lex_vert
№45179 "Игра в детство"

Игра в детство

"Три миллиона жизней - это плата за независимость?!»

Джеймсу показалось, что заголовок для статьи слишком броский. Такими словами легко напугать и вызвать панику. Но редактору хочется эмоций. «Настоящие эмоции – самые простые. Страх, вожделение, горе, радость. Вот то, чего хочет от нас читатель. Вот то, что должны мы ему дать!» - любил говорить он.

«Настоящие эмоции существуют только в детстве», - подумал Джеймс и машинально набрал эти слова на клавиатуре.

«Настоящие эмоции», - продолжил он, - всегда ярки и красочны. И только в детстве мы ощущаем их в полной мере. С возрастом переживания тускнеют и становятся обыденными. Всё уже когда-то было, а потому неинтересно. Радость бодрит только в первый раз. Ужас придает силы лишь однажды. Потом ты поймешь, что познал уже все, и осталось лишь вечное сравнение. С теми первыми эталонами чувств, которые прочно засели в памяти».

Постепенно статья в научно-политический вестник превратилась в эссе, но Джеймс наконец-то ощутил, что может сформулировать ощущение, которое долго не давало ему покоя. Легко скользя по клавишам, пальцы рисовали на экране буквы. Те складывались в слова. Из слов состояла мысль. А она, в свою очередь, отзывалась приятной дрожью души.

«Человек, который молился за независимость своего края... С чем сравнивал он ужас войны, разруху и голод, которые вызвал? Какое впечатление оставило след настолько тяжелый, что он даже в мыслях не мог предположить бескровную революцию? И каждый день, перед сном, он молил Бога, заклинал его, просил лишь об одном – сделай всё по справедливости! Но то была справедливость человека, а не Бога. Ему не нужны три миллиона погибших, затяжная партизанская война, бунт остальных регионов. Четвертый военный конфликт за последние десять лет. Родственники погибших и их друзья неистово молятся, чтобы всё вернулось на круги своя. Чтобы родные и близкие чудом оказались живы. К кому-то придет это чудо, а кто-то устанет надеяться…»

Джеймс увлекся и слишком резко ударил по клавиатуре, отчего буквы разлетелись в разные стороны, группируясь по каким-то своим, странным предпочтениям.

— Чёрт! – сказал он сам себе. – Опять сорвался и опять на той же теме.

Когда-нибудь в тишине уходящего дня прозвучит молитва «Оставь нас и больше не выполняй». Прозвучит совершенно искренне и будет исполнена. А до тех пор каждый день преподносит сюрпризы. Например, очередную революцию.

— Джеймс? – редактор зашел как всегда не вовремя.

Сотрудник ползал по полу, напевал какую-то детскую песенку, и собирал разбросанные буквы. Даже если бы ему захотелось изобразить видимость работы - ничего бы не получилось.

— Джеймс, статья должна была лежать у меня на столе полтора часа назад!

— Ага…

Некоторых людей ужасно раздражает, когда с ними соглашаются. Хотя они говорят настолько очевидные вещи, что возразить не получается при всем желании.

— Что «ага»? Почему её там нет?

— Я не дописал, я буквы собираю.

На столе, сиротливо разложенные по кучкам, белели несколько символов. «Надоел», - прочитал редактор. Джеймс абсолютно не думал про него, когда выкладывал это слово. Просто так захотелось. А редактор решил, что пора обидеться. Сам виноват.

— Кто тут тебе надоел? – он навис над сотрудником, а тот как раз нашел «ы» и «т», и положил их на стол. Чуть отдельно. Редактор озверел окончательно. – Ты!.. Ты!.. – он был слишком взволнован и никак не мог закончить мысль.

— Ага, «ты». Сейчас остальные найду.

За окном послышались раскаты грома. Джеймс попытался ускорить поиски. Прогулки под дождем – одно из его любимейших занятий с самого детства. Не хотелось пропускать этот шанс, тем более, что прошлый выпал на тот момент, когда он спал. Бодрая свежесть утра и сверкающие лужи – это хорошо, но всё же возможность смотреть, как капли с неба разбиваются о подставленную ладонь и разлетаются маленькими брызгами – много лучше.

— Я сейчас, я сейчас, - суетливо бормотал он, ползая на четвереньках. Груда букв на столе росла.

Редактор очнулся от наваждения. В самом деле, что это он рассердился? И на кого только? На Джеймса, который не любит обижать людей и любой отказ преподносит в самой вежливой форме? Да, похоже он засиделся на этой работе. К сожалению мольба о скромном ежедневном заработке, достаточном, чтобы уйти с работы, всё ещё не была услышана. Каждый день чьи-то мечты сбывались, а редакторская всё никак не могла пробиться сквозь очередь в небесную канцелярию. «Наверное там блат, как и везде», - подумал Редактор, восстанавливая дыхание и на всякий случай прикладывая руку к груди. Сердце пока его не подводило, но само движение вселяло в него уверенность.

— Жду ещё один час, потом – всё!

— Сделаю, - запоздало среагировал Джеймс вслед закрывающейся двери.

Последний оказалась буква «й». Он попытался увидеть в этом некий мистический знак, но не смог понять, что именно он предвещает. «Йогурт», - решил Джеймс. Надо будет обязательно купить себе йогурт. С кусочками фруктов, и никак иначе.

На экране чернели буквы. На клавиатуре букв по-прежнему не хватало.

Расставить их по местам заняло около десяти минут. Дописать статью – ещё с полчаса. Опять поругаться с редактором — теперь уже по поводу того, что «твои собственные мысли никому не нужны, а то, что требуется, это факты, факты и ещё раз факты! понял?» - двенадцать минут и тридцать две секунды. Он специально засекал, чтобы вывести рекорд продолжительности споров. Сегодняшний явно тянул на призера.

Пока Джеймс приводил статью в порядок, копируя в отдельный файл свои мысли и заменяя их «сводками с фронта», за окном шумел дождь. А когда дело наконец-то было сделано, он закончился.

«Опять не успел», - огорчился Джеймс. Он взял со стола листки с первым вариантом статьи, который оказался неудачным. Корабликов получилось ровно три. «Первый», «Самый перечеркнутый» и «Собственные бредни». Дольше всех на плаву продержался последний.

В этом событии мистический знак просматривался куда как четче, чем в мифическом «йогурте», отчего настроение поднялось. Впрочем, грустить подолгу Джеймс не умел, да и не находил в этом ничего интересного…

Жизнь с родителями всегда строится по принципу «ты — нам, мы - тебе». Сначала они кормят и поят тебя в обмен на поучения, как надо делать и как не надо. Затем, когда начинается школа, к этому добавляется твоё старание заслужить их расположение хорошими оценками. После, в университете, они грезят далеким красным призраком сыновнего диплома, который с каждым годом становится всё ближе. В какой-то момент, когда, казалось бы, ребенок свою миссию, и тобой вполне можно гордиться, оказывается, что часть заработанных денег требуется отдавать родителям на продукты. Работа по дому тоже жаждет активного участия. Поучения и не думают прекращаться и, самое главное, тебе ведь пора задуматься о дальнейшем продолжении рода, чтобы повторить теорию и практику обмена еще раз!

В общем, с каждым годом ты начинаешь ощущать себя всё больше обманутым. Цена проживания и пропитания в месте, которое по документам некой частью принадлежит тебе, возрастает, а вот оказываемые услуги почти не изменяются. В какой-то критический момент ты понимаешь, что обитание где-то в ином месте гораздо более выгодно. Если уж не материально, то спасенными нервными клетками – точно!

Этот период жизни у Джеймса ещё не наступил, но он с уверенностью мог сказать, что подошел к нему очень и очень близко. Оставалось сделать лишь несколько маленьких шагов. Иногда ему даже казалось, что родители специально подталкивают его к этому.

Джеймс постарался разуться как можно тише, чтобы проскочить в комнату до того, как «знание о правильной жизни», воплощенное в его родителях, поймает в свой прицел благодарного слушателя.

Не получилось.

— Ты весь мокрый, - сказала мама.

По правде говоря, мокрый он был не весь. А всего лишь одна штанина, и та — лишь до колена. Неудачный выбор причала для отплывающих корабликов. По сути, пустяки – повесить сушиться, и с утра никаких следов не останется.

— Ага, - сказал Джеймс, решив не поправлять. Мама, в отличие от редактора, любила, когда с ней соглашаются.

— Немедленно повесь штаны сушиться и переоденься в сухое.

— Хорошо.

Не стоило говорить, что он именно так и собирался сделать. Вместо этого Джеймс демонстративно принялся снимать штаны прямо в коридоре.

— Ну, что ты как маленький? – мама устало посмотрела на него. – Хотя бы в комнату зашёл для приличия.

Джеймс, успевший спустить штаны до колен, запрыгал вдоль по коридору. Мамин вздох он поймал спиной. Неуютный вздох, осуждающий. От него Джеймс чуть было не споткнулся, но удержался и всё же смог запрыгнуть в комнату, а не въехать в нее по полу.

— Сейчас соседи прибегут жаловаться, - сказал папа, не отрываясь от компьютера.

— Пускай. Будет весело.

— Не думаю, - отец покачал головой. – Не думаю.

На экране новостной сайт сообщал о войне за независимость.

— Видел? – спросил отец.

— Даже статью сегодня про это писал, - похвастался Джеймс, пытаясь найти среди одежды, валяющейся на стуле, какие-нибудь штаны или, на худой конец, шорты.

— Интересно, чего ты там понаписал. Про войну следует писать тем, кто её прошел, а не дилетантам.

— Это если художественное произведение, - машинально поправил Джеймс.

— Скажешь тоже. Художественное. Не художественное лучше. Сухие факты, статистика, ужас войны — и статья становится такой, какой должна выглядеть. Сеет ужас в сердцах людей и заставляет их молить Бога о том, чтобы никаких войн не было. А чем больше молятся, тем больше шанс, что сбудется.

Электротехники многое знают о том, как пишутся статьи. Особенно о войне.

— Или сбудется мольба того, кто любит войну.

— Таких идиотов нет.

Трудно спорить с категоричностью. Она не оставляет простора для принятия иных мнений. Единственные обнаруженные штаны тоже не давали особого выбора, но это принять было как-то легче.

— Ты мне комп дашь?

— Зачем?

— Надо поработать, - Джеймс не мог сказать прямо, что ему хочется развить мысль, пришедшую ему во время написания статьи. Он вообще мало что мог сказать в этом доме прямо. Тактика выживания была проста – избегать конфликтов. Получалось это не всегда, но всё же, по большей части, Джеймс вел себя так, как от него требовалось. Великовозрастный оболтус, который постоянно ошибается и смиренно принимает наказание за содеянное. Не так уж трудно, если тебя готовят к этому с детства.

Хотя, в детстве-то оно по-другому воспринималось...

— На работе работать надо. А дома отдыхать. И так целый день за монитором сидишь и зрение портишь. Отдохни лучше.

И бесполезно заговаривать о том, что, в действительности, это его собственный компьютер. Выбранный Джеймсом, купленный им и любовно собранный. Родительская категоричность никогда не брала данный факт во внимание.

— Да и не работать ты будешь, наверняка, а играть, - добавил отец для пущей убедительности.

— А хоть бы и играть, какая разница? Свободное время, что хочу, то и делаю.

— Вот именно! – сказал отец так, будто эта фраза что-либо объясняла.

— Да ну вас! – в сердцах бросил Джеймс и махнул рукой. В самом что ни на есть физическом смысле этого слова.

Он прошел на кухню, наскоро поел, радуясь, что тут его никто не тревожит.

«Всё же, в детстве мир кажется другим. И даже постоянный надзор родителей воспринимается как нечто такое, без чего жизнь не имеет смысла. Трудности, которые необходимо преодолеть. А сколько открытий каждый день? Любое событие уникально по-своему. У тебя еще не так много этих событий было, чтобы смотреть на них как на что-то обычное. Интересно, почему молитвы детей Бог не слышит? Только с восемнадцати лет, словно жизнь человека начинается лишь с момента получения права голосовать. А между тем, мир ведь был бы намного ярче и красочней, если бы исполнялись молитвы детей. И смертей стало бы намного меньше. Дети не умеют искренне желать смерти. Гораздо больше им хочется доказать своё превосходство. А мертвым нечего доказывать. Им уже всё равно».

Мысль не давала покоя. Она, словно опытный взломщик, простукивала его душу, надеясь отыскать тот заветный тайник, за которым скрывается богатство. Джеймс с радостью и сам бы открыл его, да только он, как никто другой, знал, что никакого сокровища там нет. Всего лишь хрупкая мечта о том, чтобы вернуть в жизнь яркие краски. Не тянет на клад ни коим образом.

«Дойти до Мирры и позвать ее погулять? Или просидеть у неё весь вечер за просмотром очередного романтического фильма, отличающегося от другого лишь последовательностью главных событий? Всяко поработать дома не дадут».

Джеймс вымыл посуду и пошёл одеваться.

— Куда? – раздался крик матери из комнаты. Должно быть, услышала, как он возится с застежкой куртки.

— Куда-то.

— А именно? – тут же уточнила она.

— Не знаю пока.

— Как так?

Этот постоянный надзор надоедал и раздражал страшно. Мама считала своим непременным долгом знать, куда именно отправляется её единственный сын. Если постараться, это желание наверняка можно было понять. Но стараться Джеймсу давно уже не хотелось.

И, что хуже всего, он точно знал, какая фраза последует, стоит лишь назвать цель своей прогулки. Эта предсказуемость убивала.

— До Мирры дойду. А что?

— Ничего. Когда уже поженитесь наконец?

— Когда-нибудь.

— Внуков хочу! – заявила мать.

Джеймс не стал отвечать. Он уже обулся. Закрыл за собой дверь, которая посчитала своим долгом хлопнуть, будто бы выражая чужое раздражение. Чувство это и в самом деле присутствовало, вот только хлопать дверьми – явно не выход…

“И всё-таки, почему у нас так много недовольных жизнью людей? - дорогу к Мирре Джеймс попытался скрасить философскими размышлениями. - Каждому воздается даже не по его заслугам, а просто — по желаниям. Живи и радуйся в надежде на то, что цели можно достигнуть, не прикладывая никаких усилий. Или если это кажется слишком скучным, достигай ее сам».

В лужах отражались оранжевые буквы с вывески Информационного центра. Опять тревожный цвет. Уличное радио бормотало про недавнее восстание. Джеймс подумал, что сам никогда бы не пожелал такого. Нет, особо законопослушным гражданином он не был и далеко не всегда следовал советам государственной пропаганды, однако принцип «Желай хорошего себе, а не зла — ближнему твоему» находил вполне логичным. На деле же получалось, что большинство молитв прямо противоречило этому замечательному совету.

Каждый день новости то про обрушенные дома, то про взрывы, то о составах, сошедших с рельсов. А теперь и вовсе — три миллиона жизней в обмен на то, что какому-то политику захотелось независимости. Хорошие же молитвы можно было по пальцам пересчитать. Лента северного сияния над южными городами, разгорающаяся по выходным. Закрытие навязшего у всех в зубах телешоу. Или, например, желание одного из жителей города, чтобы городские фонтаны работали постоянно, даже зимой — теперь там плескался кипяток, чему чрезвычайно обрадовались бездомные. И, пожалуй,... всё.

Тут Джеймс обнаружил, что стоит, уткнувшись носом в дверь подъезда — за размышлениями не заметил, как дошел. Сидящие на скамейке рядом старушки сверлили его неприязненными взглядами. «Наверняка, я еще бормотал под нос и руками размахивал, то-то они развлекались, наблюдая за мной», - Джеймс хихикнул, представив, как выглядел со стороны, и хотел было позвонить, но дверь неожиданно подалась под ладонями и распахнулась в глубь подъезда. Парень покачнулся и чуть не упал, заработав очередную порцию интереса со стороны «скамеечных жителей», как он их любил называть.

Взбежав на второй этаж, он увидел Мирру, выглядывающую из-за двери квартиры.

Я тебя в окно увидела, - проговорила она в ответ на запыхавшееся «привет». - Чего ты застрял на крыльце?

Джеймс молча пожал плечами. Ответь он «задумался», последуют долгие расспросы «о чем?». А если сказать «просто так», Мирра вполне может завести волынку «почему ты мне ничего не хочешь рассказывать?» Поэтому правильнее казалось промолчать. Или перевести беседу на приятные и безопасные рельсы.

— Посмотрим кино?

Хорошо, только чуть позже. Я недавно вернулась из магазина, и еще не успела разобрать покупки. Поможешь?

Мирра провела Джеймса в комнату и торжественно повела рукой, как будто демонстрировала ценную музейную экспозицию. На столе и на диване теснились картонные коробки, свертки и горы оберточной бумаги.

«Всё для дома», - пояснила Мирра. - У них распродажа. Смотри, какой замечательный подсвечник, и набор стеклянных мыльниц, новые крючки для одежды, рамы для фотографий — очень удачно, продавались три по цене одной...

Обычно Джеймс чувствовал себя в гостях гораздо уютнее, чем дома, - здесь его никто не пилил, но в этот момент он почувствовал, что готов позорно сбежать. Да-да, из теплой квартиры в ненастный промозглый вечер. Уж слишком его раздражала суета по обустройству жилой площади.

Уныло кивая, он рассматривал пластмассовые и фарфоровые безделушки, мало чем отличающиеся от тех, которые уже жили в квартире. Мирра весело щебетала и методично распихивала новоприобретения по полкам, подоконникам, столикам и ящикам. Джеймс пытался делать вид, что помогает, но на самом деле задумчиво переминался с ноги на ногу посреди комнаты и мешал деятельности по улучшению интерьера.

Ему вспомнилось, как в детстве его привели в музей игрушек. Он пару минут оглядывался по сторонам, а потом потянулся к огромной блестящей машине. «Нельзя!» - прикрикнула на него мать, а экскурсовод молча погрозил пальцем. Маленький Джеймс страшно обиделся и надулся. У него в голове не укладывалось, зачем нужны вещи, на которые можно только смотреть — не не трогать. Не вертеть, не разбирать, не пытаться проникнуть в их устройство, не выяснять их плавучесть в ванне и не выкидывать из окна, проверяя на прочность. С тех пор прошло уже лет двадцать, но он до сих пор не понимал, в чем смысл отдельных деталей интерьера. Окружающие, казалось, сговорились между собой и часами могли обсуждать коврики, вазочки, пепельницы или модный в этом сезоне цвет постельного белья. Его мать с маниакальным стремлением загромождала «милыми посудинками» домашний сервант, начальство на работе регулярно устраивало опросы по «улучшению офисного интерьера»..., а теперь еще и Мирра. Двадцать третья фарфоровая собачка на одну квартиру — по-моему, это перебор.

Должно быть, Джеймс сказал это вслух, потому что Мирра перестала распаковывать последнюю коробку и обиженно на него уставилась.

Подумаешь, собачка! - проговорила она. - Она тебе что, мешает? И, в конце концов, не на твои же деньги куплена!

Джеймс примирительно улыбнулся:

Ну, безделушек я тебе дарить бы точно не стал..

Да уж, от тебя полезных подарков не дождешься!

Разговор утрачивал логичность. Джеймс попытался уточнить:

А как же новая приставка для дисков? И велосипед?

Вот именно! Ты всё время мне даришь какие-то игрушки! Вон, на прошлый Новый год подружки хвастались кто драгоценностями, кто духами, кто дизайнерскими елочными игрушками, а я...

Тебе не понравился новый монитор? - искренне удивился Джеймс. - Но он же лучший в своей линейке продуктов.

Да зачем он мне?

Ну, фильмы смотреть. Новости читать. Играть...

Вот именно, играть! - судя по интонациям, Мирра собралась закатить небольшую истерику. Или даже скандал локального значения. - Тебе бы только играть! Ну почему ты никак не повзрослеешь, а? Когда ты начнешь относить ко мне серьезно?

«Вечер переставал быть томным...» - процитировал про себя Джеймс фразу, давно и неправда прочитанную краем глаза в каком-то женском журнале, и расстроился окончательно. Четыре темы разговоров раздражали его больше всего: о серьезном отношении к жизни, о профессиональных и карьерных достижениях, о благоустройстве дома и о детях. И, как назло, окружающих больше всего занимали именно они. После двадцати лет все его друзья будто сошли с ума — один за другим. Плюнув на хобби и увлечения, они хором заговорили работе, квартирах, о потенциальных спутниках жизни и планируемом потомстве. Почему-то они не считали это скучным, наоборот — с головой уходили в новую жизнь, покровительственно похлопав Джеймса по плечу на прощание, почти всегда со словами «Когда ты уже повзрослеешь?»

Никогда.

Что ты сказал?

Никогда не повзрослею. Нет, то есть я, конечно, люблю тебя и отношусь серьезно...

Но?

Но мне скучно, - Джеймс виновато посмотрел на девушку. - Скучно, понимаешь? Разговоры об одном и том же, «серьезные проблемы», которые надо решать «по-взрослому», уныло обсуждая их в компании утомленных карьерой и семьей друзей. Читать газеты вместо игры в классики. Ходить на распродажу вместо кино. Тебе это и вправду нравится?

Ты иногда просто невозможен! Не успел прийти — и уже испортил вечер! - Мирра явно была не расположена к конструктивной беседе. Пришлось извиняться, утешать ее, обнимать, покорно перебирать и хвалить все покупки... И посреди ночи под ливнем идти домой, потому что не хочешь просыпаться утром в чужой квартире и первым делом слышать не «доброе утро!», а «когда ты переедешь ко мне жить?», или «когда мы поженимся?», или — того хуже - «давай заведем детей? я серьезно!».

«Дались им эти дети! - бормотал Джеймс, пробираясь в свою комнату на цыпочках, чтобы не разбудить родителей. - Если логично подумать, то зачем они нужны? Чтобы вырастить побыстрее из них новых взрослых? Таких же озабоченных «нужными делами» и скучными обязанностями? Лично я бы не пожелал своему ребенку быстро повзрослеть. Да что там — я и себе этого не пожелал бы...»

Свернувшись калачиком под одеялом, Джеймс привычно загадал, чтобы завтра что-нибудь случилось, и на работу идти не пришлось. И, уже засыпая, подумал о том, как неплохо было бы снова стать ребенком.

Его разбудило солнце. Светлые полоски на потолке покачивались в такт движению оконной рамы, которая чуть подрагивала от ветра. В затылок упиралось что-то острое. Джеймс выпутался из одеяла и нащупал под головой коммуникатор, «задушенный» подушкой. «Разбудить меня пытался?» - парень погрозил незадачливому будильнику, слез с кровати и босиком пошлепал на кухню.

Ма-ам, я есть хочу! - прокричал он и стал умываться в раковине, размышляя, чем бы заняться. Судя по солнцу, вчерашняя погода сдала позиции, и дождя не предвиделось. Можно покататься на велосипеде (кстати, где он? в кладовке, или сломался? вот незадача, и не вспомнишь...), или запустить змея на западной высоте, или...

Джеймс! - мама возмущенно застыла на пороге. - Тебе разве сегодня не нужно на работу? Я думала, ты уже ушел! Опять будильник не услышал, что ли? Горе ты мое...

Стоп. Работа. Какая работа? Джеймс пошарил в своей голове. В мозаике мироздания работы не наблюдалось. Так, маячило на краю сознания воспоминание о каких-то статьях, о политике и истории, о надоедливом редакторе...

Я думаю, она мне приснилась, - Джеймс широко улыбнулся. - Я лучше пойду погуляю, мам.

Ты не заболел? - мама подошла и озабоченно потрогала лоб. - Температуры, вроде, нет... И не вздумай прогуливать работу! Сам же говорил, еще одно предупреждение — и могут уволить!

Джеймс рассеянно кивнул и устроился за столом. Поерзал на табуретке, попытался поболтать ногами — сиденье при этом угрожающе заскрипело — и лег щекой на скатерть, наблюдая, как мама суетливо готовит завтрак. На сковородке заскворчала яичница, запахло свежими тостами. Занавески на окне чуть трепетали, ветер из полуоткрытой форточки гулял по кухне, играя с салфетками и краем скатерти. Джеймса почему-то тянуло рассмеяться, под ложечкой у него будто ворочался комок радости, и хотелось куда-то бежать, прыгать, лететь, если получится. Он даже замурлыкал какой-то немудреный мотивчик, хотя отродясь не хвастался наличием музыкального слуха. Постучал по столу ложкой, огляделся по сторонам, приподнялся и тайком стянул с полки банку с джемом. Запустил в нее палец и, зажмурившись от удовольствия, облизал.

Расправившись с завтраком, он забежал на минуту в комнату, кое-как натянул первый попавшийся свитер и, выудив из ящика стола горсть мелких купюр и мелочи, выскочил в прихожую. Путаясь от нетерпения, спешно зашнуровал кроссовки и вылетел на лестницу, подгоняемый криком: «А сумку, сумку-то забыл...»

Но никакая сумка не могла остановить Джеймса, который уже скакал через две ступеньки навстречу новому дню.

Сначала он бесцельно побродил по окрестным улицам, наблюдая, как уборочные машины деловито ползут вдоль тротуаров, избавляя город от следов прошедшей накануне грозы. Потом купил бутылку лимонада и сел в автобус, идущий по самому длинному маршруту — до самой окраины. Всю дорогу Джеймс провел, буквально прилепившись к широкому заднему стеклу. Считал проезжающие машины, смотрел, как за горизонт убегают разноцветные дома, разглядывал пеструю толпу прохожих. Выйдя из автобуса, он добрался до широкой каменной террасы, уселся на бетонный парапет и смотрел на горизонт, у края которого виднелась синяя полоска леса, перебирая в уме мечты о дальних странах. Потом немного побродил по пустырю на окраине, разворошил ужасно интересную кучу мусора, выудив оттуда роскошный моток проволоки,... и тут оказалось, что уже стемнело, и пора домой. А то родители будут волноваться.

Они действительно волновались, только вовсе не из-за позднего прихода сына.

Тебя искал начальник с работы, - заявил отец с порога. - Ты что, не был там?

И Мирра тебя ищет, - добавила мать. - По ее словам, вы собирались встретиться, но ты не позвонил.

Джеймс недоумевающе взглянул на родителей и смущенно помотал головой. Работа, начальник, Мирра... Все эти слова были, вроде, знакомыми, но не несли в себе никакого смысла. Они звучали пустыми погремушками — когда Джеймс их слышал, он, вроде, понимал, о чем идет речь, а потом сразу забывал. За ними не стояло ни знакомых образов, ни ярких ассоциаций. Как за серыми строчками в неинтересной газете, которую отец иногда почитывал вечером.

Парень молча выслушал нотации и пробрался к себе в комнату. Плюхнулся на диван и включил телевизор. Щелкая пультом в поисках мультика, попал на новости политического канала, которые неожиданно оказались интересными. Показывали взрывы во весь экран, ряды новенькой блестящей бронетехники, военных в полевой форме, выглядевших очень героично. Мужчина с суровым обветренным лицом, похожий на коммандос из компьютерной игры, рассказывал о том, что батальоны контрактников брошены на границу с республикой, на подавление мятежа.

Открыт набор добровольцев на всех призывных пунктах, - подытожил он свою речь. - Самое современное обмундирование и оружие, высокая зарплата и неизмеримая благодарность от Родины.

Звучало заманчиво. Джеймс задумался. Когда ему было лет десять (вроде, годы прошли с тех пор, а с другой стороны посмотришь — как вчера...), они с другом решили убежать из дома и поступить добровольцами в армию. Причиной такого решения стали программные школьные книжки о молодых бойцах и две игрушечные сабли, подаренные на праздник Свободы и равенства. Однако в книгах почему-то ничего не говорилось о том, что в войска не берут до восемнадцати лет, а родители малолетних литературных героев никогда не забирали тех с призывного пункта с позором, слезами и подзатыльниками.

Может, это второй шанс? Джеймс подошел к зеркалу, пригладил волосы и улыбнулся. Отражение выглядело как вполне взрослый дядька, которому, по идее, никто и ничто не сможет помешать пойти в герои. Особенно, если тайком натаскать сухарей из шкафа, запастись впрок котлетами за ужином и уйти ночью, не прощаясь. И пусть только кто-нибудь попробует в этот раз не продать Джеймсу билеты на ночной поезд!..

Война на передовой здорово напоминала игру в разбойников. Солдаты перебегали от укрытия к укрытию, уворачиваясь от разрывов и града осколков, падали в окопы и замирали там, чтобы через мгновение выпрыгнуть оттуда и опять метнуться вперед или в сторону. Главное, не назад, потому что отступавшим почему-то фатально не везло — всё время случайно напарывались на пули своих же снайперов, стрелявших из-за дальнего укрепления.

В горле горчило от пыли, страшно хотелось пить, в ухе чесалось — наверно, от непрерывного гула, скрежета и выстрелов. Джеймс скатился в неглубокую канавку, сглотнул и потянулся к поясу, за флягой. Рядом с ним расцвели фонтанчики пыли от пуль, левое плечо внезапно онемело. На плотной ткани выступили темные, почти черные пятна, фляга выпала из пальцев и покатилась по земле. «Нечестно! - успел еще подумать Джеймс. - Я же не успел еще стать героем!..»

Ничего не было видно, перед глазами кружились черно-синие пятна — как будто зажмурился, шагнув в темную комнату с яркого солнца. В ушах сначала стоял то ли гул, то ли низкий, глухой звон, потом он распался на десятки голосов, которые спорили между собой.

Юношеский, ломкий голос, выговаривающий родителям за то, что они всё никак не могут прекратить вмешиваться в его жизнь. Плачущий женский, умоляющий мужа перестать бить дочь. Низкий мужской голос — знакомый с детства, Джеймс никогда бы не перепутал своего отца с другими, даже с закрытыми глазами — с надрывом выговаривал жене, которая пожелала сыну навсегда оставаться маленьким. Чтобы было, о ком заботиться. Чтобы не отпускать его наружу, в большой мир.

И чей-то тихий, почти бесплотный, измученный голос просит Бога одуматься и перестать превращать священное чудо — сбывающиеся мечты — в рутину. «Мы не осознаем, что творим, - шепчет он. - Не представляем, сбудется молитва для нас, или для кого-то сбудемся мы».

Джеймсу почему-то становится жалко чужую мольбу. Вытянув руки, он собирает голоса дрожащими пальцами. Вообще, не мальчишеское это занятие — плести или вязать —но он умеет. Голоса переплетаются, подобно ниткам, пропускаются через петли, завязываются в узлы.

И общий хор голосов сливается в одно: "Об одном прошу, оставь её в покое"...