Хвост, который сам по себе
№45199 "Дивосдивомчудосчадомдивасчудом, или Метаморфозы"

«Три миллиона жизней - это плата за независимость?! Да, отвечаем мы! Такова невероятная плата за талант одного молодого гения из штата Висконсин. Смотрите специальный репортаж на нашем канале в вечернем выпуске новостей…»

Мистер Эсмарх Лейбниц уютно расположившийся в кресле перед телевизором, подскочил, будто ужаленный, и метнулся к телефону.

— Алло! Мэри?! Что происходит? Я смотрел телевизор, и вдруг на экране наш сын, и анонс... Мой сын в новостях?!! Это немыслимо! Как вы объясните это? Мы отправили ребенка на вашу долбанную ферму, чтоб оградить его от контактов с внешним миром. Вы не представляете, как трудно было сосуществовать в обществе нашего уникального мальчика!.. Косые взгляды, перешептывания, дурная слава... А случай с соседской собакой?! Я никогда не забуду этот ужас!

Несчастного отца так трясло, что он выронил телефонную трубку, а когда поднял ее с пола, то услышал лишь короткие гудки.

«Боже! Что же теперь будет? – подумал мистер Лейбниц со слезами на глазах, понимая, что уже ничего не в силах предотвратить. – Это катастрофа!»

Вся жизнь семейства Лейбницев была катастрофой в той или иной степени, которая проявлялось только в знании того, как обстояли дела на самом деле…

Как радовались Эсмарх и Кауфья Лейбницы, когда Господь внял их молитвам и подарил здоровенького ребеночка! А ведь супруги так волновались, что не смогут иметь детей, после того, как Кауфья отравилась таллием. Да и у самого Эйсмарха со здоровьем было не очень – сказывалась постоянная работа в химической лаборатории. А тут как чудо – беременность, нормальный, доношенный ребенок. Кауфья плакала от счастья и благодарила Бога, хотя до того момента особо в него не верила. Считала, что женщина, выросшая в научной семье, сама добившаяся славы и поста ведущего специалиста-биохимика в огромной фармацевтической корпорации, такая женщина не может всерьез верить в некое всемогущее существо, якобы управляющее миром. Но ребенок – их маленький сынок – он стал настоящим чудом. Преисполненные восторга родители назвали его в честь единого Бога, в которого верили всегда и всем сердцем, - в честь науки. Мальчика нарекли Нейроном.

«Вот он наш любимый сыночек, вот он наш Нейрончик!» - пела заходившемуся в плаче младенцу Кауфья, и смотрела только на него, хотя… если бы в тот момент она обратила внимание на сотрясавшиеся от крика стекла, да на упавших замертво мух, история семьи Лейбницев не сложилось бы так трагично.

Мальчик поздно стал говорить, а когда, наконец, это случилось, то первое, что он сказал было: «Хочу!», после чего как-то смешно раскрыл рот. Родители не сразу поняли, что этим Нейрон хотел показать им свое желание петь.

«Нет, нет... – говорил Эсмарх, - к чему ему пение? Он должен вырасти настоящим ученым. Мы недаром дали ему такое имя!» Кауфья, в принципе, соглашалась с мужем, но не видела ничего дурного в желании ребенка петь. Спор длился несколько лет, и прекратился только когда по соседству с Лейбницами поселилась мисс Блэкок, дававшая уроки музыки и пения на дому.

К восторгу семилетнего Нейрона родители согласились оплачивать скромные преподавательские дарования соседки. Тут-то и открылось то, что превратило жизнь семьи Лейбниц в кошмар.

— А-а-а-а-...- пронзительно-чистый дискант Нейрона вторил гамме, извлекаемой мисс Блэкок из рояля. Глуховатая дама, склонив голову набок, блаженно улыбалась. Тоненько дребезжали стекла французского окна. Старенькая пуделиха подвывала из-под дивана. Мисс Блэкок победоносно прижала пальцем «си» верхней октавы, Нейрон, не моргнув глазом, тянул высокий звук, как вдруг собачка выскочила из укрытия, с воем закружилась по комнате, метнулась в прощальной тоске к хозяйке, закашлялась, булькнула и затихла. Продолжая петь, Нейрон с интересом наблюдал, как кудрявые лапки с лакированными коготками дернулись в последний раз и вытянулись. Старая дева ахнула и сползла со стула. Мальчик закрыл рот.

Вечером, в доме у Лейбницев разразился скандал.

— Я говорил, что ничего хорошего из этого горлопанства не получится! – бушевал Эсмарх.

— Но ведь мы ничего не знали! – Кауфья металась по гостиной как безголовая курица.

— О-оо! Убийцы! Моя несчастная маленькая собачка! – от истерики мисс Блэкок удерживало только убойная доза валерьянки, которую она принимала чашками в течение всего этого злосчастного дня…

Мистер Лейбниц стал перед рыдающей старушкой на колени и поклялся, что его сын Нейрон больше никогда не будет петь.

— А-ааа! – тут же взвыл Нейрон. От звука его голоса с потолка упала мертвая муха, а принесенные матерью с работы лабораторные мыши улеглись рядами и застыли навеки…

В тот вечер младший Лейбниц понял, что не хочет больше быть ребенком. Ему захотелось поскорее повзрослеть, и самому решать свою судьбу. Нейрон был слишком мал и не знал, что то, о чем он стал мечтать, взрослые называют независимостью. Он просто желал петь и быть свободным.

Дни сменяли ночи, годы мучительной тишины тянулись для мальчика бесконечно. Он боялся открыть рот. Стоило ему только попытаться, как отец неодобрительно начинал хмуриться. Мать вздрагивала, когда Нейрон просил за обедом передать ему плетенку с хлебом. Друзей у несчастного мальчугана не было, а приходящий садовник время от времени предъявлял его родителям трупики птиц и неосторожных кошек, что на свою беду вздумали облюбовать сарай Лейбницев – ну не мог Нейрон совсем не петь.

Голосом младшего Лейбница заинтересовался один физик, которому Лейбниц-старший как-то пожаловался на сына.

«Интереснейший, нет… Небывалый случай! Ваш сын издает звук на частоте более шестидесяти гигагерц! И при этом гибнут только животные, говорите?..» Физик горел желанием изучить феномен Нейрона, но Эсмарх вынужден был поумерить его энтузиазм ударом в ухо, так как никакие другие доводы бывший друг не понимал. А потом родители отправили Нейрона на уединенную ферму, подальше от заинтересованных физиков и какого-то военного, посетившего Лейбницев.

А теперь Нейрона покажут в новостях на центральном канале! Эсмарх был в отчаянии. Даже если он сейчас бросится к машине и помчится на эту ферму, то все равно не сможет помешать.

Несчастный отец так разволновался, что не сразу вспомнил, что надо позвонить адвокату.

«Этот подросток, - говорил с экрана телевизора бодрый и лоснящийся на солнце журналист, - этот чудо-мальчик с тяжелой судьбой, заявляет, что пением способен умертвить животное!»

Родители с тревогой смотрели на изображение потупившегося и покрасневшего от смущения Нейрона. Журналист и их сын стояли на фоне мирно пасущихся коров.

«Хотя, как утверждает сам Нейрон Лейбниц, у него сейчас ломается голос и эффект не так заметен, но он берется доказать нам, что его голос действительно обладает неизвестными науке свойствами!»

— О-оо, - простонала Кауфья и зажала руками уши, как только сын на экране открыл рот.

«А-а-а-ааааа!» - голос Нейрона в телевизоре плавно нарастал.

Эсмарх с ужасом смотрел, как за спиной Лейбница-младшего замертво падают коровы. Камера поспешно укрупнила изображение мгновенно умерших животных. Прямо перед объективом упала дохлая птица, а в домашней лаборатории самих Лейбницев навсегда затихли ценные подопытные крысы.

— О, Боже! – прошептал Эсмарх.

Зазвонил телефон. Лейбниц-старший поднял трубку и услышал голос возбужденного адвоката:

— Ко мне начали поступать жалобы! Со всей страны звонят, пишут – угрожают исками за смерть домашних любимцев и падеж скота в особо крупных размерах! Я не знаю, как буду защищать ваши интересы! Нейрон настоящий монстр!

— У нас с вами контракт!

— Я помню… спасти нас может только чудо! Предлагаю поместить вашего сына в больницу и придумать ему какой-нибудь страшный диагноз.

Следующим утром родители забрали Нейрона со злосчастной фермы. Хозяйка – мужеподобная, неухоженная тетка – долго бежала по дороге за машиной удирающих Лейбницев. Фермерша грозила им кулаком и орала всяческие угрозы. Сидевший на заднем сидении Нейрон прижимался к прохладному стеклу распухшей лиловой щекой – противная тетка успела-таки заехать ему по физиономии на прощанье.

— Врет она все про деньги, - пробубнил он тихонько, не желая нарваться еще и на родительский гнев, - телевизионщики ей за всех коров вчера заплатили.

Эсмарх только скрипнул зубами, ухватился покрепче за рулевое колесо, и добавил газу. Двигатель взвыл под горестные всхлипы Кауфьи.

Заточения сына в клинике оказалось недостаточно для родительского спокойствия. Лейбницы почти привыкли к визитам своего адвоката с кипами исковых заявлений. К звонкам адвоката телеканала, по которому без ведома родителей показали Нейрона. Они даже научились незамеченными просачиваться сквозь толпу страховых агентов у порога своего дома, избегая знакомства с бесчисленными протоколами по причиненному ущербу. Их жизнь вошла в колею, как вдруг опять случилась катастрофа. Нейрона похитили.

Главврач клиники был чудаковатым толстяком. Он говорил без остановки, и суетился вокруг четы Лейбницев.

— Прошу, присаживайтесь сюда – на диван! Ой, нет, может вам в креслах будет удобнее? Тогда сюда!..

Кауфье совершенно все равно было где сидеть, она рыдала на плече у мужа.

— Где наш сын? – спросила несчастная женщина.

— А может вам кофе?.. – все так же на своей волне тарахтел главврач. – Вы какой любите, крепкий?

К взаимопониманию удалось прийти только с появлением адвоката Лейбницев.

— Где ребенок, и почему вы до сих пор не диагностировали у Нейрона шизофрению, как мы о том и договаривались?

Главврач смутился и наконец-то замолк.

— Я позвонил в полицию! – заявил Эсмарх.

Адвокат тяжело вздохнул и скривился:

— Где ваш сын мы и так узнаем, по собачьим трупам. Нейрон сеет смерть, как Гензель хлебные крошки. Хуже, чем есть, уже не будет. Меня интересует диагноз. Будь у нас на руках заключение, я смог бы прижать телекомпанию и отбиться от большинства исков!

— Понимаете, - оживился главврач, - Нейрон уникальный подросток! Вы даже не представляете, что мы обнаружили при детальном обследовании…

У Эсмарха зазвонил телефон. Звонили из полиции. Адвокат ошибся в прогнозе – все стало намного хуже.

— С вашими открытиями разберемся потом, - заявил Эсмарх. – У нас есть проблемы посерьезней. Нейрона обвиняют в массовом убийстве – какие-то психи заставляли его петь, чтобы помочь им покончить жизнь самоубийством.

— О, Боже! – взмолилась Кауфья. – Когда же все это закончится?!

Лейбницы и адвокат выбежали из кабинета.

— Куда же вы?! – закричал главврач. - А мое невероятное открытие?!

Долгих две недели чета Лейбницев добивалась от руководства ФСБ возвращения сына. С безумными самоубийцами большей частью все было в порядке, а те два десятка, что таки умерли, как выяснилось в ходе следствия, сами вскрыли себе вены.

В конце концов Нейрона вернули родителям, а те поторопились вновь запереть сына в клинике.

— А вот и вы! – воскликнул совершенно счастливый главврач. – Ваш Нейрон – находка для науки. Это такой уникальный случай гинандроморфизма!

— О чем вы говорите? – опешил Эсмарх.

— Вы хотите сказать, что наш сын не сын, а…

— Да! – главврач сиял, как новенький доллар. – Он редкостный гермафродит!

От удивления и растерянности Нейрон, как маленький, уткнулся в грудь матери.

— А что, - сказал адвокат, - это может стать интересным поворотом в деле…

— Мам, - прошептал Нейрон. – Мне кажется, что я хочу быть женщиной.

— С ума сойти! – Эсмарх без сил опустился в стоявшее рядом кресло.

Через несколько дней Лейбницы дали согласие на операцию. Девочку решили назвать Нейтрино.

Операция прошла успешно. Бывший Нейрон открыл глаза и увидел лучи солнечного света, проникавшие в больничную палату из-под приспущенных жалюзи. Чувствовал он себя странно. И по ощущениям никак не мог определиться – он все еще он или уже она.

Первым делом, Нейтрино попросил(а) зеркало. Медсестра, уже направившаяся к выходу с кюветой, наполненной ворохом снятых бинтов, пообещала исполнить просьбу. Между тем, мать Нейтрино вспомнила о пудренице в своей сумочке. В крошечном зеркальце, да еще полулежа, невозможно было рассмотреть свой новый облик целиком, но печальные глаза на бледном лице были хороши, нос изящен, рот... Нейтрино раскрыл(а) рот, заглянул(а) в горло. Что теперь будет с голосом? Сможет ли он(а) петь?

Мать с тревогой смотрела, как бывший сын открывает рот… Что будет?

"Сейчас запою!" - предупредил(а) Нейтрино мать, возвращая пудреницу. В знак протеста доктор поднял руки, мать в ужасе откинулась на спинку стула, отец вскочил и забегал по комнате, а Нейтрино, не обращая внимания на присутствующих, сфокусировал(а) взгляд на ползающей по подоконнику мушке, и начал(а) петь. Набирая силу, из горла Нейтрино полились чистейшие звуки "Аве Марии". Как подхваченная воздушным потоком птица расправляет крылья и взлетает, чтоб парит в поднебесьи, так звучал дивный голос прооперированной девушки.

Кауфья обреченно заплакала, уткнувшись в бумажный платочек. Сгорбившийся Лейбниц скорбно застыл за спиной сидящей супруги, оглаживая ее вздрагивающие плечи. Зачарованно внимая дьявольски божественному пению, доктор машинально сдернул зеленый колпак с головы и тихо опустился, присел в изножье кровати Нейтрино. Лишь мушка невозмутимо продолжала ползать, перебравшись с подоконника на оконное стекло.

Нейтрино пел(а) и буквально-таки прожигал(а) взглядом насекомое, но насекомое оставалось живехоньким.

Вернулась медсестра с зеркалом, и застыла в дверном проеме. Санитары, катившие по коридору безнадежного больного на каталке с капельницей, замедлили шаг и остановились, перегородив проход. Умирающий открыл глаза и заинтересованно приподнял голову, но никто этого не заметил - ни санитары, ни вышедшие из своих палат на звук голоса ходячие больные. Все слушали прекрасное пение.

Но тут, расталкивая образовавшуюся толпу могучими плечами, в дверь протиснулась медсестра реанимационного отделения. Доброе круглое лицо взволнованной афроамериканки сияло. «Доктор! Доктор!.. Сэр, скорее.. Творится нечто невообразимое! Мистер Слиппер пришел в себя. Это после семи-то лет комы! Чудо! Свершилось чудо!..» - затеребила она загипнотизированного доктора.

Допев песню, Нейтрино замолчал(а), и с удивлением оглядел(а) собравшихся слушателей. Очнувшийся от наваждения доктор вскочил и захлопал в ладоши. Вслед за ним зааплодировали остальные. «Браво! Еще! Еще!.. Пой еще! Просим продолжения!» - раздавалось со всех сторон. Счастливая Нейтрино не успел(а) ничего ответить. Вдруг, возникло какое-то странное замешательство среди ее благодарных слушателей...

И «нечто невообразимое» шквалом накрыло всю клинику. Крепкие парни-санитары силой пытались уложить на каталку взбунтовавшегося пациента, который успел сорвать с себя капельницу, и теперь порывался соскочить со своего предсмертного ложа на колесиках. Старушка с катарактой в изумлении протирала прозревшие глаза. Кто-то с диким хохотом выплясывал в пижаме, и полуразмотанные бинты змеями волочились за ним по полу. Безумная радость внезапного выздоровления бросала больных друг другу в объятья, покуда дама, только что избавившаяся от хронического псориаза, не показала пальцем на Нейтрино: «Это она! Ее мы должны благодарить за чудесное исцеление! За волшебный голос! Святая...» - женщина кинулась к кровати девушки с намерением поцеловать край простыни с больничным штампом. Вслед за ней и другие пациенты набросились на Нейтрино с благодарностями. Кровать Нейтрино завалили невесть откуда взявшимися цветами.

Потрясенным супругам Лейбниц тоже досталось немало теплых признательных слов. Кауфья в знак ответной благодарности по-королевски крутила направо и налево своей птичьей головкой, и кивала, кивала, кивала... Взволнованный Эсмарх смущенно поглядывал на дочь и жену, а когда он закрыл глаза, то перед его мысленным взором предстал огромный подсвеченный плакат перед Карнеги-холлом, на котором огромными буквами было написано одно слово «НЕЙТРИНО»... Эсмарх еще сильнее зажмурился, но больше ничего не представить не смог – все слепила светящаяся надпись с именем дочери. А так как он стоял с закрытыми глазами, то не увидел медсестру, которая решалась навести порядок в отделении. Она призвала всех к спокойствию, и попросила впавших в экзальтацию пациентов покинуть палату «дивы-целительницы». Попутно медсестра прихлопнула резиновой перчаткой мушку на окне, и аккуратно завернула трупик в клочок ваты. Кауфья помогла убрать цветы с постели усталой Нейтрино – после такого фурора ей так важен был покой.

Постепенно радость улеглась. Многие бывшие больные разошлись по своим палатам, кто-то поторопился позвонить родственникам и сообщить чудесную новость. Вскоре в отделении появились репортеры. Жаждущие сенсации, они прорвались через немногочисленную больничную охрану. Самому юркому из них – вооруженному фотокамерой корреспонденту «Нью-Йорк Таймс» - Эсмарх прищемил дверью нос. В коридоре послышался крик и ругань.

Лейбниц обернулся в сторону кровати.

Похожая на ангела, Нейтрино спала. Кауфья сидела рядом и нежно гладила пока еще по-мальчишески короткие волосы дочери.

Эсмарх почувствовал себя счастливым. Он приник к замочной скважине и яростно прошептал галдящим за дверью журналистам:

— Об одном прошу: оставьте ее в покое!