Rustyxxx
№9 "Смерть Мекса"

Смерть Мекса

Меня зовут Мекс. Но там, где я скоро окажусь, меню будут звать Мекс Свободный, величайший из кудесников. Я уже выпил зелье, и очень скоро его волшебные силы перенесут меня в новый мир, взамен тому, где я жил раньше и который опостылел мне своей ненавистью, равнодушием, уродством, несправедливостью, своим несовершенством. Зелье перенесет меня в сказку, в мечту, в страну чудес и счастья.

Глаза затянуло полупрозрачной пленкой, картинка задрожала, обстановка изменилась. Действует. Пустырь. Торчащие там и сям стебли Erica vulgaris и колючие завязи Arctium lappa в огромных листьях. Рельсы. Заросшие, запыленные, исчезающие лентой в дымке, кажется, сам воздух обретает толщину под жаркими лучами полуденного солнца и прячет все, что отстает от тебя на полкилометра. Ступаю нетвердо, покачиваюсь. Зелье действует, меня перенесло в другой – может быть, параллельный мир, может быть, на далекую планету, а может, и на вторую страницу какой-нибудь книги. Хотя нет. Этот мир – мой. Так мне обещали. Окружающая обстановка совсем незнакома. Это значит, что у меня получилось, что зелье и в самом деле действует. Я, помнится, сомневался.

Шагал по шпалам сначала с трудом. В голове прояснилось и я смог идти быстрее. 372. 373. 375. Я не то что бы считаю, мозг сам ставит отметку за отметкой: одна, еще одна. Шпалы – бесконечная лестница и я поднимаюсь по ней в небо. 451. 452. Лестница в рай.

Я уже не ступаю, а плавно лечу над землей. Мой разум устремлен в конец дороги, который по прежнему теряется где-то вдалеке. Ступеньки под ногами начинают ускоряться. 631. 632. Скольжу, разгоняюсь. Кажется, я могу двигаться со скоростью мысли. 1295. 1378. Сбился со счета. Да и не важно теперь, разум мой прояснился и я могу посвятить себя окружающей действительности. Непрерывное полотно рельс под ногами размазалось, превратилось в две ржавого оттенка ленты.

Стою. Будто одним мановением перенесся сразу к концу полотна. Рельсы резко обрываются. Полотно исчезает в недрах земли. Сначала редкие камни, из под которых просвечивает металл и шпалы, а потом, в двадцати шагах – уже широкая дорога, мощеная желтым булыжником. Вот, значит, как создаются миры.

Иду по дороге. Сухая, освещенная солнцем, без единого пятнышка, новенькая, слегка запыленная по краям. Не такая, с которыми мне приходилось иметь деле прежде. Не бурая, покрытая лужами, грязью от покрышек и трещинами асфальта. Так мне больше нравится. Солнце. Полдень.

Чахлый кустарник по сторонам, редкие деревца. Вдалеке куцыми клочками – небольшие рощицы.

Человек. Всадник верхом на единороге. Дорожная накидка. Темные волосы, перехваченные лентой. Смуглая кожа, орлиный нос, аккуратная борода. Настоящий герой. Таким он и должен быть: привлекательный, целеустремленный, мужественность в лице и осанке. Такой мне и нужен. Слуга Добра. Полыхающее сердце на накидке – символ его самоотверженной доблести. Не воитель, но истинный защитник, поборник чести и милосердия. Я поведу его по этой земле навстречу Славе.

Я догнал его. Он ехал неторопливо, но без волшебства мне бы это вряд ли удалось. Через несколько минут я тихонько окликнул его. Воин удивленно обернулся, и я успел заметить, что рука его легла на рукоять меча, – всегда готов дать отпор, – совершенство.

– Добрый путь, воин, – поклонился я, решив польстить тому, кого хотел видеть своим спутником, – я дал слово сопровождать того, кто посвятил себя Добру. Долгий путь приведет нас к Славе. Я дал такое слово и повстречал тебя.

Незнакомец улыбнулся. Он раздумывал на мгновение дольше, чем я ожидал, потом учтиво кивнул головой. Убрал руку с меча.

– Странные вещи ты говоришь, добрый человек, но уж коли судьбою я слуга Добра, значит идти нам вместе. Вот только как нам Добро и Славу на двоих делить? За половину сделанного Добра мне будет стыдно принять и десятую долю Славы, а если все Добро останется мне, тогда, наверное, тебе будет неловко?

– Мудрый ты человек, воин, – медленно, будто раздумывая, проговорил, прямо-таки пропел я, хотя заранее знал, что ему ответить, – значит, негоже нам ничего делить. Ты твори Добро, ведь в этом твое призвание, а я подсоблю, чем смогу. Сам же я и славой обойдусь, избавлю тебя от такой ноши, от лишних расспросов да неприятных бесед. Зови меня Мексом Свободным.

– Да будет так, странник. Я Лоун Пыльный, хотя иногда меня называют Пламенным. Позволь же предложить тебе своего единорога, я смотрю, ты не слишком вынослив и пеший, и по всему видно, уже долго идешь.

– Благодарю тебя, сэр Лоун, – внутренне улыбаясь, ответил я, – но в этот раз прибереги доброту для других. Я маг и потому не устаю, и в пути от тебя не отстану, не замедлю нашей дороги. Вперед же, товарищ мой, скоро мы встретим тех, кому твой меч и Добро будут необходимы.

Лоун, чья сердценосная накидка была подкрашена разводами темными и светлыми, будто от влаги и пыли, недоверчиво глянул в мою сторону, но тронул поводья. Надо поосторожней с ним, а то где мне еще такого найти. Рыцарь был совершенством, и я не согласился бы на другого спутника. Я крикнул вдогонку:

– Скачи, не оборачивайся, сэр Лоун. Я не отстану.

Если бы он смотрел на меня или хотя бы оглядывался, я бы так и застрял, шагая, и уж точно не угнался бы за ним. Но Лоун был честен и верен своим намерениям, поэтому я просто скользил за ним в дюйме от земли.

Единорог спотыкался на булыжниках. Каменная кладка была прочной, долговечной, очень красивой, но оказалась страшно неудобной для скакуна. Незачем ему мучиться, подумал я. Так же резко, как появилась на остатках рельсов, мощеная камнем дорога оборвалась, из под нее выползла и устремилась вдаль грунтовка, мягкий, идеально утоптанный тракт. Копыта теперь глухо стучали, похоже даже, будто вызванивали ритм в гулкой почве, бежать единорогу стало легче. Местность вокруг приобрела землистый оттенок.

Показалась деревня. Некоторое время я еще держался за всадником, но скоро стал заметно отставать: слишком много внимательных глаз наблюдало из домов за чужаками. Я видел, как Лоун подъехал к одному из домов, и по видимому, завязал разговор с кем-то из местных. От ходьбы у меня началась одышка. Когда я догнал Лоуна, тот уже закончил разговор и направился ко мне.

Мы поравнялись и Лоун воскликнул:

– Ерунда какая-то, у деревенских деревья ломятся от плодов, чего только не видать на грядках. Полный достаток, а ведут они себя, будто голодают.

Крестьянин, с которым прежде говорил Лоун, тряс с деревьев яблоки и груши, обрывал – прямо руками, – качаны и шары тыкв. Все это вперемежку он валил на скрипящую от натуги тачку. Что-то летело под ноги, но он уже не обращал внимания. Нагрузив с верхом, он вдохнул и взялся за ручки. С натугой покатил тачку в недра здоровенного амбара.

К тому моменту, когда он вернулся раскрасневшийся и сырой, мы уже приблизились. Я окликнул хозяина:

– Бог в помощь, хозяин, и доброй земли.

– Я занят, – буркнул он и опять стал нагружать тачку.

– Вижу, урожай в этом году хорош, – заметил я, пропустив мимо ушей его тон, – не покормишь ли ты двух путников, уставших от долгого пути. Мы много не просим, хоть чего-нибудь в наши пустые желудки.

– Нет, нету еды, – огрызнулся он, – зима будет долгая, холодная, ртов много. – Упавшее под ноги яблоко хрустнуло, раздавленное сапогом.

Лоун сверкнул глазами, услышав наглую ложь.

Я усмехнулся и вытащил из кармана монету. Золото взлетело в воздух и опустилось мне в ладонь. Глаза крестьянина загорелись. Он набрал с земли несколько штук яблок посвежее и приблизился к нам. Я бросил ему монету, и тут же яблоки рассыпались перед нашими ногами – хозяин вертел в руках золотой.

– Не очень он гостеприимен, но в тех краях, откуда я пришел, бывают и хуже. Там без золотого тебя даже слушать не станут, даже не взглянут. – Я сказал это Лоуну, но достаточно громко. Крестьянин не обратил внимания.

– Расскажи нам, что за странная уборка урожая у вас случилась, – окликнул я мужика, доставая еще монету. Я мог не жалеть денег, мог даже доставать горстями, но мне нужны были сведения. Он осовел, видно было, как он жаждет золота, но только невнятно пробормотал, что ничего не знает. Эк, тебя напугали. Я огляделся. Все без исключения крестьяне убирали урожай. На грядках и деревьях, казалось, не убывает, но все страшно спешили.

Я достал мешочек, туго набитый золотыми, потребовал еды. Мужик, оглядываясь, скрылся в доме. Через десять минут я думал, что он уже не появится. Но он вышел с кувшином молока и караваем. Еду мы получили, лишь когда деньги были в его руках.

– Что это было, что ты дал ему? – Удивленно спросил Лоун, когда крестьянин скрылся в доме.

– А... это, деньги. Самая бесполезная и дорогая вещь на свете. Там, откуда я, с деньгами ты можешь, что угодно, без них – ты никто.

– Странное место, – только и сказал воин и надолго замолчал.

– Странное что-то здесь творится, – перевел я разговор, – я отдал этому подлецу столько золота, что в ином месте на эти деньги можно купить целый трактир. Чую, неспроста это.

Столько же золота пришлось отдать за старую дрянную кобылу другому крестьянину. Судя по всему, еще дешево обошлось. Никаких ответов мы снова не получили. Теперь мы неторопливо ехали, гадая, удастся ли найти ночлег.

Деревья остались далеко позади. Вокруг простиралось поле, там и сям изрытое. В наступающих сумерках трудно было различить, что там, в темных пятнах. Мерещилось какое-то движение, будто что-то извивалось, копошилось.

Лоун подъехал к такому пятну, оказавшемуся у самой дороги, и тихо меня подозвал. Движение, которое наверняка было, теперь прекратилось, и приглядевшись, я различил несколько пар глаз. Люди. Грязные. Кое-чем прикрытые. Дикие. Что они искали, роясь в земле? Коренья? Мышей? Земляных червей? Я бросил горсть серебра. Они, как собаки на подачку, бросились на расплескавшиеся во тьме серебряные капли. Они выдергивали из земли монеты, скуля, рыча, ругаясь и выхватывая друг у друга. Лишь одна фигура, похожая на неверную тень, не участвовала в дележе. Она приблизилась ко мне. В сумерках трудно было понять кто и что она.

Блеснули глаза, и на грязном лице возникла прорезь улыбки. Фигура распахнула одежду, под которой затряслись груди. Девка призывно потянулась ко мне. Я догадался, что она предлагает, и мне стало противно. Я швырнул золотой ей под ноги и пришпорил лошадь. Прочь отсюда!

Мы скакали еще несколько часов, стараясь не приглядываться к тому, что нас окружало. Глубокой ночью мы решились, наконец, остановиться. На опушке леса мы провели дождались утра, один охранял сон другого и дважды за ночь мы сменяли друг друга. Когда забрезжил рассвет, Лоун разбудил меня. Молчаливые, голодные, не отдохнувшие мы продолжили путь.

– Ты знаешь, кого мы видели в сумерках? – Задал Лоун мучивший его вопрос.

– Не этих, но таких – знаю. В том мире, где я раньше был, таких называли падшими. Они уже не люди, они способны на ужасные вещи. Они могут убить, обмануть, ограбить. Они не жалеют себя и не пощадят никого.

– Ради чего они делают это? Ради монет, которые ты им бросаешь?

– Золото? Нет, золото – это лишь символ. Они готовы на все просто потому, что они способны. Но есть еще более страшные люди.

– Неужели такое возможно?

– Эти, которых мы вчера видели, – слабые. Поэтому они копошатся на месте и дерутся с себе подобными. Если бы у них была еще и сила, они стали бы воистину ужасны.

– Почему тогда ты дал им золото? Если они падшие?

– Они хотели его. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы люди получали, что они хотят. Я не могу сделать их лучше, я дал им хотя бы такую простую радость.

Мы ехали молча, пока не увидели стены города. Ворота были прикрыты, но не заперты. Мы тихонько прошли внутрь. Раздался тихий скрип и глухой удар за спиной. Только тогда в лица нам ударил смрад и сырость. Мы медленно проезжали по совершенно пустым улицам, по которым промозглый холодный ветер перекатывал обрывки бумаги, сухие ветки и лохмотья. На стенах домов виднелись пятна: белые и бурые. Белые пятна краски служили какими-то пометками. О других – я предпочел не думать. Несколько раз мы с Лоуном ловили на себе призрачные взгляды из темноты оконных проемов, из глубин секретов домов. На стук и наши крики никто не отзывался. Все двери были закрыты. Улицы паутиной сходились к центру, к большой городской площади, над которой высился то ли дворец, то ли замок. Посередине площади, на камне сидел слепой старик. В кружке для подаяний было пусто. Первым заговорил Лоун.

– Отец мой, расскажи, что случилось с твоим городом? – Старик молчал, и тогда я бросил в кружку монету. Услышав звон, старик будто очнулся:

– Две недели назад зло пришло в Город. Демон обложил каждого жителя ежедневной данью: золотом, серебром, зерном, урожаем, если ничего этого не было – кровью. Каждый день он что-нибудь забирает. Если родителям нечем платить, то забирает их красивую дочь. Те, кто успел сбежать из города, ютятся на окраинах, ковыряются в земле. Слух дошел до дальних селений, и, кажется, там уничтожают урожай, чтобы патрулям демона ничего не досталось. В каждом теперь безумие.

– Как же мужчины, почему никто не дал отпор? – Снова спросил Лоун.

– Когда демон впервые появился, он показал людям заколдованное золото. Люди обезумели. Каждый стал за себя. Мужчины, что были покрепче и позлее, теперь патрулируют улицы, они относят награбленное своему господину.

Откуда-то из подворотни выскользнула фигура и, не обращая внимания на нас и старика, юркнула и выхватила золотой из кружки. Однако, не успела фигура исчезнуть в проеме улицы, оттуда выступили ухмыляющиеся, бренчащие золочеными побрякушками воины. Человек пять. Недавний вор вскрикнул и заметался. Сейчас стало понятно, что это девушка.

– Что тут у нас? – гоготнул предводитель, пока остальные обступили свою жертву. Девушка бросила золотой перед главным и умоляюще заломила руки.

– Ха-ха, золото, – загоготал он еще громче, – а не прячешь ли ты еще чего где-нибудь под одеждой? – Остальные похабно заржали, – а если не прячешь, так мы и натурой возьмем, – совсем обезумел главарь и рванулся к девушке, уже распятой за руки и за ноги мускулистыми ладонями остальных.

Старик делал вид, что ничего не происходит. Лоун побелел, и было видно, что вот-вот он рванется в самое пекло, и ничто его не удержит. Я молча наблюдал за ним: сейчас, еще чуть-чуть.

Наконец, он выхватил меч и гневно крикнул негодяям, чтобы они отпустили свою жертву и вернули монету старику. Те отшвырнули девицу – назревало дельце повеселее. Та, не оборачиваясь, в разодранной одежде скрылась в лабиринте домов. Я с наслаждением наблюдал за чувствами Лоуна, которые как на бумаге читались на его лице. Он не хотел поднимать оружие на человека, будь то негодяй или святой. Пятеро с мечами наперевес приближались.

Я не стал дожидаться развязки.

Пять мечей осыпались на землю золотыми монетами. Лоун стоял, как вкопанный, все еще глядя на свой клинок. Я не стал размениваться на объяснения. Пятеро обезумели, бросившись на землю и сгребая деньги, рассовывая по карманам. С глухими хлопками их головы взорвались золотом, разбрызгивая монеты. Ни одна капля крови не испачкала мостовую, только золото. Я отвернулся. Бросил монету в кружку старику и тихо спросил:

– Как же ты с ними расплачивался?

– Иногда у меня были медяки, – произнес он, – позавчера они забрали мой глаз, вчера – еще один. – Он распахнул закрытые прежде глазницы, и стали видны две глубокие черные бездны на его лице. – Сегодня они должны были забрать мое сердце.

Я знал, что эти последние слова Лоун услышал, и взглянул на старика вместе со мной.

– Где демон? – спросил я скорее для своего товарища, поскольку сам ответ уже знал. Старик махнул рукой назад, в сторону дворца. Ведя животных, мы погрузились в прохладную темноту великолепного строения. С десяток теней за нашими спинами разгребали золотые брызги. Старик по-прежнему сидел.

Единорог и моя кобыла остались снаружи. Светильники на стенах вели нас вглубь, и с каждым шагом все более мерзким был запах, и все более безумным казалось окружающее. Скоро мы вошли в просторную залу. Огромная воронка в потустороннее зияла в самом центре её, а окружали воронку порождения самого ужаса: ложи с распятыми людьми, два десятка ярусов, и в каждое тело воткнуты там и сям иглы, и от них жгуты, по которым кровь сбегала, струи бесследно исчезали в бездне чаши. Лоун ошарашенно озирался. Зала была пустой, не считая мертвецов и странных предметов.

– Где же демон? – Cпросил он.

– Нет никакого демона, – улыбнулся я, – деньги, золото имеют свойство стекаться в одно место. Если чего-то становится слишком много, набирается критическая масса, может произойти непоправимое. Это называется коллапс. Может быть и был какой-то демон вначале. Или просто очень жадный богач. Но теперь он давно там, – я кивнул в сторону воронки.

Я сделал крохотное усилие, и ложи с мертвецами ярус за ярусом стали погружаться в чашу. Там неприятно забулькало, после чего струя золота стала шире, и вскоре поток был так силен, что стал наполнять воронку. Я проговорил:

– Надо чтобы не только утекало в нее, но и чтобы выходило.

Под воронкой замерцало и материализовалось дно. Если раньше было видно только жадное бездонное жерло, то теперь четко проступили контуры, и из крохотного отверстия в конусе потекло золотистое свечение, заполняя залу, заполняя коридоры дворца, вытекло на улицу, стало оседать пыльцой на деревьях, кустах, земле, людях, и впитываться, и проникать всюду.

Постепенно все тела оказались в чаше, и сама она провалилась в воронку и тогда сама воронка стала вытекать через дно, уменьшаться в размерах, пока наконец, не блеснула напоследок искрой, и все погрузилось во мрак.

– Ты хочешь сюда когда-нибудь вернуться? – спросил я Лоуна. Он судорожно покачал головой, еще не придя в себя. Я едва различил движение во мраке.

– Тогда пойдем.

Стены дворца задрожали и, когда мы оказались снаружи, неторопливо, будто на замедленной пленке, дворец обратился в руины.

Сияние, упавшее в почву, в каждое дерево, в зверя, в человека сожгло переполнявшее их безумие и гниль. Мы вышли в обновленный мир. Люди, собравшиеся на площади, были еще грязны, но уже улыбались.Земля, разоренная, пустила ростки. За городом, в полях, где почва была перекопана и процежена, взвились побеги новой жизни. Через пару дней будет урожай. Ветры пригнали стада диких коз, кроликов и стаи диких индюшек. У людей появилось молоко и птичьи яйца. Мы с Лоуном остались в городе, наблюдая за тем, как жизнь возвращалась в привычное русло. Как-то я предложил ему съездить за город, туда, где нищие копошились в земле. Вернувшись, он рассказал, что они по-прежнему в земле, они пашут землю, растят урожай и пасут коров. Лицо его сияло.

Уже несколько дней подряд я видел его с девицей. Кажется, с той, что украла монету у старика. Я ничего не спрашивал у Лоуна, это было его дело. Я сам растворился в объятиях местной красавицы, и то дарил ей перстень или серьги, то выращивал из воздуха цветы – прекрасные розы, нежные лилии. Первый раз, когда я обнаружил ее на своих коленях в трактире, я щелкнул пальцами и мы перенеслись в мою комнату. Я взглянул на себя в зеркало: тридцатилетний мужественный красавец, волшебник. Я был неотразим. Несколько недель мы были неразлучны.

Как-то вечером Лоун спросил меня, как такое возможно, что убив единственного демона, мы так переменили людей.

– Друг мой, – ответил я и улыбнулся, – мы уничтожили не демона, мы уничтожили саму Алчность. Она ушла из этого мира, и люди стали чуть-чуть добрее.

– А если она когда-нибудь снова вернется?

Я не стал возражать ему, просто ответил:

– Тогда мы снова сделаем это.

Люди не просто утратили жадность, они стали щедрыми. Они раздавали еду и утварь направо и налево. Я обзавелся отличным жеребцом. Похоже, даже куртизанки были готовы отдаваться задаром.

Когда мы покидали город, подруга Лоуна плакала и просила его остаться. Она враждебно смотрела на меня и что-то объясняла Лоуну. Она не отпускала моего героя. Этого я не мог позволить.

Я позвал ее и предложил самое красивое кольцо с огромным бриллиантом, который только мог придумать. Но она швырнула мой подарок. Я оставил кольцо своей возлюбленной. Когда же при всех девица снова схватила руку Лоуна, прижав к своей груди, и собиралась зарыдать, то тело ее рассыпалось монетами. Люди отшатнулись от золота, как от чумы. Лоун пристально на меня посмотрел. Я объявил, что ее захватил прежний демон, но мы вовремя вмешались, поэтому городу ничего не угрожает.

– Ты говорил, что мы победили Алчность, – потребовал ответа Лоун, когда мы остались наедине, не удовлетворенный тем, что я объяснил горожанам.

– Теперь мы победили окончательно, – резко ответил я, давая понять, что этому придется поверить.

С тех пор мы скитались по миру много лет, тут и там натыкаясь на следы человечьего несовершенства. Раз за разом мы одерживали победу. С тех пор я обрел славу, меня звали Мекс Славный, а Лоун был тенью при мне, Пламенной тенью, и нас обоих это устраивало.

Однажды, выбравшись из постели очередной спутницы, я направился в банную комнату. То, что я увидел там, заставило мою кровь похолодеть в жилах. Бледный, как смерть, я отшатнулся. Когда я снова заглянул, в комнате было пусто, но ужасное видение накрепко отпечаталось в моей памяти.

Я увидел ванную, полную крови и дурно пахнущую. Из ванной свешивалась окровавленная рука, на полу лежала бритва. Из воды торчала голова мальчишки. Он был бледен. Что-то смутно знакомое почудилось мне в нем, а главное липкий ужас и смертный озноб охватили меня. Возле него на стуле лежал листок с посмертной запиской. Это был знак. Знак, предназначенный мне. Предупреждение. Угроза. Но этого не могло быть! Тот, кто оставил этот знак, не мог быть здесь. Мне обещали, что этот мир – мой. И _тот_ не мог найти меня здесь. Ласки моей возлюбленной не могли вернуть мне покоя.

В это же время в городе появился всадник. Он искал Мекса Славного, ему нужна была помощь. Его дочь была похищена служителями черных культов. Ей грозила страшная опасность. Когда я понял, что на самом деле нам предстоит, я не мог усмирить охватившее меня возбуждение. Это был шанс. Шанс избавиться от того, кто нашел меня в моем мире.

Так быстро я еще никогда не собирался. Когда и Лоун был рядом, а его единорог нетерпеливо бил копытом за дверями постоялого двора, я, наконец, поделился с ним своей радостью:

– Знаешь, Лоун, с кем нам предстоит встретиться? Нас ждет сама Смерть. Мы победим ее и тогда смерть уйдет из этого мира, – про себя же я добавил, – «и мой рок тоже, Лоун, и ты нужен мне, как никогда».

В этот момент я осознал, что этот поход и есть истинная цель, из-за которой я так долго и старательно привязывал к себе Лоуна. Он нужен мне, чтобы сразиться со Смертью. Он необходим мне, чтобы победить.

Наш проводник куда-то исчез дорогой, но мне и не нужна была его помощь, поскольку внутри меня было похожее на компас чувство, которое подсказывало правильный путь к Смерти. Когда мы въехали в выжженные огнем поля и увидели пепелища городов, мое чутье стало ненужным. Следы опустошения были красноречивее любых указателей. Вдоль дороги стали попадаться виселицы. Когда мы приближались, воронье взмывало, чтобы за нашей спиной опуститься и продолжить трапезу. Без глаз и без языков, изуродованные, мертвецы встречали и провожали нас. Я усмехнулся: дальше будет только хуже.

– Такое тоже бывает в твоих краях? – спросил Лоун, когда мы в очередной раз поравнялись.

– Нет, у нас поступают иначе. Времена, когда трупы развешивали для устрашения, называют дикими и варварскими. Они давно прошли. Но иногда у нас случаются вещи и пострашнее. Лет пятьдесят назад в моем мире была большая война. Люди гибли тысячами. Миллионы были загублены каторжным трудом. Теперь это прошло, но все равно люди продолжают гибнуть: в моем мире лошадей уже нет, для этого есть железные колесницы, и если такие сталкиваются – людей ждет смерть. Летающие колесницы падают с неба, и тогда никто не выживает, рушатся дома, в которых обитают сотни, и эти сотни оказываются под обломками. Мертвые. Многие мрут от вредных лекарств и обмана врачей. Гибнут и те, у кого не достаточно денег, чтобы их замечали.

– Странное место, но Мекс, отчего ты здесь, а не спасаешь своих соплеменников от этого зла?

– В моем мире зло неуничтожимо. Нельзя просто так убить Алчность, или Равнодушие, или Смерть. И если с первыми – как-то можно бороться, то Смерть – совершенно недоступна и назначена каждому.

– Ты оставил своих родственников, друзей и близких там, со всем этим злом?

Признаюсь, он поймал меня. Я растерялся.

– Мне нужна помощь. В моем мире нужен человек похожий на тебя. Многие бы могли противостоять Злу в моем мире, если бы видели перед собой такого, как ты. Мы не умеем делать первый шаг. Нужен пример. Нужен тот, кто поведет.

Лоун замолчал.

– Кажется, я понял. Когда мы уничтожим Смерть здесь, мы пойдем в твой мир. Ты это хотел сказать?

– Да, – несколько торопливо ответил я, а сам подумал, – «если придется когда-нибудь объяснять, сошлюсь на то, что не могу вернуться, хотя я просто не собираюсь никогда возвращаться».

Виселицы сменились еще более устрашающими знаками: отрубленные головы, расчлененные тела, мертвецы, замученные на колах или с вывернутыми суставами на растяжках. Всюду воронье. Пахло кровью. Запах вызывал спазмы. К запаху крови примешивалось еще что-то леденящее, загоняющее волю куда-то на задворки черепной коробки. Запах смерти. И этот запах усиливался.

Всадников было четверо. Черные, как кружащие вокруг птицы смерти, они бесшумно мчались по дороге, углубляясь в царство мертвецов. Копыта их коней их едва касались дороги. Через круп одной из лошадей было перекинуто тело девушки. Похищенная дочь.

Лоун закричал, и был этот крик полон гнева и отчаяния. Он вскинул клинок и лезвие вспыхнуло очищающим, слепящим глаза блеском, трое отделились и направились к нам. Тот, кто вез пленницу ускорил бег коня.

Лоун яростно набросился на черных: ни лиц, ни даже единого клочка живой плоти не было вино под шлемами и доспехами. Первого Лоун рассек почти пополам, но вместо того, чтобы телу упасть на землю, две его половины еще в воздухе рассыпались и взвились вверх черными птицами. Расселись по телам мертвецов. Еще яростнее Лоун парировал взмах другого черного и вонзил в него клинок. И снова тело воина с доспехами, накидкой и клинком обернулось вороньем. Конь без седока умчался туда, откуда мы прискакали. Лоун с оставшимся всадником кружили, нападая и отбивая удары без видимого преимущества. Я на мгновение отвлек противника, и Лоун пронзил его. В лица нам ударили птицы, заметались и в ужасе помчались прочь. Порезы на теле Лоуна кровоточили.

Мы погнали скакунов с быстротой, на которую только были способны. Через время, показавшееся вечностью, мы увидели беглеца с телом девушки. Подбадривая взмыленных животных, мы неумолимо настигали его. Наконец, поняв тщетность своих попыток оторваться, всадник развернулся и прижал свой клинок к груди девушки. Пронзить тело он не успел. Кинжал Лоуна торчал из его шлема. Лезвие пронзило голову настолько легко, будто ужасный нечеловеческий шлем и был головой воина, а пластинчатая маска – лицом.

Конь с телом девушки не убегал, а наоборот, замер переступая копытами. Через некоторое время удалось привести ее в чувства. Едва взглянув на лицо, я обнаружил в себе странное ощущение: страх предопределенности пополам с пылкой страстью. Девушка была очень похожа на другую, из моего мира, которую я почему-то совсем не мог вспомнить. Спасенную звали Мори. Лоун вкратце поведал ей об отце и о цели, которая ждет нас впереди. У нас не было времени возвращать ее. Отправляться в одиночку назад по дороге мертвых она наотрез отказалась, убежденная, что следующий черный патруль ее непременно поймает. Поэтому, когда кони передохнули, мы продолжили путь – втроем.

Когда по сторонам дороги показались мертвецы, привязанные к деревьям собственными внутренностями, девушка вскрикнула и дальше ехала белее мела. Лоун пытался ее утешить, как мог.

Я поймал себя на мысли, что ревную Мори к Лоуну. Это меня раздражало. Кажется, я стал резок.

Мы довольно долго ехали по стране смерти, редко обнаруживая клочки травы или ручьи, чтобы животные хоть немного отдохнули. Во время такой передышки Мори вдруг спросила Лоуна, как он ладит с единорогом, просто, без намеков и без кокетства:

– Ведь говорят, что единороги слушают только девственников?

Также просто, без стеснения, Лоун ответил, что его душа и тело посвящены Добру, и ничего другого для него не существует. Я заметил, каким обожанием наполнился взгляд девушки.

– А как же та девица, которая не отпускала тебя?

Лоун с мукой взглянул на меня, воспоминание, видимо, причинило ему боль:

– Я рассказывал ей про Добро. Несколько ночей мы говорили, она много поведала о тех днях, когда зло появилось в их городе, и о том, как ей удалось выжить.

– И все? – я был просто ошарашен, неужели я… чертовски ошибся.

– Все. Я не знаю почему демон вселился в нее, – печально закончил Лоун.

Я спешно перевел тему:

– Меня твой единорог тоже слушает, хотя я точно уж не девственник.

Мори глянула в мою сторону с подозрением:

– Этого не может быть. Единороги не ошибаются. Их даже магией не обманешь. – И замолчала.

Мы продолжили путь. Как-то Лоун оказался впереди, а Мори поравнялась со мной:

– Мне кажется, ты не друг Лоуну. Хотя он готов за тебя погибнуть, он готов даже на большее.

– К черту Лоуна! – Воскликнул я.– Я люблю тебя! – Я почти рявкнул это, снедаемый дикою страстью.

– Я буду с Лоуном, – твердо сказала она и поскакала вперед.

Замок смерти имел форму черепа. Может быть, это и был череп, но тогда бывший владелец его был воистину огромен. Мы считали, что на дороге повидали всякого, и что нас уже ничем нельзя было ужаснуть, но начинка замка была воистину мерзкой. Еще живые пленники корчились здесь и там, истязаемые, раздираемые механизмами. Безумцы сами себя потрошили, скалились и хохотали. Визги, крики, дьявольский хохот сопровождали нас, пока мы переходили из одной залы в другую. Мори то и дело отшатывалась от торчащих скрученных кистей, или крюков, или более ужасных приспособлений.

Наконец, мы оказались в сердце замка Смерти, и только здесь встретили первого обитателя. Юноша поприветствовал меня, даже не взглянув на моих спутников. Юноша, которого я видел мертвым в ванной.

– Ты – Смерть? – Спросил Лоун, немного растерянный.

– Я, – Юноша взглянул на него, – а ты ведь Герой, – и не утруждая себя объяснениями, добавил: – Возможно, все будет намного интересней.

– Что ты такое говоришь? – Ледяным тоном спросила Мори, ее побелевшие пальцы сжимали руку Лоуна. Но не сдержавшись, она почти закричала: – За что, почему ты убиваешь так много людей?

– Я же Смерть, – небрежно ответил тот и поклонился девушке, – приветствую подругу Героя.

Он картинно протянул руку, чтобы взять ладонь Мори для поцелуя. Она не шелохнулась. Юноша усмехнулся и убрал руку.

Я начал игру:

– Мы уничтожим тебя, Смерть, чтобы прекратились смерти в этом чудесном мире.

– Возможно, волшебник Мекс, ты победишь Смерть, как уже уничтожил другие пороки. Но что же дальше? За что ты возьмешься, куда поведешь Героя? Против Ответственности? Протии Верности? Скажи, ведь они уже мешают тебе?

– Что за ерунду ты несешь? – На Лоуна было жалко смотреть, но он пытался оставаться собой, пытался бороться за добро, которое единственно знал.

– Мекс, – укоризненно покачал головой Смерть, – ты не рассказал друзьям, кто ты и откуда?

Я обнаружил на себе напряженные взгляды Мори и Лоуна.

– Я сбежал из далекого мира, где всюду несправедливость, пошлость, обман. Я убежал оттуда в этот мир, где стал волшебником, и теперь у меня есть силы бороться против зла.

– Браво! – Смерть аплодировал.

У меня под ложечкой похолодело, и появился неприятный привкус во рту.

– Расскажи, как ты попал сюда? – Поддразнил меня Смерть.

– Я выпил зелье и шел по дороге. – Меня колотило, что-то грозило прорваться изнутри. Уже не мы ставили Смерти условия, а он играл нами, как хотел.

– Зелье. Да-Да, Зелье, как называлось зелье, скажи Мекс? – Закричал он как ребенок, переигравший взрослого в карты.

– Донормил...

– Именно. Ты понял, Мекс, что произошло? Ты выпил зелье и создал этот мир. Ты выдумал его. Ты придумал его полностью, героя, демонов, ты придумал Смерть этому миру, потому что тебе нужно было кого-то побеждать.

Я почувствовал спазмы, а Лоун с девушкой стояли белее смертных одежд.

– Лоун, – обратился он к Герою, – Зло, против которого ты боролся, – его рук дело. Ужасы, которые ты видел, – сотворил он. Ты, воин Добра, должен искоренить единственное Зло в этом мире – Мекса.

Лоун обхватил голову, но молчал.

– Должен, должен, он – Зло, – подбадривал Смерть.

Лоун медленно вынул меч.

– Я должен.

– Но тогда не станет тебя, не будет Мори, ничего, что ты знаешь. – Предпринял последнюю попытку я.

– Ты говорил, – выдавил Лоун, – что в твоем мире не хватает людей, готовых сделать первый шаг. Людей, в которых Добро абсолютно, и которые не терзаются вопросом: правильно или нет, – когда видят настоящее Зло. Ты создал меня таким. Я вижу Зло и я должен с ним бороться.

Рука сжавшая меч, была тверда, но вмешалась Мори:

– Остановись, Лоун! Его нельзя убивать! Ведь не станет тебя, не будет нас... Не будет того, кого я люблю больше всего на свете!

Для меня мелькнула надежда: Мори. Мне на мгновение стало легче.

– Она права, Лоун, мир очень сложен. Он не черно-белый, в нем много оттенков. Да, я создал Зло в этом мире, но сделал это ради того, чтобы появился ты, несущий Добро. Чтобы ты научил меня быть лучше!

С мукой на лице Лоун произнес в пустоту:

– Я понимаю тебя, Мекс. Для тебя это нормально. Все эти оттенки, я понимаю их. Но это больше, чем я. Добро — это символ, которому я служу. Ради другого символа – денег – люди ползали у наших ног. Мой символ против того символа. Я просто не могу допустить, чтобы такое повторилось. – И уже исполненный решимости, он взглянул в глаза Мори, – я делаю это и из любви к тебе. Я люблю тебя!

Прежде чем клинок коснулся меня, я сжег их обоих. Это лишь отсрочило мой конец. В одиночку со Смертью мне не справиться.

– Вот так, нет Героя – нет проблемы, – хихикнул Смерть.

– Надо было делать девку Героем, она не настолько твердолоба, – зло выдохнул я, потому что внутри меня все полыхало.

Смерть расхохотался.

– Почему мы проиграли, как такое могло произойти? – Выдавил я. Глаза мои заволокло. – Ведь это мой мир, все здесь принадлежит мне.

– Кроме Смерти, – ответил голос из темноты, – Смерть ты вызвал из того мира, где ты не властен. Тем более, что ты давно уже мертвец, Мекс.

– Не верю, – бормотал я в ответ. Мои внутренности заходились огнем. Начались судороги.

– Ты забыл кое-что, – утешил голос, – хотя это я заставил тебя забыть. Не хотелось портить тебе последние годы смерти.

– О чем ты говоришь?!

Воспоминания вспыхнули в голове. Мертвый юноша протянул мне зелье, он сказал: «Там будет твой мир. В том мире тебе будет все подвластно». Я начал пить зелье и расплавленный метал потек в мою глотку. А потом юноша, ухмыляясь, добавил: «Твоя смерть будет долгой».

Когда я открыл глаза, внутри еще сохранялось жжение, но стало легче. Больничная палата, обширная, с единственной койкой. Моей. Передо мной, ожидая пробуждения, сидел кто-то в больничном халате.

– Вам повезло, Мекс, – сказал он, когда я пришел в себя и огляделся, – после самоубийства вас почти удалось спасти. Большинство органов в полном порядке.

Мне казалось, он несет какой-то бред. Я ощупал свое тело. Все было на месте. Между тем, идиотский врач продолжал:

– В посмертной записке Вы обстоятельно изложили, почему решили покинуть Ваш мир, Вы сослались на то, что он переполнен жадностью, равнодушием, ложью. Вы также написали пару слов своей возлюбленной, эээ... Мори ее зовут, кажется. Она не ответила Вам взаимностью и предпочла вашего друга. В общем, ситуация кристально ясна, и никаких судебных разбирательств в связи с вашим делом не возникнет.

Я не понимал, зачем он все это говорит. Зачем он несет всю эту чушь. Я пытался покончить жизнь самоубийством. Но я жив. Скоро я выйду отсюда и сам разберусь с Мори. Доктор, наконец, закончил говорить и обратился ко мне:

– У вас есть какие-нибудь вопросы?..

– Все, что было там, – я сделал ударение на этом слове, – это был сон, так? Я был в коме, без сознания, и мне все привиделось?

– Хм. Я не совсем уверен. Но да, наверное, да, – он попытался меня успокоить, – да вы только не волнуйтесь.

– Когда я выйду отсюда? – Мне это начинало порядком надоедать.

– Подождите, я еще не закончил. – Он будто не заметил моего вопроса. – Как я начал говорить, Вам очень повезло. За день до Вашей... эээ, Вашего самоубийства правительство, наконец, приняло поправку в законе о насильственном отказе от жизни, Вы, наверное слышали, – и не дождавшись от меня утвердительного кивка, пояснил: – Если какой-либо человек совершает самоубийство, то его здоровые органы могут быть использованы для пересадки тяжело больным без согласия родственников.

«Что еще за бред», – подумал я, но у меня неприятно засосало под ложечкой.

– Так вот, – триумфально завершил он свою речь, – мы нашли человека, которому Ваши органы очень нужны. Вы его знаете, это ваш друг, Лоун. Он провел больше недели в реанимации и его состояние крайне тяжелое. Некоторые ваши органы будут ему очень кстати.

Лоун! Чертов Лоун упал с мотоцикла. Я сам подстроил аварию из-за Мори. Но она все равно отвергла меня, и тогда я решился на самоубийство. Это было уже слишком.

– При чем здесь это? Мои органы это мои органы. Вы же вытащили меня. Я ведь живой!

– Все намного сложнее, – он сокрушенно покачал головой, – сколько вам было, когда вы покончили с собой?

– Пятнадцать, без месяца шестнадцать лет.

Он протянул мне зеркало: на меня глядело тридцатилетнее лицо Мекса Свободного. Бред какой-то. Черт, ведь мальчишка в ванне — это был я, и Смерть говорил со мной, надев мою собственную личину.

– Что это значит? – Умоляюще спросил я.

– Дело в том, что Вас не спасли. Вы потеряли слишком много крови, отрезав собственную мошонку. – Я инстинктивно проверил содержимое штанов, все было на месте. Он не обращал внимания. – Я сказал, что нам удалось спасти органы. Я не говорил, что удалось спасти Вас. Если бы Вы были живы, закон на органы не распространялся бы. Вы – мертвы. Вы умерли несколько часов назад.

– Тогда тот мир...

– За ваши предсмертные сны я говорить не могу. Вы же наглотались снотворного.

– Если я умер и мои органы уже принадлежат другому, что же вы от меня хотите? К чему весь этот разговор?

– Вот, наконец-то мы добрались до сути. Дело в том, что вы знаете, куда вы попадете за то, что наложили на себя руки.

– В ад. – Еще мгновение назад мне было все равно, но от одного этого слова меня передернуло.

– Верно, но, как я говорил, Вам повезло. И все из-за этого закона. Если Вы добровольно откажетесь от ваших органов в пользу Лоуна, Вы не только совершите доброе дело. Вместо славы самоубийцы в завтрашних номерах газет появится сообщение, что Вы спасли человека. Более того, если Вы пойдете на это, мы можем закрыть глаза на самоубийство и посчитать это врачебной ошибкой. Я хочу сказать, что у вас появится шанс, и если ваше раскаяние велико...

— Получается, либо я верю Вам, и тогда я мертв, либо - не верю, и, может быть, я на самом деле жив?

— Верно.

– Времени подумать у меня, наверное, нет? – осторожно спросил я.

– У вас было достаточно времени во всем разобраться, не так ли?

Я все понял.