голос
№44972 "Чача из алычи"

Чача из алычи

Я просто хотел, чтобы она улыбалась. И, черт возьми, меня можно понять!

— А теперь скажем дружно «финики».

Фотокамера вспыхнула и погасла, унося с собой семь улыбок сразу.

— Можно посмотреть? – детская ручонка потянулась к объективу.

— Нет, малыш, не сейчас, – я быстро включил камеру, заперев в ней драгоценный снимок.

Ребенок посмотрел так грустно, что на миг мне захотелось бросить это дело: раздать улыбки обратно и бежать ото всех, а главное - от себя. Я знал: малыш еще нескоро сможет радоваться жизни, а его дед, пожалуй, что никогда. Тяжелая дубовая дверь скрипнула и отворилась, в комнату проникли ароматы осеннего сада – сладковатый запах яблок и преющей травы. Стоял солнечный день, и жизнь казалась удивительной: там, за дверью, но не здесь. Домочадцы еще не успели этого осознать, просто тень грусти легла на их сердца, и в глазах потухли искры недавнего веселья. Я тихо вышел во двор. Прохладный ветер ударил в лицо, остужая пыл и возвращая рассудок. Все так, как должно быть. Ради Юты я готов вывернуть мир наизнанку! Облака бежали по высокому небу и выглядели такими же далекими, как моя мечта. Природа вокруг была настолько свежа, тиха и ароматна, что собственная фигура в черном плаще казалась мне кляксой на полях чистой тетради. Высокая трава нашептывала что-то земле – я достал фляжку, откупорил. В нос ударил запах дома и алычи. А потом чача ударила мне в голову. Мимо проплывали дворы с невысокими деревянными домами, фруктовые сады, вдали раскинулись поля, огороженные лесами. Но я видел только лицо Юты, ее печальные глаза…

— Я стану твоей, Мэтти, если ты сможешь вернуть мне смех, - серьезный взор Юты касался самой сердцевины души, сжимая ее в горошину.

— Это возможно?

— Сделай это возможным.

В тот вечер, когда Юта поставила свое условие, я пришел домой, упал на кровать и долго смотрел в окно на рогатый месяц, пока тучи не укрыли его. Все знали: сам Глава лишил смеха первую красавицу города, и спорить с его вердиктом казалось безумием.

— Бабушка Соки, я сошел с ума!

Руки моей старушки были сухими и теплыми, как лаваш, даже запах походил на пшеничный. Я любил приложить ее ладони к своему лицу и чувствовать себя ребенком.

— Что случилось, Мэтти? – она погладила мою шершавую щеку. – У тебя щетина, до сих пор не верится…

— Я должен вернуть Юте улыбку, - мой шепот утонул в хлебной руке. – Как это сделать, бабушка Соки?

Она долго молчала. Месяц высунул рога из-за туч и, казалось, подслушивал наш разговор. Наконец бабушка глубоко вздохнула и спросила:

— Ты уверен в своем желании?

Я закивал в ее ладонь.

— Хорошо, - ответила моя старушка. – Я помогу тебе.

Она пошла к телефону и разбудила кого-то очень важного этой беззвездной ночью. Разговор их был тихим, как журчание ручья, я не вмешивался в него и лишь ждал своей участи…

Вечерело. Я залез в кузов грузовика, который ехал до ближайшего города. Пора было убираться из этого селения, пока меня не заподозрили в злодеяниях. Тот же рогатый месяц, что висел над далеким домом, разлегся теперь на облаке и будто бы посмеивался надо мной своей недосягаемой изогнутой улыбкой. Грузовик подпрыгивал на ухабистой дороге, закат укрыл багрянцем леса и поля. Я завернулся в плащ и задремал на мешках пшеницы, ощущая, как чача расслабляет мои ноги и руки, застревает свинцом в голове.

Проснулся на заре, дорога под колесами грузовика стала гладкой и широкой. С двух сторон ее зажимали распаханные поля, где-то уже виднелись фермеры, но шум тракторов сюда не доносился. Ветер, гулявший всю ночь, решил прилечь поутру. Небо покрывала вата облаков. Хотелось проспать весь этот день, а может, и всю жизнь, но это еще предстоит каждому из нас, а пока надо было действовать. За поворотом открылся вид на небольшой город, дорога неслась мимо него, устремляясь вдаль.

— Притормози, - крикнул я шоферу.

— Друг, ты куда собрался?

— В город.

— Поехали дальше, это гиблое место, - шофер пожевывал сигарету без фильтра.

— То, что мне нужно! – грустно усмехнулся я.

Шофер пожал плечами - грузовик мягко затормозил.

Город встречал меня суровым молчанием. Я вышел на первую улицу: ряд аккуратных домов, детские площадки, огороженные высоким кустарником. У некоторых подъездов - старые машины. Все выглядело вполне обыденно, но тревога тихой кошкой кралась по карнизам и балконам.

— Кыс-кыс-кыс.

Худая кошка подошла и потерлась о мою ногу. Она была единственным живым существом на этой улице. Даже для раннего часа это было странно. Я свернул в соседний двор: пустые скамейки, забытый детский велосипед – маленький, трехколесный, с красными ручками и потрепанной бахромой. Пустые окна домов, и опять – тишина. Кошка следовала за мной. Старый сквер вонзил тополя в молоко неба. Желтые листья опадали с них, укрывая потрескавшийся асфальт. На одном из стволов я заметил вырезанную надпись «К+В=Л», она была заключена в сердце. Во рту стало кисло, и собралась слюна. Вдали замаячила хрупкая фигурка, отсюда невозможно было разглядеть, кто это - хромой ребенок или неуклюжий карлик. Я ускорил шаг и двинулся навстречу незнакомцу. Очень интересно узнать – что это за место? Чем ближе я подходил к фигурке, тем отчетливее различал ее. Это был не ребенок и не карлик – маленькая ссохшаяся старушонка еле-еле передвигала ногами. Доковыляв до первой лавочки, она села. Я подошел к ней. Кошка запрыгнула на старческие колени и свернулась клубком, пряча нос в складки выцветшей юбки.

— Здравствуйте, бабуля! – я чуть поклонился. – Разрешите присесть рядом?

— Каким ветром тебя сюда занесло? – старушка гладила кошку морщинистой рукой с длинными, узловатыми пальцами.

— Нет сегодня ветра, бабуль, сам пришел, по долгу сердца, можно сказать, - я тяжело вздохнул. – Что это за пустынный город?

Старушка посмотрела на меня, как на старую фотографию – с забытой нежностью.

— Так завод наш закрыли, всех и увезли.

— Какой завод?

— Наш город при заводе игрушек был, сейчас дети такими уже не играют. Говорят, теперь все новое – куклы сами и говорят, и спят, и даже едят. А наши – только «мама» да «мама». И то, если наклонишь. Да глазами моргали, - старушка попыталась изобразить старую механическую куклу, вышло непохоже, и до грусти забавно. – Я всю жизнь им глаза вставляла: голубые, зеленые, карие… Сколько их прошло через мои руки. А теперь говорят «новые магические технологии»..

— Мне бабушка рассказывала про таких кукол, думаю, они были замечательные, в своем роде.

Старушка лукаво посмотрела на меня, потом опустила взгляд и продолжила гладить кошку.

— Почему же вы остались в этом городе-призраке? – спросил я.

— Меня просто-напросто забыли, - она тихонько засмеялась.

— Как это?

— А вот так. Тогда много чего забывали. Автобусы шли один за другим и забирали целые семьи, чтобы развезти по новым местам работы. Где чемодан забудут, где – кошку.

— Но вы же не чемодан! – возмутился я. – Вы - человек!

— Я давно уже не человек. У людей есть мечты, стремления. А я здесь просто ухаживаю за кошками, которых тоже забыли, - она лукаво подмигнула урчащему на коленях комочку.

— У вас не было семьи?

Солнце на миг вынырнуло из-за тюля облаков и отразилось светом в глазах крошечной старушки.

— Почему не было? Была и есть – это моя Лиз! Просто она очень далеко, там, где память теряет дорогу домой.

— Лиз – это ваша дочь?

Старушка лишь улыбалась, тихо повторяя: «Лиз, Лиз!» Тут я понял – сейчас самое время, и достал свое цифровое орудие. Камера вспыхнула, унося с собой чужое родное имя. Старый сквер зашелестел, зашумел, и ветер понес листву куда-то вдаль. Город забытых кошек и одной, ставшей печальной, старушки гнал меня прочь. И я побежал, подняв воротник плаща, чувствуя на себе грозный взгляд пыльных окон пустых домов. Вор, собиратель осколков чужого счастья – зовите меня, как угодно! Но отступать уже поздно. Я выбежал на дорогу, где несколько часов назад расстался с грузовиком. Лента асфальта дрожала во влажном воздухе, подпирая далекий горизонт. Сейчас мне нужно одно – глоток чачи бабушки Соки. Фляга и фотокамера – два бессменных спутника последних месяцев. Запах алычи повис в туманном воздухе и перед глазами встал наш маленький сад ветвистых кустов в розовом цвету. Да, все началось прошлой весной…

— Жди, - сказала бабушка Соки, - он сейчас появится.

Я уставился в ночь. Между колючих розовых кустов алычи закрутился маленький вихрь. Так появлялись Старейшины, если им лень было преодолевать путь своим ходом. Вскоре передо мной возник высокий сухой старик, остриженный бобриком. Он подмигнул бабушке:

— Соки, сооруди ночную трапезу. Нам с Мэтти следует поговорить наедине.

И мы остались вдвоем. Я долго рассказывал о своей любви к Юте, Старейшина долго слушал и долго молчал.

— Вы поможете мне вернуть улыбку любимой? – взмолился я.

— Боюсь, ты совершаешь ошибку, мой мальчик, - прищурился Старейшина. – Помочь тебе – дело нехитрое, только вот поможешь ли ты своей Юте? Ее наказание справедливое, стоит ли менять чужую волю?

— Только скажите, что мне делать!

Старейшина покопался в глубоком кармане длинного пальто и извлек оттуда фотокамеру.

— Держи, с ее помощью ты сможешь вернуть Юте смех. Но советую еще раз хорошенько подумать.

— Сердце не думает, оно действует! - я крутил в руках камеру. – Что с ней делать?

— Фотографируй чужие улыбки, только знай – каждый снимок унесет частицу радости из души человека. Как накопишь нужное количество – сможешь вернуть любимой смех.

— А сколько это – «нужное»?

— Это уже решать мне, - подмигнул Старейшина и крикнул в дом. – Соки, стол готов?

Затем у нас был поздний ужин или ранний завтрак. Бабушка болтала со Старейшиной о днях молодости, в доме стоял запах пирогов с курагой, мятного чая и прошлогодней чачи, а за окном тихо качались покрытые облаками розовых цветов кусты алычи…

Красный легковой автомобиль без верха разглаживал колесами ленту дороги. Я сидел на обочине, вспоминая весну, дом и бабушку Соки. Все, что было потом, вспоминать не хотелось.

— Подвезти? – полная женщина с увитой белыми кудрями крупной головой казалась милой и доброжелательной.

Вместе с ней я держал путь до следующего населенного пункта. Поля сменили виноградники. Уро сменил день, затем - вечер. Мы въехали в небольшой городок с мощеными камнем улицами и вереницей домов под черепичными крышами. Окна украшала герань и витражная роспись.

— Хотите остановиться у меня? – спросила кудрявая.

— Нет, спасибо. А можно фото на память?

Толстушка заулыбалась, еще не зная, что в следующий раз смеяться ей придется очень не скоро.

Я переночевал в небольшой комнатке при местной харчевне. Утро следующего дня выдалось солнечным и не по-осеннему теплым. Бродя по улицам городка, я порой забывал о своей скорбной миссии, мне хотелось жить, дышать этим местом, не забирать, а отдавать улыбки… На небольшой площади, возле ратуши со старинными часами, собралась толпа ребятишек. Они звонко смеялись. Я подошел ближе. Кто-то показывал малышне кукольный спектакль. Мне вспомнился рассказ старушки из города-призрака. Где только они откопали этих забавных кукол? Сейчас, когда игрушки могли разыгрывать спектакли не хуже людей, видеть надетые на руки фигурки, действительно, было смешно. А они вовсю болтали друг с другом на разные голоса одного человека, шутили, даже танцевали. Я засмотрелся и через несколько минут сам смеялся, как ребенок. Мне очень захотелось узнать, кто же прячется за цветастой ширмой. Устроившись в открытом кафе, я еще долго наблюдал за этим шутливым балаганом. Когда представление закончилось, и дети разошлись по домам, из-за яркого полотна вынырнула маленькая фигурка – это была девочка лет четырнадцати-пятнадцати. Если бы не округляющиеся формы, ее можно было принять за озорного мальчишку – рыжего, лохматого, с широкой белозубой улыбкой.

— Мне понравился твой спектакль – смешной, - сказал я девочке.

— Правда? Спасибо!

— Как тебя зовут? – я пригласил ее присесть рядом.

— Ия. А вы купите мне клубничное мороженое?

— Конечно, - мне снова захотелось смеяться, а потом я вспомнил Юту.

Малышка уплетала мороженое и стала еще больше походить на паренька. Она перепачкала подбородок и нос. А поняв это, очень засмущалась – на щеках проступил румянец зарождающейся женственности.

— Откуда у тебя старинные куклы? – спросил я.

— Не знаю, сколько себя помню, они у нас были.

— А спектакли показывать сама придумала?

— Ну да, ртов у нас дома много, вот денег – не особо. А так, повеселю народ, и мне польза.

Девчушка гордо распахнула небольшую вязаную сумочку, что висела на ремне, – она была до краев наполнена тонкими пластиковыми купюрами.

— Это у вас камера? – Ия ткнула пальцем в мое орудие. – Сфотографируйте меня, па-жа-лста!

Она улыбнулась так наивно, трогательно и открыто, что мне захотелось провалиться под землю, стиснув над головой булыжник тротуара.

— Не сейчас.

Ия расстроилась и даже не стала доедать мороженое.

— Вы считаете меня некрасивой?

— Нет, что ты.

— Я вижу, что считаете. Таким, как вы, нравятся неприступные красотки, я знаю!

И откуда она все знала, эта смешная малышка с рюкзаком старинных кукол и сумочкой пластиковой мелочи?

— А ты не покажешь мне город? Могу заплатить, - сменил тему я.

Весь день мы гуляли по маленьким улочкам, которые виляли между домов, кружили и обрывались тупиками. Мы смеялись и шутили, забыв обо всем. Небо здесь не казалось рваным, посаженным в клетки стен высотных зданий; оно лежало над черепичными крышами домов бескрайней простыней, под ним было тепло и уютно.

— Мне пора, - сказала Ия, когда солнце спряталось за ратушу. – Мы еще увидимся?

Она стояла и улыбалась, а мои ладони вспотели, и я никак не мог достать свою камеру.

В тот вечер мне впервые изменила сила воли. Проводив Ию, я вышел на небольшой мостик, перекинувшийся через узкий канал, вдохнул глубоко и прошептал:

— Сколько можно? Сколько еще «нужно»?

Закрыл лицо руками и долго стоял без сил и желания думать, чувствовать, мечтать. Даже чача сейчас не могла мне помочь…

— Все, отправляюсь в путь, - сказал я бабушке Соки, укладывая плащ, камеру и тяжелый альбом в кожаный портфель.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Я поцеловал мою старушку в щеки, глаза и волосы. Вышел из дома и окинул прощальным взором розовые кусты цветущей алычи.

— Дай Бог, скоро свидимся!

— Постой, Мэтти, - бабушка сунула мне в руки небольшую флягу. – Тебе это пригодится, я знаю.

— Это твоя чача? – я вдохнул знакомый запах алычи.

— Выпей ее, когда станет тяжело, она предаст сил и мужества.

— Думаю, чача скоро закончится, - я покачал в руке маленькую флягу.

— Не закончится, - усмехнулась бабушка Соки.

Да, магия зельеварения всегда была ее коньком…

Фляга бабушки Соки никогда не пустела. Сколько я уже выпил из нее? Каждый раз, собрав улыбки и перемещаясь в другое место, пока обо мне не поползли недобрые слухи, я отхлебывал чачу. И каждый раз находил силы идти дальше. Только сейчас что-то сломалось внутри, и я молил об одном – чтобы мой марафон грусти закончился. Поверхность канала забурлила, закрутилась в воронку, из воды на мост вышел совершенно сухой Старейшина. Он встал рядом со мной, облокотившись на железные перила моста.

— Ты уже не хочешь вернуть своей красавице улыбку?

— Хочу! – глухо ответил я. – Но Ия не может остаться без смеха – эта малышка живет им.

— Хорошо, - сказал Старейшина. – Пусть будет по-твоему. Больше улыбок не нужно. Ты собрал достойную коллекцию, ее хватит, чтобы искупить вину Юты.

— Спасибо! – выкрикнул я.

Но вихрь уже унес Старейшину в родные места, на мосту вновь было пусто. Я вернулся в небольшую комнату над харчевней: неужели сегодня последняя ночь, проведенная вне дома? Передо мной лежал тяжелый альбом, я глотнул чачу и решился полистать его. Каждая страница хранила снимки улыбающихся людей – это были целые семьи, влюбленные пары или одинокие весельчаки. Лист за листом я вспоминал свой путь, пока не остановился на утренней старушке… Чача начала действовать, сон обволакивал, дразня близостью момента счастья. Всю ночь мне снилась нежная улыбка Юты...

Утром я вышел на площадь, где раскидывала свою ширму Ия.

— Прощай, малышка! Береги себя, - я потрепал копну рыжих волос.

— Уезжаете? Как же так? – Ия закусила губу. – А я хотела научить вас управлять моими куклами. Они волшебные, честное слово. Вам понравится.

— Извини, мне пора.

Маленькие ручки вцепились в рукав.

— Вы вернетесь? – Ия с надеждой заглянула мне в глаза.

— Обещай, что будешь улыбаться каждый день! – попросил я.

Ия смахнула слезу, отвернулась, побежала прочь и спряталась за цветастой ширмой. А мои мысли были уже далеко отсюда…

Родной город встречал запахом детства, томящимся в переулках и среди дворов, в дорожной пыли и на клумбах. Не заходя домой, я ринулся к Юте. Она встретила меня привычно, печально.

— Давно не виделись. Какие новости, Мэтти?

— Я принес то, что ты просила!

Мне осталось только сложить драгоценный альбом к ногам любимой женщины. Дрожащими руками Юта откинула тяжелую обложку. И я застыл, наблюдая за тем, как радость на страницах блекнет и прилипает к уголкам губ Юты. С каждым снимком ее улыбка становилась все шире. Потом я услышал смех – сначала робкий, набирающий силу после очередного вздоха; а когда старушка кошатница растаяла на альбомной странице, Юта смеялась уже в голос:

— Ха-ха-ха, Мэтти-дурачок, неужели ты сделал это для меня?

— Я люблю тебя, - шепнул я. – Теперь ты выйдешь за меня, как обещала?

— Ха-ха-ха, ха-ха-ха, - звенела смехом Юта.

Она носилась по комнатам, распахивала окна и смеялась, смеялась, смеялась. До меня ей не было никакого дела.

— Юта, ты любишь меня? – громче переспросил я.

— Какой ты смешной, Мэтти, - она продолжала смеяться. – Ха-ха-ха…

Юта любовалась собой, любовалась своим смехом. Я почувствовал себя лишним, ненужным. Мне очень захотелось взять за руки бабушку Соки и забыть обо всем. Юта все кружилась и смеялась, а я уже бежал к дому, к своему маленькому саду алычи, которая должна была поспеть.

Тяжелые ягоды висели на ветках, неубранные. Дом был пуст, слой пыли укрывал мебель. Я ходил по холодным комнатам и звал:

— Бабушка Соки! Старушка моя!

Никто не отзывался. Только вихрь желтых листьев закружился в саду и Старейшина положил тяжелые ладони мне на плечи.

— Соки больше здесь нет.

— А где она? – я боялся встретить его взгляд.

— Ответ на этот вопрос не знаю даже я, - голос Старейшины был глубокий и теплый. – А твое желание исполнилось?

— Что? – переспросил я, а потом вспомнил. – Да, Юта смеется.

— Это она умеет, - вздохнул Старейшина. – Глава лишил ее улыбки за колкие насмешки, которые ранили многих людей.

— Я думал, она изменилась…

— Нет, изменился ты, - ответил Старейшина. – Соки просила, собрать урожай алычи, она очень любила ее. И еще – береги флягу чачи. Она тебе еще не раз поможет…

— Кто? – я старался сдержать слезы, голос мой осип.

— Соки! – улыбнулся Старейшина. – Где бы ни оказалась эта бестия, она всегда будет с нами.

И я начал собирать алычу. Было это чудо, или память играла со мной, но с каждой сорванной ягодой на ладонях раскрывалось воспоминание из детства, юности или молодости. Бабушка Соки всегда была рядом, она вырастила и воспитала меня. Казалось, так будет вечно. Сколько я ее помнил – она не менялась, ее возраста никто не знал.

— Женщине не задают такие вопросы, - смеялась она, заставляя любопытных краснеть.

Меня не было рядом, когда она ушла. Деревья роняли листья, а я, как ребенок, ронял слезы в сухую траву. С каждым днем я все реже вспоминал Юту. Не знаю, возможно, моя любовь, как мороженое – таяла в лучах ее бездушной улыбки. Мне не хотелось ходить к ней и просить снова и снова об одном. Я сделал ради нее больше, чем мог, и боялся жалеть об этом. У каждого своя судьба. В моей сейчас прописано – собрать урожай алычи…

Осень близилась к концу, мне было одиноко и холодно в пустом доме. Кусты алычи стояли легкие, свободные от ягод. И я, наконец, почувствовал себя свободным. Мне захотелось купить фургон и уехать на поиски места, где я смогу быть кому-то нужен…

Казалось, я ехал, не разбирая дороги, просто для того, чтобы куда-то ехать. Каково же было удивление, когда, спустившись с очередного холма, я увидел в низине знакомый городок, пестреющий рыжей черепицей крыш. Не прошло и получаса, как мой фургон выехал на знакомую площадь. Сердце замерло – кукольный театр был на месте. Я осторожно вылез из машины и присел за знакомый столик открытого кафе. Из-за ширмы доносился звонкий голосок Ии. А ребятня, родители и праздные зеваки веселились от души. Впервые за долгое время я почувствовал себя на своем месте… и заказал клубничное мороженое… для маленькой радостной девочки, которую когда-то невольно заставил плакать…

— Вы? – кудри Ии отросли, а глаза смотрели тверже.

— Мороженое будешь? – я подвинул ей порцию.

— А можно вас обнять? – шепнула она.

— Можно… на «ты», - улыбнулся я, но малышка уже неловко прижалась ко мне.

Я чувствовал, как ее сердечко стучит в грудь.

— Это твой фургон? – восторженно спросила Ия, освобождая меня от объятий.

— Да.

Она подбежала к дому на колесах и осторожно провела ладошкой по стенке, заглянула в окно.

— Я мечтала о таком! Чтобы уехать и показывать свои спектакли в других городах.

— Для этого надо бы подрасти, - усмехнулся я.

— Но мне вчера исполнилось семнадцать!

— Неужели? - я и не думал, что Ия такая взрослая.

— Возьмешь меня с собой путешествовать?

— Да, - просто ответил я, не раздумывая, а выбирая сердцем.

Девчушка запрыгнула на меня, впиваясь острыми коленками в бока, и теплое дыхание ударило мне в щеку.

— Я ждала, я верила, я знала, что ты вернешься…

— Только обещай помогать мне, - с напускной строгостью сказал я. – Нас ждет большая работа.

Старый сквер высоких тополей собрал сегодня всех жителей города: семь кошек и одну старушку. Я сидел рядом с ней на скамейке и смотрел на маленьких человечков, которые оживали в руках Ии.

— А вы, правда, видели Лиз? - шепотом переспросила старушка.

— Да, она просила передать, что помнит и любит вас, - тихо ответил я.

Кошатница взглянула на меня и нежно провела сухой ладонью по щеке. Мне почудился запах лаваша и алычи, а в глазах старушки заплясали знакомые лукавые искорки.

— Смешные у вас человечки, - улыбнулась она. – Думаю, вы многим людям принесете радость.

— Надеюсь…

Первый снег укрывал тополя марлей. Мы подставили ему лица, а он прилепал к ресницам, оседал влагой на губах. И все вокруг становилось ослепительно белым...