сияли. Мы знали их имена наизусть. Кряжистый бородатый Крылов – капитан. Черноглазый, носатый Ахметов – биолог и врач. Невысокий, жилистый Терпугов – геофизик. Белокурый здоровяк Антипов и маленький китаец Вонг – пилоты. Глеб ухмыльнулся и захлопнул книгу.

— Так вы к дяде Чену? – спросил он у Женьки. – Точно?

— Угу, - ответила она.

— Расспросите его о марсовых слезках.

Женька удивленно нахмурилась, а Чарли вдруг заулыбался и хлопнул Большого по плечу.

— Я тебе напишу все, что узнаю, - сказал он.

— Поторопись, - ответил Глеб. – Мне для работы надо. Заказ сложный, а время уже поджимает.