delyafer
№45000 "Сто двадцать восемь лет спустя"

Сто двадцать восемь лет спустя

— Три миллиона жизней – это плата за независимость?!

Он снова чего-то не понимает. Он как обычно ни хрена не понимает. И орет так, что закладывает барабанные перепонки.

— Да что ж ты так орешь то?

Она мыслями сейчас не здесь. Могла бы быть совсем далеко. Где-нибудь там, за желтой линией горизонта. Но время пока не пришло.

— Ты плакала, когда радистка Кэт пряталась с близнецами в люке.

Он пытается что-то понять. Тридцать три года он каждый день пытается что-то понять. Зачем сильный всегда побеждает слабого. Зачем добро и зло так перемешаны, что не отделить одно от другого.

— Не надо путать сиюминутные эмоции и жизненно-важные решения.

Она говорила не то, что думала. Не хотелось объяснять. Нащупала в кармане конфету. Развернула.

— Хочешь?

— Когда Жеглов застрелил в спину Левченко, ты тоже плакала.

Он совсем как маленький. Она отправила конфету в рот целиком. Молчала до тех пор, пока во рут оставался привкус шоколада. И еще какой-то цитрусовый привкус…

— Да. Я плакала. Но на месте Жеглова поступила бы также. Пойми. Бывают в жизни ситуации, когда приходится делать непростой выбор.

— Убить или не убить?

Он любит ставить жесткие прямолинейные вопросы. Но он не любит слышать такие же жесткие и прямолинейные ответы. Впрочем, как все мужчины. Непонятно, зачем тогда спрашивают. Пугают, наверное. Наверное, это не вопрос – догадалась она. Это завуалированная под вопрос максима. Чего он хочет? Он хочет, чтобы она глупо улыбнулась и сказала, что пошутила. Обо всем пошутила. Она так и сделала. Она глупо улыбнулась и сказала:

— Я пошутила. Обо всем пошутила.

Да, она угадала. Он встрепенулся, и глаза его засияли. Бред какой-то. Одни догмы у него в голове.

— Я не шутила. Как можно шутить над этим? То, о чем мечтало и молилось все человечество, наконец, сбылось.

— Не надо делать из меня идиота!

Он снова орет. Снова мыслит догмами. Разговаривает банальностями. За что она его полюбила? Кто-нибудь напомнил бы.

— Послушай. Это просто понять. Три миллиона жизней. Ровно столько необходимо энергии, чтобы ты, я и еще три тысячи человек, самых лучших, самых умных, стали бессмертны. Независимость от смерти. Главная свобода, о которой может мечтать человек.

— Кто определил самых лучших?

— В каждом городе работает специальная, авторитетная комиссия. Мы – избранные. Глупо возражать.

Она никогда не расскажет ему, разумеется, что за внесение его в этот дурацкий список, ее отцу пришлось заплатить миллион евро. Он не представляет, просто не представляет, как ему с ней повезло. Богатая невеста. Дочь одного из самых влиятельных людей в городе.

— И так в каждом городе? Три миллиона убить, чтобы три тысячи могли жить вечно?

У него дрожали руки. У него не должны дрожать руки. Она хочет его сегодня, как никогда. Ей нужна его уверенность, сила, страсть. Ведь он именно такой. Да, такой. Другого она бы не полюбила. Вот если бы еще не эти его догмы и постоянные сомнения.

— Послушай, что я тебе скажу. Единственное, что тебе нужно понять, что все не просто и неоднозначно в этой жизни. От тебя уже ничего не зависит. Все решили за тебя. Два выхода есть. Только два. Ты с избранными, а значит со мной, или ты с теми несчастными. Ты можешь отказаться быть избранным, но эта жертва будет бессмысленной. Ты ничем им не поможешь. То, что должно было произойти, то и произойдет.

Она заглянула ему в глаза. Он отшатнулся.

— У меня есть еще один выход.

— Какой?

Она была терпелива. Очень терпелива.

— Убить тебя и себя.

— Зачем?

— Чтобы не участвовать в этом. Неужели ты не понимаешь. Если мы совершим это, как мы будем жить дальше?

— Вечно.

— Я не шучу.

— Значит, ты всерьез считаешь, что убить любимого человека моральней, чем убить три миллиона чужих для тебя людей? Которых ты даже не знаешь?

— Не перекручивай!

Он достал сигарету, измял ее, бросил на землю.

— Ты не ответил. Ты считаешь это моральней?

— Но три миллиона!!

— Но любимая женщина…

— Но три миллиона жизней!

— Значит дело в количестве?

— Бред.

— Вот видишь. Все не просто. А ты все время пытаешься все упростить.

Она с удовлетворением заметила тоску и неуверенность в его взгляде. Еще немного и она его дожмет. Он присел на бордюр. Она опустилась на колени рядом. Нежно убрала темно-русые пряди, налипшие на его потный лоб.

— В этом мире все относительно, и никто не прав.

Ее глаза блестели, как прибрежные маяки в густом тумане.

— Прости меня. Я не хочу. Я не могу взять на себя эту ответственность.

— Не можешь – значит, станешь одним из этих трех миллионов. Тихо безвестно канешь в вечность.

— И ты меня забудешь.

— Вечность – большой срок. Лет через сто я не вспомню твоего лица, а лет через триста даже имени твоего не вспомню.

— Зато ты запомнишь этот разговор.

— Его я забуду в первую очередь.

Сто двадцать восьмой год он навещает ее в клинике для душевнобольных. Ее отец сто лет ненавидит его, и будет ненавидеть его еще…Кто знает, сколько раз по сто заключается в вечности? Она каждый день с точностью до буквы заставляет его воспроизводить тот самый разговор.

— Я не хочу забыть. Ничего не хочу забыть.

Ее отец предлагает ему миллионы. И, скорее всего, он все-таки согласится. Три миллиона евро за одну единственную просьбу несчастного старика. Каждый день он повторяет, как молитву:

— Об одном прошу: оставь ее в покое.