tencheg
№43 "Учение - тьма"

Ученье – тьма

— Ему наплевать на нищих.

— Что? – я так резко остановился, что идущий следом парень налетел на меня и громко зачертыхался.

— Могу повторить по слогам для пущей понятности: на-пле-вать.

То, что неожиданный собеседник сам по всем признакам мог быть назван именно нищим, видимо, ничуть его не смущало.

Я пригляделся. Из-под длинной засаленной челки на меня смотрели глаза обиженного ребенка-дауна. Или коровы на скотобойне. Огромные, без всякого следа осмысленности, с лопнувшими сосудами в уголках и слипшимися ресницами – два озера больной безысходности грязно-синего цвета. Одно веко дергалось от нервного тика. Почти в такт подрагивал кадык, обтянутый сероватой сухой кожей, и скребли по асфальту потрескавшиеся неровные ногти правой руки. Левая же то ли скрывалась под грудой тряпья, то ли вовсе отсутствовала.

Тошнота подкатила к горлу, и я искренне пожалел о том, что вообще решил остановиться. А всё из-за погоды, будь она неладна.

С утра – впервые за последние недели четыре – на небе вместо серой хмари обнаружились солнце и яркая синева. Из набухших почек, видимо, поглядеть на это диво, показались нежно-зеленые носики листьев. Скучать в такой воскресный день дома казалось просто немыслимым. Поэтому я, даже с радостью против обыкновения, предложил отвезти маму в церковь за благодатным огнем.

— Как замечательно, - приговаривала она, устраиваясь на сиденье в обнимку с бидоном, внутри которого позвякивала об эмалированные края лампадка. – А я-то боялась, что пешком идти придется, от ветра огонек прикрывать. Спасибо, Сашенька.

Я молча кивнул в ответ. Всё-таки мне не совсем нравилось ее обращение к религии, которое в последние годы медленно, но верно загромождало нашу квартиру иконами, душеспасительными книжками и вегетарианскими блюдами во время постов. Крестик на шею и сюжет Библии знать – это одно, а вот на каждую службу в храм ходить и деньги на нужды церкви жертвовать – уже несколько другое. Дело, по всей видимости, как раз к этому самому «другому» и шло. Хотя,.. если это ее занимает и приносит радость – почему бы нет.

Прокручивая в голове уже ставшие привычными «за « и «против», я доехал до места, удачно припарковался недалеко от входа и проводил маму через кладбище к самому крыльцу церкви. Внутри я раньше бывал, но исключительно с познавательными целями – классе в пятом нас привозили сюда на экскурсию, из которой запомнились только загадочное словосочетание «олонецкая епархия», гулкое эхо под потолком и хмурый архангел с пылающим мечом. Этот «дядька с крыльями», по словам моего друга Ильи, занимал нас тогда гораздо больше, чем весь иконостас и речь экскурсовода вместе взятые. Точнее, даже не сам дядька, а его оружие. Поэтому я до сих пор периодически подкалывал Илью, говоря, что он пошел заниматься фехтованием под воздействием божественного провидения.

Договорившись с мамой, что встречу ее через час здесь же, около входа, я собрался прогуляться по аллее, покормить белок – на кладбище они на редкость непуганые и доверчивые – и, вернувшись к машине, прокатиться до набережной. Однако всё гулятельное настроение как ветром сдуло, когда за мной увязались нищие, срочно возжаждавшие милостыни. Причем старушки самого жалкого вида как стояли молча с ладонями ковшиком, так и остались стоять, а за рукав меня стали хватать молодые, здоровые на вид цыганки, похожие на наглых растрепанных ворон. Пришлось срочно ретироваться, следя при этом за неприкосновенностью карманов, а вслед еще и кричали:

— Вот тебя Бог и накажет за то, что не подал!

Я шел, как можно быстрее, к воротам, а в голове крутилась дурацкая мысль: «Интересно, а Бог слушает нищих? Если да, то неприятно…»

И тут неожиданно – нате вам, ответ прямо на невысказанный вопрос. От уродливого калеки, который сидит на асфальте, привалившись к кладбищенской стене. Любопытное совпадение.

— Думаешь, совпадение? – он скривил рот, пустив струйку слюны на подбородок. – Всего лишь прямой ответ на поставленный вопрос. Кстати, умные книги и священники ответили бы тебе весьма уклончиво. Но не стоит благодарности.

С лицом безнадежного психбольного он говорил вполне осмысленные вещи. Этот жутковатый контраст плюс тошнота от его уродства всего за пару секунд убедили меня в том, что диалог продолжать вовсе ни к чему.

Я чуть ли ни бегом припустил к машине. Никакой набережной и солнца – теперь мне хотелось просто погонять по городу, пытаясь выбросить из головы происшедшее. По случаю выходного транспорта было немного, дороги свободны, гоняй – не хочу, однако неприятный осадок выветриваться не спешил. Меня даже пару раз передернуло, как будто ледяной водой окатили. Если учесть, что прежде лишь длительный скрип ножа по тарелке имел подобный эффект, дело было дрянь. То ли совсем нервы сдавать начинали, то ли весенний авитаминоз подкосил психосоматику на корню. А при мысли о необходимости возвращаться обратно и идти мимо разговорчивой груды грязных лохмотьев мне становилось просто дурно.

Но делать нечего – взяв себя в руки и пару раз выругав собственную трусость, а также всех нищих мира вместе взятых нехорошими словами, я вернулся к главному входу на кладбище. Оттуда уже вытекала толпа со свечками и лампадами в руках – у одного усатого мужичка я приметил даже старую керосиновую лампу – но давешнего нищего видно не было. Я вздохнул с облегчением и пошел встречать маму, не отказав себе в удовольствии фыркнуть в сторону цыганок, на которых, как оказалось, Богу наплевать. Почему-то это «ценное» знание мигом нашло свою полочку у меня в голове и улеглось туда так же прочно, как таблица умножения или алфавит, несмотря на всю неприязнь к его источнику.

В следующий раз я увидел его осенью того же года. У меня заканчивался последний год аспирантуры, самое время назначать предзащиту…. но защищать было нечего. Правда, двести страниц текста имелись в наличии, даже с наукообразным вступлением и внушительным заключением. Но научного руководителя это не устраивало. Точнее сказать, он рвал, и метал, и предсказывал мне полный провал.

— По какой специальности Вы защищаетесь, Александр? – едко вопрошал он, сердито прищуриваясь из-под очков. – По архивному делу, если мне не изменяет память? Так где же, черт побери, работа непосредственно с материалом? Что за макулатуру вы мне подсовываете?

Я пожимал в ответ плечами и бормотал какие-то слова оправдания. По теме диссертации «Архивы о деятельности концлагерей Петрозаводска» существовала масса источников. Можно было написать великолепный обзорный труд, непосредственно не заглядывая в бумаги – что я, собственно, проделал. А старый хрыч требовал чего-то немыслимого: обнаружения новых документов или фактов, научных открытий или «хотя бы» находки ранее неизвестных источников. Я – как, впрочем, и вся учащаяся братия – откладывал «на потом» до последнего, и тут подкралась пушистая северная псина: архивный отдел городской библиотеки закрылся на реконструкцию. Картина известного художника – то ли «Приплыли», то ли «Не ждали», до последнего возможного срока предзащиты оставался всего месяц.

Чтобы хоть как-то скрасить ожидание собственного провала, я пытался переложить с себя хоть часть вины и регулярно хором с друзьями ругал руководителя, кафедру, вуз и злосчастный архивный отдел. От дружеской поддержки становилось чуть легче, но лишь ровно до того момента, когда я оставался один и снова, в порыве рефлексии, начинал жалеть о «напрасно потраченных трех годах жизни». И готовиться к позорному сливу.

Чаще всего меня развлекал Илья. Мы шатались с ним по центру города, по старым улочкам, мостикам через Неглинку и паркам, бродили по набережной и болтали о всякой ерунде, когда надоедало говорить о «проклятом руководителе с заоблачными принципами». Когда мы проходили мимо старых домов, Илья периодически шутил, что, де, сейчас откроется какое-нибудь окно, и старушка – обязательно божий одуванчик – метнет прямо в меня ворох пожелтевших листков с ценнейшими, ранее неизвестными фактами и сведениями.

Однако обошлось без старушки. Мы проходили мимо костела, и я как раз говорил Илья:

— Да если он даже пригрозит всем своим научным и ненаучным весом! Как можно найти что-то, если не знаешь, где это искать?

— В Екатерининской церкви, - с таким же эффектом неожиданности возникает, наверно, черт из табакерки. Я оглянулся, уже точно зная, кого увижу.

Он стоял, прислонившись к стене костела левым плечом, откуда вместо руки у него торчал короткий обрубок. Бесформенный балахон из лохмотьев на этот раз не закрывал босых ног, покрытых коростой грязи, из трещин в которой сочились кровь и какая-то желтоватая дрянь. Вся его фигура была неправильной, болезненной, изломанной. И опять эти бессмысленные глаза.

— Ээ, - протянул Илья, меняясь в лице. Интересно, у меня было такое же выражение, когда я впервые увидел этого бомжа?

— В той самой, где мы впервые виделись с тобой. Там был госпиталь и приют в годы войны и до сорок седьмого. Врачи, которые осмеливались там работать, вели дневники и учетные записи. Все сохранились в подвалах за алтарем. Да, и что особенно важно для тебя, исследовать их еще никто не брался.

В этот раз я сказал ему «спасибо». И, таща ошалевшего, то и дело оглядывающегося Илью за собой, пытался разрядить атмосферу тяжести, которой нищий наградил нас снова, шутками про мультиконфессиональность юродивых в наши дни.

Кстати, когда я рылся в найденных архивах, предвкушая не только успех кандидатской, но и гранты на дальнейшие исследования, мне попался на глаза любопытный отрывок. Похоже, в нем говорилось именно о моем странном «знакомом». Что меня поразило, так это его возраст – судя по записям, «бродяга с обгорелой рукой и в состоянии полного дебилизма» (далее шли приметы внешности, по которым его сложно было не опознать) постучался в двери приюта еще в мае сорок пятого года.

Через два года, зимой две тысячи одиннадцатого, началась война, в которую никто не верил. «Человечество не может пойти на подобную глупость, всем известны возможные последствия ядерных бомбардировок», - безапелляционно заявляли ленты новостей. Но, когда я выходил на улицу, уверенность в незыблемости мира и благополучия начинала таять. Или ее просто безжалостно сдувало порывами ураганного ветра.

Вот уже почти месяц каждое утро звучало штормовое предупреждение. Падали деревья, столбы, обрывало линии электропередач, сносило черепицу с крыш. Заунывный вой не смолкал ни днем, ни ночью. Транспорт почти не ходил, школьники и студенты не учились, народ отсиживался по домам. На тротуары падали обмороженные мертвые птицы вперемешку с ветвями деревьев и обломками водосточных труб. Казалось, что наступило время ветров, WindZeit, знаменующее собой приближение конца времени.

Поэтому, я не очень удивился, когда Третья Мировая началась. А может, просто уже слишком замерз, чтобы удивляться. Первые бомбы сбросили на Москву, южные области и Дальний Восток. Нам же дали время, чтобы осознать случившееся и ужаснуться.

Мама тогда лежала в больнице – сердце. Часть знакомых еще раньше, в попытке сбежать от ветра, уехала на юг, и от них не было никаких вестей. Другие, кому повезло больше, отсиживались по домам. Хотя повезло ли… не знаю. Илья умер от удара током как раз в тот день, когда официально объявили о начале военных действий, - додумался чинить проводку во время грозы.

Я шел с его похорон и пытался думать о будущем. Себя и человечества. Но думать получалось плохо – в голове вместо мыслей гудела черная пустота в такт посвисту ветра. Когда я вывернул из переулка на широкую улицу, хотел было шмыгнуть к стене дома, под козырек, чтобы хоть чуть-чуть защититься от поземки, волочащей по мостовой и тротуарам колючий снег со льдом, камнями, песком и перьями мертвых птиц. Но остановился, краем глаза заметив движение прямо посреди улицы.

Он шел прямо против ветра, будто не замечая его. Тот набрасывался на свою жертву с тупой яростью, будто не понимая, почему та не желает падать или хотя бы прятаться. Дул в лицо, замораживая на щеках слёзы и кровь из посеченных поземкой щек, сдувая волосы с высокого лба. Вцеплялся в лохмотья, разворачивая их, как мне показалось вначале, в широкий плащ за спиной. Когда он подошел ближе, я увидел, что это крылья.

В правой руке он тащил меч, который скреб острием по асфальту, высекая редкие ленивые искры. Вместо левой руки торчала обгорелая культя. Подойдя, он наклонился ко мне. Лицо его было похоже на фарфорово-кровавую маску со странными, неестественно огромными глазами героев из японского мультика, в которых плескались огонь и ветер.

— Я подарил вам знание, - прошелестел он чуть слышно, но даже ураган не смог заглушить эти слова. – И вы им неплохо распорядились. Использовали во имя добра. Употребили во славу Бога. Неудивительно, что ему сейчас на вас – наплевать.

Он закашлялся, потом засмеялся, встряхнул черными крыльями и побрел дальше навстречу ветру, дергаясь, как паяц-марионетка, которому оборвали почти все веревочки. «Архангел Уриэль несет в правой руке меч, а в левой – свет знания людям от Господа…» Где я видел эти строки?.. уже и не вспомню.

Следом за временем ветров к Земле подкрадывалась вечная ночь. Я лег, свернувшись, прямо на тротуар и приготовился встречать ее во всеоружии. То есть во сне.