Небудумненеинтересно
№45223 "Кадилян с Балейки"

Кадилян с Балейки

Хосни застал кадиляна читающим вслух. По тёмно-зелёной обложке вились тиснёные золотом буквы балейского письма.

— Глаголи леордъ живота аки вира при самоуправете… - лился размеренный стих. Голос у кадиляна был вовсе не старым, даже напротив – словно звенел где-то в горах ручей с прохладной, чистой водой.

Откуда бы ему помнить, как журчит вода в горах?

Хосни не умел читать по-балейски. Правду сказать, он вообще не умел читать, даже на родном бастрианском. Когда отчалили корабли армов, на его родной Бастре не осталось ни одного целого здания - не то, что школ. Школы армы использовали в качестве борделей, а перед отлетом – заминировали и взорвали. Маленький Хосни тогда ещё только учился говорить, а вот читать, считать и писать учиться уже было негде: Бастра очень скоро стала непригодной для жизни из-за радиационного загрязнения и отсутствия питьевой воды – плотину армы тоже взорвали. Впрочем, как и заводы, больницы, транспортные каналы – всё, на что хватило зарядов.

Старейшины Бастры попросились во временное рабство к соседям с Балейки – по слухам, те приходились дальними родственниками бастрианам. Пришлось туго, такого количества кораблей, чтобы перевезти всех сразу, не было ни там, ни там, ни вместе. Платили чистым палладием контрабандистам с Альбы за перевозку.

Разместиться пришлось в степи, прямо под неярким, мутноватым небом Балейки, в котором звезды появлялись раз в месячный цикл, а сам естественный спутник едва выглядывал в редкие безоблачные часы, светясь бесформенным пятном и давая мало света. Светлый овал неба над головой был словно очерчен темными, спускающимися к горизонту мутными стенами облаков.

Поселили соседи бастриан в громадных палатках, стоявших посреди степи, И каждый день привозили незатейливую пищу – кашу белковую и кашу витаминную. Воду же сказали брать в канале, что пролегал от одного горизонта до другого и терялся где-то в глубине пустоши. Справляли нужду в огромные выгребные ямы, а то и просто – в степи, отойдя подальше. Остро пахло антисанитарией и кишечными инфекциями. Чуть позже – бунтом и призывами идти селиться в балейских городах, вполне цивилизованных, чистеньких, с белыми шпилями минаретов и благоуханием хаммамов. Тем более, столица Балейки, самый большой её город Киаб находился всего в полудне пути.

Самые отчаянные уже готовы были выступать, высылая ночью разведчиков. Смельчаки никогда не возвращались, но это лишь усиливало уверенность одержимых, что там, в городах, вполне хватит места для того, чтобы ужиться с местными, лишь бы прекратились эти мучения с омовением водой из грязного канала, с давно забившимися фильтрами для питьевой воды, со степью, превратившейся в общественную уборную.

Тогда на золотой ладье по вонючему каналу приплыла лодка, и в ней был кадилян:

— Мир вам, бастриане, и да пребудет с вами выше всё! – говорил кадилян на довольно сносном бастрианском.

Время было раннее, светило едва золотило мутные стены облаков, но встречать кадиляна выбежала целая толпа. Наверное, они думали, что кадилян – парламентер из Киаба, который прибыл, чтобы пригласить их жить меж балейцами и разделить с ними чистоту и здоровье.

Все как по команде посмотрели, что же там выше за всё. Грязная муть облаков приобретала отчетливо рыжий оттенок.

— Меня зовут кадилян Саттэх Баатаб! – вещал кадилян, - и я пришел научить вас… - вздох разочарования пронесся по толпе – не пригласить, вишь, научить, - … молитвам о чистоте и спасении! Знаю, что не того вы от меня ждали, а того, чтобы открыл я вам врата в Град Земной. Но, открыв их, кто знает, откроете ли вы врата в Град Небесный…

Народ уныло расходился – кто продолжать спать в завшивленной палатке, кто справить нужду, а кто набрать воды (если это можно назвать водой) в канале.

«Лучше бы нас тогда тоже взорвали армы!» - подумал Хосни, и в сердцах плюнул под ноги.

А когда поднял голову, уперся в ясный взгляд кадиляна.

— Как зовут тебя, юноша? Хочешь ли ты чистоты душевной так же, как и чистоты телесной?

«Телесной – куда больше» - подумал Хосни. Но ничего не ответил кадиляну.

— Я останусь здесь, с вами, дети мои, и буду читать молитвы пред выше всем из этой книги, - кадилян Баатаб указал на темно-зеленый фолиант с золотыми буквами. – Эти молитвы обернутся струями очищающего дождя с небес, только нужно, чтобы каждый из вас в душе повторял их, пусть на своём языке, пусть без слов, но искренне, и тогда придёт Очищение, и вода станет хрусталём, а ваша кровь – чистым вином выше всего. И станете вы подобны выше всему, и сможете жить как среди балейцев, так и среди самих звёзд…

Хосни почти не слушал кадиляна – он думал о том, как бы найти спуск к каналу почище, а ещё о том, что лишний, пусть и пока чистый житель здесь, под Крышкой, как называли резервацию его друзья – это ещё один источник грязи, антисанитарии, болезни. Ещё одно жериговно…

Прошло несколько месяцев, кто-то приходил слушать молитвы кадиляна, кто-то пытался прорваться в Киаб и другие города, но, как всегда, не возвращался. Хосни иногда тоже приходил к каналу – кадилян остановился там же, где и вышел на берег – послушать размеренное чтение и подумать о том, станет ли когда-нибудь жизнь лучше, а вода – чище.

Бастриане начинали болеть и умирать. Из трёх сяо бастриан, прибывших на Балейку, через полгода оставалось едва полтора. Надежды на нормальную жизнь почти не оставалось, а кадилян всё твердил, что Очищение близится, и скоро каждый из бастриан сможет вдоволь напиться чистой воды выше всего и омыть свои заскорузлые, изъязвленные члены. Сам кадилян, к удивлению Хосни, да, наверное, не только его оставался таким же чистым, как и прибыл, в золотых одеждах, и книга его тоже ничуть не потускнела – её страницы всё так же отдавали белизной. Оставалось загадкой, чем питается Баатаб, ибо вся пища, которую ему приносили, в течение дня и ночи оставалась нетронутой. Не пил он также и приносимую воду из канала. Хосни предположил было, что у кадиляна припасы в его золотой ладье, но ту давно снесло мутным течением канала вдаль, за горизонт.

Однажды утром Хосни проснулся от странного звука – будто бы крыша палатки монотонно и протяжно гудела. Согнав с себя остатки сна, он понял – не гудела, а стонала – все его соседи лежали, недвижимы, издавая этот страшный стон. То же самое было и в других палатках, и на улице, и возле канала, и возле выгребных ям, куда теперь сбрасывали трупы. Казалось, стонет всё небо, и мутные стены облаков, и сама Крышка. Один Хосни почему-то мог двигаться, и тогда он пошёл к каналу, к кадиляну Саттэху Баатабу, чтобы спросить у него, не это ли - Очищение, и где в таком случае чистая вода, чтобы испить и умыться?

Хосни застал кадиляна читающим вслух, в этот раз – громко и прерывисто, словно бы кадилян задыхался. Золотые буквы на почти чёрной, как казалось, обложке, горели таким огнём, как пламя из дюз кораблей.

— Глаголи леордъ живота аки вира при самоуправете… - голос кадиляна возрос и упёрся в облачное небо, где загорелось вдруг ярко светило.

Грянул гром, не гром даже, а словно бы сильнейший удар тякином по ушам. Выше всё разрезала молния, не молния даже, а словно бы сильнейший удар тякином по глазам.

И тогда стала вода, и земля была вода, и небо была вода, и Киаб вдалеке был вода, и выше всё была вода.

Чистая вода, пузырящаяся зелёная вода с головокружительным запахом чистоты, здоровья и счастья. Вода, смывающая грязь, убивающая смердящую вонь, выгрызающая язвы и экземы из кожи.

«Мы становимся совсем как балейцы!» - думал Хосни, глотая воду, ныряя в воду, обволакиваясь водой. «Мы сможем жить среди них… и кадилян говорил – даже среди самих звёзд!»

Эйфория длилась без времени. Потом всё стихло и вновь прозвучал голос Саттэха Баатаба. На сей раз говорящий совсем другое – что именно – было не разобрать, вода набилась в уши.

Хосни протёр веки и открыл глаза. Степь зеленела свежей травой, канал превратился в чистую полноводную речушку. Не было видно ни палаток, ни выгребных ям, ни бастриан. Хотя нет – семеро, трое парней и четыре девушки, держась друг за друга, совсем нагие, но ослепительно чистые, брели по траве, едва передвигая ноги, в сторону кадиляна.

За рекой стоял небольшой корабль, сверкая золотыми боками – не балейский, и не контрабандистов, привычный бастрианский корабль дальнего поиска.

Кадилян Саттэх Баатаб раскрыл книгу и ещё раз произнес те же слова:

— При аз моле стави ея покоя…

Захлопнул книгу, махнул рукавом золотой одежды – через реку простерся мост, неширокий, ровно для того, чтобы по одному перейти на тот берег.

Затем протянул книгу ошеломленному, но чистому Хосни:

— Балейский – легкий язык. Меж самих звезд, ближе к выше всего, у вас будет мало занятий, выучите и станете читать. Выше всё бесконечно, и столь же бесконечны в ней Бастры, Балейки и Армы. Рано или поздно у вас будет новая, чистая, счастливая Бастра. А сейчас – об одном прошу – оставьте её в покое.

Из-за горизонта появилась золотая ладья, которая стремительно приближалась, двигаясь против течения реки. Нос её был украшен головой балейского селёзня.

Кадилян Саттэх Баатаб сел в неё, и, бросив прощальный взгляд на восьмерых бастриан, отплыл…