Макарка и Гыррр
№45194 "Вы можете мне не верить"

Вы можете мне не верить

— Три миллиона жизней - это плата за независимость?! Да запросто! – пьяно икнув, монах-расстрига валится под стол.

— Без крамолы тут, – грозит вышибала его собутыльникам.

Гвалт захудалой таверны напоминает ему шум боя. Тот же многоголосый гул, тот же звон железа, те же азартные крики, те же стоны. Закроешь глаза: нет - представить себя на поле брани не получается. Запахи. От них текут слюнки, от них сводит пустое брюхо, от них поднимается настроение даже у самого мрачного человека. Это не смрад боли и крови, это - благоухание чревоугодия и сытости.

На дальнем от входа дубовом столе собралась разношерстная, но приличная компания. Свиная ляжка занимает в ней почётное центральное место. Румяные пироги, сочные куры, ароматные соленья составляют почетный круг. И, конечно, вино. Бутыли и кувшины, графины и бочонки как часовые стоят меж закусок. Как же обойтись без того, что веселит и развязывает языки самым немногословным сотрапезникам?

Уже не первый раз глиняные кружки со стуком встретились в заздравном тосте, уже языки устали произносить тосты, уже душа желает иных развлечений.

— Эй, трубадур! Потешь честную компанию! – в пальцах молоденького блондина блестит монета.

— Что желает господин?

Менестрель - сама любезность.

— Могу лирическую, могу похабную. Ежели пожелаете - героическую…

— А всё вместе? – усмехается седой воин, сидящий во главе стола.

— Вы можете мне не верить, но я был свидетелем того, о чём спою…

Музыкант качает дегтярными кудрями, трогает струны, прислушиваясь к звуку домры. Поёт. Поёт о штурме замка, о пирушке в залитом кровью зале, о вспыхнувшей взаимной любви Аскольда-воителя и дочери поверженного князя, о предательстве, о поруганной девичьей чести и загадочной смерти героев баллады.

Когда звучит последний аккорд, лица слушателей выражают самые разные чувства: жажду приключений, сочувствие, грусть…

— Красивая и печальная история, – блондин, в глазах которого блестит пьяная слеза, лезет в кошель.

— Красиво… - старый воин придерживает его руку, и, подождав, пока бард отойдёт к другой жаждущей лирики душе, роняет, - …но лживо.

Недоумённые взгляды сотрапезников обращаются к нему.

— Мы тогда уходили от погони… - ратник фыркает в бороду. - Лихие времена были. В этот замок… Замок? Кхе… Домишко, с забором, который и курица перелетит… Нас пустил переночевать сам хозяин. Побоялся, что разнесём всё по брёвнышку. Выпили мы изрядно тогда. Богатый винный погреб у посадника Луки… Был… Да…

******

— Лука! Колбаса сушёная! Принимай гостей! – атаман бросил повод подбежавшему служке.

Ватажники толпой ввалились в терем. Арнольд, атаман гулящих, полгода наводивших шорох на дорогах Закайска, грохнулся на хозяйское место за обеденным столом. Разгорячённые скачкой, злые и голодные соратники шумно расселись согласно порядку. По правую руку ближник Эрик. По левую – Ролан, юнец безусый, но рубака – каких поискать. И дальше - по сединам, по заслугам. Двенадцать потных, грязных, не по возрасту озорных.

Челядь суетливо накрывала на стол. Первую чарку поднесла дочка хозяина. И как умудрилась выбраться из подпола, где батюшка запер от греха? За тугим лифом не разглядеть ничего. Передержал Лука девку. Но атаману не до её прелестей - промочить горло, смыть вином дорожную пыль с усов.

— Уходить надо, - Ролан, хоть и юн, но осторожен.

— Не суетись, успеем. До реки отсюда - доплюнуть против ветра. Удача мне никогда не изменит, - Арнольд отмахнулся от прелестей трущейся о плечо девки-перестарка, как от назойливой мухи. – Увидишь, про мои подвиги ещё баллады петь будут. Разве не цель для мужчины? Помнишь, как мы по весне всемером целый обоз взяли? Чем не для былины? Погодь, ещё замок себе возьму! Нагуляюсь только.

— Не гневи удачу, атаман.

Вино льётся рекой. Веселит. Пуще вина веселит дочка посадника. Лука бегает по горнице, стараясь её поймать. Но куда ему. Молодая, резвая. Вывернулась, спряталась за широкую спину Эрика. Прильнула. С огнём играет. Вино не в голову ударило, ниже. Гораздо ниже. Посадник пытается обойти воина. Схватить дуру за подол. Эрик не зло, без замаха бьёт его в лоб.

Заморский божок Бахус, о котором рассказывал давеча скальд, большой шутник. Уже челядь не бегает вокруг. Уже гулящие сами вытащили из погреба пару бочонков. Уже не слышно заливистого смеха игривой егозы. Кто-то спит у печи, подложив под голову полено, кто-то так и сидит за столом, посапывая. В обнимку с братиной.

Атаман наполнил чару, наколол на кинжал шмат мяса. Встал. Оглянулся, пьяно пошатываясь. Нет. Некому компанию поддержать. Ушёл развлекаться на сеновал побратим-Эрик, уронил на грудь голову друг Рональд. Некому излить душу. Течёт вино по усам, по волосатой, мускулистой груди.

******

Воин вздыхает:

— Встали мы утром, Арнольд с кинжалом в груди, на лезвии кусок мяса. Думали, проклятье какое, порча. Девка холодная, хозяин повесился. С бодуна не разобрали, подпалили домишко, побили людишек… А уж когда отъезжали, я и припомнил, как вожак наш на ножик упал. Рассказал Эрику, что за старшего остался. А он мне: «Молчи. Сделанного не воротишь. Глядишь, ещё героями будем. У менестрелей язык без костей», – рассказчик шумно вздохнул, и, посмотрев в спину барду, добавил: – Как в воду глядел.

— Сейчас я этой… - блондин приподнялся с лавки, глядя на музыканта. В кулаке - глиняная кружка. Седой толкает его в грудь.

— Сиди. Пусть поёт. Красиво…