Re-godcatcher
№45028 "ДУША ТЕАТРА"

Душа театра

—Три миллиона жизней – это плата за независимость?! – шепнул Михалыч, сверяясь со сценарием.

Чай остывал. Степа на сцене нещадно забывал куски текста, косил взгляд на суфлерскую будку и пытался замазать слабость своей актерской игры резкими перебежками из одного конца сцены в другую.

В зале уже похихикивали.

Михалыч сделал несколько глотков чая и в волнении потер лоб.

—Убейте меня кто-нибудь, - пробормотал он, - и за что я плачу пятьсот двадцать рублей за выступление?

Дело было вот в чем: полгода назад Степу признали лучшим актером театра, и Степа, по слабости душевной, а также ввиду нежданно нагрянувшей славы, принялся спиваться. Спивался он в обществе близких друзей, с журналистами, с гостями, со случайными поклонниками, с любовницами, с женой, а позже – с работниками театра, с уборщицами и даже с общепризнанным алкоголиком Севой, который ошивался на заднем дворе и спал летом у мусорных баков.

Михалыча, как главного художественного руководителя, эта ситуация нервировала и тревожила. На театре он делал деньги. А как, скажите, хорошо зарабатывать, когда главная звезда забывает текст, произносит монолог Чацкого заплетающимся языком и все время путает папаху с кокошником?..

Степа на сцене в очередной раз склонился над суфлеркой и в мольбе воздел руки к небу. Помнил, гад, что, какая-то важная сцена имела место быть.

—И молю тебя, отче наш… - с вздохом прошептал Михалыч и отхлебнул еще чаю.

Степа повторил.

—Чтобы послал ты мне нормального актера, непьющего, и талантливого. Чтобы зрители на него ходили…

Степа покосился на суфлерку, беспомощно открывая рот. Тогда Михалыч вздохнул еще раз и пошел далее по тексту…

После выступления снова не было аплодисментов. Степа отыграл отвратительно. От него пахло дорогим перегаром. Степу пошатывало. В коридоре он заключил Михалыча в крепкие объятия и долго, взахлеб, жаловался на свою никчемную жизнь, на влечение к актрисе Смирновой, на дорогую коммуналку, на жену и на то, что всюду наливают – а он не может отказать. Ну, душа такая, понимаешь, никому не отказная. И обещание давал же, и клялся, и на колени падал – а отказать не может. Эх, жизнь актерская, пропащая… Михалыч оторвал дрожащего от плача Степу, оставил его в коридоре и поспешил к себе в кабинет. Настроение было преотвратительнейшее.

В кабинете его поджидали. Один – толстенький, розовощекий, с блестящей залысиной, сидел на подоконнике и болтал ножками. Второй был высоким и худым, носил аккуратный черный костюм с галстуком. Он сидел в любимом кресле Михалыча и пил минералку из пластиковой бутылки.

Михалыч гостей не ждал. Он собирался сделать несколько важных звонков, потом отключить сотовый и отправиться домой, полежать в горячей ванной.

—По какому праву?.. – слабо возмутился Михалыч, а в голове мелькнуло: «А вдруг со столицы?». Наезды иногда случались. В основном – с проверками. Но всегда оставалась надежда, что предложат нечто светлое, дорогое и хорошо окупаемое…

—Сами позвали, - отозвался толстенький.

—Я?

Худой протянул лист, на котором беглым росчерком было написано: «И молю тебя, отче наш, чтобы послал ты мне нормального актера…» и далее по тексту, недавними словами самого Михалыча. Почерк был легко узнаваем.

—Шутка какая-то? – спросил Михалыч, разглядывая лист с обеих сторон. В том, что писал не он, а почерк был его, сомнений не оставалось.

—Вовсе нет. Вы попросили – мы пришли. – Отозвался худой, допивая минералку. – Вы чертовский везунчик, Алексей Михайлович! Не успели произнести молитву, как сразу же угодили в точку. К вам прислушались, вас пожалели, выписали три ордера к исполнению и снарядили нас для выправления ситуации.

Михалыч озадаченно моргнул. Треть из вышесказанного успешно пролетело мимо его сознания.

—И кто вы? Новые актеры?

—Мы нет. Мы ангелы-исполнители. – Сказал толстенький, - видите ли, с актерами сейчас напряженка. Актеры все прямиком в Ад, или в призраки подаются. Там актеры требуются. Знаете, всякие выкрутасы с цепями, завыванием… очень многие умеют хорошо и, главное, правдоподобно бормотать что-то невнятное. А от вас другое нужно. Вы же о чем молились, помните? Перечитайте, ну?

Михалыч перечитал, думая о горячей ванне.

—Ну, и? – хмуро спросил он. .

Худой потянулся и неожиданно расправил крылья. Густые такие крылья, с широким размахом.

—Давайте, вы нам душу, а мы вашему Степану хорошего пинка под зад влепим, чтоб играть научился и пить бросил, - сказал он.

Михалыч скрипнул зубами.

—Как-то не выгодно.

—Почему же? – удивился толстенький, - и вам хорошо, и нам неплохо.

—А как же я без души?

—А как у вас многие живут? – развел руками толстенький.

—Вы же хотите, чтобы ваш театр приносил доход и был популярным, верно? – встрял худой, с крыльями.

—В областном масштабе, не больше. – Поправил Михалыч, - а душа для такого… как-то многовато. И, потом, а вдруг она мне еще в жизни понадобиться? Мало ли что. Да и привык я к ней… с рождения вместе.

—Ну, ладно, а что вы тогда предложить можете?

Михалыч потер подбородок.

—Подумать надо, - сказал он, - раз уж такой случай…

—У вас есть двадцать минут, - сказал толстенький. – А мы пока кофе попьем.

И они оба исчезли.

Михалыч снова потер подбородок. Решение давалось ему непросто. Пожертвовать женой он не мог – она умерла два года назад. Детишек было жалко. Кого же?..

В задумчивости, Михалыч вышел в коридор, и тут же угодил в крепкие объятия рыдающего Степы.

—Я алкоголик! – рыдал Степа и вытирал сопли о рукав, - я ничтожная, несчастная личность! Серый человечек! В утиль меня! Какой же я актерище? Так, жалкая спичка в водовороте жизни!..

—А ведь верно! – воскликнул Михалыч, которого внезапно осенило.

—Что – верно? – насупился Степа, - что я спичка, или что я ничтожная… несчастная… эта…

—Все верно! – Михалыч отодрал от себя Степу и залетел в кабинет.

Там сидели двое и пили кофе. Худой успел убрать крылья.

—Я подумал, и решил! – выпалил Михалыч, - раз уж вы взялись исполнять мою молитву! А давайте, вы возьмете душу у Степы и засунете ему что-нибудь от алкоголизма… и чтобы талантище у него расцвел, а?

Двое переглянулись.

—А? – с надеждой повторил Михалыч.

—И не жалко-то? Душу хорошего человека…

—Какой же он хороший? Алкоголик. Театр гробит, жене изменяет и еще, это, сопли о рукав… А так хоть и бездушный, но актер! Радость людям приносить будем. Счастье. А?..

—Хорошие у вас, у людей, молитвы, - буркнул толстенький, - Это окончательное решение?

—Самое что ни на есть.

—Тогда подпиши вот здесь, и вот здесь. Тебе решать.

Михалычу протянули лист с договором о передачи Степиной души в хорошие руки. И когда только успели его написать? Михалыч подписал, не сильно-то и вчитываясь.

Толстенький и худой поклонились, забрали листы, кофе и растворились.

Днем позже Михалыч заварил себе крепкого чая и направился в суфлерку. Можно было и припоздниться. Степа знал текст так, что от зубов отскакивало. Играл он блестяще. Зрители провожали актера бурными овациями и требовали продолжения. Михалыч присел на табурет и поглядывал на сцену с блуждающей улыбкой на устах. Ему было все равно, кто эти странные люди, побывавшие вчера в его кабинете. Он даже не стал интересоваться, почему крылья у худого казались какими-то поношенными, а у толстенького на блестящей лысине вроде как пробивались маленькие рожки. А зачем задавать лишние вопросы, когда и так все хорошо? Свое дело эти люди сделали. Сегодня утром Степа пришел трезвым, как стеклышко, заявил, что порвал со старыми связями и начинает новую жизнь. Даже с женой разводится, чтобы, значит. Целиком отдаться искусству.

А как играл, как играл!!

Михалыч отхлебнул чаю. Степа вышел для поклона, потом повернулся к суфлерке и подмигнул. На его губах играла надменная улыбка, а в глазах поселилась пустота. Михалыч показал ему большой палец и Степа, повернувшись уже к публике, закричал, с надрывом, как кричат люди, полные отчаяния и горя:

—Об одном прошу: оставь ее в покое!..