electra
№269 "пепельный ангел"

Пепельный ангел

Время жатвы приспело, коль некие, словно пророки

Будут вещать по земле и много обмана измыслят

Тут придет Велиар и много знамений явит

2-я книга Сивиллы, 165-173

На пустынной дороге не было ни души. Раскаленный летним солнцем воздух дрожал, размывая очертания рыжих скал, сухих пучков травы на их склонах и неторопливо кружащихся в небе грифов. Казалось, горячий, как из печи, воздух течет вверх прозрачными струями, - или это всего лишь мираж, видение? Во всяком случае, именно такие миражи блазнились старику, укрывшемуся от солнца на крохотном клочке тени неподалеку от тракта. Он был страшно худ и грязен, в неопрятной бороде запутались травинки, ноги покрывали незаживающие язвы. Силы его уже оставили, - временами старик приподнимался на локте, бормоча что-то и с надеждой глядя на дорогу, а затем опять валился навзничь, бессмысленно уставясь в ослепительно голубое небо. Брошенная рядом фляжка и то, как старик поминутно тряс ее над пересохшими губами, красноречиво говорили о причине его слабости. И о том, что если вскоре его не подберут проходящие путники, ему недолго осталось мучиться.

К вечеру птиц стало больше. Огромные, раздутые от сытости, они расселись на вершинах скал, словно часовые. Двое нагло подобрались почти на расстояние вытянутой руки, и шедший от них запах был ужасен. Старик невнятно сипел, слабо шевелил руками, но уже не мог даже откатиться в сторону от вонючей лужи, расползшейся из-под ветхих штанов. Солнце садилось.

Когда на дороге послышался стук копыт, старик был уже без сознания. Густые сумерки окутали землю и одинокий, запыленный всадник на тощем коне непременно проехал бы мимо, - если бы не приметил грифов. Человеку бывалому в здешних местах это о многом говорило. Остановив коня, всадник внимательно оглядел дорогу и землю, затем спешился. Осторожно подошел к старику, ткнув тело носком дырявого сапога. Услышав, что старик еще дышит, торопливо достал из седельной сумы фляжку и принялся вливать воду в черную яму пересохшего рта. Придя в себя, старик дернулся, вцепился в фляжку и принялся жадно пить.

— Добрый человек, ты из той деревни неподалеку? Я только что оттуда – там уже одно остывшее пепелище! Кто ее разрушил, - сарацины или франки? Давно ли они ушли? – между тем спросил всадник по-арабски, отбирая фляжку, - Тебе нельзя сразу много пить, будет рвать. Я дам тебе еще немного , попозже.

Старик жалобно скулил, тянул к фляжке руки, однако сил у него было не больше, чем у щенка.

— Проклятый еретик, - пробормотал он невнятно. Однако всадник его услышал и перешел на фракское наречие.

— Так ты христианин! Слава Господу, я успел вовремя!

— Уходи! Ради Пресвятой Матери Божией,оставь меня! – неожиданно прохрипел старик, - Только оставь мне хоть немного еды! Я не ел много дней... много...

Всадник порылся в складках своего бурого одеяния, достал сильно заплесневевшую краюху, по-солдатски взрезал ее мечом. Получив корку и не имея сил откусить ее, старик принялся шумно сосать, точно младенец. Голова его тряслась, клонясь к левому плечу, один глаз полузакрылся, словно бы вся левая половина лица перекосилась в странной и жутковатой ухмылке. Босые ноги,торчащие из лохмотьев рясы, были густо измазаны пеплом.

— Ешь, добрый человек! Ешь, и не бойся, что я тебя оставлю! Клянусь Гробом Господним, нужно быть языческим псом, чтобы бросить соплеменника в таком месте! Так кто разрушил деревню? Сарацины? И как ты оказался здесь?

— Это сарацины, увы, я видел это , как говорится, de visu, своими собственными глазами! Давно, давно! Убили всех, всех сожгли! Сорок шесть человек паломников, и местных, кто осел в здешних краях!

— Ты умеешь считать, старик?

— Когда ты узнаешь, кто я, добрый человек, ты пожалеешь, что встретил меня! Нет, лучше тебе не знать! Твой путь лежит в Яффу, и крест нашит на твоей спине, а не на груди, - значит, ты уже прикоснулся к Гробу Господню и едешь домой.

— Да! – всадник улыбнулся и сквозь густую золотистую бороду свернули крепкие молодые зубы, обветренное лицо стало по-мальчишески светлым, - Уехал бы еще раньше, да вот подрядился с товарищами сопроводить караван до Яффы, - места тут неспокойные, и не только от сарацин, знаешь ли... Боюсь, я с ними разминулся, когда ездил посмотреть, что с деревней. Здесь есть другая дорога, да? Наверное, туда они и поехали?

— Две дороги соединяются в двух лье отсюда. Твои спутники все равно появятся здесь, если ты их подождешь. Так ты паломник? Ты не похож на простолюдина! Я вижу в прорехах твоего плаща кольчугу, и на поясе меч!

— Я – рыцарь и сын рыцаря! – юноша вздернул подпородок, - Я ношу меч по праву!

— Отчего же ты не присоедился к остальному воинству Христову?

— Потому что иначе я не смог бы объяснить, что мне срочно нужно вернуться домой, в Руан, - смущенно пояснил юноша, - В здешних землях воины дороже воды! Но я не могу оставаться! Теперь, когда я побывал у Гроба Господня, я должен вернуть Аньес, моей невесте, ее пояс и жениться на ней!

— Пояс? Какой грех совершила девица, что понадобилось везти в святую землю ее пояс?

Юноша покраснел сквозь загар. Он порылся в своем походном мешке и выташщил оттуда богато расшитый перламутром и золоченой тесьмой пояс. Его загрубевшие пальцы привычно и бережно погладили мягкую ткань, - должно быть, он часто любовался этим поясом на привалах.

— Отец, мы согрешили. Когда это уже невозможно было скрывать, ее отец велел мне отвезти пояс дочери в Святую землю и тем очистить ее и себя от блудного греха. Вернувшись, я женюсь на Аньес, - он широко, счастливо улыбнулся, - А она – самая знатная невеста в наших краях, наследница фьефа! А только по мне будь она хоть сарацинкой, я бы все равно ее любил!

— Не богохульствуй! – строго одернул его старик, - Связь с язычницей – это смерть души для истинного христианина!

— Ты говоришь, точно церковник, - вспылил рыцарь, - Ты, жалкий старик, жив лишь моей милостью, а еще читаешь мне нравоучения!

— Жалкий старик? – заперхал тот, подбирая застрявшие в бороде крошки, - Я- Петр Амьенский, Петр Пустынник! Моей волею начат крестовый поход против неверных в году тысяча восемьдесят шестом от Рождества Христова! Моей! – он потряс над головой сухим кулачком, - Моей волей Папа Урбан собрал Клермонский собор и моей волей ты, мальчишка, оказался здесь! Это я первым пришел поклониться Гробу Господню! И мне был голос с неба! Этот голос велел мне отнести послание от Патриарха Иерусалимского к Папе и просить его милости, и проповедовать во франкских землях призыв принять крест!

— Что-то я ничего такого не слышал, - пробормотал юноша, - По-моему, ты бредишь!

— Нет у нынешних крестоносцев надлежащей веры! – вздохнул старик, - Нынче к гробу Господню собираются одни невежды! Им что ни скажи, - одно думают к своей выгоде! Нет, за мною шли люди с огнем истинной веры в глазах, - прямо так, бросив свои пашни, с крестьянскими вилами в руках! Шли, ибо верили, что победа добра над диаволом возможна только ferro ignique, - огнем и мечом!

— Ну и как – многие ли прикоснулись гроба Господня? – бросил всадник через плечо, распрягая коня. Он грохнул оземь тяжелое седло, долго копался, выискивая трут и кресало, и потом снова обернулся к замолчавшему спутнику.

— Богу не было это угодно, - отвечал тот, возводя глаза в небу, - А как зовут тебя, сын мой?

— Гуго де Пайен, - коротко отвечал тот, - Я прибыл в Святую землю весной, а сейчас уже август! Уже август! Я мог бы уехать еще месяц назад, но сопроводить паломников нас попросил сам Болдуин, король Иерусалимский! Среди них много больных и раненых рыцарей, даже женщины есть, а нас, сопровождающих, всего девять человек! Здесь, на дороге между Иерусалимом и Яффой полно не только сарацинов, но и просто разбойников, а паломники порой не умеют ни защититься, ни прокормить себя. Идут, как бараны на бойню! То-то в этой местности самые жирные грифы во всей Палестине!

— Sumus omnes in manu Dei. Все мы в руках Господа! – вздохнул старик.

— На все у вас, у монахов, один ответ, - раздраженно передернул плечами рыцарь, - Сами защитить себя не можете! Готовы умереть, приняв мученический венец и посмертную славу? Отчего же ведете за собой других ? Разве слава их – умереть в вонючих трюмах от холеры, даже не ступив ногой на Святую Землю! А я видел, когда приплыл сюда, как их выгружают в Яффе тысячами, и сбрасывают в безымянные, пересыпанные известью ямы, на прокорм паршивым псам!

— Тот, кто принял крест, уже благ! Все грехи его отпущены! – старик засверкал глазами, - А ты, юноша, верно, еретик, если сомневаешься в божественном Провидении!

— Да ты сам, старик, только что сказал, что утвердил поход своею волей!

— Я – всего лишь скромное оруджие в руках Господних, - смиренно отвечал монах. – Господу было угодно ниспослать мне эту великую милость.

Оба замолчали, каждый думая о своем. Потом костер потушили, чтобы огонь не приманил мародеров и язычников, - света взошедшей полной луны было вполне достаточно.Рыцарь улегся наземь, скрипя кольчугой, - своей плащ он все же предложил старику, и тот не стал отказываться. Повозился еще на каменистой земле, неразборчиво причитая, и вскоре оба заснули.

Разбудил Гуго ужасный крик. Схватив меч, юноша ринулся было на врага, однако тут же замер, увидев, что никого, кроме них, рядом нет: кричал старик, катаясь по земле и схватившись руками за голову. С трудом заломив ему руки, чтобы тот в приступе безумия не поранил себя, Гуго связал старика обрывками веревки, а затем попробовал его напоить. Однако тщетно: монах выплевывал воду, трясся, словно в приступе падучей, и норовил юношу укусить. Оставив попытки усмирить безумца, Гуго устало привалился к скале, проклиная свою находку. Спать расхотелось, - на родине Гуго существовало поверье, что безумие может переходить на спящих.

Время текло медленно. Старик то бился в своих веревках, брызгая слюной, то принимался тихо, монотонно выть, словно больной зверь, так что мороз продирал по коже. Гуго стискивал меч и молился о том, чтобы рассвет поскорее наступил.

Наконец, старик надолго затих. Какое-то время Гуго не слышал его, но потом старик заговорил, и его голос, вначале слабый, становился все громче:

— Сын мой, сын мой, на беду себе ты встретил меня! Лучше б ты послушался моего совета, дал мне еды и воды, и ехал своей дорогой! Время мое истекает, и Велиар ходит вокруг меня, аки пес смердящий! Беги, беги же, пока я не умер и он не предстал перед тобой!

— Пока у меня есть мой меч, я не боюсь ни живых, ни даже демонов! – Гуго гордо вскинул голову, его светлые волосы блестели в свете луны.

— В этом случае освободи меня, выслушай мою исповедь, - прохрипел старик, - Она будет свосем короткой, многое я тебе уже рассказал.

— Но я не священник!

— В чрезвычайных обстоятельствах законы Божьи следует толковать гибко. Исповедуй меня, сын мой!

— Я не могу!

— В этом случае я, Петр из Амьена, посвящаю тебя в сан!

— Но это... это ересь!

— Ересь – все, что мешает тебе на пути к торжеству добра! Divinum opus sedare dolorem ( Божественное дело – успокаивать боль!)

— Хорошо, - Гуго смирился, хот на его лице было написано недоверие. Он неуверенно возложил руку на голову старика - Хорошо. Исповедуйся и покайся в своих грехах, сын мой.

— Я - Петр из Амьена, - торопливо начала старик, - Взывая к бесконечному милосердию Господнему, я раскаиваюсь в грехах своих. Я солгал тебе. Я солгал тебе, солгал его Святейшеству Папе Урбану и еще тысячам людей. Солгал, потому что считал, что так нужно! Что смогу обратить зло во благо!

— Тебе .. не было никакого видения? – помолчав, мягко спросил Гуго.

— О нет! Было! Клянусь Матерью Божией! Это было сорок лет назад, но я помню этот день так же, как будто это произошло вчера. Мое паломничество... не было добровольным. Настоятель монастыря приговорил меня к нему. За что? Неважно! Я приплыл, как все, через Яффу, и милостью Божией добрался до Святого Города безопасно. В те дни язычники еще не были столь непримиримы, они даже разрешали нам, паломникам, беспрепятственно молиться... Однако денег у меня совсем не было, и , чтобы прокормиться, я украл кольцо на рыночной площади. Меня заметили, однако мне удалось укрыться от толпы в Храме Гроба Господня, где я и заночевал. В храме было полно вонючих нищих со всего света. И вот один из них, весь покрытый проказою, начал молить меня исповедать его. Я сжалился над ним и принял его исповедь. А ночью, когда я спал, мне впервые явился он, Велиар. Тогда я еще ничего не знал о нем. В моем сне с пола храма поднялась большая куча пепла, пока не приобрела человеческие черты. Потом над этой фигурой поднялись пепельные крылья, и я понял, что узрел ангела. Радость моя была так беспредельна! Я посчитал, что ангел явился мне оттого, что я сжалился над тем прокаженным! Я бросился на колени, прося этого странного пепельного ангела не оставлять меня своей милостью. И тогда он засмеялся, и назвал мне свое имя – Велиар! Но я не знал, я не знал, что это значит , а значит это – « никчемный, ни к чему не пригодный!» И этот ангел из пепла стал за моей спиной, пообещав служить мне верой и правдой! Верой и правдой! Знать бы мне тогда, что это значит!

Утром же толпе, собравшейся на плошади, труп скончавшегося прокаженного выдали за труп вора. Я продал кольцо и теперь мог вернуться и получить отпущение всех грехов, как пообещал мне настоятель. Однако Велиар стал нашептывать мне, что я способен на большее, чем всю жизнь прослужить келарным служкой! Он шептал, что я должен идти к Патриарху Иерусалимскому и выдать себя за тайного посланца Папы Урбана! Я так и сделал. К моему изумлению и восторгу, патриарх принял меня, вручив мне к Папе секретное послание, полное слезных просьб о помощи избиваемым в Палестине христианам. Он дал мне так же денег на дорогу, - больше, чем я видел за всю свою жизнь!

Уверенный в том, что мне помогает мой Пепельный Ангел , я исполнился уверенности в том, что воля Господня направляет мои стопы! И я действительно предстал перед Папой Урбаном, - я, монах без роду и племени, почти что отлученный от сана настоятелем! К тому моменту я уже называл себя Петром Пустынником и говорил, что вел отшельническую жизнь в окрестностях Амьена. К моему удивлению, тут же нашлись очевидцы явленных мною чудес, и слава моя начала распространяться, подобно пожару! « Не удивляйся, - шептал мне ночами мой Пепельный Ангел, - Великая слава нужна тебе, чтобы исполнить великие дела!» И я уверовал, ибо так легко уверовать в то, что возносит тебя на вершину славы и обещает благую цель одновременно!

Клермонский собор провозгласил крестовый поход в Святую Землю против неверных! Слезы радости текли по моим с щекам, когда я увидел воотчию, как я, ничтожный червь, смог сподвигнуть весь христианский мир на такое святое дело! Много ли было пап и королей, способных на большее!? Я мог бы на этом успокоиться, но ведь я был еще молод, полон сил и нетерпения! Пепельный Ангел шептал мне, что до объявленного папой срока сбора святого воинства слишком далеко, что знатные серьоры выказывают недостаточно рвения! « Иди и проповедуй беднякам! Им нечего терять, они пойдут за тобой, и вы первыми войдете в Святую землю, первыми прославитесь, как воинство Христово!»

Огонь в моих глазах сиял так ярко, что люди шли за мной толпами! О, какое это было сладкое чувство! В какой-то момент я сранивал себя со Спасителем, и был готов умереть на кресте за это, случившееся со мной чудо! Я благословлял плачущих женщин, протягивающих ко мне детей, чьи отцы уходили со мной в святую землю, и плакал вместе с ними светлыми слезами умиления! Я шел впереди своего воинства с крестом, сделанным из обычной палки, и босые ноги мои не чувствовали ни холода, ни острых камней. Никогда вера моя не была столь пламенной!

Нас становилось все больше. Мы покинули земли Франции, и в Германии к нам присоединилсь еще отряды, прослышавшие о нашей святой миссии. Так мы пришли в Кельн, полные радостного благочестия, но проклятые ростовщики не пожелали пожертвовать на святое воинство, а деньги у нас кончились уже давно, и заплатить за проезд на кораблях мы бы не сумели! Оказаться так близко, и не достичь цели из-за презренных денег? Я не мог этого допустить, - я, на кого были обращены взоры моей паствы! В конце концов, кто, как не я, пастырь, отвечал за агнцев моих перед Господом? И тогда я велел им избить проклятых ростовщиков! Тогда в первый раз я увидел, как льется кровь, реки крови! Проклятые евреи укрылись в соборе, архиепископ пустил их в собор. Я не был со своей паствой в ту ночь, но наутро они принесли мне его голову, и много ,много других голов....

Я должен был быть жестоким, ты понимаешь? Я должен был радоваться этим жутким трофеям, и благославлять принесших их! Путь добра оказался тернист и темен, но я уповал на Господа и на всеблагую волю его!

— Ты страшен, старик. Остановись, я не могу слушать тебя! - прошептал Гуго, вцепляясь в себе в волосы. Его лицо было полно ужаса.

— Нет, нет, я еще не закончил, - заторопился тот, и затараторил, захлебываясь словами, словно бы они жгли ему горло:

— Волею Божией и деньгами, награбленными у ростовщиков, крестьянское воинство мое пересекло проливы. Что за чувство испытал я, впервые ступив на землю Яффы! Мои паломники бережно снесли меня на землю, поставили, и со слезами радости целовали мне ноги, ибо мечта их о Святой земле сбылась! Я обратился к ним с вдохновенной речью и мы двинулись к Иерусалиму. Увы, дорог мы не знали, а взятую с собой воду растратили беспечно. Много народу умерло в пути от болезней, и я соборовал, исповедовал и причащал каждого с великою любовью. Затем на нас напали сарацины, - нет, не воины, всего лишь охотники за рабами. Это был черный день, ибо воинов среди войска моего почти не было! Господь отвернулся от нас, и язычники угнали половину из нас, даже не сопротивляющихся, и забрали почти все, что мы несли с собой. Оставшиеся в живых, цепляясь друг за друга, продолжили путь. Нас начала мучить жажда, воды оставалось всего два бурдюка, а нас все еще было больше трехсот человек. И тогда мой Пепельный ангел велел мне отобрать десять своих самых верных сподвижников, забрать ночью всю воду и уйти. Так мы и поступили. О, как тяжек оказался этот выбор! Слезы текли из глаз моих, когда я покидал их, моих духовных детей! Но так спаслось хотя бы малое число, а останься мы, - погибли вместе с остальными, лишь затянув собственные мучения!

И вот тебе пример того, что Господь не оставил нас, сын мой: на третий день нас подобрал караван, шедший в Антиохию. Скажи, если бы Господь не простер над нами свою защитную длань, разве бы мы остались в живых? Тогда я окончательно уверился, что пути Господни неисповедимы!

— Замолчи, старик! Именем Божьим прошу тебя – замолчи!

— Много, много еще случилось! В Антиохии мои спутники разуверились во мне и бросили меня. Я голодал, я скитался, пока на соляных копях у Метвого Моря не попал в плен к разбойникам Короля Тафура, - так себя именовал разбойник, их возгляалявший. Мой Пепельный Ангел шептал мне, что и как сказать этом огромному, грубому, внушавшему ужас человеку, чтобы склонить к себе его сердце. И это случилось, Король Нищих стал во всем послушен мне. Я убедил его прекратить разбой и биться во славу божию в составе войска Боэмунда против язычников Кербоги. Не буду говорить как, но мне, - нет, Пепельному ангелу, говорившему моим языком, - удалось убедить Боэмунда и графа Тулузского, возглавдяших войско, принять разбойников Тафура! Это было воистину еще одно проявление особого моего призвания! После этого Тафур и его люди боготворили землю, по которой я ступал, клянусь Телом Господним! Мы нападали на сарацин днем и ночью, кружили в окрестностях. Изнывали от жажды, голодали, болели, и Господь не оставлял нас! Однажды, правда, мы совсем было потеряли веру. Это было под Антиохией. Основные силы оставили нас ночью, турки рассеялись и нападали небольшими группами, однако увели весь скот и всех жителей, засыпали колодцы отравой! Мы умирали от голода, а если турки нападали на нас, мы бились как львы единственно за фляжки у них на поясах! Я сам видел, как Король Нищих выменял на одну такую фляжку рубин с голубиное яйцо, которых снял с чалмы сельджукского паши! Вот как искореняется страсть к сребролюбию!

Я говорил, что мы совсем ослабели от голода. И вот Пепельный Ангел снова зашептал мне: « Вам нужна еда, иначе вы сами станете кормом для птиц. Ты ли не пастырь, который обязан заботиться о своей пастве? Вот, каждый день вокруг вас много свежих турецких трупов. Разве это не отличная еда!?»

И когда я сказал это тем из разбойников Тафура, оставшимся в живых, многие из них бежали в ужасе. Но те, кто остались, говорили потом со смехом, что мясо турок вкуснее, чем павлин под соусом!

— Остановись! – застонал Гуго, вскакивая на ноги. Его лоб покрылся крупными каплями пота, руки дрожали, - Клянусь старик, твой рассказ убивает всякую любовь к ближнему, какая существует на свете! Я не могу даже дослушать твою исповедь! Будь ты проклят! Будь проклято мое милосердие, побудившее меня остановить коня!

— Хк-хе, - заперхал старик, - Это разве ты остановил коня? Это твоей головы коснулся Пепельный Ангел! Он всегда является дорогой благих мыслей. Мы чувствуешь, как мягко его прикосновение к твоим щекам, Гуго из Патьена? Это прикосновение пепла, оно мягче пуха, с ним так легко забывать... Есть белые ангелы, они грозны и суровы, они требуют великой жертвы, ибо нет жертвы более великой, чем кропотливый постоянный труд борьбы с диаволом. Есть ангел черен и зол, он посещает людей великих во зле своем, и люди со страхом хранят в веках их имена. Но Пепельный Ангел – это Ангел Ничтожных. Он тих и вкрадчив. Скажи, юноша, кто я был бы без него? Разве я был зол и жесток от природы? Нет, без него я был всего лишь келарный служка, в минуту слабости укравший курицу с монастырской кухни! Разве это такая уж большая вина?

— Каннибал! Иуда!

— То, что со мной произошло, произошло не по моей воле! Помыслы мои всегда были благи! Это роковая цепь событий привела меня сюда, и каждый на моем месте, - клянусь ранами Христа! – поступил бы так же!

— Не смей произносить имя Господне, Иуда! – вскричал Гуго, рванув из ножен меч, - Клянусь, за твои страшные грехи должно быть воздаяние! Должен быть суд! И раз нет на тебя суда Божьего, я буду твоим судом! На колени!

— Прошу тебя, добрый человек! – не на шутку испугавшись, зашамкал старик, - Ты же спас меня! Будь милосерд!

— Ты – исчадие ада! – прошипел Гуго, - Сгинь, вернись в геенну, чтобы никогда больше не отравлять живых!

Его меч взлетел и упал. Голова старика покатилась по песку, тело упало бесформенной грудой. Шатаясь, Гуго подошел к коню, погладил влажные ноздри. Дрожь, сотрясавшая его тело, начала постепенно утихать.

— Так было нужно, Валтазар, - прошептал он, - Так было нужно.

Он долго стоял , поглаживая ноздри испуганного коня и словно прислушиваясь к чему-то . Наконец, не глядя на труп, он быстро собрал свои вещи. Поколебался, потом все-таки оставил на теле старика свой плащ. Солнце уже окрасило небо розовым, когда он, не оглядываясь, пустил коня прочь по дороге.

Он не отъехал и лье, когда навстречу ему на дороге показались крытые возки каравана. Гарцевавшие впереди всадники, завидев его,разразились приветственными криками.

— Гуго! Мы думали, тебя схватили сарацины!

— Где ты пропадал!?

— Как я рад, что ты объявился! Теперь быстрее пойдем!

— Нет, Жоффруа, - Гуго сжал губы, между бровями у него залегла суровая складка, - Вчера ночью я случайно убил старика, который украл мой плащ, приняв его за разбойника. Всю ночь я провел в скорби, молясь за его невинную душу. И на рассвете принял обет, что буду охранять эту дорогу ценою своей жизни, покуда не пробьет час моего искупления! Ныне же приму монашеский обет!

— Но ты же рыцарь и воин!

— В чрезвычайных обстоятельствах законы Божьи следует понимать гибко! Здесь, на святой земле, монах должен быть больше, чем монахом! Он должен нести веру с мечом в руке! – глаза Гуго сверкали, плечи распрямились и ошеломленным спутникам показалось, что перед ними стоит вовсе другой человек, - человек зрелый, властный, несгибаемый. Такой, за которым можно и должно пойти.

— Должно быть, Господь и вправду осенил тебя своей дланью, Гуго, - пробормотал Аршамбо де Сент-Аманд, - Но что же будет с твоей семьей! С Аньес?

— Аньес? Ах да, Аньес! Еще неизвестно, дождется ли она моего возвращения! Она так легко рассталась с девственностью, что, поди, только того и дожидалась! Ее отец должен был воспитать дочь поскромнее – так что такое наказание будет для него более чем справедливым! Нет, я не вернусь! Я еду к королю Болдуину и слава о благих деяниях моих будет за меня лучшею порукой!

— Клянусь, лучших слов я в жизни не слыхивал! Я с тобой! – Жоффруа горячо потряс руку друга.

— И я!

— И я тоже! Будем братьями во Христе!

— Господь пошлет мне силы основать новый орден, - продолжал Гуго, - Король Болдуин заинтересован в нас как никто, он нас поддержит. Потом поеду в Рим, к Папе. Не пройдет и пяти лет, как мы будем известны во всем христианском мире.

— Как кто?

— Как рыцари-тамплиеры, - Гуго, прищурясь, глядел куда-то вдаль. Сейчас он выглядел не просто взрослым, - он выглядел величественным, светлые волосы его развевал ветер, – Наши имена и дела впишем мы в вечность, и обретем жизнь вечную!

— Amen!

— Amen!

Гуго улыбнулся друзьям одобрительной улыбкой. Спешился. Засмеялся,хлопнув Реймонда по плечу.

— Эй, я что-то хочу пить! Нет ли у нас вина промочить пересохшее горло?

— Смотри, Гуго, - Жоффруа, шедший следом, в изумлении остановился, - Твои следы, - они наполнены пеплом!

— И вправду, - Гуго выглядел озадаченным. Отпечатки его ног на рыжем песке на глазах становились серо-черными, - такой цвет бывает у давно остывших углей, - Должно быть, случайно наступил в костер. Sumus omnes in manu Dei.