underdog
№32933 "Долг"

Долг

Три миллиона жизней - это плата за независимость?!

Уже которое утро подряд Ало просыпался с этим вопросом на уме, совершенно не помня, откуда он взялся. По всей вероятности вопрос или ответ на него снился ему по ночам, но сны запоминались редко, обычно в виде расплывчатых образов никак не связанных с реальностью. Чаще всего же, только по утреннему настроению он мог предположить, что приснилось ночью - хорошее, плохое или среднее. Скорее всего, Ало сказал бы о себе, что снов он не видит совсем. И вдруг - этот вопрос, который явно не имел к его жизни никакого отношения. Попросить бы объяснить всё это дальнего родственника матери Сигизмунда, который судя по её рассказам, после встречи на каком-то общесемейном торжестве, взялся серьёзно и глубоко изучать данную тему и даже делает на этой ниве большие успехи. Ало несколько раз мельком читал пару статей дальнего родственника, хотя и не имел к медицине никакого отношения. Просто таможенникам, а он работал именно на этой государственной службе, иногда перепадает проверять всякую всячину, и научные журналы не составляют среди этой всячины исключения. Поэтому, случайно наткнувшись на несколько статей дальнего родственника, Ало не без интереса их прочитал и как-то сразу поверил, что так всё и обстоит - большинству людей всё-таки по ночам снятся сны и несут они людям некие зашифрованные сообщения. Вот бы спросить этого Сигизмунда, что за дурацкий вопрос возникает по утрам, какие миллионы, чья независимость?

Может быть, это всё от усталости? Непросто в сорок пять лет остаться вдовцом, да ещё и с двумя детьми на руках, которых и на ноги нужно поднять, и выучить, и в люди вывести. Не хотелось бы, чтобы им пришлось начинать свою жизнь с сапожного дела, как ему когда-то. Вон, пусть хотя-бы по его стопам пойдут. А что, таможня - дело серьёзное, государственное, да и платят неплохо, на жизнь хватает, и даже удаётся немного откладывать, образование детей - дело недешёвое, тем более, если в столицу посылать учиться.

И всё-таки этим утром ощущение от надоевшего за несколько дней вопроса было несколько иное. Почему-то показалось, что если сегодня напрячься и попытаться вспомнить, ответ найдётся, или хотя бы станет понятно, задал ли вопрос кто-то самому Ало, или он сам пытался получить чей-то важный для себя ответ. Сегодня было воскресенье, на службу идти не нужно - законный выходной, дети ещё спят, а если и проснутся, домработница Клара, которая их любит и балует, займётся их утренними делами и туалетами.

Ало закрыл глаза, расслабился и попытался представить себе, что он как-будто бы спит, но чётко контролирует свои мысли. Тишина в доме, до этого полная и невозмутимая даже тиканьем настенных часов в каминной комнате, вдруг заклубилась смесью странных и непонятных пока что звуков и ощущений, не имеющих совершенно никакого отношения ни к заснеженным горам, нависающим над маленькой горной долиной, ни к прозрачному морозному воздуху за окном, ни к тёплой пуховой перине на кровати...

Ало увидел себя как бы со стороны, в то же самое время абсолютно осознавая реальность происходящего вокруг. Остатки жалкого тряпья, с трудом прикрывающего его наготу, развивал ветер, несущийся из знойной пустыни, было тяжело дышать от поднявшейся пыли, а где-то внизу, далеко у подножия горы, пастухи гортанными криками загоняли пасущихся коз и овец в менее открытое пылевой буре место.

Обдирая ноги об острые камни и торчащие тут и там колючки, но не замечая боли и не вытирая выступивших на месте порезов и царапин капель крови, Ало пробирался на вершину горы. Ему вдруг стало абсолютно понятно, что сейчас должно произойти что-то не поддающееся осмыслению, грандиозное, главное в его жизни... Всё стало на свои места и было совершенно не похоже на знакомые с детства иллюстрации Доре...

Солнце пробилось сквозь пыль и нестерпимо стало палить, ослепляя даже через плотно закрытые веки. Голос, подобный грому и возникший ниоткуда, проникал в мозг или возникал внутри него, потому как на голой, продуваемой пустынной пылевой бурей вершине горы, взяться ему было совершенно не откуда: "Твоя молитва услышана! Народ твой получит свободу. Но, берегись, большую цену заплатит он за неё. Три миллиона праведников положат жизнь свою в уплату, а если у народа твоего не достанет стольких праведников - вдвое больше заплатит он!

Иди вниз, выводи народ свой из рабства и поставить его на служение Сущему!.. И помни о долге, который отсрочен будет пока. Потомок твой начнёт платить его, взяв себе жену в третий раз - служанку свою, и сына её миру принеся..."

Алоис открыл глаза. Дети ещё не проснулись. Домработница - фрау Клара Пёльцль, приходящаяся ему троюродной сестрой, тихо звенела внизу на кухне посудой, стараясь их не разбудить - пусть ещё поспят, сорванцы. На столике около кровати стояла фотография матери Марии-Анны, запечатлённой рядом с отчимом Иоганном- Георгом, фамилию которого он взял себе ещё девять лет назад, слишком уж еврейская фамилия матери была неблагозвучна для продвижения по службе на государственной работе. Мать укоризненно смотрела на Алоиса и как бы спрашивала - сколько ещё он будет сам жить и детей на себе тянуть. Детям мать нужна, тебе - жена, а дому - женщина?!.

Алоис потянулся на кровати. Год только начался, подумал он, а что - неплохое время для женитьбы. По Тирольскому снегу на санках, запряжённых лошадьми, украшенными лентами и бумажными цветами, прекрасная может получиться свадьба. А невеста? Да вон, хотя бы, фрау Пёльцль, и хозяйственная, и детей любит... Я знаю, мама, она тебе не нравится, придираешься ты к ней.

Но в этот раз я сделаю, так как ты хочешь, а поэтому об одном прошу: оставь ее в покое...