Nabad
№44999 "Я понял, Бэт"

«Три миллиона жизней - это плата за независимость»?! Сколько пафоса. Или может гордости за содеянное!?

Да так уж это много? Сейчас нас девять миллиардов. Даже если принять заявления сепаратистов за правду, то на планете погиб один человек из трех тысяч. У меня столько знакомых, наверное, нет. Звучит, конечно, ужасающе. Но если подумать?!

Независимость?! Что за независимость? Чьими жизнями они за это платят?

— Сержант! – слева выпало окно, трансляция из штаба. - Сброса не будет, артподготовка закончена с результатом девяносто восемь процентов. Мягкой посадки в квадрате А7.

— Вас понял! – изображение сосредоточенного лица женщины погасло.

Взглядом я убрал окно сообщения с забрала. Сейчас порадуем парней. Ненавижу сбрасываться. После удара об землю еще несколько секунд в себя надо приходить. И ни компенсаторы, ни маневровые двигатели не помогают. Кости в труху, мозги набекрень.

Отлично! Парни моего отделения выглядят на все сто. Возбужденный блеск глаз, никаких нервных движений. Спокойно стоят и ждут, когда опустится пандус. Трехметровые стальные чудовища с мясным мякишем! А нам не обидно – нам нравится!

— Так, ребята! – забрало откинул, захотелось поговорить «вживую». - Отрабатываем выход из лимузина. Джентльмены первые, помогают за ручку дамам.

— Ну, кайф!

— Что?! Даже не попрыгаем?

— Хорошо, а то я Дейву свой парашют проиграл вчера.

— Ха-ха-ха…

Местность выглядит удручающе. Я бы оценил артобстрел на сто десять. Руины, пожарища, лохмотья на улицах и в завалах. Каждый холмик грязной, прожженной, окровавленной одежды – плюс один к счету за вашу долбаную независимость.

Пойду, прогуляюсь на юг города. Остатков города.

— Ким!

— Да, сержант?!

— Вижу что-то на два часа, пройдусь туда один. Ты в кваде давай к ратуше, два процента еще не отработаны.

— Есть!

— Остальным – охрана точки высадки.

Ничего я не вижу на два часа. Просто хочу побыть один. Ким найдет в центре десяток боевиков с допотопными автоматами – работа несложная. Отмечу в рапорте. Хороший парень, отличный солдат.

Тепловизор показал тускло краснеющую фигуру в осевшем трехэтажном доме без фасада. Вроде, не тепловой след пожара, горизонтальная, неподвижная. Температура тридцать четыре градуса. Зайдем, посмотрим.

Остов сгоревшего минивена, наверное, еще горячий. Ерунда. С грохотом, сыпя искрами, отлетает в сторону. Ногой уберем крупный мусор. Так, что там у нас?

— Координатору. Тяжелый трехсотый. Гражданский. Выйду осмотреть.

— Сектор Ж8?! Чисто, регистрирую выход. – И уже моим ребятам: «Шестой, седьмой! Сектор Ж8, прикрыть эвакуацию гражданского».

Шумно отошла грудная бронепластина, крепления отщелкнулись - можно выпрыгнуть на землю. Очень пыльно и жарко. Струйки бетонной крошки откуда-то сверху. Треск горящих перекрытий. Ухнуло со стороны главной площади. Ким.

Трехсотым оказалась девушка. Без сознания. Лежит на боку, присыпанная хламом. Яркое летнее платьице. Изодрано и обгорело. Длинные, запутанные желтые с каштановыми прядками волосы. Лицо в крови и прилипшей пыли. Худая нога придавлена железобетонной балкой выше колена. Синеет.

Присел над телом. Пульс есть. Дышит. Сейчас подышит нашатырем.

Девушка содрогнулась, попыталась глубоко вдохнуть, но закашлялась. Какое-то время ее тошнило.

— Пришла в себя?

Она дико таращила красивые зеленые глаза. Какой-то человек в чистой военной форме. Кругом кровь, вонь, копоть. Боль. Руины, обломки, какие-то клочки материи. Крепко застрявшая нога. Воспоминания.

Девушка завизжала и мощно рванулась, раздирая в кровь локти. Нога под балкой даже продвинулась на пару сантиметров. Но в выщербленный край уперлась коленка. Визг перешел в крик боли, и трехсотая снова потеряла сознание. Я даже дернуться не успел.

Попробовал балку, слегка качается, надломлена недалеко от конца. Можно приподнять. Еще нашатырного спирта.

— Ты, сволочь! Ты всех убил!!! Мама-а-а!!!

Так дело не пойдет.

— Тихо, тихо, успокойся. Давай вылезем отсюда. Потом будешь орать. Хорошо?

Нет. Не хорошо. Орать будем сейчас. А она миленькая, когда успокаивается. Слезы проложили русла в черной пыли по впалым щекам до уголков рта и ниже на острый подбородок. Но надо спешить. Смачный шлепок ладонью по щеке размазал грязь.

— Слушай, сейчас все рухнет. Давай на улицу! Я подниму балку – ты выползай!

— Я не хочу жить! – О! Пришла в себя. Холодный взгляд. Еще немного истерики. Подрагивают губы, пальцы не находят себе места в крошеве. А в общем уже лучше.

— Давай поговорим об этом снаружи, потом покончишь с собой. Пошла!

Я обхватил торец балки снизу и поднатужился. Черт. Тяжелее, чем я думал. Девушка пошевелила ногой и завыла от боли. Так. Распрямим колени, вроде пошло. Ох, как не хорошо скрипит наверху. Р-р-раз!!!

Хлоп! Огненная боль пронзила икру правой ноги. Тут же подкосились колени. Я рухнул. Девичий вопль. Держать балку. На коленях даже удобнее. Темнеет в глазах. Сначала рывок. Потом посмотрим, кто там еще стреляет по служащим объединенных сил. Скорчил рожу от усилия и от мерзкого ожидания очередного выстрела в спину. Ну, давай же! Подери тебя, поднимайся. Балка пошла вверх. Голая посиневшая нога продвинулась. Отпущу сейчас - раздроблю острую коленку.

Хлоп! Ы-ы-ы. Слезы брызнули из глаз. Нет. Не отпускай. Всего лишь плечо. Ну, сейчас я тебе! Тварь! Только вот развернусь.

Зеленый пронзительный взгляд, грязно-желтые волосы, дыра в платье на ободранном до крови боку, трусики в пятнах крови, длинная тонкая нога в синяках. Выбралась. Пальцы разжались. Балка гулко стукнула. Позади еще раз неразборчиво хлопнуло пару раз. Но шум в голове уже не позволяет распознать и обработать звуки. Жаркая красная боль захлестнула голову. С грохотом рухнула задняя стена строения.

***

— Зачем тебе эта война? Неужели заняться нечем?

— Ма. Это не война, это операция по усмирению сепаратистов. Им зачем-то понадобилось мутить воду. Мы просто их унимаем. В этом нет ничего такого! Мне есть чем заняться! У меня через полтора года кончится контракт. Я пойду учиться дальше. Ты же знаешь! Мы же это обсуждали?!

— Ох!

— Не охай. Сейчас у меня такая работа. Повторяю, ничего особенного. Мы бегаем, постреливаем. Они постреливают. Из очень старых ружей. Нам даже не страшно.

— Оставьте вы их в покое, они же не делают ничего плохого. Просто хотят нормально жить.

— Мам! Да кто им не давал-то? Мы что, живем не нормально? Все хорошо. Все сыты – довольны. В чем проблема-то? Я лично, плохо понимаю, что им вдруг понадобилось!?

— А ты успокойся. Подумай. Помолись. Пойми их и отстань.

— Опять ты за свое. Я обещал не трогать тебя с твоими молитвами? Давай и ты не будешь ко мне приставать! Что это вообще такое? У нас есть вот психотренинги, самовнушение, это хотя бы обосновано, специально разработано. Помогает. А ты, что?! Говоришь с богом?

— Назар! Если ты не понимаешь, то хотя бы не издевайся. Это серьезные вещи!

— Я понимаю, что серьезные, только никто не может объяснить?

— Когда тебе плохо, когда хочется плакать, можно сесть и прошептать молитву. Попросить Бога или просто вспомнить о Нем.

— Ма, слушай, я взрослый человек. Когда мне плохо, я ищу причину, устраняю ее, и мне делается хорошо. А не сижу и не грущу. Я не вижу в этом проблемы - побороться немного за свое благополучие. Если ты хочешь есть, ты же не становишься перед иконой, а идешь и покупаешь себе поесть. Ну. Все конечно сложнее, я утрирую…

— Сын, бывает, что ничего уже не поделать.

— Только если я уже буду мертв.

— Назар!

— Ма. Ну, правда! Хорошо, вот ты о чем молишься?

— О тебе.

— О, Боже мой! Ладно, не обижайся. Обо мне, это о чем? Что бы меня не убили?

— Об этом тоже. Я молю Бога, чтобы ты понял этих людей. Понял, чего они хотят. И перестал их убивать.

— Да, мама! Я никого не убиваю! Мы просто воюем. Я куда-то там стреляю, даже не знаю точно, что и кто там. А цель у нас – освободить район, продвинуться. Гражданских, опять же, спасти от сил сепаратистов. Ну, бывает, что погибают люди.

— А гражданские, они хотят вашего спасения?

— Мам, порой с тобой просто невыносимо разговаривать.

— Себя послушай! Ладно, сынок, береги себя. Мне каждая ваша «операция» - пять лет жизни. Ты же знаешь. По инфосети каждый день одно и то же: «Объединенные силы столкнулись с ожесточенным сопротивлением, понесли потери…»

— Да, ерунда.

— Эх. Я все же буду о тебе молиться. И тебе советую. Это не сложно. Я тебе пришлю коротенькую молитву. Выучишь, почитаешь пред сном.

— Ма-а-ам. Все. Мне пора.

***

Спокойно выписаться мне не дали. В фойе военного госпиталя подхватили под локти.

Рэм – командир третьего отделения. Тоже сержант. Старый друг. Близкий, преданный, проверенный годами. Был на той «зачистке». Наверняка выгородил меня. Наплел что-нибудь о сложной боевой обстановке, неверной оценке результатов артиллерийской обработки, сбоев в связи.

И Ким, конечно. Куда же без него?

— Подфартило тебе, брат! Из госпиталя – на ковер к Старику. – Рэм щерится. Рад. Улыбка до ушей. - Ух тебе всыпят, спасателю!

— Ты помнишь Эмиля? – я тоже могу поюморить, не заржавеет. - Ну, из пятого отделения. Вот он нарушил устав по трем пунктам. А после госпиталя о нем говорили очень хорошо. Целый день! А потом постреляли в воздух и разошлись. Так что я переживу выволочку, пожалуй.

Рэм слегка потупился. Похлопаю его по плечу. Эх! Дружище. Волновался же, зараза?!

— Сержант?!

— Ким?

— Вас разжаловали?! Сэр?!

Рэм, стоящий рядом, не удержался, ржет. Ким из последних сил старается, чтобы тонкие губы не разошлись в улыбке. Но уголки глаз уже зашлись морщинками. Хитрюга. Командовал отделением три недели. Понравилось.

— Не дождешься, рядовой!

Загоготали все.

Да. Ждать Киму или смерти моей, или окончания контракта через год. Не повысят меня. Старик сказал: «Ты тактик, тебе место только в бою! Мало думаешь, быстро делаешь!!! Таких у нас единицы». Похвала, выше некуда.

— На кой ты вылез-то? – Рэм придвинул мне полный стакан.

— Да, так, - я отмахнулся и обратился к Киму: «Вытащили ту девицу?»

— А-а-а, – Рэм гнуснейше оскалился, - я-а-асно!

Ким замолчал на мгновение. Улыбки куда-то делись.

— Нет, сержант, – Ким поднял глаза. - Не было там уже никого. Наверняка сепы ее… Э-э-э.

— Эвакуировали. Назар, да ты расслабься. Ты что?! В романтического героя заделался?

— Да не, - неужели я краснею? Это все антибиотики, - просто интересно. Ради чего я там корячился? Дома разрушал!?

— Скажи вот, сержант. А слабо было в экзоскелете завал разобрать и вытащить все, что ты там хотел?!

— Рядовой Ким Тэн, а слабо не умничать?!

Мда. Жаль. Симпатичная девчонка. Подумать только, что она пережила. Сердце кровью обливается. А что еще переживет. Если переживет вообще. Что я, правда, вылез?! Поразмяться? Мякиш.

Ладно.

***

— Приблизительно пятьдесят человек. Три бронетранспортера – класса БТ-У-2015. Семь грузовиков – «ТАР» 5-ти тонн. Две машины прикрытия – «Хамви» с МГ-15.

— Слышали? Эй, парни?

— Ерунда, – лыбятся. Орлы, черт их побери, все им нипочем.

— Приказ: склады отбить, разрушать по минимуму, террористов уничтожить. Пленных не брать. Вопросы?

— Сержант, есть сведения о заложниках?

— Ким, это военная портовая зона, там нет заложников. Только солдаты. Сражающиеся, пленные или убитые. Приказ вы слышали. Все остальное по ситуации. Это война, ребята, что поделать.

Наврал я матери. Сам уже считаю, что на войне. Как-то все обернулось. Началось вроде с мелочи. Задавили бы сразу. Но увязли, а их уже двести миллионов. У них уже страна. Что им было не так? Что им так нужно, раз умереть готовы?! Идиоты, и все тут! Надо позвонить, сказать, что была она права. Не во всем. Но все равно, стыдно.

Прекрасная ночь. Свежая. Эх. Вдохнем поглубже да забрала опустим. Так тоже красиво. Огоньки. Луна в воде отражается. Дорожка до горизонта. Люблю побережье.

Высаживаемся на лету. Не высоко. Асфальт проломился под нашими лапищами. Махины вприсяди. Так. Покрутим бошками, пооглядываемся.

На полдесятого стрельба. Там штаб захваченной базы. Наверное, наши еще держатся. Почему здесь тихо? Транспорты уж наверняка заметили. И нас видят. Думают, что же с экзопехотой делать?! Может из пулемета пострелять? Может из противотанкового ружья жахнуть? А, давайте сразу «Стингерами», что уж там. Наверняка вон в том ангаре в ящиках лежат.

А большой комплекс. Одна парковка, которую мы разворотили, приземляясь, мест на пятьсот. Ангары большие. Длинные, уходящие к причалам. Полукруглые крыши. Что, трехметровые парни?! Побегаем мы тут. И попрыгаем.

Вот и встреча!

— Координатор, почему не доложили о вертолетах?

— Подтверждаю, две воздушные цели, час – час тридцать. Взлетели двадцать секунд назад.

Квад три ждет на парковке, привлекает внимание. Я и квад два – в тень ангаров. И последняя четверка, во главе с Кимом, к штабу. Покажите им там! Наших отбейте.

Земля и куски асфальта взлетают в воздух. Ребят окутывают клубы пыли и дыма. А мы уже у ангара. Секции забора на земле, мотки разорванной концертины – наша работа!

Один вертолет показывает нам свое брюхо. Другой еще не видно. Выше. Прикрывает. Строчат по парковке. Разгоняют винтами пыль. Дым особенно красиво вьется, закручивается, подсвеченный бортовыми прожекторами вертушек. Вот и парни показались. Броня грязная – залп прорыл до земли. Ох, теперь по ним прицельно начнут. Жара.

Вспыхнули маневровые двигатели на пятках, мой боец подпрыгнул над крышей ангара и взмахом сбил хвостовой пропеллер. Хорошо. А мы покарабкаемся наверх. Вторую машину тоже надо поймать. А то поднимется на высоту, стреляй по ней потом. Да, наверное, уже поднялась.

Потрепанная четверка бойцов скрылась с развороченной площадки. Все при делах. Чаще и истеричнее защелкали автоматы у штаба. Тяжело застрочили орудия на БТРах. Ну что за прелесть! Понеслась.

На крыше стоять неудобно. Скрипит, прогибается. Вертолет и правда уже высоко. Надо все же попробовать его достать. И р-р-раз! Но я не ушел в небо. Листы жести и металлические рамы рухнули вниз. Реактивные струи недолго удерживали мою машину над дырой в крыше, и вот я крушу спиной ящики, собранные в ровные кубы. Ну, вы, ребята, поняли! С хлипких конструкций не стартовать.

Судя по звуку, вертолет уходил. Оставшиеся на крыше открыли огонь. Как плавно и размеренно ухает. Музыка! Ладно, надо выбираться из обломков.

— Складское помещение 17. Северо-запад квадрата. Чисто.

— Точно?! Сержант? Вы же не собираетесь снова гулять на свежем воздухе?

— Ким. Делай свое дело. Обеспечь эвакуацию раненых.

— Есть.

Что же это?! Передо мной лежит тело в комбинезоне. Горящую куртку с нее уже снял. Жаль волосы опалились. Не очень сильно, отрастут к нашей следующей встрече. А вот от ожога, боюсь, останется шрам. От тонкой шеи, по острому плечу, и прямиком до локтя правой руки. Пришлось разорвать форму, чтобы подчистить рану и напылить антисептика. Сейчас аккуратно протрем тонкую бледную кожу над веной. Вколем обезболивающего, а дальше по накатанной: нашатырь – истерика.

Девушка потрясла головой. Проморгалась. Вытерла лицо оставшимся рукавом. Посмотрела на горящую машину и тела соратников. На замершую громаду экзоскелета. На меня. На свою разорванную одежду. Снова на меня.

— Так, так. Решила тоже начать убивать людей?

Я осекся. Ирония не вышла. Снова, значит, я обманул и себя, и мать. Убиваю, значит. Вот черт. В этом я, пожалуй, никому не признаюсь.

— Что тебе от меня надо?!

— Приехали. Я, вообще-то, тебя снова спас.

— Зачем?

Вот ведь. Не подготовился. Даже не знаю, что сказать. Не ожидал я этой встречи, что греха таить.

— Без понятия. Рука на девушку не поднимается. Мы, вообще, очень добрые люди.

— Ну и оставил бы, - она потрогала пальцем белый слой пенного антисептика на руке.

— Как тебя зовут?

Пронзительный взгляд было сложно выдержать. Помню, что тогда глаза были зеленые. Сейчас, в темноте, в них играли блики огня. Бешеная ненависть уступила. Она опустила взгляд.

— Бэт. Раз уж так, зови меня Бэт.

— Зачем ты в это ввязалась?

— Мы хотим жить.

— Кто же вам не давал-то? Мы все прекрасно жили, все было замечательно, и тут на тебе! «Отстаньте от нас! Хотим независимости!»

— Кто жил? Ты?

Я недоуменно кивнул.

— Ты думаешь, что ты живешь?

Лишь вопросительно склонил голову на бок.

— Ты знаешь, например, что такое любовь? Ты умеешь любить? – она поднялась и выпятила острый подбородок.

— Э-э-э, в каком смысле?

***

— Да-а-а. – Рэм задумчиво закатил глаза. - Третья мировая война.

— Ну что ты несешь?

— А то! Полгода назад это было стихийным выступлением недовольных, сейчас их уже сотни миллионов. И наши силы, несмотря на технику и обеспечение, уже не такие уж преобладающие.

— В этом ты прав, - встрял Ким, - надо было задавить очаг тогда. Потери среди гражданских были бы много меньше.

— Но всемирное правление сильно бы себя дискредитировало. Как вообще с этим можно было бы жить?

Я не выдержал. О чем они говорят? Что сейчас-то спорить?!

— А как мы все сейчас с этим живем? Я, лично, не могу понять: зачем?!

Рэм повернулся ко мне.

— Свобода. Они захотели свободы.

— Что за чушь? А мы что? В тюрьме? Или ты тоже считаешь, что у нас за каждым следят?! Наблюдают за личной, социальной, экономической жизнью?!

— А что, нет?!

— Нет, Рэм, надо понимать разницу. Следить за человеком и всегда знать, где он находится – это разные вещи!

Брови Рэма взлетели вверх, Ким подпер ладонью подбородок.

— Следить – это наблюдать за человеком все время, идти за ним в туалет, в спальню. А знать… Если вдруг надо найти человека, если надо проверить, что он делал в ночь с четверга на пятницу, то эту информацию всегда можно найти. И в этом нет ничего страшного. Никто не будет записывать, что происходит у него в постели, и делать из этого передачи по инфосети!

— Все это хорошо, но Назар, послушай, если я не хочу, чтобы кто-то знал, что я делал в ночь с четверга на пятницу!? Пусть даже Старику понадобится это знать.

— А вот это не понимаю я. Что такого? Ляжет на стол рапорт: «Сержант Рэмулус Магус не передавал секретные технологии сепаратистам, потому что во время встречи занимался сексом у себя в спальне с горничной, собачкой и надувным слоном». Тебе что важнее? Скрыть какую-то ерунду, о которой никто больше не узнает, или пойти под трибунал?

Рэм подумал.

— А если я занимался чем-то таким, что противозаконно?! И лучше уж под трибунал?

— Рэм, - я приблизился к нему через столик, - а нечего заниматься ничем «таким». Противозаконное у нас, как бы, вне закона! Ты знаешь? В этом случае, нам всем крупно повезло, что случайно был пойман маньяк-извращенец. Рэм. Живи честно, и тебе нечего будет бояться в нашем обществе!

Друг заткнулся. Ким допил кружку и ударил ею о стол.

— Сержант! В десятку! Да пусть у меня в спальне в каждом углу по сотруднику в штатском стоит! – да парень захмелел. - Пусть в туалете мне заглядывают в …

— Ладно! Я не знаю, что ответить. – Рэм, товарищ ты мой, забыл бы ты эту тему! – Но я выясню. Мне спать не дает причина этого сумасшествия! У них есть что-то, чего нет у нас. Без чего нет смысла жить! И они готовы умирать.

Рэм прав. Он всегда был проницательным. Более романтичным. Ему бы девочкой родиться. Но он прав. Мне тоже это спать не дает. Умею ли я любить? Что за вопрос вообще?! Я люблю жизнь. Свою жизнь, беспечную, интересную. Потому что пострелять я тоже люблю. Смерть не люблю. Но о ней я и не думаю.

Женщин люблю. Даже подружку свою новую почти полюбил. С возрастом смогу полюбить так, что готов буду прожить с избранницей всю жизнь. И она будет меня любить. Что это за вопрос? О чем он?

Почему она меня поцеловала? Уж она-то первая должна меня ненавидеть? В знак благодарности?! Ерунда. Женщины могут отблагодарить и по-другому. Не велика благодарность за дважды спасенную жизнь. Но слишком много для человека, убивающего ее соратников.

Может, услышаны будут молитвы матери – я пойму, чего хотят эти люди.

Господи, ну что я несу?! Мы разберемся во всем сами. Все должно быть просто. Власть, деньги, религиозный культ. С другой стороны, ведь не похожа Бэт на фанатичку. Хотя глаза у нее, конечно… Нет, она нормальная, молодая еще. Так о чем же был вопрос? Почему я не смог сразу ответить? Ладно. Спать.

***

— Ха, сержант, как тебе «дикари»? – окно сообщений с оскалившейся физиономией Кима заняло половину забрала. А что? Мы все равно лежим, уткнувшись в грязь. Огонь танковых орудий не дает нам носа высунуть. Микки вон высунул. Где его нос теперь?! Ван, Хенк?! Три двухсотых. И это за последние восемь часов. Да, крепкие попались нам сегодня «дикари!» А ведь мои слова - когда я увидел старинные танки, я чуть не разрыдался со смеху. Теперь почему-то не так смешно.

Город был в блокаде уже три месяца. Сепаратисты ели крыс и трупы. Пили, очевидно, кровь и мочу. Но, черт бы их побрал, город не сдавали. Ждали подкрепления. А его не будет. Мы все отрезали. Казалось бы, простоять, пока все люди в руинах не передохнут, но мы не можем. Генеральный план не позволяет. Данный населенный пункт должен был быть пройден три месяца назад. Нарвались мы на плацдарм. Окраины зачистили, застройку тщательно разбомбили. Но берутся же они откуда-то. Стоят, будто у них тут святыня.

Экзопехота для уличных боев идеально подходит. Поэтому мы и лежим в развалинах. На нас обрушаются остатки стен. Броню лижет огонь пожаров. А поверх наших укрытий бьют крупные калибры. Скотство.

— Да, круто нас приложили! Ким, отойди со своими в здание вокзала. Вас там присыплет – вы отлежитесь. А у нас будет резерв в засаде.

— Попробую.

— Что?!

— Есть, сержант!

… отступление моего квада было еще фееричнее. Смит выпустил фонтан дымовых шашек. Те разлетались во все стороны, взрывались и нещадно чадили. Два бойца выпрыгнули над развалинами из облака и открыли огонь по машинам врага. Я рванул с площади под прикрытие уцелевших стен.

Сам же Смит прорваться не смог. Залег обратно. За баррикаду из строительного хлама. Зеда, что прыгнул вторым, сбили бронебойными из зенитных орудий. Левая клешня отлетела к обстреливаемому зданию вокзала, пробитый корпус рухнул на скопище горящих автобусов. Вот тебе и мякиш.

Прикрывая маневр из-за угла, я получил снаряд в плечо. Левая верхняя конечность экзоскелета застыла, согнутая в локте. Удар разворотил плечо и развернул меня. Потеряв равновесие, махина рухнула на бок, в просторный замусоренный зал какого-то магазина. Ок, полежим. «Резерв в засаде». Просто ругательство какое-то.

Среди разрушенных витрин и полок кто-то двигался. Микрофоны усиливали звук осторожных шагов по щебню и бетонной крошке. Человек. Спорим, враг. Пошевелю-ка я ногой, обрушится арка, спугнет. А я перевернусь на спину – здоровую руку высвобожу.

Ноги засыпало бетонными перекрытиями. Ничего. Можно вылезти, если что. Зато взмахну правой рукой, и полетят враги вверх тормашками. Как в сказке. Через несколько минут враг снова осмелел и продолжил красться ко мне. Я внимательно смотрел вправо. Что ему надо? Умер я. Погиб. Даже вот язык высунул.

Из-за перевернутого стола выглянула голова. Пропала. В грязной вязаной шапочке. Бандиты чертовы. Через секунду человек встал во весь рост. На меня было нацелено противотанковое ружье. Прямо в забрало. Мало приятного, но я улыбнулся и покачал головой. Забрало заклинило, подрожало, поднялось.

— Кроме тебя, за вас кто-нибудь воюет?!

Бэт нервно засмеялась. Выпустила ружье и упала на колени.

Какая же она была замученная. Лицо осунулось, покрасневшие глаза полуприкрыты. Тело мелко дрожит. Простояв на коленях, пока я выбирался из машины, она уже припала на обожженную руку, когда я подошел.

— Возьми, - я протянул ей пищевой концентрат. Девушка жадно разорвала упаковку и принялась жевать, судорожно глотая. – Вот вода.

— Почему все так? Как же это прекратить?

— Бэт, я не знаю. Я работаю. И ребята мои работают. Мы защищаем свою жизнь и неплохо получаем за это. Что делаете вы?! Зачем?

— Назар, ты не поймешь, - она сидела, смотрела на меня блеклыми глазами и плакала. - Но я знаю, в чем дело. У вас нет чувств. У вас их забрали.

— Не неси чушь. Вас дурачат. Причем тут чувства? Вы говорите о свободе. За какую свободу вы отдаете жизни?! И что значил твой вопрос? Я умею любить, я и сейчас люблю!

Бэт слабо покачала головой.

— Я не могу этого объяснить. Назар, послушай, ты должен все понять сам. По-другому не получится. А я не могу.

Мы просидели еще полчаса. Налетела наша авиация. Грохот, огонь, дым. Привычные уже звуки. Я слушал и думал о мучениях Бэт. За что?! Почему она обречена на такую жизнь? Она молодая, красивая девушка, должна наслаждаться жизнью, видеть прекрасное, любить. Что-то меня кольнуло. Что? Я не хочу, что бы Бэт любила?! Ревную?

— Я должна уходить, спасибо тебе, - она обнимала меня за шею.

— Ты погибнешь в котле. Наши зачистят город. До основания. Выжгут. Вытравят.

— Я выберусь, у нас есть коридор. Мы уйдем. Садись в свою машину и делай свое дело.

Презрение? Как можно переживать столько чувств одновременно? Неужели мне действительно этого никогда не понять? Кто они!? Что им открылось???

— Прошу тебя. Брось это. Спрячься.

Она неопределенно кивнула, развернулась, подняла свое ружье. Из машины мне хорошо видно ее. Осторожно поднял экзоскелет на ноги. Огляделся. Ко мне приближался Ким с квадом. Нет уже им смысла лежать в засаде. Все кончено. Прорвалась тяжелая техника, сейчас будут утюжить. Стальные чудовища радостно прыгали ко мне.

— Сержант! Половина третьего, внизу, противотанковое ружье. Не шевелись – я сниму.

Холодный пот. Мне даже захотелось закричать. Единственное, что я успеваю… Машина заскрипела сервомеханизмами. Я выкинул веред ногу, прикрывая Бэт. Мягко ухнуло. Голубой сгусток разнес металлическую конечность. Я падаю без второй точки опоры и ловлю крупные капли крови на забрало. Из взрыва в центре торгового зала выкинуло неестественно короткое тельце. Забрало хрустнуло от удара. Через сетку трещин среди хлама видно армейский ботинок очень маленького размера.

Ярость и бешенство. Вырваться и изувечить Кима! Идиот! Скотина!!! Вояка чертов!!! Я рыдал и метался в кабине. Связи не было, в зарывшейся забралом в мусор кабине меня никто не видел и не слышал.

***

— Бог послал тебе ее, чтобы ты понял их.

— Ма! Я очень сожалею, что завел об этом разговор!

— Нет, теперь уж послушай! Завел, значит хотел! Сам ты не можешь страдать! Не мог, потому что не хотел и не умел. Она выстрадала за тебя. Отмучилась, чтобы ты все понял.

— То, что у нас нет тех чувств?! Что мы выращены без них?! А не слишком ли велика цена? Жизнь человека!

— Сын. Ты заговорил о цене жизни? Или мне кажется?

— Мам! Хватит. Я в ярости, я бы поубивал всех на свете, за то, что они сделали с этой несчастной! Ты не представляешь, что во мне кипит! Чистейшая злость.

— Ох. Ты получил письмо с молитвой. Помолись.

— Ладно, слушай, давай поговорим позже.

— Ты ведь ничего не понял…

***

— Назар, ты точно в порядке? Что там случилось? Ким?!

— Что?! Сержант дернулся неудачно. Я снайпера убрал, но и его зацепил.

— Назар! Ты молчишь и красный как рак. Двинь что ли Киму в челюсть! Ты ведь злишься?!

— Ребята, давайте вы от меня отстанете. Ким. Сходи в расположение, подготовь ребят, завтра утром сброс.

Ким посмотрел на нас обоих, нахмурился и молча ушел.

— Ну?

— Рэм. Ты понял?

— Я начал догадываться.

— Это очень плохо?!

— Кому как, но мне кажется, что мы специально были обделены чем-то очень важным. Это не теория заговора. Я не параноик, поверь.

Глаза Рэма блестели.

— Я все понимаю, про свободу, про наше общество. У нас нет оков, нет цензуры, мы довольны. И мы думаем, что живем. Но…

Рэм был не в себе.

— … у нас нет настоящих чувств! Чтобы страдать, переживать. Назар. Контракт кончится, и я уйду. Уйду к ним. Не в армию. Не все же воюют. Я хочу жить Там. Мне воевать-то осталось… Кто мне что скажет?

Он огляделся, но не замолк.

— Я не могу больше мучиться от своей обделенности. Лишенный неизвестно чего…

— Рэм, скажи, ты умеешь любить?!

— Что?

***

Вот кажется и все. Если много стрелять по другим, а те будут много стрелять по тебе, то это когда-нибудь плохо закончится. Очень плохо. Ну, хотя, правой рукой я пошевелить еще могу. И конечность экзоскелета еще шевелится вместе с ней. Слева пучок искрящих проводов и пара титановых обрубков. Грудная пластина вплавилась в корпус. Забрало разбито. Едкий дым в глаза. Лежу и плачу от дыма. А плакать-то совсем не хочется.

По направлению нашего тыла мимо прогрохотали танки. На обломки со мной внутри даже не плюнули. Да и черт бы с ними, я не гордый. Задохнусь в дыму, как дурак.

— Удивительно!

Разлепить бы глаза. Какой яркий свет. Это что, Солнце? Боже мой. Рукой удалось прикрыться. Рукой? Левой?! Я не в капсуле! Что за…

В рот полилась вода, я глотнул и закашлялся. Перевернулся на бок. Голова кружится, ужасно тошнит, но нечем. Обойдусь. Погоди. Полежи. Приди в себя.

— Не-е-ет, - прохрипел я. - Подойди поближе.

Девушка подошла. Я потянулся к ней рукой. Взял за штанину. Рука уткнулась во что-то твердое. Бэт присела. Выставила одну ногу и задрала штанину – полимерный протез.

— Вот так.

— Бэт, - прохрипел я и снова перевернулся на спину, - Бэт!

Мы сидели в развалинах.

— Мне ужасно плохо. Назар, ты помнишь мой вопрос?

— Да.

— Что да?

— Мой ответ, - даже попытался улыбнуться. - Мне кажется, я все понял.

— Знать и уметь – не одно и то же.

Я промолчал.

— Ты можешь уйти из армии?

— Через месяц закончится мой контракт. Пусть повоюют другие.

— Я с беженцами могу переправиться в Эдвуд, знаешь? Юго-восточное побережье…

— Знаю. Но как же все это? – я обвел взглядом разруху вокруг нас.

— Беженцев свободно выпускают. Я смогу притвориться вашей. Мне будет достаточно, что ты можешь чувствовать. Кто вокруг, мне плевать! А ты можешь. Я верю.

— Я буду там через месяц.

— Ищи в отелях Элизабет Тайль.

— Назар Ниират.

— Отсидись в штабе, я прошу тебя, хватит с нас.

— Ты тоже. Уходи сейчас же.

— Я буду торчать в укрепрайоне, потом уйду, ничего не случится. Вон уже ваши, двигай, сержант.

— Ты уходи, Элизабет. Что за имя, вообще?

— Сам не лучше.

Она хихикнула и скрылась в развалинах. Меня разрывало от счастья. Залезу сейчас в экзоскелет, и он оживет. Моих сил сейчас хватит, чтобы поднять его в воздух без движков. Господи! Какое прекрасное место. Какое родное солнце. Как многого мы были лишены.

***

Рэм не вернулся. Отделение вернулось, а Рэм нет. Двенадцать стальных чудовищ отстрелялись, а тринадцатый мякиш был убит. Бред какой. Неужели его…

Я отгонял тревожные мысли всю ночь. Теперь я хочу спать. Но, закрывая глаза, я вижу кровь. Меня мутит. Как солдат я спекся. Последний месяц, и мы будем с Бэт вместе. Вдали от всего этого. Кто победит? Не важно. Мы не будем воевать. Мы будем жить. Сможем ли? Попробуем.

Прав был Рэм – Мировая война. Теперь я понимаю людей, которые отдавали свои жизни за право жить, чувствуя. Чувствуя все. Не урезанный набор «для комфортной жизни». Жить, не будучи инвалидами, которым в детстве ампутировали остроту ощущений. Страдать, горевать, радоваться немногому. Что это? Назад в каменный век? Что такое сопереживание? Атавизм или человечность? А любовь к людям?

Умею ли я любить? Мне кажется, что да.

***

Вяло воевать не получается. Бой захватывает. Увлекает. В горячке забываешь обо всем. Кураж. Удачно все идет. Мое и еще два отделения закрывают горло «котла». В окружение попала новая техника сепаратистов. Похоже, они начали копировать наши экзоскелеты. Ха! Мы тоже не стояли на месте. Та рухлядь, в которой я воевал год назад, уже давно переплавлена. Мы сильны, как никогда!

Моя последняя битва.

Отделение замедлилось и остановилось. На встречу нам медленно шли бойцы из команды Рэма. Туда перевели Кима. Что ж, поздравляю. Все равно отношения с ним я основательно испортил.

— Сержант! – могу позволить себе окно сообщений с изображением, ведь все кончено, окружение завершено. - Хорошо отработали, а?! Сейчас поджарим уродов.

— Да, Ким, – я поднял конечность.

Грустно. Что поделать. На следующей неделе я буду в Эдвуде. Плевал я на всю вашу бойню. Буду усердно учиться любить.

Но на этот раз ловушка была на самих охотников. Наше оцепление взяли в клещи еще большие. Невиданная доселе техника проявила себя в деле. Неуклюжие гусеничные танки превращались на глазах в яростные стремительные машины. Огонь их орудий выкосил ряды стальных чудовищ, как кегли.

Кима оборвали на полуслове. Залпом разорвали его экзоскелет. Его и двенадцати бойцов, стоявших в полный рост. В эфире началась суматоха. Координатор не успевал диктовать потери и сектора прорыва. Мне на забрало вышло разом четыре окна. Просто с криком. Разных голосов и тональностей. Криков умирающих солдат моего отделения.

Четыре машины разнесло в клочья. Еще две пылали. Но пилоты уже упали и пытались зарыться в землю. Мы удачно залегли. И начали отползать назад. Назад – в тыл врага.

Смертоносные агрегаты безжалостно расправлялись с солдатами армии угнетателей. С нами. Седьмое отделение было сожжено всего тремя машинами сепаратистов. Я уже выключил общую связь. Чтобы мозг не взрывали предсмертные крики. Сожжено! Сталь и углеволокно горели. Лопалась керамическая термоизоляция. Кто-то заскулил. Шестой. Смит. Держитесь, ребята. Двигаем. Двигаем назад.

Клещи армии сепаратистов сомкнулись перед носом основных наших сил. Окруженные вражеские формирования стали кулаком. Кулаком бьющего себя в грудь. А мы под этим ударом. Нас теснили в глубь территории врага, на мощную линию обороны. Там нас раздавят. Изрешетят из укреплений. Вперед нам не прорваться. В мясорубке нам не выжить.

Смит донылся. Два удара разворотили спину экзоскелета. Вспыхнули и взорвались топливные элементы. На наших забралах играли зловещие блики. Назад, ребята, назад. Может что-нибудь придумаем?! Вон вторые рванули на левый фланг. Давай за ними!

Из семи потрепанных машин, три прорвались вплотную к адским созданиям и были разорваны клешнями. Нет уж. Заляжем. Кто вообще остался вокруг?! Из моих – пятеро. Куда, черт, остальные подевались?!

Вот тебе и неделя до приказа. Пропади все пропадом! Я сжал зубы. Было жарко. Было невыносимо от мысли, что Бэт будет ждать меня. А дождется некролога в новостях. Да публикуют ли эти списки? Времени не хватит их читать.

Машины сепаратистов наступали. Медленно. Лениво. Расчетливо расстреливая залегших, так хорошо видимых с высоты. Позади чье-то отделение рвануло на укрепления. Залп грохнул разом. Восемь боевых единиц испарилось. Даже пикнуть не успели. Может лучше уж так?! Не ждать, когда капсулу просто раздавят?! А, ребята? Жахнем напоследок?

Стремительно нарастало жужжание. Звук тысяч пчел. Миллионов. Огромных, огненных, беспощадных. Забрало автоматически затемнилось. Вражеские гиганты утонули в огненном шаре. Что? Связь?! Кто на линии?

— Ну что, тараканы! Хватит валяться! Коршуны прилетели! Ракетами популяли!

Слезы выступили на глазах. Низко над пламенем взрывов прошли истребители. Легко выйдя из пике, ушли в небо.

— И еще разочек. Ну что вы там?! Давайте, побежали на баррикады. Наши в городе!

Окно с розовощеким пилотом в гермошлеме пропало. Все разом изменилось. Были бы в экзоскелеты встроены громкоговорители, закричали бы: «Ура!»

Разметав остатки вражеской техники, мимо нас пронеслись свеженькие, блестящие машины. Высоко подпрыгивая, накрывали укрепления сверху. Там уже поработала авиация. По линии связи с командным центром включили музыку. Тяжелую и ритмичную. Давайте, ребята! Напролом!

Вот уже уцелевшие бойцы понеслись, догоняя подоспевшее подкрепление. Гулкие удары. Уханье орудий экзопехоты. Треск и грохотание. Огонь. Взлетающее крошево. Мы живы. Мы еще сражаемся. И все нам нипочем!

Мой бег запнулся. Машина повалилась на бетонную крышу огневой точки. Проломила ее. Подо мной взорвался заряд. Системные сообщения запестрили на забрале. Шасси разрушено – я добегался. Ну что же, отдохну.

Но что там?! Соседний бункер лежит в руинах. Вокруг разбросаны бесформенные тряпки маскировочной раскраски. Кровавые пятна. Но что вон там?!

Удар кулаком по панели. Крепления отщелкнулись. Я уже несусь. Перепрыгиваю через завалы. Ящики. Трупы. Орудия. Что это?!

Упал на бетонную плиту, заскользил по крошке, вытянув вперед руку. Пальцы зарылись в желтые волосы. Грязные, ужасно спутанные. Уже не расчесать.

Она была мертва. Раздавлена многотонными блоками. Плечо, рука с застывшими на металлической скобе пальцами. Голова. Прекрасное лицо. Ни грязи, ни крови. Глаза умиротворенно закрыты.

И не было даже слез. И не хотел я никого рвать, жечь, убивать. Хотелось думать о Бэт. Хотелось сказать ей, что я понял самое главное. И права была моя родительница. Но зачем?! Что за цена? За понимание одного человека?! Жизнь другого? Дерьмовый расклад.

Я могу любить. И я люблю. Я сижу здесь. Глажу грязножелтые волосы. Вспоминаю. Как же молиться?! Как молиться, когда уже ничем не помочь? Что просить? Как мне к Тебе обратиться?

За что Ты так с ней поступил? Почему я не мог понять всего сам?! Без этого вот?! Почему?! Ты!

Успокоиться. Она ведь у Тебя сейчас? Ведь кончились ее мучения? Могу я попросить лишь об одном? Оставь ее в покое!