rony-robber
№45147 "Феникс больше не воскреснет"

«Три миллиона жизней – это плата за независимость.

Казалось бы, что проще – сдохнуть? Но зависимость

От жизни не даст тебе свободы…»

Дьявол, ну что за бред слушает Колин! Почему очередное «утро» должно начинаться с этой или какой-нибудь другой паршивой музыки? Еще не проснулся толком, а уже хочется сдохнуть и вообще больше никогда никуда не подниматься.

— Дик.

— А?

— Че «а», вставай давай, - на соседнем лежаке заворочался Кеннет.

Матрас колыхается подо мной при малейшем движении точно кусок желе. Словом, он кажется таким же холодным и скользким.

Мерзость.

— На, пей.

Шарлотта протянула стакан, откуда подозрительно тянуло плесенью. Не, пенициллин – это, конечно, круто и полезно, но за каким чертом им вот так прямо с утра пичкать?

Глаза у Шарлотты холодные, белесо-зеленые с голубизной. Точно поросль этого самого пенициллина на корке прошлогоднего хлеба. Девочка она, конечно, хорошая, тихая но… Лучше смотреть на приборные панели, чем на ее чахлую фигуру, бледные рыхловатые щеки и короткие волосы цвета паутины.

— О, Дик, здорово!

В отсек ввалился долговязый Колин – меломан фигов – разбуженный раньше всех и уже успевший умыться. Хоть кто-то среди нас пытается изобразить радость от очередного «утра». Какое бишь оно у нас по счету?

Колин, Кеннет, Шарлотта и я, Дик Торнтон, – вот и вся команда нашей раздолбанной байдарки. Примитивного курьерского корабля, занесенного черт знает в какие закоулки галактики.

Отважные путешественники, бороздящие просторы большого космоса… Ха!

Я аж кашей поперхнулся, когда об этом подумал.

— Ты чего? - встрепенулся Кеннет, технарь наш.

— Ничего. Жуй.

Каша не каша, а размазня какая-то. Почти столь же отвратная, как утренний коктейль «Здоровье», приготовленный Шарлоттой.

Иногда я думаю – надо ж, наверное, как-нибудь типа эта… род продолжить. Мы вроде как из последних. Но, глядя на Шарлотту…

Нет, лучше не глядеть.

А ведь она ждет. Надеется и ждет, что когда-нибудь хоть один из нас – ладно уж я или Колин, но здоровяк Кеннет, из которого здоровье прет даже в таких условиях – все-таки затащит ее в каюту перед нашим очередным сном.

Но нет. Проходит один «день», потом второй – «день» за «днем». И даже Кеннет мнется, жмется и прыгает в койку едва ли не первым.

Раз они подвалили ко мне оба, мол, ты капитан, так и рули давай. Ну, я им подробно объяснил, какой дорогой, в пределах байдарки, они могут дружно шагать. Но черти грызут, да.

Должен ли я что-то, если никто никому ничего уже не должен?

Занесло нас далеко, почти к главному поясу астероидов – в систему влетела какая шалава-комета и нам пришлось рулить в стороне от обычных трасс. Ну и вырулили. А когда полетели обратно…

На Землю хотели запрыгнуть, поскольку нам по контракту нужно было мелкую партию товара на Луну доставить.

Летели долго – не ближний свет, как-никак. А потом…

Самое паршивое, что мы не знали, что произошло – ну, не знали мы!

— Дик, Дик, мать твою!

— Чего?

— Да чтоб мне сдохнуть – гляди!!

— Куда глядеть? - Колин был форменно вне себя и, бестолково тыча пальцем в монитор, заляпывал и без того мутный экран.

Его аж колотило: челюсть тряслась, на губах пузырилась слюна, а глаза косили больше обычного. Пришлось отодвинуть беднягу в сторону и посмотреть, что ввело в такой ступор нашего штурмана.

До Земли оставалось лететь всего ничего.

Но Земли не было.

И Луны не было.

Не было! Совсем! Вообще!

Как нет волос на лысине. Как нет воздуха в вакууме. Как нет ничего в Шарлоте, что хоть отдаленно напоминало бы даже слово «привлекательность»!

Земли не было…

Колин заплакал – заскулил тонко, как пеленгатор. Сполз под приборную панель. Кеннет матерился – так грязно, как я не слышал даже в свою бытность портовым грузчиком. Девчонка-медичка, которую мы подобрали со встречного гражданского корабля, держалась, пожалуй, крепче пацанов.

Я судорожно пытался хоть что-то найти – сканировал расстояние, сверялся с графиками и картами. Может, мы сошли с ума? Ополоумели за три года шатания по трассам? Сдурели вконец!

О боже, Аллах, Будда или кто там есть! Пусть бы было так!

Но нет.

Мы были. А Земли и Луны нет.

Когда-то в детстве, бегая по улицам в пригороде Денвера, я мечтал свалить нафиг. Умирая от скуки в школе, тыря чипсы в супермаркете, выбивая из детворы во дворе свои первые карманные деньги – все это время я мечтал свалить к чертям собачьим, прочь отсюда. Видя ночное небо – мутное и палевое от вечной трубной копоти – я продолжал мечтать.

Мечтал, не признаваясь никому – ни дружку, который схлопотал свой первый срок уже в 13 лет, ни подружке, которую впервые поимел в машине ее мамочки, ни своим предкам, которые всю жизнь горбатились на заводе. Им всем чхать было на меня. А мне на них.

Я хотел туда, вверх. Где, наверное, было чище и свежее, чем на земле, от которой вечно несло дизелем и бензином.

И в церкви, куда меня с сестрами таскала наша полоумная мамаша, я просил только об одном: эй, кто ты там есть сверху, дай на себя посмотреть!

В порту, куда я нанялся грузчиком, мне казалось, что даже железо пахнет по-другому. Железо, которое валялось у нас в пригороде, воняло ржавчиной. Здесь, на космодроме, сталь пахла правильно, так как нужно – холодной чистотой и смазкой.

Я ж надеялся, я продолжал мечтать. Впервые очутившись на орбите и крутясь на ней вокруг пятнистого облачного шарика, я испытывал ни с чем не сравнимое превосходство – на-ка, выкусите все! Вы снизу, а я сверху! И желал – страстно, как никогда не желал ни одну девчонку! – чтоб глаза мои ее, эту Землю, больше никогда не видели.

Пожалуй, то единственное, что было действительно неплохим на нашей байдарке – так это средства связи. Первые пять суток я просто не вылезал из рубки, судорожно рассылая сигналы по всем доступным каналам. Я сам себе напоминал то ли Робинзона, то ли графа Монте-Кристо, про которого никогда не вспомнит Дюма и который сгниет в замке Иф, не достучавшись ни до кого.

Откликнулись четыре корабля – две баржи, большой почтовик и один катер геологической разведки. Все они тоже ничего не знали. Радист одной из барж вроде как случайно слышал какие-то сигналы, передаваемые по каналу, предназначенному для пассажирских кораблей. Вроде как им всем было приказано пришвартоваться в ближайшим к ним портам на Луне и Земле. Вроде как…

Мы договорились встретиться у Фобоса через пять месяцев.

Прошла уже половина срока. Раз в две недели у нас наступало «утро» – мы выкарабкивались из анабиоза, завтракали, выпивали мерзостную витаминно-медикаментозную жижу, которую готовила Шарлотта, пытаясь хоть как-то компенсировать наш скудный рацион. Колин проверял курс, Кеннет следил за работой систем, Шарлотта инспектировала остатки еды и воды, я проверял… В первую очередь я проверял свой рассудок и только потом – наличие сигналов в эфире.

Баржи шли ровно и медленно, катер выходил на связь через раз, а почтовик уже ждал на месте – с самого начала он был ближе всех к Марсу.

Всех вместе нас было две дюжины человек – две дюжины на четыре корабля и хренову тучу пустых световых лет в пределах солнечной системы. Двадцать три мужика и одна женщина.

Что мы будем делать, когда, наконец, встретимся на орбите, мы не знали. Сейчас была цель – встретиться. И все. Шаг вправо, шаг влево – безумие. А эта роскошь была чрезмерно роскошной, чтобы позволить себе ее.

Мы летели на встречу с теми, кто, как и мы, не успел вернуться на Землю. Кто, как и мы, больше никогда ее не увидит.

И, что самое страшное, никто из нас так и не узнает, что же произошло.

Наступил «вечер» и мы поплелись укладываться. Шарлотта вновь смотрела нам в след глазами цвета плесени и вновь никто, даже Кеннет, не сумел побороть брезгливого ужаса.

Мне в очередной раз пришлось быть последним и наблюдать, как замирают, погружаясь в мгновенный «сон», и словно бы оледеневают лица команды.

Я последним улегся, но почему-то медлил захлопнуть крышку. Под веками пестрели смутные пятна и хотелось завыть.

Хотелось…

Следовать туда, где горы вспарывают небо. Где ветер заплетается в шалфее, где запах дыма несет в себе только аромат еды и древесной золы.

Следовать туда.

За вереницей, по следам предшествующих.

Следовать во сне. Потому что только во сне можно чувствовать и обонять то, чего в жизни не ощущал.

Следовать за призраком цели. Следовать…

Последнее, что я успел расслышать перед тем, как щелкнул запор капсулы, была очередная назойливая мелодийка, доносившаяся со стороны лежанки Колина. Этот детина не желал расставаться с плеером даже в анабиотический «сне».

Я засыпал, а в мозгу звучала песня с названием – почему-то я запомнил его – «Феникс больше не воскреснет»…

«Не хочешь насладиться последними деньками?

Планета едет к черту, похоже, вмести с нами

Ты думаешь, что в силе хоть что-то изменить?

Понять, простить, оставить,

Очистить и забыть…

Да нет, дружок, все поздно – загнись в ладу с собою.

Прошу лишь об одном я: оставь ее в покое».