Конь Иорданский
№45057 "Четырнадцатый"

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

Викуся перекатилась на живот, подставив солнцу румяные, замечательной формы ягодицы и узенькую спину с трогательно выпирающими лопатками, щёлкнула ногтем по дужке инфоочков, и с выражением процитировала: «Три миллиона жизней – плата за независимость или предательство?!» Минуты две шевелила губами, по-видимому, читая статью, и капризно скривила губки.

– А ответа-то и не дали! Тоже мне, видные писатели!

Она повернула лицо к Герману (из-за плеча виднелись только серебряные купола инфоочков, полоска загорелого лба да задорно торчащие пучки жёлтых и голубых волос) и сказала:

– Слушай, а почему бы тебе не обнародовать своё мнение по этому поводу?

Герман скромно улыбнулся и заморгал, не проронив ни звука. Ему было очень тяжело смотреть девушке в глаза – но не из-за скрывающих их зеркальных полусфер, а из-за того, что смотреть хотелось на загорелые... В общем, на её спину.

– Кончай отмалчиваться, – строго сказала Викуся. – Отдают-то твоих соплеменников. А вдруг их сейчас безжалостным образом расчленяют? Или того хуже – едят! Ты видел этих рьятто? Жуть, что за твари. Настоящие каннибалы!

Герман тяжело вздохнул. Сложившегося мнения по поводу трехмиллионной дани каннибалам из космоса у него не было. В конце концов, отдали-то всяких бродяг. Может, так даже лучше... Зато было у Германа желание. Необоримое. Он просеменил ближе к девушке и с трепетом лизнул её в пятку. Викуся дёрнула ногой и засмеялась.

– Блин, чувак, если бы ты был человеком, я бы решила, что ты ко мне пристаёшь.

«Если б я был человеком, так и случилось бы», – подумал Герман и лизнул Викусину икру.

– Уйди, безобразник!

В Германа полетела горсточка песка. Он ловко отпрыгнул.

– Ну нет, так просто ты не отделаешься!

Следующие десять минут они носились по пляжу, радостные как дети на дне рождения. Три миллиона жертв были напрочь забыты.

Потом вспотевшая, перепачкавшаяся в песке Викуся отправилась поплавать, а Герман остался охранять одежду.

Тогда-то его и поймали фурманщики.

... ... ...

В фургоне, куда два мужика с рожами дегенератов и ручищами молотобойцев забросили Германа, оказалось на редкость просторно. Блестящий железный пол с низкими гофрами резко пах какой-то химией. Должно быть, антисептиком. На пластиковых стенах виднелись неглубокие следы когтей – прошлые пленники зачем-то пытались оставить память о себе. В углу, постанывая, жалось несколько товарищей по несчастью, явных бродяг. На Германа они взглянули искоса и тут же отвели глаза – не то боясь, что он воспримет прямой взгляд как вызов, не то по трусости, въевшейся в тело глубже, чем грязь подворотен. Он пренебрежительно фыркнул и демонстративно повернулся к бродягам задом. Ложиться не стал, широко расставив ноги, утвердился в центре камеры. Он был совершенно уверен, что это идиотское недоразумение скоро разрешится. Под кожей на груди у него находился чип, помимо прочего содержавший полную информацию о хозяевах.

Фургон качнулся и поехал. В кабине загрохотала музыка – нейротранс пришельцев. Викуся говорила, что на человеческих самцов он действует как стероиды: вызывает прилив сил, подъём либидо и неодолимую ярость.

Похоже, так оно и было. После сравнительно недолгой поездки фурманщики резко изменились, причём не в лучшую сторону. И без того грубые, они сделались совсем бешеными. Бродяг вышвырнули пинками, а Германа схватили за лапы, раскачали и с гоготом метнули наружу.

Упал он на мягкое, но порадоваться такой удаче не успел. Потому что увидел, что это было.

Шерсть.

Огромная куча собачьей шерсти, испачканной кровью, мочой и экскрементами, чей запах пробивался даже сквозь вонь вездесущего антисептика.

... ... ...

Те же уроды – ценители нейротранса долго поливали пленников химикатами из шланга с двумя наконечниками, похожими на головки хищных птиц. Растворы несколько раз менялись – как цветом, так и на вкус, но пахли практически неотличимо. Бродяги во время мытья дважды обгадились; оба раза одновременно, точно по команде. У Германа тоже крутило живот, но он стоически терпел. Затем фурманщики вышли из камеры, и она начала быстро наполняться горячим воздухом. Включились вентиляторы. Шкура высохла практически мгновенно, а ещё через несколько секунд Герман почувствовал сильное головокружение и потерял сознание.

Очнулся он в алюминиевой клетке, дрожащим от холода. Шерсти на теле не осталось ни клочка. Сбривали её, видимо, как придётся – саднили многочисленные мелкие порезы. Почему-то сильно болела левая задняя лапа. Герман попробовал ею шевельнуть и едва не провалился в беспамятство снова – был вывихнут сустав. Похоже, чёртовы подонки опять швыряли его, раскачивая за конечности. Однако самым худшим было не это. На груди отсутствовал приличный кусок кожи. Рану залеплял плевок скверного дермогена – коричневато-жёлтого, склизкого на вид, но сухого будто пемза на ощупь.

Чип, вживлённый Герману на третий день после рождения, не только идентифицировавший его личность, но также стимулировавший мозговую деятельность и тем самым возвышающий над миллионами сородичей, отсутствовал.

Вот тут-то он не сдержался. Завыл.

Сначала он слышал только себя, но вскоре к его плачу начали присоединяться новые и новые голоса. Очень скоро вокруг стоял дикий, панический вой и лай, и скрежет зубов о решётки. Эта какофония отрезвила Германа. Он захлопнул пасть и осмотрелся.

Вокруг возвышались штабеля однотипных клеток, составленных буквой «П» в пять рядов. Там, где клетки отсутствовали, располагались широкие ворота, под которые уходили рельсы вроде трамвайных. Верхние ряды пустовали, однако нижние были заполнены почти под завязку. Сотни псов всевозможных пород и размеров бились голыми телами о стенки узилищ.

Это было дико, это было жалко и – омерзительно. Ни капли благородства не осталось в бедных животных, ни пылинки самоуважения. Никчёмный сброд горевал о своей бесполезной жизни. Герман вспомнил, что именно он стал катализатором этого безобразия и со стыдом прикрыл лапой глаза.

Распахнулись ворота. В помещение вошли деловитые люди в масках, несущие баллоны с длинными узкими раструбами. Обитателям ангара баллоны были наверняка хорошо знакомы. Вой будто отрубило.

Сделалось страшно.

... ... ...

Четыре дня не происходило ничего примечательного. Пленников кормили безвкусной едой, поили водой с привкусом хлорки, а иногда «развлекали». Давешние дегенераты выпускали в центр помещения течную суку, нескольких кобелей – нарочно намного больше или меньше дамы размером – и, похохатывая, покуривая папиросы, набитые совсем не табаком, наблюдали за происходящим под ревущие пульсации инопланетной музыки. К своему ужасу Герман чувствовал, что всё это – технотранс, принудительные собачьи свадьбы, раздражающий ноздри дым начинает доставлять ему что-то вроде извращённого, злобного удовольствия. Ему уже почти мечталось поучаствовать в оргии, но вывихнутая нога лишала малейшей надежды на роль «жениха».

А на пятый день всё кончилось. В тюрьму заявились чужие. Рьятто. Восемь особей. Они и впрямь выглядели кошмарно. Двухметровый рост, багровая кожа, усеянная мучнистыми пятнами наподобие лишая, тонкие конечности. Вдавленные, но чрезвычайно широкие грудные клетки; животы, похожие на шапки пульсирующих пузырей, и в довершение, как квинтэссенция абсурда, крошечные головки херувимов.

Рьятто пересчитали пленников и залопотали тонкими голосами, неистово жестикулируя. Кажется, они были недовольны. Сопровождающий – мужчина в белом с зелёными накладками комбинезоне – прижимал руки к груди, низко кланялся и бегло лопотал в ответ. Видимо, он умел убеждать. Интонации мало-помалу стали спокойнее, а вскоре разговор и вовсе прекратился.

Мужчина достал коммуникатор и сказал в него:

– Ну, вроде всё. Пошумели, конечно. Четырнадцать шавок лишних. Это же чудовищное нарушение договора! – Он хихикнул. – В общем, загоняй транспорт. Да поскорее. Сам знаешь, как тут воняет...

В помещение по рельсам вполз миниатюрный состав – несколько ярко раскрашенных вагончиков с открытыми боковыми стенками. Едва состав остановился, рьятто начали отпирать клетки и выхватывать оттуда псов. Каждого внимательно осматривали, прижимали к голове какое-то устройство, раздавалось низкое гудение, и обмякшее тело укладывалось в вагончик.

Удивительно, но ни один из пленников даже не пытался оказывать сопротивления.

Наконец очередь дошла и до Германа. Он оскалился, готовясь вцепиться в руку чужого, – а дальше будь что будет. Однако тот, едва взглянув на опухшую заднюю лапу, перешёл к соседней клетке.

Вскоре всё закончилось. Вагончики, нагруженные неподвижными собачьими телами, уехали, весело постукивая колёсами. Следом отбыли рьятто. Человек в белом комбинезоне окинул взглядом четырнадцать клеток, чьи обитатели по тем или иным причинам приглянулись чужим меньше остальных, и произнёс странную фразу:

– Эх, не повезло вам, бедолагам.

... ... ...

Зловещий смысл его слов прояснился к вечеру. В ангар пришли двое. Некрасивая пожилая женщина с хорошо различимой бородкой и усами и молодой человек в инфоочках. Очки были куда как поплоше, чем у Викуси. Бородатая женщина бесспорно главенствовала. Очевидно, именно поэтому движения у молодого человека были нервными, а голос визгливым. Герман и раньше замечал, что человеческие самцы, несмотря на многолетнюю историю феминизма, по-прежнему воображают себя вожаками стай и очень переживают, когда реальность беспощадно расходится с грёзами.

– Берём этого! – Нервный очкарик устремился к одной из клеток.

– Не пойдёт, – отрезала женщина и присела на корточки возле Германа.

– Почему? – склочно воскликнул очкарик. – Посмотрите, какой крупный экземпляр!

– Серёженька, – ласково сказала женщина, – бросьте валять дурака. Экземпляр, который вам приглянулся, сука. Притом беременная. А мне нужен кобель. И думается, я нашла как раз то, что требуется.

– Этот? Но, Диана Григорьевна, он же больной! Посмотрите, какая язва на груди. И нога сильно повреждена.

– Ногу мы ему вылечим. А то, что вы называете язвой – след от извлечённого чипа.

– То есть? Хотите сказать, этот пёс – модификант? Эй, Бобик, ты что, умный?

«Да уж не глупее тебя», – подумал Герман, приблизился к дверце клетки, взглянул сквозь решётку в добрые карие глаза Дианы Григорьевны и улыбнулся.

Женщина открыла защёлку и поманила Германа наружу. Тот вышел, стараясь прихрамывать как можно меньше. Получалось не очень.

– Возьмите его на руки, Серёженька. Видите, как ему больно.

Нервный Серёженька не слишком почтительно подхватил Германа под живот и грудь.

– Выбрали красавца? А куда остальных? – спросил один из фурманщиков, когда они вышли из ангара.

– Усыпить, разумеется, – безразлично сказала Диана Григорьевна.

– Во, блин! Оказывается, и у собак тринадцать – несчастливое число!

Фурманщики загоготали.

Герман вздрогнул и зажмурился.

... ... ...

Следующие две недели его к чему-то готовили. Брали бесконечные анализы, пичкали инъекциями и микстурами, били слабыми электрическими разрядами и светили в глаза сильными световыми импульсами. Герман постоянно находился в пограничном состоянии между сном и бодрствованием. Он представления не имел, к чему идёт дело. Без чипа мозг его стремительно возвращался в первобытное состояние. Инстинкты выходили на первое место. Герман почти перестал понимать сложную человеческую речь.

– Диана Григорьевна, вам не кажется, что мы не приближаемся к результату, а отдаляемся от него? – спросил как-то очкастый, с тревогой разглядывая пса, добрый десяток минут гоняющегося за собственным хвостом.

Женщина улыбнулась и сказала мягко:

– Серёженька, вы прекрасный ассистент, лучший из всех, что у меня были, но никудышный учёный. Не обижайтесь, это в самом деле так.

– Я не обиделся. – Ассистент надул губы. – Кстати об учёных... Вы знаете, что движение «Молодая гвардия» объявило эксперименты с биологическими трансформаторами рьятто вивисекцией, а тех, кто ими занимается – врагами человечества? Возле института Петра Денисовича третий день пикеты.

– Плевать я на них хотела. Клоуны и провокаторы.

– Да, но за ними стоят серьёзные политические силы.

– На них я тоже плевать хотела. – Диана Григорьевна задумчиво потеребила волоски на подбородке и кивнула. – Впрочем, вы правы, эта возня мышей в сухом навозе может поднять в воздух немало едкой пыли. Стало быть, нужно спешить. Трансформацию запустим завтра.

... ... ...

Герман сидел за столом и пытался обуздать взбесившиеся вилку и нож. Проклятые приборы скакали в его руках, как блохи на дворняжке и уже успели разнести вдребезги миленькое фарфоровое блюдце с пастушком и гусями. Диана Григорьевна невозмутимо кушала пирожок и наблюдала за страданиями подопечного со вниманием экспериментатора старой школы, а Серёженька полностью погрузился в инфосеть: его ногти барабанили по дужкам очков-коммуникатора в ритме нейротранса.

Наконец руки Германа прекратили дёргаться. Он начал поспешно загружать в рот мясное рагу. Серёженька сдвинул очки на лоб и объявил дрожащим голосом:

– В блогах сообщают, что институт Петра Денисовича подвергся нападению. Разрушены два из пяти биотранов. Погибло несколько питомцев. Имеются жертвы и среди сотрудников. Господи, – он помотал головой, – я сейчас есть не смогу!

– Я вам уже сто раз говорила, не читайте блогов перед едой.

– А что же читать?

– В ресторане – меню. – Диана Григорьевна отправила в рот остатки пирожка и промокнула губы салфеткой. – Здесь – вообще ничего.

– Кажется, я этот диалог уже где-то слышал, – сказал Герман. Он редко решался говорить, язык слушался не лучше, чем столовые приборы, но сейчас рискнул – и был вознаграждён. Фраза прозвучала идеально.

Женщина усмехнулась.

– Не поверишь, всё украдено до нас.

В этот момент снизу донёсся звон бьющегося стекла.

– Ну вот, мыши добрались и до нас, – преувеличенно спокойно заметила Диана Григорьевна. – Идёмте, Герман, я вас выведу отсюда.

– А как же я? – испугался Серёженька.

– А что вы? Вам ничего не грозит. В самом худшем случае дадут по морде.

– Морда у него, – крикнул ассистент, тыча трясущимся пальцем в Германа, – у меня лицо!

– Разумеется, – согласилась Диана Григорьевна. – Так постарайтесь не терять его, мой друг.

Она быстро повела Германа к черному ходу. Лифта там не было, пришлось спускаться по лестнице. Затем они бежали через лабораторию (у Германа при виде коконов и манипуляторов биотрана в груди сжался болезненный ком), затем – долго – по каким-то пыльным коридорам. Наконец через низенькую дверь вышли в огромное помещение, заполненное мобилями. Кажется, это была стоянка под гипермаркетом. Диана Григорьевна уверенно прошагала к серебристому «Смарту», открыла его и отдала ключи Герману.

– Теперь эта машина ваша. В «бардачке» – документы. Кредитка, водительские права, магнитный ключ от квартиры, инфоочки. Адрес квартиры заложен в память очков.

– Я не умею водить, – сказал Герман.

– Ничего архисложного. Намного проще, чем управляться с вилкой и ножом.

– А как же вы?

– Со мной всё будет в порядке. Я скоро свяжусь с вами. Но если нет... с недельку постарайтесь никуда не высовываться. Продуктов в холодильнике достаточно. Дальше – решайте сами. Ну же, поезжайте. Мне надо возвращаться. Прощайте.

Диана Григорьевна сделала шаг прочь.

– Зачем вы создали меня? – спросил Герман у сутулой женской спины.

– Не знаю. Из любопытства. Из чувства противоречия. А может, просто хотелось почувствовать себя матерью. Хотя бы суррогатной, оплодотворённой не любимым человеком, а инопланетной научной мыслью.

Она ушла, так и не обернувшись.

... ... ...

За неделю с ним никто не связался. Очки были настроены лишь на несколько официальных новостных лент. Об «антививисекторских» акциях молодогвардейцев в лентах сообщалось скупо, да и то преимущественно в восхищённых тонах. Герман пытался запустить поиск альтернативной информации, но тут на беду начался очередной приступ пляски Святого Витта. Когда он закончился, от очков осталась только блестящая пластиковая крошка да искорёженные проволочки дужек.

На восьмой день он решился выйти из квартиры. На десятый, одиннадцатый и двенадцатый приводил в неё девушек, а на тринадцатый не успел. В середине дня к нему заявились рьятто. Восемь особей. Один из пришельцев, чьё ангельское личико уродовали чешуйчатые накладки, а гроздь пузырей свисала с живота почти до пола, умел говорить по-человечески. Герман молча выслушал всё, что ему рассказал чужой, после чего так же безмолвно указал рьятто на дверь. Они ушли, но обещали вернуться.

На четырнадцатый день (похоже, это число становилось для него счастливым) Герман вплавь добраться до пляжа, где любила загорать Викуся.

Она и в этот раз оказалась там. Из одежды на ней были только инфоочки. Всё те же роскошные зеркальные чаши, стоившие, как знал теперь Герман, не меньше, чем его «Смарт».

– Привет, – сказал он, выходя из воды. На нём не было даже очков, лишь крошечные наклейки аудиодермов на ушных раковинах. В голове пульсировал нейротранс, в крови – всё то, что он возбуждает в мужчинах. – Разрешишь позагорать рядом с тобой?

– Привет... – Викуся в первый момент растерялась, но быстро успокоилась. Человеческая внешность Германа была крайне эффектной и производила на женщин только благоприятное впечатление. Как в одежде, так и без. Особенно без. За последние дни он уверился в этом абсолютно. – Ну, загорай, если не маньяк.

– О, нет. Просто андалузский пёс, бегущий краем моря.

– Подозреваю, это цитата, – сказала Викуся. – Проверяешь мою эрудицию?

– Что ты! Скорей демонстрирую свою. Кстати, я Луис. Хоть и не Бунюэль. А ты?

– Виктория. Слушай, Луис, мы не были раньше знакомы? Как будто промелькивает что-то знакомое…

Она навела на Германа очки, провела ногтем по оправе, запуская поиск.

– Вряд ли. Такую девушку я бы запомнил.

Герман был спокоен. В викусиной базе контактов его новая внешность отсутствовала совершенно точно.

– Мсье, вы льстец! – Девушка очень откровенно потянулась. – А я, похоже, ошиблась. Искупаемся?

– С удовольствием...

В воде они пробыли полтора часа, из которых собственно плаванье заняло не более минуты минуту. Ровно столько времени Викуся «удирала» от Германа. Потом они лежали на берегу. Герман слизывал с кожи девушки кристаллики соли.

– Ну, ты точно щенок! – со смехом сказала она.

Герман дурашливо зарычал, тявкнул и куснул розовый сосок. Викуся от неожиданности дёрнулась.

– Но-но, нежнее! Я из-за тебя чуть очки не повредила.

– Прости дурака. Очень уж аппетитно выглядит. – Герман приподнялся на локте. – Кстати, откуда у тебя это чудо? Они же дорогущие как чёрт знает что. Ты дочь миллионера?

– К сожалению нет. А, долгая история...

– Я никуда не тороплюсь. Зато слушать твой голос могу вечно!

– Ну... – Викуся замялась. – Короче, у меня был ретривер. Не обычный, а модификант. С чипом, повышающим интеллект. Отец на шестнадцать лет подарил. Надоел он мне жутко – гуляй с ним, корми его, ухаживай.

– Отца? – спросил Герман.

– Молодец, смешная шутка. – Викуся потрепала его по голове. – А тут эти рьятто объявили, что хотят получить три миллиона собак, и можно сдавать своих питомцев за деньги. Я ради интереса узнала, сколько стоит псина с чипом. Оказалось, дофига. Вот и заключила договор. Рьятто деньги вперёд выплатили. На них и купила очки. А чтоб родителей не расстраивать, договорилась с фурманщиками. Те ретривера у меня и увели. То есть как бы увели. Сейчас он, наверное, уже в глубоком космосе.

– Или в консервной банке.

– Вот, кстати, да. Никто ведь толком не знает, зачем им наши собаки.

– Знакомые в клубе говорили, что для колонизации. Слышала о биологических трансформаторах? Рьятто собираются превратить собак в гуманоидов и заселить какую-то планету.

– Глупо, по-моему. Заселялись бы сами.

– Нельзя. Там уже имеются аборигены. Развитая цивилизация, все дела.

– И рьятто, конечно же, хотят этих аборигенов извести или поработить с помощью своих собако-шпионов. Верных и преданных, как псы!

– Точно! – Герман вымученно улыбнулся.

– Ох, мужики, какие же вы дети! – Викуся расхохоталась. – Ладно, пойдём ещё поплаваем.

– Беги, я догоню.

В ушах ревел нейротранс. Биение инопланетного ритма складывалось в одну и ту же фразу. «А ты не верил. Ты не верил. Не верил...»

Герман встал на четвереньки, запрокинул лицо к небу и завыл.