голос
№45030 "Тамочкин, берегись!"

Тамочкин, берегись!

— Три миллиона жизней - это плата за независимость!? – взревел Тамочкин и в гневе выбежал на лоджию.

— Не будет в нашем доме тараканов, – жена застряла бедрами в дверном проеме. – Это я тебе говорю!

— А ты Селедкиных спросила? А Козлевичей? – не унимался Тамочин, отплевываясь на соседей снизу.

— Да что спрашивать? У них на лбах написано: «тараканам – бой!»

— Это все Ляля! Она вечно настраивает тебя на маниакальный лад.

— Не тронь святое, - зашипела жена.

Упоминание имени подруги в подобном контексте однажды стоило Тамочкину двух тарелок и удара полотенцем по ушам.

— Для тебя же нет ничего святого, - Тамочкин размахивал над головой рваной тапкой. – Это живодерство! Они прожили с нами столько лет – и ты готова перечеркнуть все хорошее, что между нами было?

— Я готова вычеркнуть плохое! – стояла на своем жена. – Тоже мне, защитник прав доморощенных животных.

— Убийца! – шнырял по лоджии Тамочкин. – Душегубка!

— Господи, помилуй! – жена попыталась выбраться из плена дверного проема.

— Каким богам ты молишься, презренная? – Тамочкин встал в позу, вспомнив о затертом в памяти школьном драмкружке. – Твоя бабка в гробу перевернется на склоне Иерусалима, увидев крест, что болтается промеж твоих бесстыжих грудей.

— Так ты иначе венчаться отказывался, - всхлипнула жена.

— Хупа по тебе плачет! - окончательно разошелся Тамочкин. – Нет в людях искренней веры – один антураж.

— Кураж? - переспросила жена, искривившись лицом.

— Дура! – выкрикнул Тамочкин.

Жена зарыдала в голос. И, выдохнув, выскочила из дверного проема обратно, в квартиру.

Меж тем Тамочкин заприметил на примыкающей лоджии соседа.

— Колготкин, дай закурить, брат! Тут жена тараканов жизни лишает.

— Знаю, жаждой смерти болен весь дом. – Колготкин был признанным эстетом, но закурить дал.

Так они стояли и курили. А где-то глубоко в доме, между раковин и хлебных крошек носились в предсмертной суете тараканы. И грозный тараканий бог, герметично упакованный в железо, ждал своего часа.

— Стоите. Курите. Коптите легкие, - на лоджию вышел друг Колготкина – доктор Харин. – Давайте лучше выпьем!

— За тараканов! - поднял рюмку Колготкин.

— Не чокаясь, - поддержал Тамочкин.

— Все там – будем! - Харин выпил первым. – Брынзы?

Тамочкин и Колготкин поморщились, но от закуски отказались.

— А я съем, - брынза растаяла между крупных белых зубов доктора.

Где-то внизу, тринадцать этажей спустя, ребятня пыталась оторвать кошке хвост. Кошка вяло сопротивлялась. Это был не первый хвост, который ей отрывали.

— Щенки, не троньте кошку! – выкрикнул обладающий незавидной дальнозоркостью Колготкин и медленно выпил.

— Не дай нам Бог стать подельниками убийц! – Тамочкин поднял вторую. – За мир во всем мире, други мои!

И тут грянул гром. Тучи затряслись над блочной многоэтажкой. Чей-то громогласный хохот несся грозой по двору. Дождь застучал по крышам, карнизам, залил неостекленные лоджии. Потихоньку, с каждой каплей, Харин, Колготкин и Тамочкин стали стекать лужами на плиточный пол лоджий. Рюмки в их руках раздувались, превращаясь сначала в стаканы, потом в ведра…

— Граждане, что происходит? – старался не терять лица Харин.

— Черт знает что происходит! – размахивал ногами Колготкин. – Не мог я так быстро нажраться.

— Это карма, - кашлянул Тамочкин и отбросил ведро из-под водки в сторону. – Нет, это кара! Кара небесная!

— Акстись! – от Харина остался только чубчик, трепещущий над перегородкой между лоджиям. – Скоро отпустит.

— Харин! Тону! – раздался писк Колготкина откуда-то снизу.

Тамочкин огляделся – рядом с ним лежала перевернутая стеклянная бочка. А в дверном проеме, перекрывая вид на неубранную постель и поеденный молью ковер, стояло что-то большое, коричневое, как кал.

— Не-ет! – истерил Тамочкин.

В ответ ему неслось невнятное стрекотание и скрежет. Тамочкин залепил глаза ладонями и жалел только об одном – если бы он не успел выпить вторую рюмку водки, лежал бы сейчас на дне лоджии дохлый и спокойный. А потом он почувствовал, что его оторвали от пола и понесли куда-то вверх, выше и выше. Даже с закрытыми глазами голова кружилась от скрежета, тряски и запаха хлебных крошек. Полет Тамочина, зажатого между чего-то твердого, мнущего бока, длился недолго. Вскоре он снова почувствовал под ногами землю… или что там было? Еще какое-то время он боялся отлепить ладони от глаз. Пока не услышал знакомый голос:

— Степ, это ты?

— Угу, - проныл Тамочкин.

— А то я чую, носками пахнет.

— Дура! – выкрикнул Тамочин и открыл глаза.

Жена сидела рядом с ним на тумбе, возле раковины. И поверхность этой тумбы казалась сейчас катком, залитым мрамором. Ошметки колбасы и хлебные крошки возвышались тут и там в половину их роста.

— А ты говорила – маленькая рабочая поверхность! Да упахайся! – дыхание Тамочкина перехватило от гнева.

Жена тихо скулила, привалившись к горошине. Иногда она скашивала глаза и поглядывала вглубь кухни, где мирно суетились огромные коричневые туши. Тогда ее вой набирал силу и переходит в рев.

— Теперь остается уповать на то, что тараканы окажутся человечнее нас, - глухо высказался Тамочкин. – Иначе – выведут нас с тобой, как пятна с одежды – и мокрого места не останется!

— И-и-и, - стенала жена. – У-у-у!

— А все твоя Ляля виновата, - процедил сквозь зубы Тамочкин.

Жена встрепенулась, ожила и метнула на мужа привычный гневный взор:

— Об одном прошу: оставь ее в покое.