nami@ko
№274 "Как упоительны в России вечера"

- И таки да. Вечера в России - они и вправду упоительны, корнет, - поручик Голицын залпом допил остывший кофий, откусил немалый кусок французской булки и смачно им захрустел. Корнет Оболенский смотрел на него сосредоточенно.

— Но мы, - продолжил поручик после извинительной паузы, - мы ведь люди государевы, проще говоря, офицера. По морям, по волнам, нынче здесь - завтра там, и нету нам нигде постоянного приюта. А куда идем, зачем - про то одному лишь Государю и ведомо. Не нашего, не гусарского ума это дело - наша амбиция в том, чтоб служить престол-отечеству.

Так зачем, корнет, пригорюнился? Сегодня выступаем ведь в рейд, радоваться должен. Или зазнобу какую на берегу оставляешь?

Юный корнет помотал головой отрицательно и нахмурился. Признавай - не признавай, а ведь прав поручик. Со всех сторон выходит прав, но признаваться в этом даже себе боязно.

Ах, Полинька. Звуки вчерашнего бала, мазурка, тонкая белая рука, ласкающая твой кружевной эполет, брызги шампанского - самолучшей вдовы Клико тридцатилетней выдержки. Закрой глаза, и вот она перед тобой, картина. А откроешь - как будто и не было ничего.

Гусарская кают-компания, железная переборка десантного отсека, за ней броня и машинный зал. А все это вместе называется котлотрубный бронепалубный звездолет первого ранга "Аскольд", ныне готовый к отправке.

— Встать, смирно, - рев дневального оторвал корнета от его смутных грез. Он вскочил и вытянулся, поедая глазами сухощавого невысокого старичка в застегнутом наглухо черном френче - спиритуал-прокурора Правительствующего Синода Победоноскина. Старичок слабо улыбнулся и махнул рукой застывшим по струнке гвардейцам.

— Вольно, господа, садитесь.Победоноскин среди гусар имел репутацию человека строгого, но справедливого. Потачки никому не допускал, но и попусту не цеплялся. Наоборот, сурово журя своих "сынков" за кутежи, неизменно заступался за них перед начальством. И не один дебошир расстался бы уже с глянцевым гусарским мундиром, когда б не ходатайства незаметного человека в черном. За это офицеры искренне спиритуал-прокурора любили, а меж собой называли "папой".

Однако сейчас их снедало любопытство - экстраординарный визит такого начальства перед самым отбытием не шутка. Так что именно понадобилось власти духовной?

— Обеспокоены? Вижу, вижу, - нежданный гость искоса взглянул на Оболенского, и тот аж поежился. Было такое чувство, что взгляд спиритуал-прокурора проницает тебя до костей. - Вопрос у меня к вам, господа, особой важности. По пустякам не стал бы вас беспокоить перед отправкою-то. Но дело не терпит отлагательств. Только же вуз ан при поближе, силь ву пле, это не для сторонних ушей.

Перст, изнуренный постом и молитвою, поманил гусар к себе. Те пододвинулись вместе с стульями, так что повернутые уши их оказались прямо перед лицом духовного отца. И несколько минут дневальному на тумбочке ничего было не слыхать - до него доносилось лишь неразборчивое бормотание. Впрочем, всем известно, что в академии Синода будущих прокуроров учат неразборчивой речи. Для сокрытия секретов и святых тайн - наипервейшее дело. Иначе нельзя, ведь враг, как обычно, не дремлет.

Наконец, бормотание прекратилось, и склоненные выи гусар разогнулись. Корнет был по-прежнему молчалив и сосредоточен, поручик Голицын выглядел ошеломленным.

— Позвольте, - выговорил он, - но ведь дама на корабле не шутка-с. Такое ни от кого не спрячешь.

— Так ведь и не надо, - слегка попенял ему святейший прокурор. - Это не секрет. А вот содержание ея миссии я попросил бы вас сохранить в тайне. И, разумеется, оказать графине Апраксиной всяческое содействие.

— Я буду нем как могила, ой, простите, - корнет густо покраснел. Поручик лишь молча склонил голову в знак согласия.

— Ну вот и чудно, вот и здорово, - Победоноскин рассмеялся дробным ласковым смехом. - Что называется, посидели рядком, да потолковали ладком. А еще одна моя просьба к вам будет в том, чтоб вы не тратили все время на выполнение моего поручения. Хотя графиня дама собою видная. Говорят люди, что очень куртуазна - года три назад на конкурсе камер-фрейлин двора заняла первое место. А я вас, молодежь, знаю. Горите как порох - одни зефиры и амуры в голове.

Корнет Оболенский взглянул на святого отца с укоризною. Мыслимое ли дело, чтоб какая-то графиня, пусть даже десять раз камер-фрейлина, вытеснила из его сердца образ милой Полиньки. Никогда же не бывать этому - Победоноскин явно погорячился. Или хотел его, князя Оболенского, обидеть - от такой нечаянной, неправильной мысли корнет даже поежился и поскреб пол своей десантной космошпорой.

Сочувственная понимающая улыбка промелькнула на устах спиритуал-прокурора. Промелькнула и пропала, как будто ее и не было.

— А вот и сама виновница торжества, собственной персоной, - сказал он, уловив шорох раздвигающейся переборки за спиной.

— Камер-фрейлина Ее Императорского Величества двора, сиятельная графиня Апраксина, - возгласил дневальный, принимая свой лазерный штык -нож "на караул".

Ах, читатель! Помнишь ли ты еще свои восемнадцать лет? А первую влюбленность помнишь? Как хороша была твоя Полинька, или Леночка, или Машенька? Как трепетал и замирал ты в ожидании первого свидания? Так вот Апраксина была гораздо лучше. Это облако темных кудрей, бездонные глаза, туманный стан, шелками схваченный, ярко-алые губы, своим буйным цветом напоминающие подсолнухи Ван-Гога. Почему именно подсолнухи, спросите вы. Вот именно поэтому.

Словом, мы не в силах совершенство графини описать. Но мы можем рассказать о чем-нибудь другом.

Например, о потрясении двух гусар, которые буквально онемели, поедая Апраксину глазами. Она улыбнулась.

— Добрый день, господа. Счастлива нашему знакомству, - голос оказался приятным, низким, с легкой хрипотцой.

— Графиня, у меня просто нет слов, - Голицин, как более опытный, первым вышел из ступора и, вскочив, припал к милостиво протянутой руке. - Аншанте... рави де фер нотр конессанс... мой батюшка, сиятельный князь Голицын много говорил о вас самого лестного... однако я никогда не думал... мон дье... действительность порой затмевает самые смелые мечты.

Корнет был ошеломлен гораздо более, и потому не посмел приблизиться, а лишь встал, поклонился и произнес несколько смущенных фраз. Однако от него не укрылось, что поверх припавшего к руке Голицына графиня и Победоноскин обменялись быстрыми понимающими взглядами заговорщиков. Святейший прокурор лишь наклонил голову в знак приветствия.

— Однако простите меня, - сказала графиня, отстраняя поручика легким мановением руки. - Я хочу выяснить, куда запропастилась моя горничная. - Дуняшка, ты где? Иди сей же час сюда. И, снова обратясь к офицерам, она добавила:

— Моя прислуга - это чистое наказание. Я всю жизнь считала, что первейший долг аристократа состоит в том, чтобы направлять низшие сословия. Руководить ими для их же блага. Но иногда эта работа становится просто непосильной. Наверное, я слишком снисходительна, позволяю ей слишком много. Мы все заложники нашей доброты, господа.

Между тем, дорогой читатель, мы должны сказать немного и том, куда направлялся котлотрубный бронепалубный первого ранга линейный звездолет "Аскольд" с бравыми десантниками на его борту. А направлялся он на окраину Галактической Империи "Самодержавная Русь", где как раз сейчас шли ожесточенные столкновения с мятежниками. С чего именно начался конфликт, то дело давнее, никто теперь и не упомнит. Известно лишь, что долгие годы Галактическая Империя росла беспрепятственно, кротостью и лаской покоряя новые звездные системы. Аборигены склонялись под заботливой дланью Государя, а сам самодержец неустанно пекся о своих новых народах.

Единственная, пожалуй, трудность состояла лишь в том, что этих инопланетных рас как бы вовсе не существовало. Поскольку за 75 лет до начала Первой звездной экспансии было окончательно решено и утверждено постановлением Правительствующего Синода, что сама мысль о существовании инопланетян есть мысль вредная, опасная и еретическая, подрывающая устои Государства и Церкви. Пересмотр этого решения в дальнейшем, естественно, принес бы еще больший ущерб, чем сами злонамеренные басни об инопланетянах. С другой стороны, открытие новых разумных рас в процессе звездной экспансии не позволяло более их игнорировать.

Возникший конфликт привел к смущению многие умы, поскольку парадокс казался неразрешимым. Однако заботами Правительствующего Синода нытики и маловеры были посрамлены - новый имперский лозунг "заботы о несуществующем" успешно примирил концепции, которые казались непримиримыми.

— Какой же нечеловеческой подлостью, - думал корнет Оболенский, - надо обладать, чтобы взорвать надежный мир, достигнутый с таким трудом. Как ни горько, приходится признать - несуществующие мятежники хотят сделать именно это. Но есть еще "Аскольд", гусары и весь имперский флот. И тем, кто против, придется крепко усвоить, что даже в несуществовании существуют свои степени и градации.

Традиционный бал, устроенный вечером по случаю отлета "Аскольда", естественным образом перетек в торжественный прием в честь блистательной графини. Прекрасная дама явилась собранию в парадной офицерской форме - дабы, пояснила она, не смущать господ офицеров неуместной на боевом звездолете яркостью наряда, и попросила ни в коем случае не оказывать ей поблажек или любезностей. Напрасный труд! Чудесное преображение камер-фрейлины из великосветской красавицы в прекрасную амазонку ничуть не ослабило силу дурманящих чар, исходивших от каждого шага, улыбки, поворота плеча, задорного взмаха волос.

Корнет тщетно пытался подавить в себе нарастающую ярость, глядя на руку поручика, как бы невзначай обвившую гибкую талию Апраксиной. Образ Полиньки, долженствующий помочь в победе над наваждением, стремительно мерк, истончался, стирался из памяти.

Разговор между тем, миновав естественным образом куртуазную стадию (но не изгладив из души корнета заманчивых прелестей графини, отнюдь нет!), плавно перетек в единственно существенное для русского офицера русло - косность и безверие чужеземцев, их явное нежелание проникнуться великими идеями любви, надежды, тихой славы во имя могущественной Империи.

— Как хотите, господа, а я думаю, что Государь наш излишне мягкосердечен! - восклицал Голицын, разгоряченный шампанским и волнующей близостью Апраксиной. - Сначала мы разводим с несуществующими китайские церемонии, потом, чего доброго, признаем их разумными существами, а там, помянете еще мое слово, и до романтических историй недалеко! И представьте коллизию, графиня - нашу с вами, например, возлюбленную дочь, взлелеянную и взрощенную в идеалах добра, вдруг умыкнет этакое чудо-юдо в свою тьмутаракань! Как вам сюжетец? А ведь к этому идем, к разврату и попиранию святынь! Огнем и мечом надобно, непременно огнем и мечом, и без сожаления! За Русь святую бьемся с дьявольским воинством!

— Вы забываетесь, поручик! - взор графини был подобен ледяной молнии. - У нас нет и быть не может никакой общей дочери! Что же до вашего кровожадного первобытного стремления покарать и поработить, не разбирая ни традиций, ни обычаев, ни повадок несуществующих мятежников - увы, таких голосов много. И корни я вижу в извечном мужском порочном естестве - всех подчинить, выстроить и заставить следовать своим уставам и уложениям! Удивительно, как вас с такими пещерными воззрениями зачислили на "Аскольд", призванный нести свет и добро, а не сеять смерть и разруху!

Корнет был готов упасть на колени перед прекрасной Апраксиной, однако придержал до времени порыв страсти. В глубине души он тоже считал, что Государь и Правительствующий Синод слишком либеральничают с чужаками. Поколику волею Всевышнего суждено было несуществующим осениться имперской благодатью, то принимать ее должно бы со смиренной благодарностью, а не чиня козни избавителям от пучины бездуховности.

Однако поручик не унимался, переходя последние границы приличия.

— Свет и добро, графинечка? А вы, позволю спросить, хоть раз их видели - ваших несуществующих несчастных и угнетенных? Когда на твоих глазах товарища верного алиены проклятые в подобие малинового желе превращают, а ты сидишь в засаде и пошевелиться не можешь - каково таким добро нести? Каленым железом нечисть жечь!

Поручик грохнул об пол бутылку ни в чем не повинной вдовы Клико. Графиня изменилась лицом, порываясь бежать - однако бежать было некуда.

Голицын грубо схватил Апраксину за локти и зашипел почти в нежное ушко:

— Это и есть ваша секретная миссия, сударыня? Так хочу сказать, что ошиблись вы транспортом! Сроду на "Аскольде" хлюпиков и сопливчиков не было! И баб тоже не было! Одна от вашего племени Евиного беда на корабле! Что побелели-то, графинюшка наша прекрасная? Домой вам надо! Корпию щипать, детишек взращивать, молиться да по мужьям воюющим тосковать, а не лезть не в свое дело!

— Оставьте меня, животное! - Апраксина тщетно пыталась высвободиться из крепких рук Голицина. - Дуняшка! Дуняшка, сюда!

Перед глазами корнета поплыли красные и синие звездочки. Мужчины рода Оболенских славились терпением и выдержкой - но уж если дело доходило до звездочек, то пощады никому ждать не приходилось.

Очевидцы рассказывали, что все произошло мгновенно. Однако корнет был уверен, что он неторопливо поднялся, подошел к Голицину, легонько ударил его по щеке и сообщил, что поступок поручика несовместен с кодексом офицерской чести, а посему он видит дуэль между ними неизбежной. Что-то кричала, всхлипывая, прекрасная графиня, где-то далеко успокаивала хозяйку вбежавшая в залу Дуняша - Оболенский не слишком хорошо запомнил детали мизансцены.

В следующую секунду пол под ногами корнета завертелся, приподнялся и больно припечатался ко лбу. Надо же, как красна девица, с досадой успел подумать Оболенский - и отключился окончательно.

Однако зря, совершенно зря клял свою чувствительность юный корнет. "Аскольду" случилось в самый разгар бала встретиться с проклятием всех галактических вояжеров.

Читатель, вне всякого сомнения, представляет себе, что значит для линейного корабля, пусть даже и котлотрубного, попадание в блуждающее метеоритное облако. Нет и не может быть в лоцманских картах указаний на их локацию, летают они неприкаянно во вселенской тьме, коварные смертоносные дети Хаоса. Только светлая молитва, русский авось да твердая рука командира могут помочь терпящим бедствие.

Странное видение было корнету - как будто лежит он в своей постели, и солнышко ползет по щеке, подбираясь потихоньку к сомкнутым предрассветной негой векам. А рядом сидит Полинька в кресле, смежив усталые взоры, и в руках ея вязаный носок - длинный носок, пожалуй, великану впору будет, или алиену какому окаянному. Силится проснуться Оболенский, а не может. И вдруг поднимается Полинька и превращается в прекрасную Апраксину. Наклоняется над спящим корнетом, носком его душит и хохочет заливисто так. А потом молвит голосом спиритуал-прокурора: "Вставайте, корнет! Вас ждут великие дела!"

— Вставайте, корнет, вставайте! - сам святейший Победоноскин тряс за плечо юного гусара. - Долг велит!

Оболенский приподнялся было, но незамедлительно рухнул назад. Болело все, до последней жилочки, однако признаков травматического повреждения членов по видимости не было. Святейший терпеливо ждал, подбадривая корнета.

— Контузия с вами приключилась, князь. В рубашке-то родиться изволили - друга вашего, поручика, между переборок засосало. Хрусь - и пополам, страшно смотреть.

"Как же наша дуэль?" - отстраненно подумал корнет, но тут же устыдился своих суетных мыслей и смахнул набежавшую слезу. Поручик... верный товарищ, отважное сердце... и такой страшный конец!

"Но как же графиня?" - пронзила Оболенского мысль. - "Она же была рядом с Голициным, почти в обнимку! Неужели ее тоже... переборкой?"

Очевидно, сильнейшее беспокойство сумело явственно отразиться на лице корнета, потому что прокурор успокоительно замахал руками, приговаривая:

— Жива, жива графинюшка, цела и невредима! Ну да и неудивительно, у нее же Дуняша есть. Пойдемте же, корнет, нынче каждый человек на счету. Даже мне, как видите, пришлось своим инкогнито пожертвовать. Этим и сильно наше воинство - всем миром беду встречать!

Ужасное зрелище, представшее глазам корнета, трудно описать - но мы попробуем, дорогой читатель! От уютной залы, в которой так недавно проистекала мирная гусарская жизнь, остались зловещие руины - клочьями висели обрывки шелкового покрытия, вздыбился и пошел металлическими пузырями пол кают-компании, а между переборок лежало нечто, прикрытое от взглядов черной тряпицей.

Господи! Вот она, наша жизнь - летишь, воюешь, приносишь свободу и братство в града и веси, обильно рассеянные по необъятной вселенной - а заканчиваешь свои дни в родном корабле, раздавленный по прихоти слепой судьбины.

Между тем над телом хлопотала Апраксина и еще одна женщина, ранее корнетом не виденная. Дуняша-горничная, догадался князь.

— Подсобите, корнет! И вы, графиня, пошевеливайтесь! - властно подозвала предположительная Дуняша, не поворачивая головы. В другое время Оболенский не стерпел бы такого обращения от прислуги, но а ля герр, как говорится, ком а ля герр. Спиритуал-прокурор, вошедший следом за корнетом, внимательно следил за действом, однако активничать не спешил.

— Дуняша, может, не сейчас? - голос Апраксиной дрожал, и вся она дрожала. Парадная форма разорвалась, приобнажив прелестные формы. Корнет усилием воли отвел глаза от графини, мысленно бичуя себя изо всех сил за невоздержанность, рвущуюся наружу прямо над телом друга.

— Сейчас! - решительно сказала Дуняша. - Сморчок этот нам ни к чему, конечно - ну да ладно, пусть смотрит. Авось, язык-то попридержит. Да иди же сюда живей, время теряем! - прикрикнула она юному князю, снимая черную ткань с тела Голицина.

Дуняша нетерпеливо повернулась к Оболенскому.

Корнет замер соляным столбом, судорожно глотая затвердевший внезапно воздух. Вместо человеческого лица взору его представилось тошнотворное зрелище трубочек, канальцев, жвал и прочих атрибутов, никак не добавляющих привлекательности горничной прекрасной графини.

Оболенский судорожно зажмурился, помотал головой и снова взглянул на Дуняшу.

Обычная деревенская физиономия, два глаза, два уха, нос и рот - все на месте.

— Извини, корнет, не до красоты мне сейчас. Тащи дружка своего, нам с графинечкой его не поднять - как ни в чем не бывало, проговорило несуществующее чудище. Корнет повиновался, ничего уже не соображая.

Дальнейшее вспоминалось корнету с трудом, ибо милосердное подсознание вытеснило из активной памяти подробности противоестественной процедуры. Кровавые ошметки, сползающиеся по велению чужеземной воли, скобы серебристого металла, фиксирующие раздробленные кости, адские трубочки, впивающиеся в тело друга прямо из Дуняши - все это происходило как бы не с Оболенским.

Когда все было кончено и Голицин открыл глаза, корнет сел на пол, закрыл лицо руками и заплакал. В душе его происходила буря, из которой невозможно выйти, не порастеряв изрядно светлых идеалов и возвышенных чувств.

Умудренный опытом и закаленный невзгодами читатель, возможно, усмехнется, глядя на страдания юного князя, справедливо посчитав их не слишком значащими - но проявим же снисходительность к корнету. Смерть и чудесное воскрешение друга, загадочная миссия графини (да и графини ли? Оболенский уже был готов усомниться в ее человеческом происхождении), первая в жизни встреча с несуществующим... нет, не будем строго судить. Каждый из нас с легкостью может вспомнить и за собой моменты сомнений и неверия.

И нет в такие минуты ничего дороже чуткого и мудрого слова старшего товарища.

Спиритуал-прокурор подошел к корнету, положил сухонькую ручку на плечо.

— Ну что, ползун, мозжит? - ласково осведомился святейший. - А ты привыкай. За нашу Русь-матушку и во славу престол-отечества и не такие пертурбации вынести придется. И не жалей, сынок, ни о чем не жалей! Такая будет тебе моя командирская зарука! Ты о главном, о настоящем не забывай - о России. Вечера-то у нас какие - помнишь?

Оболенский вскочил, вытянулся, отдал честь.

— Так точно, помню, ваше Высокопреподобие!

Голицин, все еще лежа на полу, пытался улыбнуться им обоим. Но получилось только высунуть язык.