Tonic
№45060 "Диалог, которого не могло быть"

Диалог, которого не могло быть.

— Три миллиона жизней - это плата за независимость?!

— Спроси поклонников Бела, они оправдывают кровью любые пакости. Давно ли тебя интересуют примеры?

— Просто ответь, есть ли предел, когда количество окончательно становится качеством. Мать, жертвующая собой за ребенка; город, погибающий ради бога-покровителя; империя, сохраняющая губительные старые традиции. Какова должна быть жертва, чтоб одно число вселяло ужас, чтоб можно было сказать – за эту идею умерло так много человек, что отныне ее проповедника гуманнее сразу убивать.

— Нет такого числа, привычка сильнее. Чем сильнее страна, тем большее количество жителей для нее - незначащие песчинки. Чем тренированнее атлет, тем легче ему пренебрегать старыми достижениями. Возьми вот этот камень и протащи стадий. Сможешь? Конечно. А десять лет назад не стоило и браться. Правда, я вот уже не протащу.

— Потому что не захочешь выглядеть смешно. Достоинство – для тебя большая добродетель, чем тщеславная радость от признания силачом.

— Остроумие - середина между шутовством и неотесанностью. Искажая мои слова, ты вместо комплимента превращаешь их в дурную шутку.

— Я груб, это неотесанность. Я сознательно говорю глупость, это шутовство. Соответственно, я остроумен.

— Очень неумно, ты не выучил урок. И тратишь наше время. Филипп правит, тебе придется занять его место. У Олимпии большие планы.

— Война – удел глупцов, озабоченных сиюминутной славой. Нет чести в победе количеством. Не достойно выигрывать хитростью. И уж совсем нечем гордиться, когда победу даруют боги. Я не собираюсь воевать. Меня всегда больше волновала философия и стихосложение.

Учитель почесал бороду, - Мой тебе совет – возьми чужие стихи и выдай за свои. История простит тебя как плохого царя, но не как отвратительного поэта. Да, на последнем состязании ты выиграл, твоими соперниками были цари, как ты того и требовал, но неужели можно всерьез считать пьяный ор бездельничающих правителей олимпиадой поэтов.

— Сдается мне, и тебя история запомнит кем угодно, только не рифмоложцем.

— Поэт живет только для своей родины. Стоит выехать за границу, где правит чужая речь, и его талант – фальшивая монета, которую может оценить только чужеземец. А кто поверит чужеземцу, его слово – слово раба. Гиппобот в чужом городе становится в лучшем случае презренным метэком.

— Метэки, рабы, граждане. Ненужное нагромождение сущностей. Ты сам или твой ученик еще докажет и притом очень скоро, что глупо рассматривать сложные теории, если тебе уже пришла в голову простая. Кстати, учитель, не думаешь побриться?

— Моя кожа не столь бела и безупречна как твоя. На грядущих бюстах я буду лучше смотреться в таком виде.

— Статуи тебе все равно будут ставить на средства актерских гильдий. Актеры умеют врать, а я предрекаю тебе большую славу среди этой братии. Ты обеспечишь работой еще множество поколений комедиантов, высмеивающих мудреца, решившего, например, что земля шарообразна.

— Вовсе я этого не утверждал, только привел модель. Одну из многих и имеющую столь же веское право жить, как и сказка про слонов с черепахами. Но мои сочинения переживут века. Даже платоников вспомнят, чего уж говорить о моих учениках. Я горжусь, мои достижения велики и заслужены. В данном случае гордость - добродетель. Не гордиться хорошей работой может только раб или палач.

— Ты сам говорил об иллюзорности идеального государства Платона, а теперь говоришь, что его учение переживет века. Философы только вредят государству. В идеальном государстве ни к управлению, ни к государственной мысли вас, высоколобых, подпускать нельзя! Я думаю, в моей стране не будет ученых, не занятых наукой. А государством может править даже раб, всю жизнь готовивший еду.

— Дело раба – быть рабом. Если рабы станут управлять государством, рабовладения не останется вовсе. Мир, где нет рабства, обречен на уничтожение. Кто-то должен заниматься низменными делами, каковые будут у человека во все времена, как всегда у него останется необходимость испражняться. Без рабовладения могут существовать государства воинов, которые берут пленных, но это те же рабы.

— Ты говоришь об управлении, как необходимости. Может, не надо управлять, каждый человек будет делать только необходимое ему. Свобода передвижения моего кулака кончается там, где появляется лицо другого человека. Золотой век, не будь он выдумкой, выглядел бы совершенной сказкой.

— Безвластие – глупость детей, которые тем не менее сами выбирают себе вожаков. Страна без государства не сможет появиться, ведь там не будет верхушки, управляющей армией, а значит и самой армии. Но и в будущем, если нужда в войсках отпадет, кто скажет рабу убирать дом? Если никто не приказывает мне, как я могу приказывать другому? Сейчас даже над самым великим царем стоят боги. Но если не будет царей, останутся только рабы. Станут ли боги командовать рабами? Разве высшее существо не станет ниже без средины, без прокладки между двумя крайностями.

— Значит, боги важнее всех в этом мире. Они – та ступень, которую нельзя стереть, не уничтожив всю лестницу. Разве не будет лучше сделать главными богов, а на земле их прямых наследников – жрецов?

— Жрецы уже правили в Египте. И вот результат – страна состоит из песка и камней. Нрав богов переменчив и крут. Жрец должен следить за настроениями бога, когда ему еще заниматься налогами? Если хотели боги прямой власти, они брали ее не спрашиваясь. Сейчас править землей – дело людей, не богов.

— Вот как. А я уже собирался объявить себя верховным жрецом. Пусть эта идея бесплодна, но знакомство с твоими трудами дало мне множество иных. Например, если объявить исключительность нации. – Видя как скривилось лицо учителя, юный ученик поспешно добавил, - Я не имею в виду торговцев, ушедших из Вавилона, исключительность беру не божественную, а природную. Объявить подданным их нацию лучшей, потому что она родила лучших наездников, бегунов или метателей. Каждый житель будет чувствовать себя частицей одного организма. Все будут работать ради национальной исключительности. Пусть их цель химера, ни один в этом не признается.

— Снова обрати взгляд к богами проклятому Египту. Его жители считали себя детьми неба. В едином порыве строили каменные шары и пирамиды. При постройке и последний крестьянин и фараон работали одинаково, умножая славу государства. И что теперь? Каменные шары разрушились под влиянием жары и ветра. Пирамиды простоят еще столетие-другое и сгинут вслед за шарами. Нельзя ставить величайший храм на зыбком фундаменте. Если ты строишь государство на обмане, само государство скоро окажется обманом.

— Может, в том была беда Египта, что фараоны спустились до уровня рабов? Разве не прекрасно будет государство, коим правят богатейшие достойные мужи. Они не нуждаются в золоте, его так много, что некуда складывать. Их устремления будут направлены только к укреплению славы государства и увеличению благосостояния граждан.

— Где гарантия того, что лучший делец будет лучшим царем? Да и нет такого количества золота, которое оказалось бы слишком велико. В описанном тобой мире золото играет слишком важную роль. Если у одного человека больше золота, он правит другим, более бедным. Но и самый богатый – далеко не самый независимый. Ведь стоит двум другим сложить свое золото, и вместе они уже богаче первого. И так сколько бы у тебя не было золота, у остальных людей его все равно больше. А если собрать у себя все драгоценности мира, для остальных людей они потеряют ценность. Ибо какая же польза от денег, которые пылятся на складах ленного бездельника? За них ничего нельзя купить, их ценность не больше объедков, которые интересны хотя бы собакам.

— Не думай так легко обескуражить меня, философ. Твои сочинения подарили мне еще идеи. Как насчет государства равноправия? В нем каждый подданный отдаст государству все возможное. Тогда и получить сможет все необходимое.

— Это самая вздорная из твоих идей. Если некто берет в долг сто мин зерна на год, он не получает этих ста мин себе, но берет обязательство отдать. Берет чужое и на время, отдает свое и навсегда. Никто не захочет просто так выкидывать максимум заработанного. Придется создавать классы смотрителей и сборщиков. Число этих людей будет только расти, труд их не просто бесполезен, а вреден для общества. Они отбирают святейшее – частную собственность. Обладают властью, ничего не производя. Нет, это такой отвратительный и нежизнеспособный строй, что я даже описывать его не буду в своих трудах. Не понимаю, как такую идею можно было почерпнуть, изучая труд по этике. Видимо, я поторопился давать читать эту книгу сыну.

— Идиллические строения тебя не прельщают. Обратимся к дню сегодняшнему. Как тебе наш строй?

— Наш строй отвратителен, но хотя бы жизнеспособен. Если не доверяешь, можно переодеться, закрасить белизну твоей кожи и румянец на щеках, спрятать кудри и походить среди пахарей. Ты узнаешь, что думают о Филиппе, Олимпии, тебе и о любом государстве.

— Эллины принимают любое решение, бросая в горшок камешки разных цветов от каждого гражданина. Разве не совершенная система? Каждый житель заботится о собственном благе, себя же он не будет обижать.

— Каждый житель будет принимать самое мелкое решение? Если в армии твоего отца спрашивать каждого солдата о нужном весе копья, далеко ли уйдет такое войско? Если спрашивать о качестве сандалий, каждому придется объяснять, куда пойдет армия и каким темпом. Это поможет только вражеским лазутчикам.

— Погоди, не все мои замыслы ты опроверг. Пусть государством управляет свод законов, которые выше любого человека, даже царя. Если законы совершенны, а нарушителя немедленно убивать, благополучие подданных будет обеспечено.

— Чтоб кто-то следил за соблюдением законов, он должен быть выше закона, то есть идеален. Такого человека и одного не отыщешь, не то что целую армию смотрителей. Ты повторяешься.

— Самое главное я оставил напоследок. Поделюсь идеей, которую воплощу в жизнь. Я сделаю счастливым каждого из своих подданных. А все жители остальных стран вольются в мою добровольно ради счастья жить в совершенном государстве. Лучшей формой правления мы оба с тобой считаем политию. Так я ее и построю. Править будем я и мои друзья. Мы не рвемся к власти ради власти, нас не интересуют богатства и удовольствия, хотя мы и не чураемся их. Мы будем любить каждого гражданина. Все наши решения будут направлены только к благу жителей.

— Сможешь ли ты любить крестьянина, мечтающего воткнуть тебе в спину нож и сесть на твое место? Да и как ты определишь, что вдруг опять стал несовершенен? Пятна на солнце увидит только другое солнце. Как ты определишь, что стал совершенен? Простой крестьянин много лучше видит величие басилевса, чем царь соседней страны. Чтоб узнать недостатки, ты должен еще более возвыситься, чтоб оценить достоинства, придется пасть. Ты не бог, у тебя нет вечности рассматривать даже свои поступки, не то что следствия из них. Не строй идеальных государств. Не строй хороших. Не думай о благе подданных выше той меры, которая удерживает их от бунта. Пусть наше знание останется скрытым, лучше будь кровавым тираном, открыто поноси меня и отвернись. Заклинаю самим Абсолютом, заклинаю всеми богами, прошу и требую у всех высших сил, чтоб мои слова были услышаны, Александр, забудь о благополучии подданных, занимайся чем угодно: поэзией, наукой, выездкой, даже столь ненавистной тебе войной. Но не этикой. Об одном прошу: оставь ее в покое.