Janush
№45141 "Жизнь и необычайная судьба Михаила Евгеньевича"

Жизнь и необычайная судьба Михаила Евгеньевича

— 3 миллиона жизней за независимость – не слишком ли много? – запальчиво воскликнул человек, стоящий посреди зала.

— Что такое много для того, кто владеет всеми числами? – ответствовал ему другой, который сидел в большом кресле.

— Тебе легко говорить, – стоящего звали Михаил Евгеньевич и он появился в зале буквально с минуту назад.

— С чего ты взял, что я говорю о себе?

Михаил Евгеньевич оторопело уставился на сидящего в кресле.

— Ты хочешь сказать, что это я владею числами? Да у меня в кармане и то не больше трехзначного. А больше у меня ничегошеньки нет, – в голосе говорившего послышались истеричные нотки. В тусклом свете становилось не сразу заметно, что Михаил Евгеньевич изрядно пьян.

Дело в том, что работа у Михаила Евгеньевича была непыльная и даже скучная, отчего желание выпить к концу рабочего дня становилось совсем уж нестерпимым. И он пил. Он приходил к осветителям, спотыкаясь о протянутые провода и хаотично торчащие палки. Осветители разливали по облупленым чайным чашкам разведенный спирт и резали хлеб. Он пил с ними, и слушал непонятные слова на профессиональном жаргоне: «А он мне, такой, я тебе сказал зафильтруй, бля, красным, а я ему, так а нафига тогда лимонный ставили... А он мне орет - заполняющий я тебе говорю ставь, на 4 метра…» осветители ругались, поминали недобрым словом завхоза, отставного прапорщика, и наливали еще по одной. Михаил Евгеньевич вежливо раскланивался и спускался с их верхотуры в съемочный павильон. Там готовились к съемкам ведущие. Он подходил к Даниле и заводил степенный, но ничего не значащий разговор. Данила, блестя потным лбом, старался сидеть неподвижно, пока девица в невообразимом декольте укладывала ему прическу. Данила делал ей какие-то немыслимые гримасы, просящие и нетерпеливые, но девица была холодна. Она возилась с прическами семь дней в неделю, а потому ей было наплевать, как сильно Даниле и Михаилу Евгеньевичу хочется пообщаться.

Данила доставал из внутреннего кармана увесистую фляжку, как правило, с коньяком, а из кармана поменьше – маленькие стаканчики. Михаил Евгеньевич угощал его конфеткой, утащенной со стойки администратора. Они выпивали, обменивались какими-то новостями, потом Данилу, как правило, снова отвлекали гримеры, стилисты и начальник выпуска. А Михаил Евгеньевич шел дальше.

Михаил Евгеньевич работал переводчиком. Раньше, в эпоху подстрочников, он гнал в одиночку целый фильм. Стараясь подражать знаменитому Володарскому, переводчику с прищепкой на носу, он тоже надевал прищепку, но никакие ухищрения не помогли ему стать знаменитым хотя бы вполовину. Последние двенадцать лет Михаил Евгеньевич дублировал мужских персонажей в бразильских сериалах. Атмосфера бразильского кино сделала Михаила Евгеньевича философом, однако она же сообщила его характеру желчность, прежде Михаилу Евгеньевичу не свойственную. Кроме того, определенный писательский талант, выразившийся в написании десятка рассказов и целого романа, впрочем, неизданного, сделал нашего героя неврастеничным истериком, способным сделать драму из ничего. Или наоборот, талант сделал его желчным философом, а жизнь взяла на себя все остальное. Работу свою Михаил Евгеньевич любил и называл своих героев уменьшительно-ласкательными формами замысловатых имен, например, Фогундезик и Асунсьончик. Он так и говорил, заглядывая, например, к техникам: «Ну, что, господа, запускаем Асунсьончика?» Техники смеясь, доставали из-под стола чекушку, которую прятали от начальства, и Михаил Евгеньевич принимал стаканчик еще раз. Так проходил каждый день, и не оставалось отдела, в который не заглянул бы Михаил Евгеньевич.

Однако в этот день Михаил Евгеньевич пил не только на телестудии. По пути домой он посетил рюмочную при ресторане «Алеся». В популярнейшем заведении квартала было накурено и вкусно пахло чебуреками. Получив на кассе чебурек на картонной тарелочке и сто граммов, Михаил Евгеньевич стал озираться в поисках свободного места. Из дальнего угла кто-то махал руками, но в силу природной скромности Михаил Евгеньевич подумал, что машут не ему. Близоруко щурясь, он медленно поворачивался вокруг своей оси, пытаясь высмотреть себе пристанище. Тем временем кто-то из угла жизнерадостно орал: «Мишка! Михаил, блядь, Евгеньевич» и сразу же без перехода: « Елки-палки, Мишка, глухой что ли?» Михаил Евгеньевич сделал несколько неуверенных шагов в направлении голоса, и очутился за столиком крикуна. В этом шумном здоровяке он узнал своего давнего приятеля Серегу, с которым служил вместе в армии, и периодически пересекался по разным вопросам, более всего спиртосодержащего характера. Михаил Евгеньевич сдержанно поприветствовал старого друга, и охотно принял приглашение присоединиться к компании.

— Как дела? А? Как же ты, дружище? – свирепо заорал Серега, перегибаясь через столик, чтобы хлопнуть по плечу Михаила Евгеньевича.

— Ничего, ты знаешь. Все просто отлично, - Михаил Евгеньевич не сдержался и дернул плечом. Постороннему наблюдателю стало очевидно бы со всей определенностью, что Михаил Евгеньевич врет.

— Как же, как же. А ты все там, да? На телевидении. Творческий ты человек, брат, уважаю, - для разговора, похоже, приятелю Сереге собеседник был нужен лишь номинально. Размахивая руками, наливая из графинчика водку и капая соком из чебурека на скатерть, Серега вываливал раз за разом на ошалевшего от шума и водки Михаила Евгеньевича подробности своей жизни, местами настолько личные, что Михаил Евгеньевич постеснялся бы не только посетителей рюмочной, но и лучшего друга. Да что там, таких подробностей Михаил Евгеньевич постеснялся бы и сам с превеликим удовольствием.

Гул в голове Михаила Евгеньевича ширился, набирал обороты, и скоро охватил не только все существо его, но и сначала сидящего за столиком приятеля, а потом и весь прокуренный зал, вместе с вытянутой стойкой вдоль одной стены, круглыми столиками со стоящими за ними людьми, доливающими из-под полы водку в кружки с пивом, и, что само по себе невероятно, обширную продавщицу за баром, вместе с разноцветными бутылками за ее спиной. Михаил Евгеньевич с удивлением прислушался к себе, и понял, что он слышит в голове абсолютно все, включая перезвон стаканов, более того, он вдруг понял со всей ясностью, что Серегу бросила жена, а к смурному человечку в сером пальто, наоборот, приехала теща, а продавщица неправильно дала сдачу, и что за вечер в засаленном переднике еще осядет до пятиста рублей выручки. Он ощутил себя одновременно Серегой, человечком и даже обширной продавщицею, а также неизвестной нам тещей. Чувство единения с миром навалилось вдруг на Михаила Евгеньевича огромным плотным валом, и он почувствовал, что проваливается в черноту.

— Где я? – дрожащим голосом спросил Михаил Евгеньевич темноту вокруг и моментально обнаружил себя стоящим посреди огромного темного зала, перед необъятных размеров креслом, в котором сидел человек. Человек был не молод, но и не стар, имел плотное телосложение борца и был, вероятно, дальнозорок, отчего высоко откинутая голова его придавала ему величественный и немного высокомерный вид.

— Ты вышел за круг. Среди всех своих воплощений ты смог осознать свое единство и свою сущность, и вернуться сюда, откуда начал свой путь.

— Я смог?

— Я же здесь, - усмехнулся человек, сидящий в кресле. – А ты сам избрал себе количество воплощений. Ради своей независимости ты не мог поступиться ни одним из них. Три миллиона, и ни одним сознанием меньше.

— Три миллиона жизней за независимость – не слишком ли много?

— Что такое много для того, кто владеет всеми числами

— Тебе легко говорить. – Михаил Евгеньевич дернул плечом.

— С чего ты взял, что я говорю о себе?

— Да у меня в кармане не больше трехзначного. А больше у меня ничегошеньки нет.

— У тебя есть все.

— Да ладно, - протянул Михаил Евгеньевич саркастически. И тут он вспомнил…

Понимание нахлынуло на него внезапно, отчего закружилась голова, и все тело зазвенело беззвучно, завибрировало каждым сознанием, составляющим его. Все существо Михаила Евгеньевича раздвоилось, расчетверилось, разтримиллионнилось одномоментно, заставив его задохнуться от обилия звуков, видов, запахов. Кто-то спал, кто-то горевал, кто-то радовался уникальным, неповторимым образом, составляя все вместе захватывающую картину, недоступную пониманию и объяснению. Вдалеке, и будто перевернутом бинокле кто-то истово молился, чтобы быть услышанным, однако Михаил Евгеньевич понимал, что ничего хорошего из той мольбы не выйдет, а выйдет скорее одна маета, вдобавок опасная для просящего. Он дотронулся до сознания лучом осторожности, однако отпрянул, ощутив изумление и страх человека, получившего ответ. «Чего ж ты тогда молишься?», подумал Михаил Евгеньевич с некоторой обидой. Он почувствовал себя одиноким в этом водовороте, и вернулся к собеседнику.

— Однако, какая штука, - заметил Михаил Евгеньевич как можно нейтральнее. – А Ты, значит здесь один? А где остальные?

— Заигрались. Иногда появляется еще Петр, – говорящий махнул рукой в сторону слабого сияния справа от себя. – Это он медитирует.

В темноте возник, дрожа и переливаясь, силуэт человека, сидящего на коленях. Его лицо было расслабленным и спокойным, но глаза были закрыты. Человек улыбался.

— Ты бы позвал его, скучно же небось одному, - рассеянно проговорил Михаил Евгеньевич, вглядываясь в силуэт. Сидящий в кресле посмотрел на него с жалостью и Михаил Евгеньевич стушевался и закивал понимающе.

— И что же теперь будет со мною?

— А чего ты хочешь?

— Не знаю. У меня было к тебе столько вопросов.

— Задавай. Только ты что ж, думаешь, что ты не знаешь ответов на них?

Неожиданно у Михаила Евгеньевича разболелась голова. В темноте, нарушаемой далекими звездными сполохами, он вдруг почувствовал нестерпимую телесность своих ощущений, и тут же подумал, что больше всего ему сейчас хочется выпить. Он протянул руку вперед, куда-то в темноту и взял стакан.

Во внезапно проступивших очертаниях он узнал интерьер рюмочной, а напротив него сидел давний друг Серега. Под потолком висел телевизор, по которому шла сорок вторая серия бразильского сериала, названия которого он не помнил. На экране появилась женщина, стоящая у двери:

— Я ухожу, Рикардо, - сказала она.

Камера показала крупным планом героя Асунсьона. Он размеренно произнес голосом Михаила Евгеньевича:

— Об одном прошу: оставь ее.