Айка
№293 "Schale Gold"

Ледяной резкий ветер горстями швырял сухую снежную крупку и забирался под одежду, выдувая последние крохи тепла. Подняв воротник пальто, засунув руки в карманы и упрямо наклонив голову навстречу ветру, по улице быстро шел юноша. На худом лице блуждала улыбка – он только что получил деньги за довольно серьезный чертеж и теперь предвкушал горячий обед у ***, новую книгу Генриха Манна и поход в оперу. В общем, перспективы рисовались самые радужные.

Мечтая о несравненной Анне фон Мильденбург в роли Изольды, он практически не смотрел по сторонам, за что и поплатился, столкнувшись на полном ходу с идущей ему навстречу девушкой. Чтобы не упасть, она вцепилась ему в плечо.

—Прошу меня простить, фройляйн, - он вежливо высвободил руку и мельком посмотрел на девушку.

…Она была прекрасна. Высокая, статная, золотокосая – она походила на языческую богиню, на валькирию Вагнера, на ангела. Дикий холод расцветил румянцем ее фарфорово-белую кожу, а идеальной формы губы неудержимо расползались в улыбке.

—Вы похожи на валькирию, - вырвалось у него.

Ее звали Кларой, она любила кофе, и Вагнера тоже любила, и старых голландских художников. Они сидели в «Фрауэнхубере» (он как-то сразу забыл и о долге квартирной хозяйке, и о книге, отложенной для него букинистом) и разговаривали обо всем, захлебываясь и перебивая друг друга. Потом он провожал ее до дома, и долго еще стоял, не в силах оторвать глаз от янтарного прямоугольника окна.

Он пришел на следующий день, с коробкой шоколада и билетами в оперу. Безумно, бесконечно красивая в синем платье и с коралловой ниткой на шее, она сидела очень прямо и смотрела на сцену блестящими от слез глазами.

Они встречались два раза в неделю, подолгу гуляли, иногда ходили куда-нибудь. Он рассказывал ей о своих родных горах и читал стихи – он вообще был ужасно сентиментален. Приглашенный на семейный обед, он беседовал с ее родителями, неловко сидя на краешке стула и отчаянно стыдясь потертого костюма.

Однажды на берегу Дуная, совсем не голубого в это время года, он открыл ей свою самую сокровенную мечту.

—Знаете… я хочу стать художником.

—Обязательно станете, - совсем не удивилась она. – Я уже в первую нашу встречу подумала, что Вы художник. Ну или поэт, - добавила она чуть менее уверенно. А Вы покажете мне свои картины?

—Картины? – Он замялся. – С удовольствием показал бы… но они у меня дома.

—Ну так и что же, что дома, - она посмотрела на него свысока, - я уверена, что мне не придется пожалеть об этом.

Она осторожно ходила по его маленькой комнате, близоруко наклоняясь к картинам и иногда украдкой трогая гладкие рамы – как котенка. Он смотрел на нее, с волнением ожидая вердикта единственного критика, чье мнение для него что-то значило.

—Вы настоящий художник, - наконец сказала она.

Он слегка улыбнулся ее наивной убежденности.

—Ну, еще не совсем настоящий.

—А что нужно, чтобы стать художником? – Поинтересовалась она.

—Нужно много учиться… Я, собственно, и приехал в Вену, чтобы пойти в Академию изобразительных искусств…

—И неужели Вас не взяли?

—Как видите, - вздохнул он. – Пейзажи они оценивают неплохо, а вот портретов я не пишу.

—А мой портрет – напишете? – Лукаво спросила она.

Прямо в тесной комнатке с плохим светом он набрасывал карандашом ее правильное, чуть удлиненное лицо и хмурил брови, думая о чем-то.

—Клара, - наконец решился он. – Если я поступлю в Академию… я поступлю, я не могу не поступить. Я выучусь, стану знаменитым художником, разбогатею. Клара… - его голос пресекся, - тогда Вы выйдете за меня замуж?

Безмятежное выражение ее лица не изменилось, и голос не дрогнул, вот только на скулах пятнами выступил густой румянец.

—Да, Адольф.

—Вы… Вы сможете подождать немного, Клара?

—Да, Адольф, - повторила она.

В начале лета все экзаменаторы единодушно поставили ему самые высокие оценки – в самом деле, если рисованные пастелью горные пейзажи и можно было назвать слабыми, то строгие акварели венских и мюнхенских зданий были очень милы, а женские портреты – в карандаше, масле и вообще всех виданных и невиданных техниках – так и просто прекрасны.

Душным июльским днем он сбегал по лестнице Венской Академии изобразительных искусств, перепрыгивая через ступеньку и размахивая какой-то бумагой. На улице его ждала Клара, безуспешно пытавшаяся казаться беззаботной.

—Приняли? – Выдохнула она.

Он медленно кивнул.

Она взвизгнула и бросилась ему на шею. И тогда он впервые поцеловал ее – прямо на улице.

Вечером его отпустили отпраздновать событие с друзьями. Пробираясь по забитой пивной к дальнему столику, счастливый, чуть хмельной уже Адольф задел случайно угрюмого парня, мрачно проповедовавшего что-то своим собутыльникам. Тот взвился с места и неумело сжал кулаки.

—Куда прешь, жидовня?! – воззрился он на Адольфа мутными глазами

…Всего три часа назад профессор Венского университета музыки и исполнительского искусства, хрупкий седовласый еврей с большими печальными глазами, сообщил Гюнтеру Швабсу, что шансов на обучение в университете у него нет никаких. Крушение своей мечты незадачливый скрипач переживал очень тяжело…

—Сядь, Гюнтер, - потянул его за рукав еще трезвый приятель.

—Не сяду, - буркнул тот, - будут тут еще всякие…

—Сядь, тебе говорят!

—Ладно, ладно, - проворчал Гюнтер, усаживаясь верхом на табурет и мгновенно забывая про Адольфа. – Ну так вот: разве есть на свете хоть одно нечистое дело, хоть одно бесстыдство какого бы то ни было сорта, в котором не был бы замешан по крайней мере один еврей?..