Светлана
№32936 "Заповедник"

Заповедник

— Три миллиона жизней - это плата за независимость?! – Борха сел на край котлована и свесил ноги.

— По моим данным в войне пострадало гораздо больше, - я опустился рядом на прогретую за день землю, вгляделся в высокое звёздное небо.

— Думаешь, не будь войны, лучше б жили?

Я зевнул, прислушался к ночной тишине. Изредка со стороны деревни раздавался лай собак и весёлые песни. Там шла гульба, вино лилось рекой, и, похоже, все были счастливы. А мы сидели здесь: в чистом поле, изрытом последствиями полувековой войны.

— Не знаю, - искренне ответил я. – Лучше или хуже, но по-другому. Вспомни, страна была единой, простиралась от океана до океана.

— И имела два центра перенаселённости. Говорю тебе, раскол был неизбежен.

— Если чисто теоретически, то нужно было поднять регионы, перебросить часть народонаселения, пресечь контакт владков с басурманами, глядишь, сейчас бы тоже небоскрёбы строили и в галстуках ходили.

Борха вздохнул, покосился в сторону деревни:

— А оно нужно? Всё-таки, в натуральном хозяйстве кое-что есть. Население хоть и сократилось втрое, но в сравнении, например, с юшатами у нас генетических патологий на порядок меньше, и синтетику не жрём. Опять же, у нас царя нет.

— До сих пор не пойму, кому мешал тот плешивый?

— А просто надоел.

В деревне затянули грустную песню про кумушку Марину, неудачно упавшую в воду.

— Великая война владков с масковями, - буркнул Борха.

— Хей, да чего в ней такого великого? – я высморкался в высокую траву. – Не поделили рынок сбыта, амбиции взыграли, да ещё эти машины треклятые.

— И, сволочи, по левой стороне ездили, - вставил Борха.

— Это вообще дело десятое. Изначально владки правостороннему курсу следовали, но накануне войны тесно сошлись с басурманами. Вот те, кстати, действительно, по левым сторонам катали. Они и начали поставлять свою технику: дешёвую, ходкую и простую в обиходе. А как на ней ездить по нашим правым дорогам, у которых от нормальных трактов одно название?

Борха пожал плечами и задумался:

— Не знаю.

— Первая стычка произошла из-за желания масковян перекрыть каналы басурманской технической экспансии, это я точно помню, но в остальных предпосылках войны могу ошибиться.

Борха зевнул.

Мало кто из нас не желал перебраться в город, несмотря на нездоровую пищу и возможность бесплодия. Так малые дети стремятся в парк развлечений, не задумываясь над тем, что после посещения заражённой местности, обратно их никто не пустит.

После большого шухера, в котором, кстати, мы были как никто другой виноваты, на Земле осталось не так много экологически чистых мест. Поэтому их объявили заповедниками, запретили промышленное и химическое производство и повесили на орбиту парочку геостационарных спутников – на всякий случай – для присмотра.

В остальном, цивилизованный мир нас не трогал, впрочем, как и мы его: хватило героического опыта предков, чтобы сидеть в лесах и не рыпаться.

А ведь все равно, обидно. Жить в роли племенного скота – не по-человечески как-то. Наверное, поэтому почти каждую ночь мы приходим к этому чёртовому котловану и обсуждаем то, на что никогда не смогли бы повлиять.

— Зато мы живём, - словно прочитав мои мысли, говорит Борха. – Без нас весь остальной мир погибнет.

— Ох, - машу я на него, – ну, предположим, дождёмся мы, пока Союз вымрет, и что дальше? Либо останемся в каменном веке, либо переберёмся в загрязнённые города и тоже... того.

Когда масковяне убедились в решении владковской части империи отделиться, они закрыли границы и нанесли упреждающий удар. Оружия у нас было завались, как раз срок годности заканчивался. Причём провернули всё так ловко, будто не мы по родному колхозу вдарили, а заокеанские злыдни. Боеголовка за боеголовкой и Юшатия идёт ко всем чертям вместе с Союзом, неядерные державы хоть и спохватываются, да поздно. Правда, масковянам тоже нелегко пришлось: довоевались, ослабили страну.

На востоке появилась новая звезда, мигнула зелёным огоньком и стремительно пошла на снижение. В деревне взвыла девка, видать, на сеновале произошла очередная свадьба.

— О, слышь, точно переживём Союз! – хмыкает Борха.

— Навыков не хватит.

— Тю, наше образование всё ещё лучшее в мире. После перехода к традиционной форме обучения, любой недоросль союзковскому инженеру сто очков вперёд даст.

— Навыки, - повторяю я. - Союзковский инж каждый день на машинах ездит, а наш технарь – раз в неделю на хромой кобыле.

— Зато генофонд!

— Ага, муравьиные королевы: яйцеклетки и сперматозоиды ходячие.

— Фу, - сказал Борха. – Нудный ты сегодня. Свадьбы на тебя действуют что ли?

— Какой есть.

Звезда увеличилась в размерах и предстала то ли серебристой птицей, то ли станцией из древней сказки, когда мир был многополярным, а глобализацию видел в страшных снах.

— Смотри-смотри, - Борха аж подпрыгнул, да и я был уже на ногах.

Птица промчалась по небу, оставляя огненный хвост, и рухнула куда-то за чёрные ели.

— В болото, - вскрикнул Борха.

— Твою нелёгкая!

— Эй, стой, куда!..

Но я уже мчался к лесу. В голове бухала единственная мысль: утонет, в жизни себе не прощу.

От деревни до болота минимум полтора часа, но это если по дороге, а я бежал прямо, как цапля летит, царапаясь об острые сучья, спотыкаясь о корни и ругая луну, так неудачно спрятавшуюся за облако.

Когда выбежал на берег, вода бурлила. Птица зачерпнула носом воды и медленно уходила в трясину.

Я даже взвыл от безысходности: вытащить диковину не хватило бы сил. По кочкам пробрался к заветному и ускользающему чуду. Провёл ладонью по гладкой обшивке – холодной, словно не сверзилась эта штуковина с орбиты, преодолевая атмосферное сопротивление. Под пальцами что-то щёлкнуло, в тот же миг тело пронзили сотни игл, я едва в воду не рухнул. Металлический зверь издал протяжный стон и раскрылся.

Я заглянул в открывшийся проём и остолбенел. Потом стащил куртку, накинул на бесчувственное существо, лежащее в высоком кресле и, взвалив на плечи, помчался обратно.

— Что? – встретил на полдороги до деревни Борха, за ним топтались односельчане, вооружённые кольями, лопатами и старинными двустволками.

— Баба, - выдавил я.

Опустил куль на землю. В куртке, свернувшись калачиком, лежало звёздное чудо: нагое и до одури красивое. Казалось, зодиакальный свет отражался от её кожи. Волосы струились в воздухе, словно лежала на водной глади, а не старой ткани.

Меня повело в сторону, Борха по-дружески подставил плечо:

— Эй, ты там рентгенов, случаем, не словил? А то депортируем в Город и скажем, что так и было.

Я вздрогнул и немного пришёл в себя.

— Не дело, - вмешался Батюшка, - прикрой.

— Как думаешь, жить будет?

Он пожал плечами.

— Всё бы отдал, лишь бы она очнулась, - прошептал я. - Только бы не умерла...

Кажется Батюшка, Борха и группа спасения посмотрели на меня донельзя странно.

Успел донести спасённую до дому, а потом мне стало совсем плохо. Навалилась странная слабость и голова закружилась, будто с похмелья. Впрочем, к вечеру третьего дня отпустило. Я смог встать и, пошатываясь, пройти несколько метров – как раз до неё.

— Всё, - повторил я своё обещание перед иконой, - лишь бы была со мной.

И ведь никогда религиозен не был, просто чувствовал, что иначе никак, что чуда не произойдёт.

Она очнулась на девятый день. К тому моменту я уже был на ногах и смог помочь ей подняться. Лёгкая, не больше сорока килограмм, с женственной фигуркой и завораживающими зелёными глазами.

Прибью первого, кто вспомнит, что у беды глаза зелёные!

Первые дни она не могла говорить, но я понимал её без слов, чувствовал, что нужно принести, подать.

Через месяц Батюшка принёс ей первую книгу: Букварь тысяча девятьсот восьмидесятого года выпуска.

***

Сегодня мы сидели с Борхой у котлована и курили. Конечно, Союз был против разного рода злоупотреблений и табак в Масковянию не поставлял. Но нам и не надо, у нас свои грибы росли не в пример лучше, да и никотин у остального мира давно модифицированный, им травиться и то противно.

— Полгода, - заметил Борха. – Она живёт в твоём доме, готовит еду, про то, что вы ночью вытворяете, уж и не говорю, остепениться не желаешь?

Я вздохнул. Эх, если бы это только от меня зависело. Всю жизнь сопротивлялся, повторял, что назло демографическим программам умру холостым, а теперь всем сердцем хотел жениться, только чувствовал: не время.

Отказа боялся? Да, ну, к кому бы она пошла? Не в том смысле, что не примут – её любили все, даже животные и дети – сама не захотела б.

— Желаю, но не могу, - отрезал, пресекая остальные расспросы.

Борха кивает. Открывает, принесённую с собой горькую настойку, залихватски подмигивает.

— Нельзя, - качаю головой.

Нет, правда. Кажется, вчера или месяц назад колол дрова, занёс топор, а Лада выскочи из избы, да за лезвие схватись. Я обмер, а на ней – ни царапинки.

Сердце ёкнуло и вниз унеслось, а она обхватила за плечи и держала. Глаза закрыла, и я закрыл. И понимание пришло – что она меня не только физически держит, что без неё, катался бы по снегу, хватая ртом воздух, как рыба, выкинутая на берег.

После этого случая пить она мне запретила. Не так, конечно, как большинство деревенских жён: те всё больше скалками орудовали. Как-то сам осознал, что она меня тянет, будто журавель ведро колодезное. Как выпью я, ведро в весе прибавляет, тяжелее становится.

— Смотри, летит, - Борха указывает на небо, а я содрогаюсь от неприятного предчувствия.

Тучи ползут низко, закрывают молодую луну. Их пробивает яркая вспышка и что-то грузное, плоское падает на снег.

Хорошо, что котлован вдалеке от деревни, иначе от любопытных не протолкнуться было б.

— Это не метеорит, - говорю я.

— И не МКС, - сплёвывает Борха.

Не уверен, что он знает значение этих букв, для Борхи любое слово из трёх литер – ругательное.

У объекта ничего общего нет с серебристой птичкой, на которой потерпела аварию Лада, да и веет от него жаром, и свет какой-то не такой. Уж кто-кто, а я за полгода в разного рода излучениях разбираться научился.

— Не полезу, - предупреждаю я.

— Что одного раза хватило?

Ответить не успеваю. Открывается неприметная дверь и на поле сходит высокое сутулое существо в чёрных очках и серебристом комбинезоне. Внешне – человек, только с зеленоватым отливом кожи. Впрочем, нет: очень бледным. Это у меня с некоторых пор радиация с этим цветом ассоциируется. Долго всматривается в нас, затем протягивает мне руку.

— Олеха, - представляюсь я.

Вместе с рукопожатием ощущаю холод, распространяющийся по всему телу и далёкий женский вскрик, полный ярости.

— А я Горн, - кивает пришелец, - вот и познакомились.

— Отлично, - говорю я.

Борха кивает.

— И какими судьбами, откуда?

— Да так, с милостию.

Милостынь я никогда не принимал. Даже когда в детстве к нам приезжали экскурсии из Союза. Пухлые неполноценные организмы, заменяющие продвинутым землянам детей, тыкали в нас короткими пальчиками и протягивали конфеты - вредные, кстати.

— У вас здесь, некоторое время назад произошло чудо, - говорит пришлец, но Борха его перебивает.

— Ты б, мил человек, лучше рассказал, откуда к нам свалился?

— Да обычно всё, - расплывается в улыбке Горн, – со звёзд.

Ткнув пальцем в скопление пролитого молока на небе, пришелец немного рассказал о том, как хороша его звёздная держава.

— То есть, ты у нас королевич? – уточняет Борха.

Горн заходится в кашле:

— Монархия себя изжила.

— Правильно, - поддакивает Борха, - у нас тоже царь был, только мы его выгнали. Уж больно жрал много, опять же амбиции сдерживать разучился.

— Тогда анархист, - поддерживаю разговор я.

Горн мученически кривится:

— У нас путь истинной демократии.

— Ой, что-то забытое.

— Меньшинство правит большинством, - вспоминаю я.

— Как раз наоборот, - обижается пришелец. – Раз в пятилетку мы объявляем общий сбор и заставляем отдавать голоса за достойных.

— Так всё-таки, заставляете?

— Это почётная обязанность каждого гражданина. Выборы считаются состоявшимися при явке восьмидесяти особей из каждой сотни при полемике десяти партий.

— Что Олеха и сказал, - смеется Борха.

— Предполагаем, что обеспечена восьмидесяти процентная явка, - объясняю я, - то есть двадцатник в полемике не участвует. При них для прохода партии требуется пятьдесят процентов (ну, это я для общей наглядности), то есть сорок, а это меньшинство не только от ста, но и от заявившихся восьмидесяти.

Горн склоняет голову на бок, что-то вычисляет, а затем отмахивается от меня как от назойливой мухи:

— Услышав о проблемах братьев меньших, именуемых Землёй...

— Землянами, - поправляет Борха.

— Янами, - повторяет пришелец. – Мы решили восстановить историческую справедливость и отдать вам прибор.

В руках Горна появляется небольшой контейнер, напоминающий примитивную зажигалку: в смысле из двух кремниевых камней.

— Что это? - интересуется Борха.

— Портативная машина времени. Осуществляет переброску, искривляет подпространственные линии. Вы можете отмотать сколько угодно назад и вмешаться в ход истории.

— Нет, спасибо, - я отвечаю за всех, но чувства односельчан сейчас волнуют мало.

Могут меня хоть без хрена съесть, но только потом, когда от дарителя избавимся. Впрочем, можно подумать, я им дамся.

— Ольх, война, - шепчет Борха.

— Нет, - упираюсь я.

— Тогда есть плазменный ускоритель частиц, нейтронный демодулятор, коллайдер…

— Это который Садом засосал? – уточняет Борха.

— Нет, Амстердам, хотя, кажется, это одно и то же, - припоминаю я.

— И всё это я вам отдам за возможность прикосновения к чуду.

Мы переглядываемся. Борха косится в направлении деревни. Я качаю головой: кто ж ему позволит привести помощь?

— Некоторое время назад вы нашли необычную женщину, - не обращая на наши перемигивания внимания, рассказывает Горн. - Она случайно попала в ваши края и хотела бы вернуться домой на звёзды.

— Этого она не хочет, - рычу я.

Из глубин души поднимается волна злобы, рыбьей костью застревает в горле.

— Это не вам решать. Дело в том, что женщина застрахована и если не вернётся, моя компания выплатит серьёзную сумму, - Горн отворачивается, похоже, почувствовал исходящую от меня жгучую неприязнь, друг и то отошёл подальше.

— А чего ты на меня смотришь?! - орёт на пришельца Борха. – Лада жена Олеха, пусть сам и решает.

— Хотела бы, давно была здесь, - говорю как можно спокойнее.

Внутри всё переворачивается от одной мысли, что она уйдёт. Время останавливается. Не сразу соображаю, что ухватил Горна за грудки и едва не поднял над землёй. Глаза застилает алая пелена, а из груди едва звериный рык не вырывается. Увидь меня сейчас Лада, наверное, со всех ног понеслась бы к летающей тарелке.

Горн извернулся, в руке блеснул зеленоватым светом неизвестный прибор. В тот же миг боль пронзила руку, а я полетел в снег.

Обожгло, я с удивлением глядел на струйку алой крови, вытекающую из плеча.

— Вряд ли вы в состоянии меня остановить.

Я встал, покачиваясь, шагнул к нему.

Горн скривил беззубый рот:

— Если для того, чтобы увести женщину достаточно угробить мужчину, я это сделаю.

Страх испарился. В груди росло желание драться до конца, какие бы технологии он не прятал, но предпринять что-либо я уже не успел.

Со стороны деревни раздается свист и на поле высыпают десятки вооружённых людей. На этот раз арсенал их видоизменился. Наверное, Батюшка открыл один из своих погребов, а, может, Лада расстаралась (мы трижды наведывались к серебристой птице, прежде чем она окончательно погрузилась в болото). У некоторых в руках разглядел контейнеры, похожие на тот, что держал пришелец.

Горн позеленел и отступил к кораблю, когда несколько молодцов притащили невесть откуда внушительных размеров пушку.

— Раз, и нету НЛО, - ухмыляется Борха.

— Ты его лучше по системе координат пошли, - советует Батюшка.

В этот момент со стороны деревни раздаётся вскрик. По полю бежит миниатюрная женщина, с лёгкостью перемахивает с сугроба на сугроб, едва касаясь наста носками сапожек. Лада обнимает меня за плечи, от её прикосновения уходит боль, на соплеменника смотрит очень нехорошо.

— Отпустите её, - настаивает Горн.

— Разве её держат? - отвечает за меня Батюшка.

Пришелец мнётся.

— Об одном прошу, - выдыхает он, - оставь её в покое.

— Адресую обратно, - смеётся Лада, и я обещаю себе не тянуть, прямо сегодня сделать ей предложение.

Она спасла меня от разрыва сердца, научила видеть суть людей и явлений, а я отдам ей всё, что имею, и самого себя, как и обещал тогда перед богом.

***

Весь цивилизованный мир, по меньшей мере, очень удивился, когда на Среднеевропейской равнине в заповеднике Масковяния началась постройка первого университета.

Деревянное здание было выстроено без единого гвоздя, но, что самое удивительное, оказалось не подключено ни к одной из мировых сетей. Масковяне снова отвергли положительный опыт соседей и двинулись очередной нехоженой тропой к светлому будущему.

— Чем бы дитя ни тешилось, - повторяли в Союзе, а мы продолжали жить в своём заповеднике, постигая при свете свечек и лучин фундаментальные науки.

— А Борха всё-таки нашёл знаменитое слово из трёх букв, - заметил Батюшка, поглаживая сруб. – МГУ и попробуйте мне сказать, олухи, что это не звучит гордо.

Ему никто не возражал. Батюшка держал в правой руке внушительного размера топор, и спорить с ним было, по меньшей мере, невежливо.

— Слыш, Олех, тебе никого это не напоминает? – Борха сунул мне под нос клочок синтетической бумаги.

— Убери от меня эту гадость, - я отодвинулся от радиоактивных новостей, газета так и светилась зелёным.

— Да, тебе ли бояться? Твоя Лада ж просто кладезь, да и ты уже не совсем обычный.

— Все равно, - лишний раз рисковать не хотелось, мы готовились к появлению первенца.

— Ты на это взгляни.

Со страницы на меня смотрел Горн собственной персоной. Только сморщенный лысый. «Впервые рождён ребёнок без умственных отклонений», - кричала статья.

— Чуешь, чем дело пахнет? – хмурится Борха. – Ни с каких он не со звёзд. Наш он, союзковский, только из неизвестно какого года.

— Разберёмся, - обещаю я.

Мимо прошла Лада, радушно улыбнулась, походя, загасив зеленушное свечение союзковской прессы. В руках жена держала небольшую деревянную табличку. Подойдя к срубу, она вручила её Батюшке.

— Зачем? – удивился он.

— Чтобы навсегда запомнили, - едва слышно, то ли сказала, то ли подумала Лада.

Батюшка кивнул, поднял табличку над створом дверей – на самое видное место. Мы пригляделись к надписи и дружно хмыкнули:

«Об одном прошу: оставь ее в покое».