Чух-чух
№26 "Эти глаза напротив"

Эти глаза напротив

Как умные люди часто бывают глупы,

так дураки иногда бывают очень умны.

Гете

— Николай, вы к Сазонову собираетесь? – спросил с порога шеф.

— Угу, - не отрываясь от компьютера, промычал Коростылев.

— Позвольте узнать – когда?

— Ну, Алексей Владимирович! - досадливо поморщился журналист, повернувшись к главному редактору. – Завтра. Или в среду.

Заметив, как брови шефа гневно поползли к переносицы, Коростылев тут же зачастил, обильно жестикулируя худыми руками:

— Ну вы сами поймите – тут такая сенсация наклевывается! Событие мирового масштаба! Открытие века! А Сазонов, он же никуда не убежит вместе со своей страусовой фермой.

— Опять мировой масштаб, - вздохнул главный редактор. – Николай, вам не кажется, что вы несколько увлеклись всей этой желтухой? Нет, я приветствую инициативы сотрудников, однако ваши интересы концентрируются в очень уж узкой плоскости. Все эти «открытия мирового масштаба» - и где! У нас, в Дубинске! Вы б еще про НЛО написали.

— Я серьезными вещами занимаюсь – историей, - буркнул Коростылев. – А НЛО не бывает.

— И на том спасибо, - язвительно поклонился шеф. – А потомки воинов Чингиз-хана в канализации, значит, бывают… В общем, Николай, я вам настоятельно рекомендую взяться за ум. Лев Валерьянович, посодействуйте.

Шеф ушел. Пожилой обозреватель Цимлянский, сосед Николая по кабинету и его непосредственный начальник, бесшумно причмокнул фиолетовыми губами, скосив вечно грустные глаза на пригорюнившегося Коростылева.

— Вы знаете, коллега, Александр Владимирович в чем-то прав. Эпоха сенсаций в нашей журналистики закончилась. Наступила эра конструктивной, вдумчивой работы. Страна идет вперед, страна трудится – это должно быть отражено на страницах прессы. Таков, если угодно, общественный заказ на данный исторический момент. Ваши же материалы… э-э-э… про монголов в городской канализации и интервью с… э-э-э… воплощением Александра Македонского не выдерживают никакой критики…

— Но я же привожу свидетельства очевидцев! – тонким голосом выкрикнул Коростылев.

— Каких? – Цимлянский устало снял очки и в упор посмотрел на Николая. – Каких очевидцев? Трое подростков, состоящих на учете… э-э-э… в наркодиспансере, бомж, живущий в теплотрассе и участковый милиционер Шибаев, при всем моем к нему… э-э-э… уважении – не очевидцы. Подростки слышали голоса - и только, бомж беседовал с неким человеком в рогатом шлеме, при этом не помнит, когда и где, но помнит все, что тот ему говорил. Шибаев, опять же при всем моем… э-э-э… уважении – человек с проблемным здоровьем. Эта его контузия… А про Пархоменко я вообще молчу. Вот уж горе горькое на наши головы. Нет, Николай, пора, пора браться за ум, если вы хотите остаться в профессии.

— Но сейчас я нарыл железный материал! – сверкая глазами, вскочил со стула Коростылев. – Афина Паллада…

— Кто?! – округлил глаза Цимлянский.

— Афина Паллада, она же Полиада, Пандроса, Парфеноса, Промахоса и Тритогенея, - уже спокойнее пояснил Николай. – Ну, дочь Зевса. У нее была эгида. Щит. На нем – голова медузы Горгоны, которую Персей отрубил. Так вот – этот щит найден. Пархоменко и нашел. Тут, совсем недалеко, несколько километров от города…

— Все! – неожиданно густым для его щуплого сложения голосом рявкнул Цимлянский. – Довольно! Я человек… э-э-э… покладистый и понятливый, но всему есть придел! Чтобы к завтрашнему дню интервью с Сазоновым было у меня на столе. Точка! Я – обедать.

И с грохотом отодвинув стул, обозреватель покинул кабинет, оставив Николая в одиночестве.

***

В газете «Дубинский вестник» Коростылев работал третий год. Еще будучи студентом журфака местного университета, он избрал для себя историко-просветительскую стезю и даже написал ряд заметок для столичного издания «Век России». Перспективного молодого журналиста заметили на родине и пригласили на работу. Поначалу все шло довольно гладко, пока на профессиональном горизонте Коростылева не появился краевед-любитель Пархоменко, шустрый дедок с помидорным носом и вечно горящими от возбуждения глазами. Пархоменко был убежден, что Дубинск является одним из самым важных центров развития мировой цивилизации, и неустанно искал доказательства этого. С лопатой и старым армейским миноискателем краевед денно и нощно мотался по окрестностям города, занимаясь «полевыми изысканиями». Все мало-мальски выдающиеся над рельефом местности холмы и горушки он считал древними курганами, под которыми покоились различные деятели мировой истории.

— Где могила великого царя скифов Колаксая, сына Таргитая? – запальчиво восклицал Пархоменко и вонзал трясущийся кривой палец в ближайший холм. – Здесь! Видите, какая форма у кургана? Подковочкой! Такие насыпали только царские скифы. А Геродот прямо утверждает… Я вам потом дам почитать… А где упокоился Святослав, князь руссов? Не знаете? Я знаю! Когда печенежский хан Куря убил Святослава и отъял у трупа голову, дружинники вязли тело и повезли на восток, навстречу восходящему солнцу-Яриле. Когда тело начало разлагаться, они и погребли его в кургане. Я взял скорость движение конного обоза, вымерил расстояние от Днепра и время разложения. Все сходится – Святослав упокоен здесь!

Справедливости ради надо сказать, что Пархоменко время от времени действительно удавалось найти то вытертую старинную монету, то ржавый до безобразия клинок, то черепки с фрагментами росписи. Находки он немедленно тащил в городской музей, утверждая, что сделал историческое открытие мирового уровня. В музее энтузиасту обычно сообщали, что монета – времен царя Алексея Михайловича, клинок – обломок драгунской сабли середины девятнадцатого века, а черепки – осколки обычной деревенской корчаги и никакой ценности не представляют.

После этого Пархоменко громогласно объявлял музейных работников ретроградами и зажимателями, удалялся к себе в крохотный домик на окраину города и две недели не покидал его, лелея уязвленное самолюбие в компании с зеленым змием. По окончанию добровольного затворничества нос краеведа-любителя обычно алел, как маков цвет, глаза лучились небесной чистотой и в них читалась совершенно неуклонная решимость не смотря ни на что доказать всему миру, что Дубинск – не лыком шитый город, а центр Вселенной.

«Полевые изыскания» возобновлялись с новой силой. Сообразив, что с музеем каши не сварить, Пархоменко решил привлечь для освещения своей работы прессу и в один прекрасный день заявился в редакцию «Дубинского вестника», где и познакомился с Коростылевым. С тех пор он стал главным поставщиком информации для материалов Николая.

***

— Главное – взять зеркало, - возбужденно шептал Пархоменко, то и дело подшмыгивая. – И упаси вас господь взглянуть в глаза Медузе. Окаменеете. Я эксперимент провел – подвел к эгиде собаку. Там свалка рядом, собак много. Так вот…

Облизнув пересохшие губы, краевед вытянул их в трубочку и пропел в самое ухо Николая:

— О-ка-ме-не-ла! Вы представляете, насколько значимо это открытие? Дубинск для древних греков был краем обитаемых земель. Где, как не здесь, прятать похищенный у богини щит?

— А кто, кто похитил-то? – спросил Николай.

— Известно кто – братец Аполлон, он же Феб. В контрах они были, исторический факт! Похитил – и зарыл от греха в Вороньей балке. Это два километра от конечной остановки трамвая в сторону Цемзавода. Поди найди. Афина и не нашла, а я вот – нашел…

— Но как вы узнали?

— Элементарно, мой юный друг. Греки были очень практичными людьми, следовательно, их боги тоже. Я взял Птолемееву карту Ойкумены и обнаружил, что наша область находится на самом ее краю. Это наиболее удаленное от горы Олимп место, известное тогда. Я уже говорил, но повторю: где как не здесь прятать эгиду?

— А как вы узнали про Воронью балку? Ну, что это именно там?– не унимался Николай.

Краевед улыбнулся тонко и снисходительно.

— Хлеб настоящего историка – архивы. У нас в городе имеется неплохое собрание документов за последние три века. И хотя некоторые ретрограды и пытались заказать мне доступ в хранилище, я все же пробился и обнаружил кое-что примечательное, а именно – что наш дубинский разбойник Аким Колобуха, живший при царе Александре Первом, сам сдался властям, находясь в состоянии умопомешательства и все кричал о Вороньей балке, диаволовом лике из-под земли и окаменевших его соратниках, чьи статуи он разбил, ибо это диаволово же творение. Кстати, фрагменты этих статуй находятся в нашем краеведческом музее. Я просто сложил два и два – и нашел.

— Что ж не принесли?

— Тяжелая она, эгида. Не поднять. Вот завтра тачку у соседки возьму, мешковину, чтобы лик Медузы закрыть – и айда. Вы со мной, Николай?

— Конечно, - кивнул Коростылев. – А куда мы ее?

— Ко мне! – воскликнул Пархоменко. – Музейщикам я не доверяю, в вашей редакции тоже полно костных и не чутких людей, взять хотя бы этого… как его бишь? А, Симулянского! У меня же эгида до поры будет в сохранности. Вы напишите материал, приедет комиссия из академии наук, тогда и передадим нашу находку в музей. Торжественно передадим! Вот и будет нашему городу почет и слава.

— Ошибки исключена? – на всякий случай спросил Николай, с удовлетворением отметив «нашу находку». Вместо ответа Пархоменко вытащил из внутреннего кармана каменный обломок. Коростылев пригляделся – и похолодел. В дрожащей руке краеведа он увидел собачий хвост из серого мрамора…

Вернувшись в редакцию после встречи с Пархоменко, Николай взялся за план будущей статьи. Материал собирался быстро и легко, благо у корреспондентов был безлимитный доступ к Интеренту. Впившись глазами в монитор, Николай читал: «Вместо волос у горгон - шевелящиеся змеи, все тело покрыто блестящей чешуей. У горгон медные руки с острыми стальными когтями, крылья со сверкающим золотым опереньем. От взгляда горгон все живое превращается в камень. Гесиод, «Теогония»».

— Теогония… - вслух прошептал он, а перед глазами вновь возник мраморный собачий хвост. И тут в дверях появился шеф и так некстати напомнил о члене партии «Неделимая Россия» предпринимателе Сазонове и его страусиной фермере.

***

Утро выдалось как по заказу – ясным и солнечным. Июнь в этом году вообще получился на загляденье – звонкий, жаркий, с редкими веселыми дождями. Коростылев обочиной пыльной дороги шагал к дому Пархоменко, чувствуя, что сегодняшний день принесет ему долгожданную удачу и журналистскую славу.

Краевед поджидал Николая у калитки. Двухколесную тачку с побитым алюминиевым кузовком он загрузил парой грязных мешков из-под картошки и лопатой.

— Тут километра четыре идти, - деловито произнес Пархоменко вместо приветствия. – Фотоаппарат взяли?

— Конечно, - кивнул Николай.

— Батарейки заряжены? – въедливо осведомился краевед. – В наше деле главное – батарейки.

Николай уверил дедка, что с батарейками все в порядке, есть даже запасные.

— Ну, тогда пошли…

Воронья балка, сплошь заросшая бурьяном, проходила по краю стихийно возникшей свалки. Здесь и впрямь было много бездомных собак. Над грудами мусора с пронзительными криками летали речные чайки.

— Они ворон отсюдова выжили, - сообщил Пархоменко, с натугой вкатывая тачку на пригорок. – Теперь балку переименовывать надо. О темпоро… Вон, видите яму? Я копал.

Яма, а точнее, нора, раскоп в склоне балки, походила на раззявленный рот какого-то чудовища. Спустившись вниз, Николай принялся ногами уминать высокий пырей, чтобы краевед смог прокатить тачку. На мраморную статую собаки с отбитым хвостом он наткнулся уже возле самой ямы. Статуя как статуя, исполнена в стиле классического реализма. Коростылева передернуло.

— Я ее чайной колбасой приманил, - поделился Пархоменко, отдуваясь. – Все, пришли. Зеркало где?

Николай вытащил из рюкзака круглое косметической зеркальце, позаимствованное у матери. По темным склонам балки промчался серебряный отблеск и канул в земляной дыре.

— Осторожно! Делайте, как я! – предупредил краевед, извлек со дна тачки кусок зеркального стекла, приложил к плечу, и глядя в него, начал мелкими шажками приближаться к яме. Коростылев повторял его движения, с трепетом вглядываясь в отражение.

Глина, белые прожилки травяных корней, какие-то камни, трухлявые палки… Когда в зеркале появились белые, бешеные глаза, Николай задохнулся от ужаса. Жуткое старушечье лицо проступило из мрака раскопа. Оно было живым – шевелились губы, двигался кончик горбатого носа, по дряблым щекам пробегала судорога, а вокруг колыхались, как подводные растения, черные блестящие змеи с красными глазками. Голова медузы крепилась на медном круглом щите, до половины засыпанном землей.

— Видите? – жарко прошептал Пархоменко.

— В-вижу… - сглотнул ком в горле Николай и еле удержался, чтобы не посмотреть на страшную находку невооруженным глазом.

— Фотографируйте! Только осторожно…

Но с фотографиями ничего не вышло. Вспышка бликовала в зеркале, а взглянуть на Медузу через экранчик цифрового «Кодака» Николай не решился – мало ли что.

— Ладно, - досадливо морщась, решил наконец краевед. – Будем изымать. Берите мешок. Я зажмурюсь, подойду вплотную, а вы подадите мне его. Укроем, тогда уже и… Начали!

Поначалу все шло как по маслу. Пархоменко ощупью добрался до эгиды, протянул руку.

— Мешок!

Николай, придерживая зеркало, ступил под земляной свод раскопа, сжимая в пальцах грубую ткань. Краевед почти дотянулся до мешка, но оступился на влажной глине, потерял равновесие и упал, коротко вскрикнув. Видимо, он непроизвольно открыл глаза - и поймал яростный взгляд Медузы…

В воздухе повис тонкий звон. Николай закричал, вжимаясь спиной в рыхлую холодную стену норы. На удачу он бросил мешок в сторону горящих недобрым огнем глаз и тот косо повис на эгиде, прикрыв смертоносный лик древней твари. Изо всех сил пытаясь не смотреть на мраморное лицо Пархоменко, навеки запечатлевшее гримасу разочарования, Николай поплотнее натянул мешок на щит и перевязал его заранее припасенным шпагатом, стараясь не касаться шевелящейся под тканью головы Медузы. Покончив с этим, он взялся за край эгиды и попытался сдвинуть ее с места. Щит Афины Паллады оказался и впрямь очень тяжелым. Кроссовки разъезжались в сырой глине, пальцы соскальзывали, но спустя какое-то время щит поддался и покинул свое земляное ложе.

Выкатывая его из раскопа, Николай нечаянно наступил на вытянутую руку лежащего Пархоменко. Мраморные пальцы с хрустом отломились. Николай заплакал, но эгиду не бросил. Докатив щит до тачки, он косо завалил его в кузовок и взялся было за ручки, но передумал, рукавом утер слезы и полез в карман за телефоном.

— Алло! Лев Валерианович? Это Коростылев! Я… Что? Нет, я не у Сазонова. Нет, еще не был. Да послушайте вы! Я нашел эгиду! Мы нашли, с Пархоменко. Но… случился несчастный случай. Что? Нет, он окаменел. Нет, я трезвый! Эгида Афины Паллады с головой Медузы Горгоны лежит в тачке прямо передо мной. Я ее мешком картофельным завязал. Лев Валерьянович, это не розыгрыш! Я в Вороньей балке. Пришлите редакционную машину, пожалуйста! Что? Не кричите на меня! Вы ничего не понимаете! Алло! Алло! Козел!

Последнее слово Николай прокричал уже в умолкшую трубку. Дело принимало скверный оборот. Принципиальный Цимлянский не просто не поверил ему, но и сильно рассердился, решив, что вся история с эгидой – пьяный розыгрыш. Николай представил, как багровый от злости обозреватель бежит по коридору редакции в кабинет шефа претворять в жизнь свою угрозу – требовать увольнения Коростылева.

Тяжело опустившись на спину мраморной собаки, Николай достал сигарету, закурил и посмотрел на часы. Решение пришло само собой. До начала новостного выпуска «Дубинска сегодня» городской телестудии оставалось еще два с лишнем часа.

— Я успею! – дрожащим голосом заявил сам себе Коростылев, выбросил недокуренную сигарету и с решимостью обреченного взялся за рога тачки…

***

Заседание чрезвычайной госкомиссии началось без задержек. Члены комиссии рассаживались за длинным столом в конференц-зале, сдержано переговариваясь. На лицах многих застыло недоумение и растерянность.

Полковник Замятин, возглавляющий следственную группу, только что вернулся из Дубинска. Он упругой походкой вошел в конференц-зал, поздоровался, махнул рукой, чтобы погасили свет…

— До здания телекомпании «Дубинск-ТВ» он добрался без помех, - полковник вызвал на экран проектора карту, световой указкой показал путь Коростылева от Вороньей балки до центра города. – В телецентр его, конечно же, не пустили. Ну, тогда он и расчехлил свою находку…

На экране замелькали кадры с обнаруженных в развалинах дисков камер слежения: стеклянные двери проходной телецентра, лестница, коридор, студия. И всюду – мраморные статуи людей, застигнутых врасплох.

— Закончилось все, как вы знаете, плачевно. В прямом эфире шла беседа с губернатором о антикризисных мерах, предпринимаемых правительством для спасения ситуации в области. Аудитория была широчайшая. Ну, и… В общем, население города и области уменьшилось на восемьдесят шесть процентов. Реанимации окаменевшие не подлежат.

— А бомбили зачем? – поинтересовался кто-то с дальнего конца стола.

— Это вопрос не ко мне, - развел руками Замятин. – Когда информация поступила в оперцентр ФСБ, там сразу привлекли военных. Ну, а те решили действовать быстро и вызвали бомбардировщики. Конечно, это привело к еще большим потерям. Телецентр разрушен до основания, центральная часть города лежит в руинах. Артефакт… Там идет разбор завалов, как только обнаружат – сообщат.

— Кто же теперь возглавляет местную администрацию? – тяжким басом спросил генерал Бойко.

— Некий предприниматель Сазонов. Он раньше страусов разводил.

Бойко не удержался – фыркнул, скрывая смех. Замятин снова развел руками:

— А что было делать, если он сейчас – единственный член «Неделимой России» не только в городе, но и в области?