vlad kopernin
№271 "...о всех кораблях, ушедших в море..."

… о всех кораблях, ушедших в море …

— Итак, мы проследили развитие суфийских принципов в поэзии от Абу-ль-Атахии, аль-Маари и Омара Хайяма до великолепного шейха Саади, в произведениях которого они находят свое высшее выражение. На следующем занятии мы перейдем к разбору поэмы Хакима Фирдоуси «Шахнаме». Всем ознакомиться со вступлением и первой частью до сказания о Заххаке. А сейчас, чтобы немного отвлечься, мы мысленно перенесемся из Аравии на побережье Желтого моря: Вонг прочитает нам давно обещанный доклад о китайской поэзии рубежа первого и второго тысячелетий.

Светлана облегченно вздохнула и устало заняла свободное место в дальнем углу класса, откуда было удобно одновременно слушать докладчика, выбивая его из колеи неожиданными вопросами, и наблюдать за поведением остальных учеников.

В этот раз, правда, она слушала Вонга невнимательно. Его проникновенное чтение лучших строк Су Ши заботило женщину не больше, чем поведение Абдула и Кима, игравших в карты, или Мурада, подбрасывавшего записки скромнице Лейле.

Шестой урок подряд давался ей тяжело – полностью сосредоточиться на работе мешали мысли об Андрее, об их неустроенных отношениях и его, такой непредсказуемой, службе. К тому же, молодая учительница слегка нервничала перед разговором с директором, который просил ее зайти после урока. Скорее всего, речь пойдет о месте завуча: Клеопатра после операции уже не сможет тащить на себе этот воз, и кроме Светланы впрячься в него, вроде, некому.

Приятные размышления о прибавке к зарплате и возможности хотя бы немного перекроить программу преподавания прервал звонок. Ли Вонг, которому не меньше остальных хотелось домой, пробормотал несколько общих фраз в том духе, что «другие китайские поэты этого периода так же заслуживают внимания, но в рамках данного доклада рассмотреть их всех не представляется возможным» и вопросительно уставился на учительницу темными щелями своих раскосых глаз.

— Урок окончен, все свободны. – Тихо произнесла она, и вот уже бурный поток выпускного класса выплескивается в коридор.

В приемной директора Светлана бросила на себя привычный – вскользь – взгляд в зеркало. Нет, очаровывать руководителя и разбивать начальственное сердце она вовсе не собиралась. Но какой женщине не нравится ловить свое отражение из глубины серебряного стекла! Тем более что в данном случае было чем полюбоваться: хотя фигура и скрывалась нарочито мешковатым форменным костюмом, но холодные, стального цвета глаза на лице с правильными чертами и узким носом вызывали в памяти древние портреты первых русских красавиц.

Зайдя в кабинет, Светлана поняла, что не ошиблась: речь пойдет о назначении. На столе перед директором лежала папка с ее личным делом.

— Вызывали, Роберт Фаттахович?

— Вызывал, Светлана Владимировна. Вызывал…

Он откашлялся и с преувеличенным вниманием уставился в раскрытую папку с фотографиями, анкетами и объективками.

— Тут, светлая вы наша, вот какое дело получается. Клеопатра Фридриховна, как вы знаете, в больнице. Конечно, наши доблестные медики сделали все возможное и невозможное для спасения ее драгоценной жизни, и она даже сможет вернуться к преподаванию к нам, в родную 133ю школу – ну, где-то через полгодика.

Теперь Роберт засмотрелся на воробьев, облепивших ивовый куст за окном и щебечущих во всю воробьиную мочь приветствия теплому майскому солнышку. Казалось, что обычно прямой и решительный мужчина никак не может подойти к сути разговора, и Светлану это начало раздражать. Она решила взять нить разговора в свои руки:

— Но сможет ли Клеопатра руководить учебным процессом?

— Кхм, да. Сможет ли? Это вопрос. Впрочем, какой вопрос! Конечно, не сможет. При всем уважении к Клеопатре Фридриховне и ее заслугам перед школой – не сможет. Возраст, да и операция, знаете ли. Да. Не сможет.

Наконец-то взяв себя в руки, директор придал голосу необходимую твердость:

— Потому я вас к себе и вызвал, что не сможет.

Светлана почувствовала, как ее нервы натянулись, словно серебряные струны. «Вот оно. Хоть бы присесть предложил, бюрократ чертов».

— В настоящее время на секции языков и литературы вы (с точки зрения послужного списка и квалификации) наиболее подходящий кандидат на должность завуча, – продолжал Роберт.

Сердце учительницы готово было резкими судорожными ударами пробить слабую грудную клетку вылететь в раскрытое окошко, к воробьям, весне, светлому и теплому солнышку. Однако, следующие слова заставили его превратиться в тяжелый булыжник – и ухнуть куда-то глубоко вниз.

— Но назначить вас на эту должность, м… при всем уважении, м… я не могу. По двум причинам. – Видно было, что и директору эти фразы далась нелегко. Светлана же, еще не до конца поверив своим ушам, лихорадочно нашарила стул и плюхнулась на мягкое обтянутое кожей сиденье.

— Почему же? – неожиданно высоким голосом нарушила она повисшую тишину.

— Потому что, - протянул ее собеседник и сам себя прервал, - Да, извините, что не предложил стул стразу! Садитесь, пожалуйста. Лучше поздно, чем никогда, правда?

Глупая шутка и натянутая улыбка нисколько не помогли разрядить ситуацию. Женщина ждала продолжения и объяснения.

— Видите ли, дражайшая вы наша Светлана свет Владимировна. Буду с вами предельно откровенен. РОНО не согласовало вашу кандидатуру по двум причинам, и я назову их в порядке возрастания значимости. Во-первых, вы не знаете языков…

— Как?! – все напряжение последних дней и бессонных ночей вылилось в резком возмущенном возгласе. Слегка успокоившись, ровно и тихо она отчеканила:

— Я бегло говорю и читаю на литературном английском, французском и немецких языках, знаю латынь…

Директор, горевший желанием как можно скорее закончить это тяжелое объяснение (а самое главное еще предстояло высказать), резко прервал ее:

— Вы бы, образованная вы наша, еще древнегреческий вспомнили. И сколько, с вашего позволения, в руководимом вами классе учится древних греков? Или, прости создатель, латинян? Кому нужны эти мертвые языки?! Вы не знаете ни арабского, ни фарси, ни китайского, ни корейского. Вы хоть знаете, что говорят за вашей спиной эти черти? – разошедшийся Роберт позволил себе повысить голос, и эхо гулко разлетелось по опустевшим коридорам школы: секретарь уходя не закрыла двери.

— В моем классе в моем присутствии все говорят только по-русски, – твердо парировала Светлана.

— Может быть. Но для управления учебным процессом по секции языка и литературы (я подчеркиваю: языка и литературы) неплохо бы знать хотя бы один из изучаемых языков, из языков оригиналов. Но не только в этом суть. Даже и языки не главное. Главная претензия к вам кроется здесь. – Директор указал на Светланину анкету и продолжал:

— Глебова Светлана Владимировна, 35 лет, русская. Окончила Петроградский государственный университет с красным дипломом, получив специальность «филолог». Через три года после выпуска окончила аспирантуру, защитила кандидатскую диссертацию на тему «Языковые особенности Ипатьевского и Муромского списков «Повести временных лет» и их истоки». Научный руководитель Лопухин Вадим Дмитриевич. Я все правильно излагаю?

— Да. И я не вижу, что здесь может отрицательно сказаться на моем назначении…

— Идем дальше. Отец: Глебов Владимир Сергеевич, русский, историк, доктор исторических наук, профессор, специализация – история Российской империи эпохи дворцовых переворотов. Мать: Глебова (до замужества Зайцева) Мария Александровна, русская, медсестра. Скажите, а как звали их родителей?

Светлана слегка замялась. Эти вопросы казались ей неуместными, но не отвечать было глупо – в личном деле все равно была полная информация.

— Дед по отцу – Сергей Николаевич, бабушка – Ольга Владимировна, урожденная Саблина. Дед по матери – Александр Иванович, бабка – Галина Никифоровна, урожденная Игнатьева.

— Все русские?

— Все. Но какое…

— Они что, сговорились???! – Роберт в сердцах хлопнул ладонью по столу, и листки личного дела испуганно подскочили.

— Извините, Роберт Фаттахович, но я вас не совсем понимаю…

— Да что тут не понять! Мне в РОНО поставили на вид, что я пытаюсь протолкнуть (да-да, так и сказали: «протолкнуть!») на должность завуча учителя из семьи махровых ксенофобов! И это при том, что на вас уже есть жалобы со стороны родителей.

— Ну, если вам от этого станет легче, род Глебовых происходит от касожского – считайте: осетинского – князя Редеди, которого Мстислав Великий убил в поединке…

— Что вы издеваетесь надо мной! Мстислав Великий, надо же. Это было почти полторы тысячи лет назад, они все давно умерли. И вам: да-да, именно вам, нисколько от этого легче не становится, родовитая вы наша.

— То есть… вы вообще понимаете, что вы говорите?! Вы отказываете мне в назначении на основании национального признака?!

— Нет, что вы, дорогая, что вы. Как раз наоборот, исходя из совершенно интернациональных позиций. Руководство считает, что вы не можете учить детей толерантности, нести им разумное, доброе, вечное – имея такие семейные традиции. Вопрос о вашей дальнейшей преподавательской деятельности – и то находится исключительно в ведении районной администрации. Вот так. Именно для этого разговора я вас и вызывал. С завтрашнего дня исполнять обязанности заведующей учебной частью по секции языка и литературы будет Фатима Мажитовна. У нее еще не хватает опыта, но очень много желания и старательности – потому прошу вас оказывать ей всяческое содействие и исполнять ее распоряжения.

Директор поднялся со своего места, давая понять, что разговор окончен. Светлане ничего не оставалось, как сверкнуть улыбкой и выйти вон. Перспективы перед ней раскрывались довольно мрачные.

Возвращаясь домой по ночному Загородному проспекту, Светлана снова и снова переживала события этого дня. Мысли ее прыгали с одного на другое. В голове царил полный кавардак: разброд, раздрай и неустроенность. Андрей… Конечно же к нему возвращались все помыслы, по каким бы кругам, спиралям и лентам Мебиуса не доводилось им носиться.

Андрей Соколов: не просто красавец-мужчина в белой форме с орденскими планками, а национальный герой Российской Конфедерации – это он первым на планете провел корабль через «ворота надежды», это он возглавлял первую экспедицию на Альфу Бобра. Он руководил строительством поселения – и он же бессменно командовал транспортными рейсами через ворота. Человек-памятник, человек-гранит, человек-легенда!

А познакомились они давно, когда Андрей был простым капитан-лейтенантом на флагмане Северного Флота. Увы, с тех пор мало что изменилось в их отношениях: короткие встречи, слова любви, сумасшедшие прогулки по городу или долгие ночи, полные ласки и нежности – а потом долгие месяцы ожиданий и писем. С переводом Андрея в межпланетный проект влюбленные связывали большие надежды, но пока все оставалось по-старому. Несмотря на переезд капитана Соколова в Петроград, видеться чаще они не стали: большую часть времени он находился по ту сторону ворот или в пути. И даже когда они были вместе – в любой момент – один звонок мог разрушить их идиллию. Вот и теперь, в разгар празднования дня рождения Светиной однокурсницы Андрей вышел из-за стола и долго о чем-то препирался с неожиданно вспомнившим о нем руководством. Потом, извинившись перед всеми (мол – ничего не поделаешь, служба), взял со своей половины обещание добираться домой только на такси, и был таков: служебная машина уже ждала его у подъезда.

Конечно же, Света его не послушала: добираться от Техноложки до Пяти Углов на такси в такой замечательный майский вечер казалось ей неимоверной глупостью. Помахивая женской тросточкой из тонкого, но прочного пластика (такие вошли в моду лет двадцать назад и прочно заняли свое место в женском арсенале излишеств) она наслаждалась весенним воздухом и ночной прохладой.

Пройдя площадь, Светлана вспомнила древнюю припевку, которой любила дразнить своего капитана: «в Петрограде городе у Пяти Углов получил по морде Дюша Соколов». Улыбаясь, свернула в свой переулок, и вскоре ее каблучки гулко зацокали в колодце двора. Как бы в ответ на этот звук из ближайшей подворотни послышались какая-то возня, сдавленный смех – и вот уже дорогу ей преградила компания не совсем твердо стоявших на ногах молодых людей.

— Что, красавица, грустишь? Что одна такой ночью гуляешь? Давай с нами! С нами тебе хорошо будет! – бросались фразами горячие парни. Их глазки масляно блестели в слабом свете дворового фонаря: вечернее платье, в отличие от мышиного школьного костюма, демонстрировало во всей красе светланину фигуру – широкие бедра, высокую грудь и тонкую осиную талию. Наиболее активные особи начали уже протягивать лапки к выдающимся частям ее тела.

— Полегче, батыры! Слюной не захлебнитесь!

Учительница, выросшая в каменных джунглях Петрограда, умела постоять за себя и особо не испугалась: пьяные компашки могли распустить языки, но на большее обычно не осмеливались. Однако, в этот раз – то ли опьянение было слишком сильным, то ли ощущение вседозволенности и безнаказанности уже слишком сильно успело укорениться в нынешней молодежи – оставлять ее в покое подгулявшие не собирались.

— Али, ты смотри – какая! Гордая! С нами идти не хочет... а пойдет!

— Куда ж она денется! Пойдет, конечно! - и тот, кого назвали Али, грубо схватил ее за руку ниже локтя. Ждать дальнейшего развития событий и пытаться словами образумить зарвавшихся было бесполезно. Кричать, разумеется, тоже бессмысленно. Не успев толком испугаться, Света каблуком-шпилькой со всей силы наступила на носок мягкой туфли нападавшего, а набалдашником тросточки ударила в пах. Хрустнул сломавшийся пластик – и с этим звуком сломался пополам и Али: вот, он уже катается по заплеванной подворотне с дикими воплями. Вот, его окружили возмущенные и галдящие соплеменники, искренне недоумевающие – как это женщина могла поднять руку на их брата. Начали, одно за другим, зажигаться окна выходящие во двор. Спокойствие летней ночи было невозвратно нарушено.

Не заставили себя ждать и охранники правопорядка: набежавшие на шум менты уже через несколько минут привычно грузили в бобик всех участников происшествия – в том числе и оторопевшую Светлану. Трясясь в фургоне и ловя на себе косые взгляды уже успевшей слегка протрезветь камарильи, она пыталась представить: насколько быстрее приехали бы люди в серой форме, если бы она начала кричать на весь двор: «помогите, насилуют!» Ответ напрашивался довольно удручающий.

В участке же дела приняли еще более странный оборот: дежурный, пообщавшись на каком-то гортанном наречии с доставленными джигитами, пожал всем руки и отпустил восвояси, а потом принялся за составление протокола. Все это время девушка сидела в обезьяннике. На логичные с ее стороны вопросы «что вообще происходит?», ей вместо ответа приказано было заткнуться и «ждать молча пока вызовут». К этому замечанию дежурный прибавил еще несколько непечатных фраз про русских, которые «сидели бы в своей Рязани».

— Да что ж за день-то такой сегодня? – размышляла Светлана, сидя на жесткой лавке, - И что за жизнь вообще такая стала? Хм… Стала…

Учительница проводил взглядом жирного, откормленного таракана, спешившего по потолку куда-то по своим тараканьим делам. Не желая сосредоточиться на настоящем (а то так и умом можно двинуться с расстройства), женщина пыталась углубиться в историю. Ей вспомнилась княжна Тараканова, чье положение было существенно хуже – и это не могло не утешать. Вспомнились и другие светлые образы русской истории, знакомые и любимые с детства. Потом Светлана сообразила, что в ее сумке осталась книга, поглощавшая все ее внимание на протяжении последних недель: купив за копейки по случаю в лавке букиниста совершенно забытое издание никому уже не известного автора начала 21-го века, женщина неожиданно обнаружила очень приятный стиль изложения, созвучный ее собственному укладу. А углубившись с головой в повествование о делах давно минувших дней, она заметила, что события роковым, странным, загадочным образом перекликаются и с ее собственной судьбой.

Вот и сейчас – вспомнить о книге заставило именно то, что Светлана сегодня утром оставила героиню в тюремной камере, где она очутилась при примерно сходных обстоятельствах. Поскандалив немного с дежурным, пыхтевшим над протоколом ее задержания, Света заставила-таки его выдать на руки книгу из сумки: с обещанием, что если после этого она не уймется, то «мало уже не покажется».

Незаметно пролетело полтора часа. «Белые всадники Арконы» полностью завладели воображением нашей узницы, и она уже слабо представляла себе, где находится. Жесткая скамья обезьянника уже не казалась ей неудобной, воздух – спертым, а стены – холодными. Переживания книжной Любавы – жрицы богини Макоши – стали более явными и реальными, чем собственные. Однако на эпизоде, где героиню вытаскивает из сырого застенка ее возлюбленный, Светлане все-таки пришлось отвлечься: за решеткой (а вернее, перед решеткой) стало не просто шумно: кажется, там начинался нешуточный скандал.

Некогда такой громкий и уверенный, голос дежурного теперь меленько дребезжал:

—Товаарищ капитан первого ранга… Ну товввааарищ капитан первого ранга…

Другой же голос: низкий и сильный, такой родной и знакомый – но полный бешенной ярости – не давал несчастному рыцарю наручников и дубинки ни малейшего шанса закончить фразы:

— Это сговор! Вы под суд пойдете. Вы на тридцать лет отправитесь в Антарктику пингвинов пасти! Что вы тут написали? Одинокая женщина ночью накинулась на толпу пьяных лбов и начала «нагло и цинично избивать» одного из них. Как вы себе это представляете? А остальные джигиты «стояли и смотрели, боясь причинить вред какой-либо из сторон»?? Что за бред? Я прямо сейчас звоню министру внутренних дел – пускай разбирается со своими кадрами. Я прямо сейчас звоню президенту Конфедерации – пускай разбирается со своим министром внутренних дел. Я прямо сейчас…

Послышался звук как от падения чего-то тяжелого.

— Ну товааарищ же капитан первого ранга! Ну не надо министру… не надо президенту – я вас на коленях прошу. У меня дети дома малые, некормленые…

— Вот и кормил бы детей дома, а не занимался здесь непотребствами. Признавайся, урод – сам на девчонку глаз положил?

— Я? Нет! Я? Что вы? Как вы могли подумать? Я… Вот… Пожалуйста, пусть это все останется между нами, а?

Искательно-униженные интонации в голосе милиционера, казалось, все-таки смягчили праведный гнев Андрея.

— Открывай, собака. И протокол мне отдай – на память.

В решетчатой двери заскрипел ключ (цифровая мания так и не докатилась до участковых) – и вот уже капитан Соколов, так и не успевший сменить парадный китель, на руках выносит Светлану из ее узилища.

Отчитывать искательницу приключений за ночную прогулку Андрей не стал: было и так понятно, что впредь повторять подобные эксперименты она не будет. А обсудить им и без того предстояло немало. Плеснув, чтобы успокоиться, себе и ей коньяка в бокалы тонкого синего стекла, сменивший наконец белый китель с блестящими золотыми погонами на домашний халат капитан продолжил начатый еще в машине разговор:

— Пойми, родная! Не просто отпуск наш накрывается медным тазом (не в первый раз, в конце-то концов). Все гораздо серьезнее и хуже. Там в колонии все переругались и передрались. Начинается дикий беспредел, который надо срочно остановить. И есть мнение, что никому, кроме меня, это не под силу: я людей туда отвез, я ими руководил – я за них и отвечаю.

— Почему ты? Почему всегда ты? Ведь ты не держал пистолет у их висков, не ты силой заставлял по всей стране миллионы человек собирать манатки и ехать черт знает куда!

— Да, я не держал. Но ты что, не видишь, что происходит кругом? Тебя разговор с этим твоим Фаттаховичем – ни на какие мысли не наводит? А ментяра этот: ты что, не понимаешь, что он со своими земляками сговорился – и если бы не я, закончилось бы все гораздо хуже? Потому-то русские по всей стране и ломятся через «ворота надежды», что им здесь жизни нет. А я показал им эту дорогу. Я прокладывал этот путь – и я отвечаю за них, пойми ты!!

— Нет, это ты пойми, - от неожиданно пронзительного крика жалобно звякнули на столе бокалы. – Я уже десять лет все понимаю. И у нас ни дома, ни семьи нормальной. Я уж молчу о детях. Тебя что, это устраивает? Тебе, может, нравится такая жизнь – в походном режиме? Мне – нет!

— Мне тоже. Поэтому я и хочу, чтобы ты меня внимательно выслушала. Я уезжаю не просто в командировку, или в плавание. Я беру на себя полное руководство поселениями по ту сторону ворот. Это может быть очень надолго. Это может быть навсегда. Ты поедешь со мной?

Едкие возражения и колючие фразы, заготовленные Светланой для ответа, в мелкие дребезги разбились о последний вопрос Андрея. Он предлагал ей не просто в очередной раз «подождать – может, все образуется». Ей предлагалось полностью, кардинально, необратимо поменять свою жизнь. Уехать из столицы, бросить могилу родителей, родной дом, любимую работу – и вот так запросто, уехать. Завтра в полдень.

— В полдень? – только и смогла глухим голосом переспросить она

— Да. Корабль отчаливает в полдень, завтра. Я первый раз буду на нем простым пассажиром, поведет его Колька – ты же помнишь Кольку Сковородкина?

Света смутно помнила старпома Сковородкина, но сейчас ей было не до него.

— Дюш… Я не могу так сразу решиться. Мне тяжело. Давай… - она залпом допила коньяк, оставшийся на дне бокала своего любимого, - давай пока не будем. Поговорим об этом завтра…

— Конечно, родная. Как скажешь.

Мягким движением Андрей погасил свет в квартире, и влюбленные полностью забыли обо всех делах и заботах окружающего мира.

Но мир-то не забыл о них. Со стены комнаты в туманную неизвестность смотрел Прокопий Праведный, который вот уже которое столетие на высоком речном берегу молился о неведомых странствующих.

Неисповедимы пути Господни – говорили в старину на Руси. Великая картина Рериха попала к простой питерской учительнице по прихоти судьбы, по капризу Провидения: все было просто, печально и неожиданно. Правительство Конфедерации решило, что многочисленные изображения людей на произведениях живописного (пока только живописного) искусства в музеях страны оскорбляют религиозные чувства мусульман.

Правоверные с энтузиазмом поддержали эту идею, и вот уже решением от какого-то там числа всем музеям было предписано в десятидневный срок раздать картины с изображениями людей. Раздать безвозмездно – всем организациям и частным лицам, изъявившим желание таковые картины приобрести.

Прогуливаясь по набережной канала возле бывшего Русского музея, Светлана совершенно случайно стала свидетелем этого беспрецедентного действа: обезумевшая толпа, выкидывающая из окон и дверей картины, сумасшедшие лица, ноги, топчущие полотна, не приглянувшиеся публике в силу неизвестности или недостаточной живости красок, искаженные страданием и болью глаза сотрудниц музея, жизнь которых разом утратила всякий смысл…

И на фоне всего этого, прислоненная к решетке Михайловского сада, картина Рериха. Картина, которой она любовалась еще в детстве. Картина, о которой в юности написала поэму. Картина, которую вспоминала, ожидая своего любимого из дальнего похода…

Чтобы доставить ее домой, пришлось варварски вырезать полотно из рамы и свернуть: размер творения не оставлял другого выбора, иначе гениальное произведение непонятого ни современниками, ни потомками философа просто размыло бы дождями.

А теперь – теперь каждое утро Светлана начинала с короткой молитвы о «неведомых плавающих». И долгими зимними вечерами, глядя на причудливую игру красок, она пыталась в голубой картинной дымке разглядеть огромный корабль, плывущий сквозь шторма к далекой земле по ту сторону ворот.

Это утро не стало исключением. Проснувшись и обнаружив что Андрей уже уехал, Светлана долго вглядывалась в синюю картинную даль, шепча про себя слова понятной только ей и ее богу молитвы.

Потом, услышав призыв муэдзина, она послушно оделась и, накинув на голову платок, пошла в церковь.

Оказалось, что предчувствие не подвело женщину: в этот воскресный день православные отмечали светлый праздник Троицы. Храм был красиво убран березовыми ветвями, и хор проникновенно взывал к господу: «Творяй, творяй, творяй чудеса!!!»

Слушая его, хотелось забыть обо всем, и ждать: как подарка, как избавления, как потусторонней радости – ждать чуда. Мысли Светланы устремились вверх, она внутренним взглядом уже видела почти горние места…

Но тут с клироса высокий девичий голос с сильным акцентом начал читать жизнеописания святых, и благолепный настрой в храме моментально сменился какой-то мелкой суетой: народ кинулся покупать и расставлять свечки, а желающие причаститься занимали очередь на исповедь.

Отец Рашид выслушал учительницу спокойно, но покоя в ее мятущуюся душу так и не принес.

— Дочь моя, я не могу принять за тебя такое важное решение. Пусть Господь вразумит тебя и направит – вот все что я могу сказать. Ты нужна своей стране здесь – но ты нужна своему мужу там…

— Э… батюшка, строго говоря, он мне не муж пока.

— Но ведь это пока. А что будет – что грядет – тайна сия велика есть. Неисповедимы пути Господни. «Ныне безмолвствую пред ?непостижимыми судьбами Твоими, скорбями, яко путем верным ко ?спасению мя ведущими.»

Благословив Светлану, и предчувствуя новые вопросы, священник повернулся к стоящему за ней мужчине в дорогом кожаном костюме:

— Слушаю тебя, сын мой…

Стоя перед иконой Казанской Богоматери, женщина вслушивалась в то, что говорит ей сердце. Но сердце упорно молчало.

— Святой Махмуд, в крещении Сергий, родился в 1998 году от Рождества христова в Иране…

Рассказ о том, как из гонителя христиан этот святой превратился в ревностного проповедника веры Христовой и про его мученическую смерть так же не подтолкнул Свету к необходимому – но таком трудному – решению.

Неумело перекрестившись, она вышла из церкви: пора было двигаться в порт: провожать Андрея. Или…

Сидя в метро, она (чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, не приносивших решения, но доводивших до головной боли) взялась за давешнюю книгу – и уже почти не удивилась, узнав, что ясный сокол ее героини тоже был вынужден уплыть за тридевять земель, на Север, по призыву передравшихся между собой людей в далекой провинции. Уплыть, чтобы вернуть на эти земли мир и покой. Уплыть в неизвестность. Одинокая жрица в белом платье на высоком меловом берегу смотрит вслед уплывающим кораблям, и золотой луч солнца играет на ее плече.

— Станция «Морской порт» - конечная. Поезд дальше не идет.

Проникновенный голос из динамиков вернул Светлану к жизни. Взбежав по лестнице, она упала на грудь Андрею и зарыдала.

— Я… пойми, родной, сокол мой, пойми – я… я не могу… не сейчас.

— Когда?

Глухой голос любимого ранил, но принять другого решения она не могла:

— Не сейчас… пойми, не сейчас…

И вот, трап поднят. Ярко-красный корабль принял очередную партию людей, ищущих в далях по ту сторону ворот ответы на свои вопросы. Вопросы, оставленные на этой стороне.

Архаичный духовой оркестр играл древнюю торжественную и грустную мелодию: «Прощание славянки». Почти у самой кромки причала среди провожающих стояла Светлана – ветер играл ее белым платьем, а с пасмурного неба упал маленький светлый солнечный лучик, осветив ее странным, почти неземным сиянием. Слез почти не было – были только печальные улыбки, и была надежда.

А в толпе надрывно, пронзительно и остро плакал чей-то малыш.

Собиралась гроза.