bokma
№324 "Таинственное лекарство доктора Сэлдома"

Таинственное лекарство доктора Сэлдома

В Ринроу поселился черный доктор Сэлдом, только это его потом стали звать черный, а сперва он был белый доктор, в халате.

Сначала заболел старый Маккейб, и стал так плох, что его жена уже и не знала, что делать. Ходила ко всем врачам, говорили: плохо, плох, безнадежен. А тут как раз приехал доктор, открыл клинику на углу Мэйн и Боанн.

Там раньше жил мельник и заодно пекарь, по имени Данн, очень всех обвешивал и обмеривал, потому его русалки утянули на дно, а пока не утянули, всё кричали, кричали по ночам, страшно было на улицу выходить. Или, может, это и не русалки кричали, а кто и похуже. Особенно если ветреная ночь была. Мельник редко из дома куда выходил по вечерам, чего ему вечером на улице делать, это пускай молодежь ходит.

Но вот как-то музыка какая-то, что ли, стала раздаваться с холмов, день играет, второй, а мельник Данн как будто как-то подобрался (говорил его зять), пошел куда-то к морю, хотя музыка, наоборот, шла с холмов, ну, он и пропал, и в ту ночь опять кричали русалки, хотя ветра не было. Ну, кто его знает, куда он делся. Говорят, русалки утащили. Чего бы им иначе кричать? Они потом гораздо реже кричать стали.

Наследником его был только зять, пекарней заниматься он не хотел, вывеску решил приспособить, чтоб заделать дырку в хлеву для свиней, а через два дня объявился этот Сэлдом. Как раз жена Маккейба шла мимо дома мельника, по привычке, а то в доме хлеба не было, смотрит, молодой Донохью прибивает табличку к лавке, а старую табличку снимает.

— Что делаешь, молодой Донохью? — говорит.

А все знали, что у нее муж умирает, и вот говорит Донохью:

— Чиню спасение твоему мужу. — И на вывеску показывает. — С тебя бутылка виски.

А там написано: «Доктор Сэлдом. Трудные случаи. Лечение смертельных и иных болезней».

И вот она сразу к нему пошла. А там жена доктора сидит и плачет. Она говорит:

— Вы к доктору?

— Ну да, к нему.

— Подождите, он сейчас не может. — И вышла.

А в лавке все по-старому, они еще не успели все обставить, как потом стало. На полке только черный кот сидел. Кис-кис, сказала миссис Маккейб, а кот на нее так посмотрел и фыркнул, и она увидела, что один зуб у него золотой, а кот все фырчал, и только когда она к стене отошла, перестал фырчать, а она в углу увидала книгу, открыла ее, а там какие-то непонятные буквы, вроде не по-нашему написано.

Тут доктор Сэлдом входит, говорит:

— У вас мужу плохо?

— Да, — говорит миссис Маккейб, а сама не удивляется, потому что все об этом знали, наверно, молодой Донохью ему сказал.

А кот падает с полки, голова из-за золотого зуба тяжелая, и он так вниз головой летит, и зубом, наверно, в пол втыкается, миссис Маккейб не поняла, а кот стоит на голове, и хвост торчит вверх.

Доктор Сэлдом не обращает на это внимания, а сам достает из-под прилавка бутыль с водой и говорит:

— Вот ему лекарство. Иди, да смотри не вырони на перекрестке Мэйн и Буррен. Еще купи масла у О’Брайена завтра, только, главное, ровно в три часа дня это сделай, и втирай ему в левое колено две недели. Потом обязательно снова приходи.

И денег с нее не взял, говорит, ты мой первый пациент. И вот взяла она бутыль, идет, и что бы вы думали? Прямо на перекрестке с Буррен выскакивает на нее конь, впряженный в повозку, а в повозке сидит зять Данна, у него конь понес, прямо на Бриксли, повернул на Мэйн и как раз у новой больницы врезался в столб и упал. Зять Данна вылетел из повозки и тоже упал, около докторова крыльца. Падая, повалил лестницу, лестница, конечно, упала на него, а на лестницу упал молодой Донохью, а на Донохью упала старая вывеска. Все встали, поохали, зять Данна погрузил вывеску свекра на свою телегу, только вот конь не встал и лежал то ли без сознания, то ли дохлый.

Вышел доктор Сэлдом и сказал что-то зятю Данна, тот наклонился над конем, и что он сделал (конь), как не встал и не пошел шагом, зять Данна только и успел расплатиться с доктором, сел на телегу и поехал. Молодой Донохью потом рассказывал, что он поплевал коню в ухо и что-то пробормотал (Донохью не расслышал), и вот он пошел. И с тех пор никогда больше не беленился, а раньше уж очень горячий был, только Данна и слушался, зять его продать хотел, а кто ж бы у него купил.

У зятя Данна всё спрашивали, куда тесть делся, а он все отшучивался: ушел искать славу и добро, дескать. Но вообще с ним мало разговаривали.

А миссис Маккейб бутыль-то от испуга и разбила. Делать нечего, надо возвращаться к доктору. А доктор как знает, уже у порога ее встречает, а у него другая бутыль в руках.

— Держи, — говорит, — только на перекрестке Мэйн и Буррен будь аккуратнее.

И опять денег не взял.

И вот взяла она бутыль, и опять дошла до перекрестка с Буррен, выглянула осторожно за угол, там никого, только собака громко залаяла, она вздрогнула, но аккуратно бутылку перехватила и дальше пошла. Перешла через Буррен, бутылку не разбила, а тут ее молодой Донохью догоняет, кричит сзади подождать. Она остановилась, ждет его, а молодой Донохью ее догнал и лестницей своей как махнет, и опять бутыль разбил.

Миссис Донохью даже ругаться с ним не стала, узнавать, чего ему надо, тоже не стала, сразу обратно к доктору, тот ей третью бутылку и то же самое говорит, она бутыль крепко в руки взяла, другим путем пошла и перекресток с Буррен обошла мимо.

И вскоре старый Маккейб от этого лекарства поправился, а масло ему не втирали, потому что при чем тут колено? И так же поправился. На вкус вода как вода, обычная вода, говорит Маккейб.

И Донохью тоже никакого виски она не дала, потому что из-за него бутылку разбила.

Потом доктор Сэлдом развернулся, все к нему приходили, кому надо и кому не надо. Не полечиться так так, посмотреть. Приносили чего-нибудь понемногу, что приносили, то он и брал, лишь бы на жизнь хватало, многого не просил, а кому и бесплатно помогал, особенно если бедный. Молодой Донохью приходил, у него от падения с лестницы сотрясение мозга случилось. Флаэрти крышу стелил, у него что-то в спине кольнуло, он слег, жена пришла, ей Сэлдом сказал, что она в последний момент успела, еще немного, и умер бы. И так далее. Чуть не полгорода у него перебывало. Остальные врачи ввязались в рекламную войну, делали скидки, завлекали умными словами, но все равно потеряли клиентов и уехали. Тогда Сэлдом стал брать подороже. Ему приносят цену, а он говорит: «То же самое, только вдвое». Народ привык, стал приносить половину того, сколько хотел заплатить.

Смешно было: приносили цыплят, он их лечил, и потом тех же цыплят ему оставляли как плату. Говорили так: цыпленок был полуживой, ты его вылечил, он стал живой целиком. Забирай его себе как плату. Зачем же, спрашивается, приходили?

Викарий очень был настроен против доктора Сэлдома. Чуть не в каждой проповеди он призывал не ходить к нему, во имя спасения бессмертной души, но миссис Гормли ему ответила так:

— Если у тебя плачет ребенок, то и к дьяволу пойдешь. — И все с ней согласились.

Через год после того, как ушел Данн, русалки снова запели, и старый Маккейб снова заболел. Жена его опять пошла к Сэлдому.

Там теперь все было переделано. Стены увешаны гобеленами, чистыми, светлыми. Стоял столик, на нем лежали книжки с картинками. На картинках было нарисовано что-то непонятное: вот, кажется, Гобан строит замок в Клэрголуэе, а вот, приглядишься, это уже люди Кромвеля делают, и не строят замок, а разрушают, или это уже Мананнан, и никакого замка, только стоит в море бело-синяя башня.

За столиком опять сидела жена доктора Сэлдома и рыдала. Спрашивает:

— Ты к доктору?

— Ну да, к нему.

— Подожди, он сейчас придет. — И вышла.

И кто же сидел на полке, как не черный кот с золотым зубом. Миссис Маккейб опять смотрит в книжку, а там ни Мананнана, ни Гобана, ни Кромвеля, снова какие-то непонятные буквы.

И все как в прошлый раз. Доктор Сэлдом говорит:

— Мужу плохо.

— Пуще прежнего, — соглашается миссис Маккейб. В этот раз она никому заранее не говорила, сразу к доктору побежала.

Кот опять с полки падает, и стоит на голове, и хвост торчит вверх.

Доктор Сэлдом достает из-под прилавка бутыль с водой и говорит:

— Почему в прошлый раз не пришла? Вот, держи, только на Бриксли не вырони. У О’Брайена теперь четыре фунта масла купи, ровно в два часа дня, и втирай, пока не кончится. Сама ни капли не пей.

А Маккейбы как раз на Бриксли живут. Поэтому миссис Маккейб улицу обошла, задами к дому вышла, а бутылка так и норовит выскользнуть из рук, так и норовит, но нет, не выскользнула, донесла до дома, старый Маккейб опять поправился, и теперь уж они купили у О’Брайена четыре фунта масла и втирали его, пока оно не кончилось. Ни капли не выпили сами.

И все, кто заболел, и кого лечил доктор Сэлдом, ровно через год заболели тем же самым, и им опять пришлось идти к доктору. А доктор Сэлдом говорит: «То же самое, что в прошлом году, только вдвое». И помнит у всех, кто сколько заплатил! Хотя не записывал никуда.

И все, кто приходил к нему, видели плачущую жену, и книжку с картинками и непонятными письменами, и кота на полке, который всегда перед тем, как доктор дает лекарство, падает головой вниз и стоит, как неваляшка, только хвост вверх.

А молодой Донохью все шутил, как встретит миссис Маккейб:

— То же самое, только вдвое! — намекая на ту бутылку виски, которую, по его мнению, она ему должна.

— Все там будем, — отвечала миссис Маккейб, с одной стороны будучи благодарной Донохью, а с другой думая, что если ее муж опять заболеет, а доктор Сэлдом затребует какую-нибудь неподъемную плату и не поможет ему, и он умрет — что все равно старый Маккейб уже два раза обманул смерть, и теперь он живет как бы лишние дни, и, сколько бы ни прожил, все равно там будет, и хорошо, что он прожил уже хотя бы столько. Смерть неотвратима. Примерно это имела в виду миссис Маккейб, когда отшучивалась от молодого Донохью.

Зять Данна так разжирел, что стал похож на своих свиней. Его уже перестали спрашивать, куда делся тесть — и так понятно, что ушел в поисках надежды и добра.

Викарий пытался прямо крестом колотить тех, кто ходит к доктору. Люди все равно ходили, зато стали меньше ходить к викарию, который свихнулся на докторе Сэлдоме и в каждой проповеди предавал его анафеме.

А доктор Сэлдом за этот год затеял полное изменение обстановки. Тогда его и стали звать Черным Доктором. Он все выкрасил стены черным цветом и вместо белого халата стал носить черно-синий, и такой же инквизиторский колпак с вышитыми на нем багровыми звездами.

В этом убедилась миссис Маккейб, когда в третий раз ровно через год пришла к нему в лавку. Плачущая женщина вновь оставила ее одну, черного доктора долго не было, кот шипел ей как будто бы прямо в ухо, символы на книжке с картинками светились голубоватым пламенем. Пришел доктор Сэлдом и сказал:

— Я не в силах помочь твоему мужу. К тому моменту, как ты придешь домой, он умрет.

Кот не упал с полки, а поднялся вверх и висел, зацепившись золотым зубом за потолок.

Доктор Сэлдом добавил:

— Когда пойдешь домой, смотри, будь осторожна на Марин, можешь поскользнуться.

Миссис Маккейб показалось, что он ухмыльнулся. Она выбежала из дома и поскользнулась на крыльце клиники Черного Доктора. Потом поскользнулась в жидкой ноябрьской грязи на перекрестке с Буррен. И так оскальзывалась на каждом шагу — и только когда бежала по Марин, не упала ни разу.

Прибежала домой, и что же видит? Ее муж мертв. Дверь открыта, и по комнате бегают, хрюкая, свиньи зятя Данна. И кто же еще лежит там, как не сам Данн, пьяный лежит на полу и хрюкает.

На плаче по покойнику собралось полгородка. Доктора Сэлдома не пригласили. Все пили и хвалили покойника, особенно то, какой он был чистенький и как прилично умер, по сравнению с живыми, что были вокруг (и косились на свинообразного зятя Данна). Пели песни, плясали, читали стихи, в общем, все, как обычно, все, что полагается делать в таких случаях. Молодой Донохью сказал:

— При жизни покойник был веселым человеком, так пусть и на плаче ему будет весело, — и рассказал анекдот, неприличный, но ужасно смешной, так, что все смеялись до упаду. Некоторым казалось, что и покойник ухмыльнулся.

Договорились на завтра, после ночного бдения, поехать всем вместе на кладбище.

Завтра, однако, была ужасная мерзкая погода, шел дождь напополам со снегом, с моря дул сырой ветер. Началась зима. Провожать старого Маккейба в последний путь пришли только миссис Маккейб, молодой и старый Донохью, лавочник О’Брайен, Флаэрти, О’Доннелл, Коннели, Нил, Бопин и еще несколько. Погрузились вместе с покойником в катафалк, который просел от этакого веса. На козлах сидел зять Данна. Обычно нелюдимый, он принял странное деятельное участие в похоронах Маккейба.

Ехали в закрытом фургоне, тряслись. Коннели сказал:

— Ну и холод! Холод собачий. Того и гляди помрем тут вместе со старым Маккейбом.

Он достал флягу с виски и глотнул.

— Это чтобы не замерзнуть, — пояснил он. — И не умереть, как старина Макейб.

Аналогичные фляги оказались и у молодого и старого Донохью (три на двоих), лавочника О’Брайена (три на одного), Флаэрти (одна), О’Доннелла (две), Нила, Бопина и других. Предлагали и сидяшему на козлах зятю Данна, но он отказывался.

— Я за рулем, — говорил он.

— Надо же, когда это его останавливало, — говорили прочие.

Не пила еще и миссис Маккейб.

При переезде через Мой от веса пьяных провожающих у катафалка лопнула ось, но зять Данна один слазил и починил ее, причем приподнял катафалк, будто ему помогала какая-то сила, не иначе, сама река Мой.

Когда доехали до кладбища, могильщики не знали, кого и хоронить — настолько все были мертвецки пьяны. Похоронили того, кто в гробу.

Зять Данна обратно ехать не торопился. Он развел костер и прождал до вечера. Сидел молча и смотрел в пространство пустыми глазами. Миссис Маккейб сидела рядом и тоже молчала. Она не знала, почему они не едут домой, но ничего у него на спрашивала. Один за другим проснулись молодой и старый Донохью, лавочник О’Брайен, Флаэрти, О’Доннелл, Коннели, Нил, Бопин и все прочие. Когда все собрались у костра, зять Данна заговорил:

— Вы знаете, зачем я вас собрал здесь?

— Он нас собрал! — фыркнул молодой Донохью. Остальные молчали.

— Да, я собрал. А вы знаете, сколько здесь отрыто могил?

Об этом пьяные провожающие не успели как-то задуматься. Теперь они осмотрелись по сторонам: насколько хватало глаз, видны были ямы.

— А вы знаете, зачем здесь столько могил?

Все молчали.

— Молодой Донохью! Не ты ли упал с лестницы ровно два года и один день назад?

Молодой Донохью молчал. Лицо его побледнело.

— А потом у тебя разболелась голова и ты пошел к доктору Сэлдому?

Донохью кивнул.

— И он тебя вылечил и взял с тебя бутылку виски. И было это ровно два года назад, без одного дня. Верно?

Донохью кивнул.

— И год назад она у тебя снова заболела, и ты пошел к доктору Сэлдому, и он тебя снова вылечил? И взял уже две бутылки виски. И не болит ли у тебя голова теперь?

Донохью опустил голову и замычал.

— Завтра, — сказал он.

— Да, завтра. А ты, Флаэрти, помнишь, как ты работал на крыше, и тебе кольнуло спину?

— Через месяц, — убитым голосом сказал Флаэрти.

— Да, через месяц. А ты, Бопин…

— Хватит! — сказала миссис Маккейб. — Хватит. Что ты предлагаешь?

— А помните, вы спрашивали, куда делся мой тесть, Данн? И я отвечал, что он ушел искать славу и добро?

— Ну, помним.

— Так вот, он их нашел. — И зять Данна посмотрел наверх, в вечереющее небо. Остальные тоже туда посмотрели, но ничего не увидели. — Его нет с нами, но его слава и добро при нем. И для того, чтоб и вы их нашли, нужно избавиться от Черного Доктора. Он нас сейчас не слышит, потому что мы за текущей водой.

— Ну так поехали! — закричал молодой Донохью, ибо он воистину торопился больше всех.

— Не спеши. У тебя же есть время до завтра. Я поговорил с викарием, он обо всем знает, и он готов дать вам надежду. Прямо сейчас. А потом мы поедем и избавимся от Сэлдома.

Из ближайшей могилы вылез викарий. Они с молодым Донохью зашли за холмик, пробыли там какое-то время и вышли к остальным.

— Можно ехать, — сказал викарий зятю Данна.

И они поехали.