Генри Логос
№25 "Сын башмачника Хасан"

Сын башмачника Хасан

Достопочтенный Ибрахим, ученик самого Бахмана ибн Сулеймана – да будут благословенны его дни – прогуливался по базару, вызывая зависть и уважение горожан телосложением, подобающим мудрецу, и перепачканным жирными разводами халатом.

– Преотличнейшего здоровья вам, уважаемый, да не осядет пыль на ваши башмаки, – осмелился приблизиться к казавшемуся неприступным Ибрахиму высоковатый костлявый паренек. – Обновку не желаете ли примерить? Превосходный товар. Отец мой делает, Хаким-башмачник, а я сын его, Хасан. Примерьте, уважаемый, не пожалеете. Во всём Кишим-Чараке лучшего башмачника не сыскать.

Так уж сложилось, что звезды в тот день Хасану благоволили, а, может, радушному состоянию Ибрахима способствовали отведанные накануне жареные индюки, халва, медовой сладости арбуз. Эти и прочие угощения, оплаченные старейшинами Кишим-Чарака, оттягивали и без того немалый Ибрахимов живот, отчего тот угрюмо переваливался через обтягивающий его пояс, тоскливым видом оттеняя благостное настроение Ибрахима.

– Сколько? – между делом поинтересовался Ибрахим, вразвалочку удаляясь от Хасанова прилавка.

О том, каких почестей удостоился высокий гость, с утра гудела вся торговая братия. Шутка ли – ученик самого Бахмана ибн Сулеймана! О том, правда, что о великом учителе Бахмане ибн Сулеймане – да множится с годами его мудрость – никто и слыхом не слыхал, предпочитали помалкивать, чтоб не прослыть невеждами среди знающих людей.

– Продаю за десять монет, уважаемый, – поспешил догнать Ибрахима Хасан. – Тем, у кого язык подвешен, скидываю до восьми. Из уважения к вашей мудрости отдал бы и за пять, но уж очень тяжелая рука у Хакима-башмачника, на весь Кишим-Чарак самая тяжелая рука. Десять монет, уважаемый. Отличные башмаки.

О том, что мудрейший Ибрахим выторгует обувь и за три монеты, Хасан нисколько не сомневался, но уж очень велико было его желание набраться мудрости, пообщавшись со столь весомым мудрецом, и хоть чуточку поплескаться в ореоле славы, что вместе с духом немытого тела так и исходила от почтенного Ибрахима.

– Эти башмаки стопчутся к вечеру, – со знанием дела заявил Ибрахим, едва скосив глаза на товар, – а мне идти к учителю двадцать два дня – два дня на север, двадцать дней на восток. Это ж сколько понадобится башмаков!

– Два дня на север, двадцать на восток, – только и повторил Хасан, глядя вслед Ибрахиму, неспешно покидающему торговый ряд. Мудреца уже окружили торговцы сладостями, предлагая наперебой отведать лакомств за половинную цену, а то и за просто так...

В тот же день, недолго думая, и еще скорее собираясь, стащил Хасан из соседской лавки корыто с пирожками, сел верхом на Шахриара – осла, с которым был неразлучен, – и, не спросив отцовского разрешения, отправился набираться мудрости и искать славы.

***

Шел означенный Ибрахимом двадцать второй день пути...

Перед Хасаном высился еще издали замеченный шатер. А над шатром, скрестив ноги, парил худосочный старик и, жмурясь от удовольствия, попеременно то впивался зубами в истекающую соком баранью ногу, то потягивал дым из плавающего в воздухе кальяна. Из шатра лилась музыка, и сквозь неплотно задернутую штору проглядывалась изумительной красоты женщина с четырьмя руками – две из них, едва касаясь струн кануна, извлекали из него чарующую мелодию, а еще две – натирали тело красавицы маслом.

– Ух! – только и выдохнул Хасан восхищенно.

– Кто посмел нарушить покой Бахмана ибн Сулеймана?! – в гневе выкрикнул старик, оседая на землю и метя недоеденной бараньей ногой в нежданного гостя. – Пошел прочь!

– Учитель?! – не скрывая удивления, вскрикнул Хасан в ответ. Баранья кость угодила прямо в лоб.

– Ученик?! – теперь пришла пора удивляться великому Бахману. – Хмм... Не припомню, чтоб я брал тебя в ученики. – Бахман недоверчиво косился то на Хасана, то на рухнувший на землю кальян. – А ну поди-ка сюда, – поманил старик юношу и, с не свойственной старцам прытью изловчился и швырнул песок Хасану в глаза.

Пока сын башмачника тер глаза и отплевывался, он приметил, что музыка стихла, а вместе с ней исчезли женщина, шатер и кальян. Теперь перед ним с отрешенным видом сидел великий мудрец Бахман ибн Сулейман и толок в ступе несколько неведомо откуда взявшихся зерен.

– Так-то лучше, – заявил аскет. – Ну, рассказывай, зачем пришел.

– Хочу учиться мудрости. Хочу, чтоб на рынке только и разговоров было, что о сыне башмачника Хасане, – откровенно признался Хасан. – Хочу быть как вы, учитель... Или, – подумав немного и пересчитав ребра достопочтенного Бахмана, добавил, – лучше как ученик ваш, мудрейший Ибрахим.

– Чтоб, значит, только о тебе и болтали? – перекривил старик. – Хе-хе. И ты готов жить в пустыне, вдали от людей, питаясь лишь редкими каплями дождевой воды, и зернами, что, сжалившись, роняют птицы? Рискуя быть съеденным злыми демонами или волками? А?

Хасан озадаченно молчал, почесывая ушибленный лоб и глядя на остатки бараньего окорока, в который с удовольствием вцепился бы зубами.

– Ах, это, – догадался старик и щелкнул пальцами. Кость исчезла. – В пустыне, мой мальчик, не так много еды. Просто в последнее время сюда приходит много баранов.

От слов учителя по спине Хасана заструился неприятный холодок.

– Итак, ты считаешь, что достоин стать моим учеником? – уже мягче поинтересовался Бахман. Хасан уверенно кивнул. – Хе-хе. В тебе, наверно, есть задатки великого мудреца? Хех? Ну-ка посмотрим, посмотрим...

Бахман снова воспарил и приблизился вплотную к сыну башмачника. Бормоча нечленораздельное, подул Хасану в одну ноздрю, затем в другую. Хасан, не удержавшись, чихнул, про себя отметив, что своим поступком привел учителя в состояние крайнего недовольства. Но изучение способностей Хасана на этом не закончились. Бахман ибн Сулейман набрал воздуха и, что было сил, прокричал по-петушиному в левое Хасаново ухо, отчего тот чуть не оглох, а потом мудрец долго вглядывался в правое ухо, видимо, намереваясь дождаться, когда придет заплутавший в голове неуча ответ.

– Ну-ка, ну-ка, ну-ка, – засуетился вдруг учитель. – Очень интересно.

Выдернув волосок из Хасанова уха, мудрец погрузился в столь тщательное его изучение, что Хасан засомневался, не заснул ли великий Бахман. Вдруг Бахман скомандовал:

– Оголи зад.

– Это правда нужно? – идея поступить в ученики к мудрому ибн Сулейману отчего-то перестала казаться хорошей.

– Оголи во имя истины! – приказал учитель, и Хасан нехотя подчинился.

– Прелесть-то какая! – всплеснул руками Бахман ибн Сулейман, величайший из мудрецов, аскетичнейший из аскетов, и даже прослезился. – Сбылось! Сбылось то, чего я так долго ждал. О, небо! Будь благословенна левая ягодица этого юнца. Сбылось предсказание древних. Вот оно – священное родимое пятно! Правый рог сломан. Да! Да! Это богобык бился с предводителем демонов Джебухой.

Хасан был совершенно ошарашен. Бахман, приходя в себя, попытался объяснить.

– О, юноша! В твою ягодицу впечатан истинный лик высшего из божеств. Радуйся, бывший башмачник – ты избран. Тебе предначертано судьбой нести истину людям – быть пророком, – назидательно произнес Бахман ибн Сулейман. – Но не думай, что твой путь будет легким. Демоны будут ждать тебя повсюду. Они коварны, хитрость их безгранична. Тебе предстоит сразиться с дэвами, устоять перед чарами гулей. Ооо!.. – Бахман возбужденно метался и, наматывая в воздухе круги возле Хасана, в деталях расписывал все ужасы и страдания, которые предстоит новоявленному пророку пережить. Хасан тем временем загрустил, но мудрый ибн Сулейман, спохватившись, добавил. – Но, если не отступишь – дойдешь до истоков истины. Если останешься крепок в вере – будет тебе почет и уважение, что затмят самого славного из земных царей, – Бахман придвинулся к самому уху Хасана и елейным голосом произнес. – Хочешь?

От долгого пути и свалившихся на голову событий Хасан едва держался на ногах.

– Ладно, спи, – согласился учитель, и, зачерпнув ладонью, швырнул песок Хасану в глаза.

Хасан провалился в сон.

***

"Демоны повсюду", – отголоском проносились в ушах слова учителя, и Хасан опасливо озирался. Осталось далеко позади скромное жилище Бахмана ибн Сулеймана – да будет крепок его живот и сладки сны. Перед сыном башмачника расстилалась пустыня, назойливо пригревало солнышко, и ни деревца не было вокруг, где могли бы притаиться демоны. Дэвы или бесы, джинны или ифриты. Или гули – полуженщины-полульвицы с дивной грацией и звериным нутром, демоны, способные принимать человеческое обличье и во время любовных игрищ вытягивать по каплям жизнь героев, а после пожирать их плоть.

"Их уста как мед, груди как дыни", – предупреждал учитель, и Хасан в мечтах представлял, как устоит перед демоническим очарованием гулей... ну разве что сначала немного подыграет.

Радостное и чуть тревожное волнение охватило Хасана, когда вдруг впереди, словно по велению мага, возник шатер. Сладкая музыка и пьянящий аромат тут же разлились под стать моменту. Шахриар порывался ехать дальше, но Хасан твердой рукой его остановил:

– Не трусь, мой друг, – обратился сын башмачника к изрядно отощавшему ослу. – Не к лицу героям вроде нас избегать опасности. Не одолев демонов, славы не добыть. Сейчас вот зайдем, разок-другой одолеем – и в путь.

Внутри шатра царили беспорядок и полумрак. Сердце Хасана гулко ухало в груди.

– Хто здешсь? – прошамкало из темноты.

– Хасан, сын башмачника, – будучи немного обескураженным, произнес Хасан, но взял себя в руки и распрямил спину. – Мудрец, герой и покоритель нагих дев.

– Нагих деф? – переспросил голос. – Да-да, заходи, внучок. Это я. Это шюда.

В глубине шатра что-то зашевелилось, закряхтело и перед взором Хасана предстали бородавчатое лицо и вислые груди.

– Проходи, ложишсь, – ласково проворковал голос. – Шас машлом намажушсь.

– Не надо, бабушка, – взмолился Хасан и здоровьем отца поклялся быть примерным семьянином. – Пожалуйста. И срам прикрой.

– А ты не робей, внучок. Ты начни, а там я, глядишь, похорошею.

Как знать, чем закончилось бы первое испытание Хасана, если б именно в тот момент он не вспомнил, что впереди ждут куда более серьезные передряги. Тогда метнулся он прочь из шатра, вскочил в седло – и только пыль взвилась из-под копыт. И понеслись Хасан с Шахриаром навстречу новым подвигам. Вот только вслед им кто-то несогласный орал:

– Перевелишсь герои!!!

Когда опасность миновала, Хасан попридержал осла и поехал ровным шагом:

– Ну вот, Шахриар, первого демона мы одолели, – порадовал Хасан своего друга и чуть менее уверенно добавил. – Это считается.

***

После продолжительных скитаний судьба забросила Хасана высоко в горы. Долог и опасен был его путь. Но твердость духа и неуемная решимость вели Хасана к цели. Лишь единожды он оступился. А случилось это так... Шел Хасан по узкой горной тропке и оступился. Вот...

Уцепился сын башмачника за край обрыва и стал размышлять – ну далась ему эта ученическая стезя. И добра не нажил, и славы не добыл, и что было, растерял – небось, в родном Кишим-Чараке о нем уже и думать забыли. Да, была б незавидна Хасанова участь, но в тот же миг явился учитель и, воспарив над пропастью и раскурив кальян, принялся вести неспешную беседу.

– Хасан, мой мальчик, – начал Бахман ибн Сулейман. – Помни, что денно и нощно я буду наблюдать за тобой, и когда силы твои будут на исходе, я всегда окажусь рядом, готовый протянуть руку помощи. Я буду являться тебе в яви и в снах... Хасан! Да ты совсем меня не слушаешь. Что за нерадивый ученик! – старец нервно полетал вперед-назад. – Послушай, мой мальчик, – сделав из кальяна затяжку и успокоившись, продолжил ибн Сулейман. – Ты станешь мудрым и знатным, обретешь всё, о чем только мог мечтать, но когда станет туго, остановись и услышь свое сердце. Позови того, кого действительно любишь – и помощь придет.

– Шахриар! Шахриар! – закричал прозревший Хасан.

– Ну, хотя бы так, – согласился учитель, немного скривившись.

Осёл, заинтересовавшись, подошел к хозяину и уткнулся в него мордой.

– Тяни, Шахриар, тяни.

Пока Хасан кряхтя пытался ощутить под ногам твердую поверхность, Бахман ибн Сулейман – да разносится весть о его мудрости по сторонам света – ухмыльнулся довольно, обнял кальян и растаял в воздухе.

Хасан отдышался, помянул добрым словом осла Шахриара, его отца и отца его отца, поразмышлял над словами мудрейшего Бахмана ибн Сулеймана и двинулся в путь. Где-то здесь по словам учителя среди нехоженых троп предстояло Хасану отыскать перевал и сразиться со стерегущим его дэвом.

"От его поступи содрогаются горы, – предупреждал Бахман ибн Сулейман. – От рыка птицы падают с небес. Не одолеешь дэва – пойдешь к нему в услужение и до самой смерти будешь его баранов пасти. Великановы стада неисчислимы, но горе тому, кто не уследит хоть за одной овцой – сам пойдет к нему на обед".

– Наврал Бахман – да простится упоминание его имени недостойному, – решил для себя Хасан, разглядывая дорогу, которую сплошь устилали полуистлевшие бараньи кости. – И где эти неисчислимые стада? Тут ни одной овечки! Ой! А вот про дэва верно, – и Хасан похолодел.

Дэв сидел у потухшего костра. Если мерить по их, великаньим, меркам, дэв был невелик. А еще он был изрядно искалечен. Перед дэвом лежали собранные в кучку свежеобглоданные кости, и, насколько понимал Хасан, кости были точно не овечьи.

Маленький одноногий дэв рыдал.

– Это был мой любимый пёсик, – сокрушался дэв, и Хасан едва не прослезился. Ему было очень неловко, что он пришел сражаться с великаном в столь трудную для того минуту.

– Ну так я пойду? – неуверенно предложил Хасан.

– Иди, иди, – поторопил его дэв. – Не мешай моему горю.

Сын башмачника удобнее перехватил Шахриара под уздцы, велел тому не цокать копытами и чинно прошел мимо.

– Дэв, а как ты ногу потерял? – негромко крикнул Хасан на прощание, находясь уже на приличном отдалении.

– Оголодал, – не вдаваясь в подробности, ответил дэв и шмыгнул носом.

***

"Лишь превзошедшему мудростью детей огня дано будет право зачерпнуть из истока истины", – пронеслись в голове Хасана слова учителя, едва завиднелись вдали колышущиеся очертания воздушного замка.

Хасан пустил Шахриара вперед пробовать на ощупь прочность сделанных из воздуха ступенек и смело шагнул следом.

Осёл привел хозяина в огромный зал. Посреди зала сиял ларец. И тот ларец, как и предсказывал Бахман ибн Сулейман – долгих ему лет – охранял внушительных размеров джинн. Сабля в его руке, окутанная огнем, годилась как раз на то, чтобы одним махом перерубить Хасана пополам, тут же его зажарить и подать к столу.

– За чем пожаловал? – громогласно завопил джинн – и воздушный замок дал трещину, ощутимо потянуло сквозняком.

– Что надо? – уже шепотом произнес джинн, но для важности пару раз махнул саблей. Последним махом он ненароком сшиб светильник и угомонился. Дворец теперь полнился лишь сиянием, исходящим от самого джинна.

– Я за истиной, – представился Хасан. – У меня вот тут... – и засмущался.

– Ах, это... – догадался джинн. – Ну, тогда деньги давай.

– Да как же так?! – возмущению Хасана не было предела.

– Ну, как знаешь, – джинн остался равнодушен. – Тогда будешь разгадывать загадки. А я ж по-быстрому предлагал.

Перспектива мериться умами с представителем огненного рода не слишком радовала Хасана. Пришлось согласиться на благодушное предложение охранника ларца. Тот, правда, поворчал для проформы, пересчитывая медяки, но отказываться от выручки не стал.

– Вот, – продемонстрировал джинн, разворачивая извлеченный из ларца свиток. В лицо Хасану пыхнуло жаром. Огненные буквы сплетались в диковинные слова и, медленно пожирая полотно, меняли очертания и рождали новые фразы. – Раритет. Пергамент, – джинн царапнул ногтем уголок. – Свежая заповедь каждую неделю. Скучно не будет.

Хасан в предвкушении потянул руки.

– Да! – предупредил джинн. – Не мочить, не разбирать и не давать детям. В постели не читать – огнеопасно. И ты это... читать-то хоть умеешь?

– Неа, – Хасан повертел головой и понял, что путь к мудрости будет нелегким.

– Тогда накинь пару башмаков и осла. Научу.

Осла Хасану удалось отстоять. Сторговались на башмаках, рубахе и двух пирожках. Получив требуемое, джинн покопался в закромах, извлек оттуда хрустальную сферу, прошептал над ней заклинание и огрел ею Хасана по лбу. В глазах засверкало, и Хасан ощутил, как вместе с набухающей шишкой растет в голове мудрость.

***

Как только многомудрый Бахман узнал о подвигах своего ученика Хасана, послал он его нести истину в далекий-предалекий город Харишабад... Эээ... нет, не послал – направил!

Со свитком за пазухой и с меткой на ягодице входил в Харишабад новый пророк. Недолго думая – юные мудрецы вообще редко думают долго – отправился сын башмачника на базар и начал проповедь:

– Слушайте, люди! Богобык – вот истинный бог. Ноги его человечьи, а голова бычья... а правый рог надломлен... а... эээ... Богобык велит вам, люди: "Умывайтесь лишь на третий и на пятый дни недели. Не кормите баранов сорванной до рассвета травой". Верьте мне, люди. На мне знак. И вот – буквы, – Хасан продемонстрировал пылающий свиток в надежде, что про ненароком упомянутый знак люди забудут, и не понадобится его предъявлять.

Один здоровяк дольше других крутился возле Хасана, интересуясь, впрочем, не столько речами, сколько физической силой оратора. Почесывая нос и брезгливо морщась, здоровяк в итоге произнес:

– Будешь колоть дрова, мять кожу и носить на рынок за еду и жилье в хлеву.

Подобное предложение Хасан счел оскорблением и отвечать здоровяку не стал.

– Оголодаешь – приходи. Мусу-кожемяку здесь все знают.

За сегодняшний день Хасан успел многое – накричаться всласть, повздорить с торговцем горшками и получить от него тумаков, присесть на уши к толстенной торговке пирожками, стащить у нее булку и тут же попасться на горячем. Успел Хасан и заработать пару монет – кто-то из сердобольных горожан бросил подаяние "умом шаткому". Нашелся на базаре и действительно достойный человек. Непоразмерные уши и чуть приплюснутый череп придавали тому сходство с рыбой, особенно когда он поглощал речи Хасана, ковыряясь в носу и раскрыв рот. Но Хасан помнил, что не стоит по внешности судить о людях, и сын башмачника продолжал нести истину, не обращая внимания на неприглядный внешний вид.

– Я Бабак, – представился ушастый, когда Хасан решил передохнуть. Бабак вытер слюну и придурковато улыбнулся.

Хасан собрался было сообщить тому, чтобы он не вздумал умываться по четвергам, потому как богобык того не велит, но в этот самый момент он почувствовал, как чьи-то проворные ручонки утягивают кошелек.

– Держи вора! – заорал Хасан и помчался за шустрым мальчишкой четырнадцати лет. Наглец оказался не только прытким, но и коварным. Он с легкостью просочился у торговки пирожками между ног и исчез в соседнем торговом ряду, а вот Хасан повторить этот трюк побоялся. Но и оставаться ни с чем сын башмачника не собирался. Рванувшись за воришкой, Хасан наделал шороху среди покупателей, зацепил прилавок с глиняными горшками и едва увернулся от разъяренного кулака его владельца. Погоня продолжалась. С рынка на площадь, с площади во дворики, а дальше по лабиринту узких кривых улочек. Только здесь Хасану почти удалось настичь вора, но тот, ловко вскарабкавшись на забор, теперь скалился и весело болтал ногами.

– Стой, негодный мальчишка! – пригрозил Хасан, подбирая камень.

– Глаза протри, – ответил воришка, хохоча во весь рот, и стащил с себя головной убор. На плечи упали длинные нечесаные волосы.

– Тьфу-ты, девчонка! – выругался Хасан и в сердцах швырнул камень в кошку, необдуманно проходившую здесь по своим кошачьим делам.

***

Битый час Хасан мял кожу и думал только о том, когда же обед. Пока что новому работнику от кожемяки Мусы достался лишь подзатыльник за то, что проволынил полдня, трепля языком на базаре. Доводы, что такого уговора не было, привели лишь к подзатыльнику поувесистей и обещанию ужином не кормить. Оттого обед был еще более желанен.

Но вскоре нежданно-негаданно достался от Мусы подарок.

Подарок был в меру сочным и, как на вид, неимоверно сладким. Вот только грудь у подарка была ну может чуточку большей, чем хотелось. А еще подарок сверкал огненно-рыжими волосами и всё говорил с Хасаном, говорил и говорил.

– Это тебя покормить что ли велено? Ты Хасан? – произнесли персиковой нежности губы и облизнулись. – Ты есть будешь или так насытишься, насмотревшись всласть на меня? Я Шади, кожемякова дочь. Шади я. Шади значит счастье. Ты Хасан?

Хасан вдохнул запах тела Шади и понял, что в награду за верность, как и обещал Бахман ибн Сулейман – теперь уж и подавно пусть не будет границ его славе – пришла к Хасану истинная любовь.

Шади, отчаявшись дождаться ответа, поставила миску с едой на землю, уткнула руки в боки, едва заметно одернула платье.

– Хасан, ты, если что, отца-то не бойся, – Шади вильнула бедрами и грациозно уплыла.

***

Утром следующего дня, получив от Мусы задание отнести шкуры на рынок, тут же вернуться в хлев и приступить к новой работе, Хасан исполнил ровно половину. Теперь же, рассудив, что подзатыльник – невелика беда, а для настоящего мудреца обед не слишком важен, Хасан подыскивал в Харишабаде безлюдное местечко, чтобы подобно своему учителю, почтенному Бахману ибн Сулейману – конечно же пусть славится его имя и имена его учеников – предаться созерцанию и размышлениям. Тот факт, что завтракать еще не довелось, немного смутил Хасана, но решения своего он не изменил. Вот только семенящая следом тень и так некстати вспомнившиеся слова учителя о демонах поостудили кровь, но к счастью преследователь быть скрытным и не старался.

– А, это ты, противная воровка, – узнал вчерашнюю обидчицу Хасан. – Верни кошелек.

– Нету, – девчонка захохотала.

Хасан надулся и долгое время шел молча.

– Чего ты за мной ходишь? – вспылил он, видя, что воровка не отстает. – Вот дождешься – догоню и выпорю!

– Нет, раззява, не догонишь, – справедливо рассудила воровка.

– Я не раззява, а мудрый Хасан, сын башмачника Хакима, ученик самого Бахмана ибн Сулеймана.

– А я воровка Зухра. Все знают да никто не поймает. И ты не лови, не то от добрых людей тумаков получишь.

Спорить с ней Хасан не стал – мудрецам это не к лицу.

Уже не меньше часа он восседал, пытался думать о возвышенном, и слушал урчание в животе. Воровка маялась без дела. Когда ей вконец наскучило, Зухра ткнула в Хасана веточкой и поинтересовалась:

– Эй, мудрейший, ты чем занят?

– Я как учитель, превеликий Бахман ибн Сулейман, – важно ответил Хасан. – Питаюсь только зернами, что роняют птицы, – и добавил, посмотрев наверх. – Сегодня вот только они впустую летают.

– Ты совсем дурак, мудрый Хасан, – Зухра присела рядом. – Твой учитель имел в виду – зёрна истины ему достаются с неба. Таков его хлеб. На вот лучше, поешь, – Зухра протянула лепешку.

Хасан, пережевывая, размышлял.

– Кыш, кыш, – додумавшись, замахал он палкой над головой. – Разлетайтесь давайте. Не заслоняйте небо. Воровка, а ты отодвинься, я сам буду зёрна ловить.

***

Обеда, как Хасан и предполагал, он был лишен, а вот подзатыльников ему было отвешено и за прогул, и за излишнюю мудрость, и за что-то еще – Хасан уже забыл. Голова от побоев наотрез отказалась размышлять и просто мерно гудела. К ужину Хасана не позвали. И лишь когда совсем уже стемнело, в хлев к нему пришла Шади, принеся остатки похлебки со стола. К превеликой радости Хасана дочь Мусы сразу не ушла, а, стоя в сторонке, осталась наблюдать, как Хасан то жадно уплетает похлебку, то пялится на саму Шади.

Наевшись, Хасан осмелел.

– Постой, не надо, – приструнила его Шади, нащупывая и прикрывая дверь за спиной, и Хасан заметил, что, несмотря на полумрак, щеки ее полыхают. – Не смотри, Хасан, я смущаюсь, – тихонечко созналась Шади и перед тем, как снять с себя одежду, повязала Хасановы глаза платком.

***

Как и было обещано, Бахман ибн Сулейман – ой, чтоб ему не болеть, зверебог прости – еженощно являлся Хасану во сне. В основном, великий мудрец храпел, ворочался с боку на бок, толкался. Реже закрывался с четырехрукой красавицей в шатре, и оттуда всю ночь доносилась громкая музыка и сладострастные звуки. Лишь однажды, когда Бахману ибн Сулейману не спалось и не хотелось – слава верховному божеству! – он пришел научать сына башмачника мудрости. Но так как Хасан в кои-то веки нормально уснул, то к утру из рассказанного он ничего не мог вспомнить.

Хасан исправно день за днем носил на рынок овечьи шкуры, орал там до хрипоты, доказывая глупым недоверчивым торговцам, что у самого главного божества правый рог сломан, а потому не следует мочиться на северо-восток и пить козье молоко, поев ячменной каши. Почему дела обстояли именно так, Хасан, конечно, ответить не мог, но огненные буквы говорили, что это без сомненья верно.

Здоровяк Муса, коротая послеобеденный отдых, щедро отвешивал подзатыльники нерадивому работнику, а по ночам стеснительная Шади сполна извинялась за отца.

Мир, казалось, угомонился, предоставив каждому подходящее положение вещей. Но однажды произошло из ряда вон выходящее событие.

В тот вечер вместо Шади в хлев ворвался лучший друг Хасана и самый благодарный его слушатель Бабак. Улыбаясь глупее обычного, Бабак как-то странно посмотрел на Хасана и затворил дверь.

Хасан тогда ничего не заподозрил, но отчего-то ему стало не по себе.

– Шел бы ты, Бабак... эээ... домой, – предложил Хасан.

– Нет, – отказался Бабак, повернулся к Хасану спиной и спустил штаны. – Смотри. Нравится?

– Бабак, ты чего?

– Возьми фонарь, посвети, – распорядился Бабак, чувствуя себя не иначе как центром мироздания. – Вот сюда смотри.

Хасан вытащил из-за пазухи свиток и направил пылающие буквы, куда велел ему Бабак. В том месте, где обычно не бывает морщин, красовалось свежее, еще попахивающее дымком клеймо. Надо ли говорить, что туда был впечатан сам зверебог с обломанным рогом?

– Теперь мы едины. Понимаешь? – восторгался Бабак. – Мы как семья. Мы больше, чем семья.

– Ты откуда знаешь? – зашипел Хасан. – Убери сейчас же, а то кто-нибудь увидит.

– Так люди только и говорят, что о твоей священной ягодице, – обрадованно заверил Бабак. – И еще о том, как ты встретился со старой гулей, ну и это самое ее, того, ну гы-гы. Про то, как ты наткнулся на одноногого дэва, тоже говорят. Ну и про то, как он тебя это самое, ну тоже гы-гы, ну того, работать на себя заставил.

– Врут! Врут они всё, – запротестовал Хасан, ругаясь громким шепотом. – Иди и расскажи всем, что с дэвом я сразился, а перед чарами гули устоял. Иди и... Ааа... – Хасан махнул рукой. – Чего уж там – про ягодицу правда.

Ночью учитель явился снова. Он не спал, не ублажал четырехрукую красавицу и не курил кальян. Зато рукоплескал, называл Хасана самым славным из своих учеников и как-то подозрительно хихикал.

И не курил кальян... Точно.

С учителем состоялся серьезный разговор. Хасан поведал о своих бедах, уверенный, что настолько испачкался в дурной славе, что не очиститься теперь вовек, хоть умывайся на неделе каждый третий и пятый день, как велел свиток.

– Ты хотел славы, – резонно заметил учитель, выслушав причитания Хасана. – Надо было сразу уточнить, дурная слава, мол, не подходит, другую подавай. Ладно, – смягчился Бахман, – будет тебе добрая слава. А ты, мой мальчик, будь крепок.

С утра пораньше Хасан заглянул в свиток и принялся размышлять над новой заповедью, появившейся на нем. В заповеди говорилось о том, как правильно подмывать неприличные места, и Хасан всерьез подумывал, чтобы пока доверить знания только избранным. Считал ли Хасан остальных горожан еще не готовых воспринять истину целиком или сам был не готов к славе, которая грозила бы свалиться ему на голову, только он о сокровенном заикнись, в этом Хасан боялся признаться даже себе.

В тот день Хасан решился. Сбор был назначен в доме у Бабака, точнее, в доме его бабки, а еще точнее, в сарае, примыкавшем к дому, где Бабак с бабкой жил. К счастью бабка была глуховата, так что повизгивание, доносившееся сегодняшней ночью из сарая, не могло нарушить ее сон.

Причина появления столь странных звуков Хасану стала ясна, когда он добрался до места встречи и вошел внутрь. Там в одну шеренгу стояло семеро голозадых неофитов. Трое из них уже были помечены дымящимся клеймом, остальные лишь готовились к посвящению.

– Наши, – с довольным видом кивнул рыбоподобный Бабак на троих счастливцев. – Это я догадался метить своих.

Хасан слушал Бабака вполуха. Он был поглощен изучением своих самых доверенных людей. Вон того и вот этих он знал, а этого, наверное, привел Бабак.

– Как зовут тебя, юноша? – Хасан по-отечески спросил парня на трясущихся ногах.

– Мехмед.

– Привет, Мехмед.

И с молчаливого согласия Хасана появился новый почитатель зверебога.

***

В Харишабаде стали твориться чудеса. Каждую ночь у городских стен раздавалось нечеловеческое муууу, а знающие люди говорили, что и некоровье. Может, кто б значения тому и не придал, но пошла другая молва – поговаривали, что повадился бык со сломанным рогом к женщинам приставать, и бык тот был двуногим.

Слава Хасана подросла. Теперь не так уж часто можно было увидеть горожанина, справляющего нужду на северо-восток. Злые языки, правда, поговаривали, что и раньше-то, мол, отхожие дела лицом на юг творили, да и вообще не так уж часто мочились на виду. Спорили, бывало, до хрипоты, пока слухи не дошли до старейшин, а те уж порядок навели быстро.

Быка изловили, второй рог ему обломали, шкуру спустили. И как оказалось, скрывался под его личиной известный дурень и разгильдяй по имени Бабак.

Судебные разбирательства устраивать не стали. Авторитетный судья по имени Хейдар по случаю прекрасной погоды и избавления города от напасти вызвался самолично прогуляться к городской площади и решить вопрос по-быстрому.

– Ну, это... – начал судья Хейдар, и люди согласно закивали. – Бычью шкуру Мусе, имущество виновного в казну, а самого его камнями закидать. Ну, и мне пару монет накинуть. Да! С пришлого Хасана пара башмаков и осёл. За соучастие.

Последнюю пару башмаков было жалко. А осла Хасан отстоял. Сторговался.

Да и Бабаку повезло – камнями закидывать не стали. Что с дурака возьмешь? Правда, утром от него только косточки нашли. Не зря, значит, к девкам приставал – кому-то, видать, пришелся он по вкусу.

***

– Простите, уважаемый. Не здесь ли живет достопочтенный Муса? – дряхлый седой старик покачивался на ветру, так крепко вцепившись в посох, будто думал, что, если оторвется от него и упадет, так тотчас рассыплется в прах. Старик к тому же был слеп.

– Здесь, дедушка. Давайте провожу, – всполошился Хасан.

– Таки здесь, – обрадовался старик. – А простите, уважаемый. Не здесь ли живет Шади? Она приходится дочерью достопочтенному Мусе.

– Здесь, конечно же. Вы присядьте, я позову ее.

– Ага. Тоже таки здесь. Тогда простите, уважаемый, а не здесь ли живет достопочтенный Хасан. Он приходится работником достопочтенному Мусе и близко знаком с его дочерью. И он-таки с ней вытворяет такое! Ой, хорошо, что не знает достопочтенный Муса!

– И Хасан тут живет, – выдавил Хасан, сглотнув комок в горле. – Вон в том хлеву.

– Ага. Так вот мне таки туда, – обрадовался слепой и захромал на чавкающий звук.

Шахриар как раз вышел подышать воздухом и вкусить свежего сена, нежась под лучами солнышка.

– Простите, уважаемый, что отрываю вас от трапезы, но у меня есть вопрос, – начал старик. – Скажите-ка, мудрейший. Должен ли я соблюдать ваши заповеди, когда ночью мне приспичит по нужде. Нет, если ваш зверобог таки всемогущ и всевидящ, скажите, зачем ему понадобились мои глаза?

Дожевав сено, Шахриар попытался было встрять в разговор, но был остановлен.

– Подождите, молодой человек. Давайте-таки размышлять...

Хасану надоело слушать слепого старика, работать не хотелось, и он отправился выяснять, что это за крики доносятся с улицы, разобрать из которых удалось лишь воинственное:

– Клейми ягодицу или умри!

С таким грозным кличем новоявленные сектанты, прикрываясь именем святейшего Хасана, того самого, что сражался с дэвом и устоял перед чарами обнаженной гули, проходили по улочкам с огнем и клеймом и обращали заблудших в свою веру. Кое-кому из горожан доставалось два, а иным счастливцам целых три клейма.

***

Ночью в сон Хасана пришел Бахман ибн Сулейман – хвала ему само собой – много курил и выглядел серьезным. Да и сам Хасан изрядно погрустнел – видимо, сказывалась тяжесть мудрости, что в последнее время так к нему и липла. Ученик нажаловался Бахману, что делал всё, как тот велел. Был настойчив, словно осёл Шахриар, завидевший стойло и упрямо стремящийся к сену. Был тверд в вере, как тот баран, с которым довелось делить ложе. Ничего такого – просто хлев невелик, и баранам недостаточно просторно, чтоб разместиться.

– Ну вот, – закончил Хасан. – Добрая слава есть, а добра от нее нет. Всё плохо, учитель. Соседи друг с другом воюют. Лучшего друга кто-то съел. И, если Шади на попе поставят клеймо, она мне не просит.

– Хе-хе, мой мальчик, да ты поумнел. Похоже, ты устал говорить и теперь готов слушать. Пришло твое время. Высунь язык.

***

– Эй, воровка, – самым ранним утром Хасан разыскал и растормошил Зухру.– Воровка, проснись, – Зухра спросонья терла глаза. – Как я выгляжу? Какой я сейчас?

– Нахальный, гордый и самодовольный, – пробурчала Зухра, снова укладываясь спать. – И злопамятный еще.

– Воровка, я серьезно, – нахмурился Хасан. – Правду скажи. Обещаю забыть про украденный кошелек.

Зухра смягчилась, приподнялась на локте и вгляделась Хасану в лицо.

– Обычный такой, – помялась Зухра. – Молодой, красивый...

– Да понятно это, – отмахнулся Хасан. – Ты скажи лучше, всё ли у меня на месте? Руки, ноги, губы, глаза.

– И глаза, и губы – всё при тебе, – произнесла Зухра и тряхнула головой, будто отгоняя наваждение. – Да что случилось-то, Хасан?

– Обещай, что смеяться не будешь, – Хасан насупился, заметив, что Зухра начала расплываться в улыбке и, едва не прыснув, закусила губу.

– Ночью ко мне пришел учитель, схватил за язык. Вот так, – продемонстрировал Хасан.

– Фе, – выдохнула Зухра и скорчила кислую мину.

– А потом как потянет! Так и вывернул наизнанку, – Хасан умолк, глядя, как покатилась со смеху Зухра, повизгивая от удовольствия и утирая слезы. Хасан обиделся, вскочил и в сердцах крикнул. – Да пойми ты, воровка, не могу я в таком виде показаться на глаза Шади.

– Вот дуралей, – еще больше расхохоталась Зухра. – Мудрый Хасан, ты в воду поглядись.

– Точно, – стукнул себя по лбу Хасан.

Когда он уходил, Зухра всё еще хохотала, но потом крикнула вслед издалека:

– Эй, мудрый Хасан. А где оказались твои глаза и уши? – и хитро улыбнулась.

Хасан ходил надутый и злой. Он нет-нет да заглядывал то в бочку с водой, то в похлебку. Он злился, что так ловко задела его Зухра, да еще никак не мог взять в толк, к чему это она спросила про глаза и уши. Когда ты вывернут наизнанку – тут и осёл понимает – уши внутри. И как теперь ими слушать?

Этой мыслью Хасан был озадачен весь день, а потом плюнул, забросил работу и к обеду уснул.

Как обычно, явился учитель. Он был занят – толок зёрна и на Хасана внимания почти не обращал. Когда же сын башмачника пожаловался, что теперь совсем ничего не понимает, Бахман предложил:

– Выйди из тела и посмотри на себя со стороны.

– Я не умею, учитель, – честно признался Хасан.

Бахман ибн Сулейман, почесав нос, отложил ступу и, наконец, повернулся к ученику.

– Ладно, на первый раз помогу. Тебя в кого переселить?

– Хмм, – задумался Хасан. – А в кого можно?

– В кого хочешь. Хочешь в барана, хочешь в осла.

– Нееет, – замахал руками Хасан. – Хочу быть человеком.

– Так не пойдет. В человека без разрешения нельзя, – Бахман ибн Сулейман потерял интерес к ученику и снова принялся за работу.

– Учитель, а кто ж разрешит в свое тело подселиться?

– Это уже не моя забота. Всё, отвяжись. Без тебя дел по горло.

Хасан, как неприкаянный, ходил по городу и подбирал достойное тело.

– Если назад вернуться не удастся... – вслух рассуждал Хасан. – Надо выбрать так, чтоб наверняка. Взять, к примеру, достопочтенного судью Хейдара – было б хорошо. Или Мусу-кожемяку. Он здоровый! Вот бы я подзатыльников всем пораздавал. Нет, не пустят... А если Шади? Ой, нет! С кем же я тогда?.. Вот если б жив был Бабак, может быть он... Хотя нет, уж лучше выбрать барана. Или всё-таки попробовать Шади?

Пока Хасан размышлял, ноги несли его совсем в противоположном направлении от дома Мусы.

– Эй, уважаемый, чего нос повесил? – окликнул Хасана знакомый голос. – Мудрость болит?

– Да нет вроде, – Хасан потрогал еще от джинна доставшуюся шишку, а потом рассказал о своей проблеме Зухре. – Ты понимаешь, воровка, мне человеческое тело нужно. Я б только одним глазком на себя со стороны глянул и сразу назад. А вообще, знаешь, я о другой думал, а пришел к тебе, – удивился собственному поступку Хасан. – Вот если бы ты...

– Хорошо!

– Что, вот так просто?! – не поверил быстрому согласию Хасан.

– Ага, – с детской непосредственностью ответила Зухра, глядя на Хасана прямым, чуть грустноватым взглядом. – Эй, чего тупишь? Вселяйся давай, пока не передумала.

Бахман ибн Сулейман – о, великий! – всегда появлялся без приглашения, точно зная, когда и где его ждут.

– Все готовы? – поинтересовался он для приличия. – Тогда начнем.

– Ты готова, воровка? – переспросил Хасан.

– Эй, зазнайка, меня Зухрой зовут. Помнишь?

Хасан почесался и не ответил.

– Ну-ка, ну-ка, – Бахман ибн Сулейман подлетел к Хасану вплотную и стал внимательно вглядываться то в левую, то в правую ноздрю. – Так-так, и где же он? Где-то ж был. Ага, попался.

Боль была дикая, словно кто-то пытался выдрать из носа волосок. Бахман напрягся, потянул сильнее, уперся пятками Хасану прямо в лицо, еще поднатужился и... Хасан с Бахманом кубарем покатились по полу. Еще один Хасан как был, так и остался стоять, только выглядеть стал безвольнее и тупее.

– Ух, – только и произнес Хасан-дух.

– Нет времени, – предостерег учитель. – Полезай-ка к ней внутрь, – и, чтоб Хасану было удобнее, свернул его в тугой бараний рог.

***

– Да не толкайся ты. Подожди.

– Нет, дай я.

– Пусти, у меня лучше получится.

– Эй, уважаемый, я тут главная. И левая нога у меня самая любимая. Ты правой ходи.

– Эк, как слажено у них выходит, – подивился даже видавший виды Бахман ибн Сулейман – да будет мудрость его непревзойденна. – Ну что ж. Похоже, я здесь больше не нужен, – и мудрец растаял вместе с выпущенной им струйкой дыма.

Час спустя ибн Сулейман вернулся – кальян забыл.

Спор еще продолжался.

– Да погоди ты, – настаивала Зухра. – Право вон с той стороны. Развернись.

– Сама развернись.

– Ну хорошо, – последовала длительная шумная возня, потом донесся недовольный девчачий голос. – Ну вот. А я что говорила. Теперь надо возвращать всё, как было.

– Да нет же, – рассудительный юношеский голос пытался разобраться и расставить души в теле по местам. – Всё правильно – вот перёд, а вот зад.

– Да?! А это что тогда?

– Это? А ну да, это... – Хасан немного засмущался. – А ничего так...

– Эй! Руками не трогай. Эй!!!

– Ну, не буду мешать, – и мудрейший Бахман окончательно удалился.

Вечерело. Совсем немного тренировки – и Зухра-Хасан научился нормально ходить. К дому Мусы добирались уже в полумраке.

– Зухра, а Зухра. Ты не спишь? – спросил вдруг Хасан. – Скажи, ты зачем меня согласилась впустить?

– Дурак ты, Хасан, хоть и мудрый, – сонно ответила Зухра. – Давно ты уже во мне живешь. Вот тут, – одна из ладошек коснулась груди, и Хасан точно знал, что ладонь правая, а половинка груди левая, потому что уши Хасана были внутри, и он отчетливо слышал стук сердца.

Дорожка к хлеву проходила мимо дома Мусы. Из окон выбивался свет, неровно двигались тени, складываясь в непонятные фигуры. Как обычно, каждый вечер достопочтенный Муса пересчитывал барыши, но что-то в его сегодняшнем силуэте показалось Хасану удивительно знакомо-незнакомым и он, притаившись, решил заглянуть. Потянулся к окошку.

– Дэв! – пискнула Зухра, но Хасан тут же зажал рот ей-себе.

Великан повел ухом, покосился на дверь и вернулся к любимому занятию. В дэве узнаваемы были признаки Мусы – тот же кожаный фартук, те же здоровенные кулаки. Но как, шайтан задери, ему удавалось прикинуться человеком?!

– Вот так взгляд со стороны, – присвистнул Хасан. – Надо же.

Брюхатый здоровяк закончил пересчитывать монеты, громко рыгнул и поднялся со стула. Вот тут-то Хасан и приметил, что одной ноги у Лжемусы не хватает. Вспомнился тогда и съеденный пёсик, и горный перевал.

– Хасан, миленький, пойдем отсюда, – запричитала Зухра.

– Подожди, не хнычь. Мне себя забрать надо.

И Хасан бесшумно повел Зухру к хлеву. По звукам, доносившимся оттуда, сын башмачника понял, что Хасан-тело, оставленный без присмотра, коротает ночи не один.

– Молчи! – предупредил Хасан, предвкушая нелицеприятный разговор с Зухрой. – Потом поговорим, – заглянул в хлев и застыл с открытым ртом.

– И ты с этой?! – возмутилась Зухра, кинув в адрес Шади. – Кошка драная!

Шади по-прежнему "смущалась", а потому глаза Хасана-тела были повязаны платком, и значит, ей не было нужды утруждаться и изменять свой настоящий облик. Грива отсвечивала золотом даже в темноте, талия и грудь были настолько человечьи, что Хасан и сейчас залюбовался бы невольно, если б его гневно не одернула Зухра. И только хвост и ноги не оставляли сомнений, что с телом Хасана возлегает гуль. Определенно – Шади была прекрасна. Грудь, руки, грациозно-кошачий звериный оскал.

– Ай, дурак! – взвыл Хасан и стукнул себя по лбу. – Учитель же говорил, что демоны коварны.

– Эй, да тише ты! – огрызнулась Зухра. – Это мой лоб, между прочим.

Время шло. Зухра дулась, мысленно высказывая Хасану, как хорошо будет, если гуль его сожрет, и как сама Зухра завтра же выгонит Хасана из себя и будет умиляться, глядя, как тот делит тело с Шахриаром. И вообще...

Хасан молча глотал ее слова.

И только когда Шади насытилась, устала и вытянулась на животе в сладкой полудреме, сын башмачника решился действовать.

– Хасан, сюда иди, – шепотом позвал себя Хасан.

Хасан-тело не слушал, лишь тихонько сопел, прильнув к телу Шади и слушая, как она мурлычет.

– Хасан, а ко мне пойдешь? – послышался девичий голос. Зухра оттаяла. – Никого не слушай, Хасан. Себя слушай, – и стала ждать.

Тело Хасана зашевелилось, наскоро натянуло одежду и покинуло хлев.

– Отдай это сюда, – Хасан-дух вынул у тела из-за пазухи огненный свиток и разодрал его пополам.

– Эй, ты мне палец обжог.

– Тихо! Уходим, – скомандовал дух-Хасан, кидая в хлев на подсохшую траву половину свитка, прикрыл плотно дверь и подпер поленом. – А эта часть свитка для Мусы.

Пожары разгорались, освещая беглецам путь. Хасан-тело постоянно отставал, бился головой об деревья, путался в кустах.

– Эй, да сними ты это, – прикрикнула Зухра, сдергивая с него платок. – Ничего сам сделать не можешь. Так и ходил бы без меня как дурак с завязанными глазами. Идем...

Странным сегодня Хасану виделся ночной Харишабад. Ему с Зухрой по пути попадалось подозрительно много баранов, гордо сверкающих левой половинкою зада, где красовалось свежее клеймо. Хасану было любопытно позаглядывать в окна к горожанам и проверить, кто они. Но люди спали, в их окнах не горел свет. Только из дома судьи Хейдара выбивалось тусклое сияние – то ли ночник горел, то ли светился сам судья – Хасан не знал. Но туда он заглядывать не стал.

– Не пришло еще время с джиннами тягаться, – мудро решил сын башмачника и пошел своею дорогой.

***

– Эй, шагай быстрее, – кинула Зухра вяло переставляющему ноги Хасану-телу. Сама Зухра беззаботно болтала ногами, сидя верхом на Шахриаре. – Эй, Хасан, – обратилась она уже к сидящему в ней Хасану-духу, – скажи тому ослу, что еле плетется за нами, чтобы шел быстрей.

– Тот осёл плетется не за нами, а за тобой. Сама и говори, – задумчиво произнес Хасан-дух и немного пошевелился, устраиваясь удобнее в Зухре. – Потерпи немного, Зухра, – успокоил он свою попутчицу. – Вот приедем к учителю – он нас разделит.

– Если твой учитель действительно мудрый, не станет он нас разъединять, – произнесла Зухра, довольно улыбаясь.

– Слушай, Зухра. Мой учитель Бахман ибн Сулейман – славься, великомудрый – обещал, что после всех испытаний я найду настоящую любовь. Как ты думаешь, это ты? – Зухра захихикала. – И как проверить?

Вредная девчонка не отвечала, Хасану пришлось думать самому.

– Зухра, – снова позвал воровку Хасан. – Вот ты меня любишь. А за что?

– Эй! – слабо запротестовала Зухра, но почти сразу сдалась. – Ты глупый и смешной, – и добавила. – Ну и что?

Вопрос, давно сидевший у Зухры на языке, мучил ее невероятно. Она не выдержала:

– Эй, Хасан. Ты сделаешь меня своей женой?

– Подрасти сперва, а там поглядим.

– Эй...