zloвещая каурка
№45134 "Сонин ретраншемент"

Сонин ретраншемент

Игорек был очень умным. Он знал сложных слов больше любого взрослого. Рубашка у него всегда была заправлена в штаны, а волосы расчесаны на пробор. Еще он никогда не улыбался и не вопил во все горло. «Хороший мальчик, – сказала Сонина мама. – Вот с ним и дружи».

Соня задумчиво почесала щеку, поддернула сползшие колготки и пошла дружить.

Игорек сидел на краю песочницы, а вокруг него стояли девочки и маленький Толик из дома напротив.

– Тебе чего? – недружелюбно спросила Лена Денисова.

Соня повозила ногой по песку и ничего не ответила. Лена противно дернула плечом и отвернулась.

– ... И все равно, сколько человек нападает, – о чем-то интересном рассказывал Игорек. – Настоящий полководец берет не числом, а умением. Это Суворов так говорил, а он был еще какой настоящий. Это значит, что побеждает тот, кто умнее, а не тот, у кого войско больше. Хоть в десять раз больше, все равно можно победить.

– Да ладно, – недоверчиво сказала Лена и хихикнула.

– Ничего не ладно, – покачал головой Игорек.

И опять стал рассказывать про Суворова. Соня слушала и одновременно пыталась представить врагов. Враги представлялись темной колючей толпой – много-много железных голов и железных рук, целое железное море; и все лезут, и лезут, как каша из кастрюли на плите; затапливают все вокруг, покрывают собой всю землю, и траву, и дворы, и улицы...

– Ну, пошли, – сказал Игорек и встал.

Соня вздрогнула и заморгала, как разбуженная днем сова.

– Куда? – спросила она.

– На войну! – быстро ответила Лена Денисова и снова захихикала.

– А мне можно с вами? – спросила Соня.

Игорек и Лена переглянулись. Лена сморщилась, словно во рту у нее была какая-то кислятина.

Игорек задумчиво осмотрел Соню и скрестил руки на груди, как еще какой настоящий полководец.

– Тебе, девочка, специальное задание, – сказал он серьезно. – Тебе поручается внутренняя оборона. Вот этот вот редут, – он показал на деревянную избушку в углу площадки. – Ты будешь там сидеть и защищать крепость, – он показал на дом.

– А вы? – поинтересовалась Соня.

– А мы будем на основной позиции, – объяснил Игорек и махнул рукой вперед. – Ясно?

– Ясно, – сказала Соня, хотя поняла только половину.

Все ушли, и она послушно полезла в домик. Внутри было темно, и пахло так вонюче, что пришлось заткнуть нос рукавом. Посопев в рукав, Соня подумала, что надо бы, наверное, вооружиться, и пошла подыскивать ружье. Ружье подыскалось грязное и кривое, зато тяжелое и солидное. Соня содрала с него лишние ветки и понесла в избушку. С оружием сразу стало уверенней и веселей.

Внутри домика обнаружился перевернутый пластмассовый ящик. Соня села, оперлась на ружье и принялась смотреть в окно.

День был пасмурный, хмурый, площадка пустовала. Двенадцатиэтажная крепость стояла притихшая, стеклянно таращилась во двор тусклыми окнами. Скучно будет защищать, подумала Соня. Скучно, но надо. Ей специальное задание.

Пусть бы правда началась война. Тогда бы Соня быстро показала всем, что она знает, что к чему. И что на нее можно положиться. И что она не медуза.

Пусть бы правда.

Взрослых слов Соня знала мало, но о врагах думала не раз. О них часто говорила баба Тома. «Шныряют, – бормотала она сердито. – Покоя не дают. Прокля-атые». Невидимые и неуязвимые, враги кружили рядом – воровали исподтишка деньги из кошелька, портили в холодильнике продукты, спутывали волосы в колтуны... А прошлым летом баба Тома куда-то пропала из дома. Соня сразу подумала, что это враги улучили все-таки момент и заполучили ее к себе. Железные, темные, колючие...

– Прокля-атые, – тихо повторила она.

Игорек молодец. Недавно только поселился во дворе и сразу во всем разобрался. Называет дом крепостью, а избушку еще как-то непонятно. Знает про Суворова и серьезно морщит лоб, когда думает.

Побеждает тот, кто умнее, а не у кого войско больше, повторила про себя Соня.

Что с того, что скучно. Что с того, что игра. Может, игра, а может, и не игра никакая.

... Когда сидишь в квартире одна, становятся слышны з-в-у-к-и. В стенах кто-то скребется, шуршит, перестукивается негромко. Если приложить ухо, можно даже различить голоса. Они говорят на чужом языке, шепчут и присвистывают, спрашивают и отвечают. Кружат вокруг, как осы... И даже плакать нельзя, потому что поймут, что боишься. Показать, что боишься – это как будто открыть дверь и пригласить войти. Нельзя...

Полотенца и простыни, развешанные сушиться на балконах – флаги над крепостью. Вместо того чтобы развеваться на ветру, они повисли жалкими мокрыми тряпками. Мирные жители попрятались внутрь и накрепко заперли входы и выходы. Не играет музыка, не трубят трубы, не смеются люди. В небе висят мохнатые тучи, вдалеке гремят железные раскаты. Железные, грозные...

Войско готовится к бою.

Полководец задумчиво хмурит лоб.

Часовые сидят на посту.

Сколько времени прошло, Соня не знает. Она устала сидеть и теперь прохаживается из угла в угол. Под ногами хрустит стекло: хррруп, хррруп. Хочется спеть какую-нибудь подходящую песню, но подходящей в голове не находится. Соня снова садится к окну.

По улице бежит собака: хвост поджат, лапы громко цокают по асфальту. Потом проходит тетенька с коляской. Идет торопливо. Смотрит на небо и начинает торопиться еще сильнее.

«Ба-бах!» – оглушительно раздается над улицей, и Соня вздрагивает, втягивает голову в плечи. Все вокруг стало желтым, словно ненастоящим; жалобно голосят пустые машины, напуганные громким выстрелом; темные стеклянные глаза крепости ярко вспыхивают молнией.

Идут, подумала Соня, чувствуя, как по рукам ползут мурашки. А что она против них поделает, закралось вдруг тревожное. Да еще в одиночку. А вдруг про нее все забыли? Давно разошлись по домам и заперли все входы и выходы... Она сглотнула слюну.

И тут снова бабахнуло, еще громче, чем раньше. По крыше что-то загремело – словно кто-то бросил россыпь каменного гороха. Соня пискнула и схватилась за ружье.

А потом повернулась и заледенела.

В узком дверном проеме выросла фигура – такая большая, что закрыла собой весь свет, закупорила собой избушку, как пробка горлышко бутылки. Фигура дышала тяжело и хрипло – не дышала, а почти рычала. Соня смотрела расширившимися глазами, онемев от страха. Ружье в руках стало тяжелым и корявым, стремительно превращаясь в никчемную глупую палку.

Вонючий запах, к которому Соня уже успела привыкнуть, навалился на нее пуще прежнего.

– Это чего? – просипела темная фигура, ворочая большой косматой головой. – Кто-й тут? А ну давай...

«Что?» – хотела спросить Соня, но не смогла, потому что так и осталась онемелой.

– Брысь давай, – сказала фигура. – Отседова.

– Не, – сказала Соня очень тихо.

«Если б палка была волшебная! – подумала она в отчаянии. – По-настоящему, как в кино...»

– Уйди, – сказал она темному существу, снова и снова напоминая себе, что плакать нельзя.

Фигура возмущенно фыркнула, завозилась – и неожиданно Соня поняла, что это никакое не чудовище, а просто помоешный дядька из округи. Она его видела сто раз – то у магазина, то во дворе, то у остановки. «Помоешный» – потому что роется в помойках. А сиплый, потому что все время курит сигареты. Он только с виду страшный, подумала Соня с облегчением, а на самом деле безобидный...

– Уйди, – сказала она уже твердо и стукнула палкой, как посохом. – Я первая заняла. Мне тут важно.

Дядька неразборчиво заворчал, захрипел и закашлял. Потоптавшись еще в проеме, он медленно высунулся обратно.

«Наверно, от дождя хотел спрятаться», – решила Соня. Она почувствовала прилив смелости, как будто на самом деле выиграла сражение. Выставив конец палки в окно, она прицелилась, срочно превращая ее обратно в ружье. «Пф-ф», – шепотом сказала Соня, и забытый кем-то маленький пластмассовый мячик испуганно покатился по асфальту.

Опять блеснула молния, и снаружи вдруг зашуршало, зашлепало, застучало каменным горохом. «Дождь пошел», – поняла Соня и улыбнулась. Крепость стояла притихшая, выжидающая, и Соня ободряюще кивнула ей, заверяя, что она по-прежнему тут, на посту и никуда не собирается.

Стало хорошо, спокойно – только из входа теперь дуло сыростью, и хотелось есть. Солдатам полагалась еда. Каша, суп, хлеб, чай с сахаром. Соня вздохнула.

Когда за ней придут? Когда скажут, что всё, и можно идти домой?

Если она вернется поздно, мама будет кричать. Она теперь все время кричит. Сердито бренчит тарелками в мойке, швыряет вилки. Вилки железно грохочут: бррым-бррым... А иногда опустит руки и сидит неподвижно, смотрит в стену. А в стене тук-тук, шур-шур, спрашивают-отвечают... Лучше пусть кричит, думает Соня, пусть гремит посудой; только чтобы не слушала тех. Кто шныряет...

Самой по себе одиноко и боязно.

Может, завтра Игорек возьмет ее с собой. Кивнет одобрительно, скажет: «Ты, девочка, молодец. Хорошо выполнила задание. Иди теперь с нами». А в избушке теперь будет сидеть кто-нибудь другой. Маленький Толик. Или Лена Денисова.

Соня представила Лену, ее синее платье с карманами и длинные пушистые волосы. В волосах заколка, в ушах сережки-«гвоздики», на пальцах лак. Красиво. А Соню Лена называет медузой. Говорит, что ее противно коснуться.

Дождь хлещет так сильно, что становится почти ничего не видно. «Я тут одна совсем», – снова думает Соня, и страх опять прокрадывается под кожу холодными пальцами.

Слишком рано она развеселилась, напрасно понадеялась, что ничего не будет. Они идут, идут. Враги. Прокля-атые... Дождь нарочно льет, чтобы им легче было пролезть. Незамеченные, невидимые, они вырастут, как из-под земли; выкарабкаются из колодцев, вытекут из подвалов, выдавятся из стен – и сразу окажутся повсюду.

– Волшебная палка, – пробормотала Соня. – Волшебное ружье.

Готовься. Целься. Пли.

Пф-ф.

Вспыхивает молния.

Соня зажмуривается.

Никто за ней не придет. Ни Игорек, ни Лена Денисова, ни мама, ни баба Тома. Все про нее забыли думать – закрылись в крепости, попрятались по углам. Только один солдат сидит на посту; без войска, без полководца, без чаю с сахаром.

Что это лязгает? Железно гремит, как вилки в мойке. Как вагоны поезда на полном ходу. Все громче и громче, все ближе и ближе. Течет колючей темной рекой.

Как не хочется открывать глаза.

Соня вдохнула так глубоко, как только могла, и держала воздух в себе так долго, насколько это было возможно. Когда воздух кончился, глаза открылись.

Железная река текла по улице. Скрежетали друг о друга черные панцири. Остро топорщились стальные шипы, разрывая на лоскутки занавеску дождя. Тысячи быстрых лап вбивали шаг в асфальт. Старые липы отчаянно всплеснули мокрыми ветками. В ужасе покатился прочь беспризорный пластмассовый мячик.

Враги.

Они шли ровным рядом, перегородив собой всю дорогу. Они шагали в ногу и были одного роста, как будто шел один и тот же некто, умноженный на... сколько? На ужас сколько. На ужас...

Все вдруг словно съежилось, сморщилось, уменьшилось наполовину. Деревья превратились в жалкие кустики, машины стали как будто игрушечными. А о-н-и вырастали с каждым шагом, разбухали ввысь и вширь. Асфальт крошился и трескался под железным топотом. А под шлемами были не лица – длинные мохнатые морды без глаз; узкие щели ртов скалятся клыками-иглами.

Настоящие. Невыдуманные. Нет никакой игры. И времени тоже больше нет.

Соня смотрела, как о-н-и приближаются – не шевелясь, словно прилипнув к ящику, на котором сидела. Она всегда знала, что они придут, и они пришли, когда она осталась совсем одна. Одинокий солдат на посту, с одного боку крепость, с другого – враги. Руки ее по-прежнему крепко сжимали палку. Она наклонила голову и прицелилась.

Пф.

Черный панцирь начал быстро сдуваться, словно из него выпустили воздух. Он упал на землю – пустая шелуха, железная скорлупка – и его отшвырнули прочь, чтобы не мешал идущим следом.

Пф.

И еще один враг повалился, сраженный метким выстрелом.

Пф. Пф. Пф.

Слишком много, подумала Соня, чувствуя, что губы начинают предательски дрожать. Разве может один солдат справиться с целой армией? Один в поле не воин, говорила баба Тома.

Ружье палило без промаха. Черные панцири падали на асфальт пустыми – но тех, что по-прежнему двигались вперед, было гораздо больше. Стены избушки ходили ходуном; от грохота закладывало уши.

«Эх», – горько подумала солдат Соня.

Если б меня не забыли, пронеслось у нее в голове... Если бы вместе... Побеждает не тот, кого больше, а тот, кто умнее – но она-то не очень умная. Не знает взрослых слов. И про полководца Суворова. И куда иногда исчезают люди, которых любишь. И почему оставляют на посту и не возвращаются.

Теперь, наверное, можно было бы плакать, но она все равно не стала. Опустив плечи и ссутулившись, она вышла из избушки навстречу железной армии.

Они были уже совсем близко. Закрывали собой все пути, жадно тянули вперед безглазые морды. Из-под лап разлетались водные брызги, из ноздрей валил пар.

– Эй, эй, – тихо, почти неслышно крикнула Соня. – Где вы все? Я одна не хочу!

Но никто не шел на помощь. Двери крепости были закрыты, флаги приспущены.

Ну и вот, подумала Соня и попятилась, волоча за собой горячее от стрельбы ружье. Ну и все. Один в поле не воин.

Она споткнулась и упала в мокрую грязь, как в липкое болото.

И почти не собиралась подниматься обратно.

Но откуда-то сбоку, со стороны магазина уже бежала собака – незнакомая, безымянная, виденная недавно. Она неслась Соне на подмогу – не касаясь лапами земли и превращаясь на бегу в свирепого серебряного волка.

Соня вдохнула глубоко-глубоко и откинула грязной рукой налипшие на лицо волосы. Из арки соседней крепости выскочил «помоешный» дядька – только он больше не был помоешным; он был грозным и огромным, как сказочный богатырь. Заложив пальцы в рот, он оглушительно засвистел, и в ответ ему из-за высокого строительного забора раздалось громкое звонкое ржание. Одним прыжком перемахнув ограду, во двор влетел белоснежный длинноногий конь – и нетерпеливо стукнул копытом, рассыпав по земле ворох огненных искр. Богатырь вскочил на коня и взмахнул над головой сверкающей острой саблей. От яркого блеска у Сони защипало в глазах, и она сощурилась, прикрыла их ресницами. Не одна, счастливо сказала она себе, ну и вот. Ну и вот.

Она закрыла глаза совсем и увидела, как за стеной по лестнице торопливо сбегает мама, красивая-раскрасивая, с золотой косой до пят и волшебным кольцом на пальце. А в глубине крепости одна за другой распахиваются двери, и оттуда выходят люди – серьезные и отважные, с мечами и ружьями, со звездами на плечах и песнями в сердце.

Соня выбралась из лужи и встала по команде «смирно», крепко сжав рот и нахмурив брови.

Черные панцири грохотали, надвигаясь, напирая друг на друга, и в их скрежете теперь слышалось подвывание.

Дождь шел все сильнее.

В окнах крепости зажигались огни.

—

Справка:

ретраншемент - военное укрепление, располагающееся позади главной позиции для усиления внутренней обороны