Литэксимос
№45244 "Точка фрустрации"

Точка фрустрации

– Три миллиона жизней – это плата за независимость?!

Он набычился, багровеет: от шеи в тугой петле стильного галстука до корней жиденьких волос багровеет. Жадный тип.

В широкие окна бьёт рыжий закат.

– Если точнее – два миллиона девятьсот сорок тысяч. Плюс-минус десять тысяч жизней.

Он фыркает. Сейчас попытается отравить меня сарказмом.

– Какая неслыханная… неслыханная… – он шевелит толстыми пальцами, подбирая меткое слово. Щедрость? Пожалуй. – Неслыханная щедрость! Целых шестьдесят тысяч жизней, ого! Спасибо-о-о!

Подавшись вперёд, он обозначает издевательский поклон. Только обозначает – трудно поклониться, сидя в глубоком кожаном кресле. Позади него, на кремовой стене, висят дипломы и сертификаты – визуальные свидетельства состоятельности и жизненного успеха в настоящих деревянных рамочках.

Эх, зря я сюда припёрся, зря затеял разговор… Он не согласится. Ему есть что терять, и он уверен, что так будет всегда.

– Щедрость, да! Обратите внимание – за чей счёт! Заявляетесь, несёте какую-то чушь… какой-то бред… крамолу… (последнее слово он шепчет, быстро озираясь по сторонам – инстинктивный жест, я его замечаю, а он – нет). И во имя своих дурацких идей требуете три миллиона жизней! В том числе – _моих_ жизней!!! Да чем вы лучше, лучше…

– Лучше кого? Ну, смелей. С кем вы боитесь меня сравнить?

Он шумно выдыхает, съёживается в кресле. Делается маленьким и мятым, как дырявый воздушный шар.

…Некоторые пробуют перелететь Стену на воздушных шарах. Иногда целыми семьями бегут. Чистое безумие, ибо крупнокалиберная пуля догоняет любой воздушный шар. Сбитый, тот похож на моего собеседника сейчас – такая же сморщенная, пульсирующая на земле оболочка… А под ней, в изрешеченной, залитой кровью корзине – мёртвые. Взрослые, дети… домашние любимцы. В отличие от людей, у последних – даже у кошек – всего одна жизнь.

– Провокатор! – Глаза его сверкают. Неожиданно он плескает в меня стакан минеральной воды. Я едва успеваю увернуться. Несколько капель всё равно падает на рубашку.

Переигрывает. Если бы он всерьёз счёл бы меня агентом Дирекции – не орал бы, не кидался б стаканами. Прятал бы глаза. Стал бы шёлковым.

Просто он решил меня сдать. А чтобы не чувствовать себя при этом гаденько, старательно разжигает в душе праведный гнев. Всё правильно, кому по нутру провокаторы?

Никому. Даже если они попадут в жернова Дирекции, никто не будет их жалеть.

Нужная кнопка у него в подлокотнике кресла. Не прекращая кричать и брызгать слюной, он незаметно (думает, что незаметно) тянется к ней.

Попросить его не трогать её? Он ничего не выиграет своей лояльностью. Но я молчу. Он всё равно не поверит. Что ж, пусть сам убедится.

Он жмёт кнопку: р-раз, два…

Его молитва услышана, являются демоны.

Входная дверь с оглушительным грохотом падает. Вокруг делается тесно от полиционеров. Чёрные бронежилеты, чёрные шлёмы с бликующими забралами, чёрные карабины наизготовку. Двое стражей мгновенно заламывают руки моему собеседнику, прикладывают его лицом к столу. Из разбитой губы на лакированную столешницу течёт кровь. Я вижу выпученный от ужаса глаз – он сверлит меня огромным зрачком. Едва заметно развожу руками: очень жаль, но…

– Где он?! – рычит офицер. Полиционеры рассыпаются по кабинету; опрокидывают мебель, ищут меня. Дипломы летят со стен, хрустят под чёрными каблуками. Но меня уже нет в комнате. Я уже ушёл.

***

Спускаюсь на скоростном лифте, выхожу на улицу. В красно-белом киоске покупаю хот-дог и пластиковый стаканчик колы. Отыскиваю свободную скамейку, сажусь. Жую сэндвич, запиваю колой.

Тротуары забиты возвращающимся с работы людом. На дороге пробка: чёрный фургон спецназа припаркован точно поперёк улицы. Его стараются не замечать. Не то, чтобы ему не нашлось места на стоянке – так надо из стратегических соображений. За внешним лоском никто в Городе не вправе забывать глубинную суть вещей. От нечего делать разглядываю пёструю толпу. В ней нет голодных. В ней нет нищих. В ней нет убогих. В ней нет счастливых.

Никто и не забывает.

Я жду, когда спецназовцы уберутся восвояси. Хочу убедиться, что с моим незадачливым соратником всё в порядке. Это нерационально, знаю. Если он не станет (а он не станет) качать права, с ним всё будет нормально. Губа заживёт. Уборщица вытрет кровь, сметёт осколки, развесит дипломы по стенам. Рамочек вот жаль – из настоящего дерева, – ну да бог с ними, с рамочками.

Наконец они выходят – я вижу прореху, которая вдруг возникает в плотной толпе. Офицер впереди, его подчинённые образуют каре. От неожиданности я давлюсь колой, она проливается на футболку. В центре каре – человек, что меня предал. Руки скованы, лицо растеряно, рот заклеен скотчем. Корочка крови на тугой щеке.

Его впихивают в задние двери фургона. Рядовые полиционеры забираются следом, офицер долго устраивается рядом с пилотом. Лопасти стального чёрного борова начинают вращаться, и вот он свечой уходит в небо, превращается в точку, растворяется в киновари неба.

Водители мобилей зло сигналят друг другу. Движение по улице восстанавливается. Жизнь продолжается.

Я бросаю промасленную бумагу и стаканчик мимо урны, встаю.

От такого развития событий в груди у меня пустота и холодок.

***

В участке меня сажают напротив господина дознавателя. Надеюсь, это _тот самый_ участок. Стул жёсткий, спроектированный вопреки всем эргономическим нормам. Я незаметно массирую запястья. Вокруг гул, механический стрекот, деловая суета. Господин дознаватель курит сигарету, дым пускает мне в лицо.

– Имя? Место проживания? Социальный индекс?

На разделяющем нас столе лежит копия моей личной карточки. В ней всё записано, даже то, чего я о себе не знаю или забыл. Господин дознаватель, верняк, изучил её, но ритуал есть ритуал. Я, запинаясь, отвечаю.

– Род занятий?

– М-младший пси-техник, пятьдесят пятый с-сектор, полярное к-кольцо…

– Проступок?

Я молчу. Допустим, мне страшно вымолвить, на что я осмелился.

– Проступок?! – Господин дознаватель наклоняется ко мне.

– Т-там всё н-написано… – Губы мои дрожат, пальцы нервно теребят майку, заляпанную краской из баллончика.

Господин дознаватель глубоко и вкусно затягивается – тлеющий кончик сигареты алеет, как глаз дракона во тьме пещеры, – и тычет окурком мне ключицу в проёме майки. Я вскрикиваю и отшатываюсь.

– Извини, – говорит господин дознаватель, – я к вечеру такой неловкий… Тяжёлый выпал денёк, устал.

Он вдавливает в литую пепельницу сигарету, достаёт из пачки рядом новую, щёлкает зажигалкой. Он не боится сердечного приступа или рака; теперь мало кто их боится.

В который раз я пытаюсь представить себе мир до Сингулярности, когда у людей была всего одна жизнь, одна смерть. Жуткое, жутчайшее время… Руки мои покрывают мурашки, самые что ни на есть непритворные. Господин дознаватель истолковывает их по-своему.

– Тяжёлый денёк, – повторяет он. – Следующий раз я _случайно_ ткну тебе сигаретой в глаз, о’кей?

Я вздыхаю. Собираюсь духом.

– Я… я н-написал на стене… б-баллончиком… Это была глупая выходка… я больше не буду.

Господин дознаватель откидывается на стуле, вертит в руках досье моих прегрешений.

– Кто он? Где вы повстречались? Как он выглядел?

– К-кто?

Надеюсь, моё недоумение выглядит убедительно.

– Тот, кто надоумил тебя на антиобщественную выходку.

Я растерянно жму плечами.

– Никто. В нашем округе похожее часто пишут… я много раз сам видал. Наш комиссар говорит: к глубокому сожалению, низшая часть общества – мы то есть – склонна к непочтительным спора… спора…

– Спорадическим?

– Да. К непочтительным спорадическим актам по отношению к власти. В силу низкого… это самое… умственного и духовного уровня. А ещё он говорит – это глупо, подло и не представляет угрозы соци… социуму.

– Вот именно! – господин дознаватель вновь наклоняется ко мне. Я испуганно отшатываюсь. – Низкий уровень развития! Вы – люмпены, быдло, рабочий скот! Будь моя воля, ни один из вас слыхом не слыхал бы о Реинкарнации! Плодились бы и дохли, плодились бы и дохли – как тысячу, десять тыщ лет до Сингулярности! Именно поэтому я считаю, что ты – самостоятельно – не смог бы допетрить до этой надписи!

Он трясёт перед моим лицом карточкой. Текст на пластике сменяет фотография: серая бетонная стена, возле неё – я с баллончиком, и аршинные буквы над моей головой.

ПОЛЛЮЦИОНЕРЫ – КАЗЛЫ ВАНЮЧИЕ!!!

– П-почему?

– Потому что тут три ошибки, три! А должно быть максимум две! Ясно – две-е-е?!

Суета вокруг нас становится интенсивнее. Полиционеров заметно прибавилось, многие экипированы для поддержания общественного порядка – бронежилеты, щиты, помповые ружья. Мат-перемат. Заключённых торопливо сгоняют в обезьянник. Рядом с нами возникает старший офицер участка, у него за спиной ранцевый огнемёт.

Оказывается, на площади Свободы – несанкционированный митинг. Мешает проходу, проезду транспорта. Водители и пешеходы жалуются, требуют принять меры.

Наша работа.

Меня спешно отводят в камеру.

Побрякивая ключами на поясе под пивным брюхом, я веду себя по коридору, вглядываюсь в зарешёченные, полные людей ниши. В этой камере его нет, в этой тоже… а вот, кажется, тот, кого я ищу. Рядом с ним сопит бритый, татуированный по самую макушку тип.

Возле последней камеры мы останавливаемся. Охранник с пивным брюхом отпирает решётку.

– Заходи! И не вздумай дурить! И никто чтоб не вздумал, ясно?!

Для пущей убедительности он плазменной дубинкой исполняет на прутьях стаккато.

***

Я напрягаю руку, и полуодетая блондинка на внутренней стороне предплечья озорно подмигивает, высовывает алый язычок. Затем, томно извиваясь, начинает стягивать с себя бельишко. В кутузке темновато, и я добавляю портачке яркости. Сосед – высоко взлетевший фраер, по галстуку видать – против воли начинает коситься на выкрутасы моей верной шмары. Когда она вываливает наружу свои пудовые сиськи, я провожу по татуировке ладонью. Женщина спешно одевается.

– Всегда пожалуйста, – бурчу я соседу.

– Простите, что?

– Пожалуйста, говорю. Ну, помните, там, в офисе… Вы ещё благодарили меня за щедрость, потом кинулись стаканом, потом… За всем этим кипишем я не успел сказать вам «пожалуйста». Вот, сказал.

– В-вы?!

– Я.

Он бросает в коридор торопливый взгляд. Хочет кликнуть охрану? Опять?!

– Не успеешь, – шиплю я на всякий случай. – Зенки – в пол, ну!..

Он горбится, послушно упирается взглядом в заплёванный пол. Плечи его вздрагивают.

– Господи, что вам от меня надо? Кто вы такой?.. Почему именно я?..

Он всхлипывает. Во избежание истерики, резко бью его в бок локтем.

На нас никто не обращает внимания. Здесь, за решёткой, почти каждый сам за себя. Как, впрочем, и снаружи. Процветающее общество, абсолютно неспособное к самостоятельным осознанным коллективным действиям. Мечта любого пастыря. Социоэволюционный тупик.

– Ваши способности нужны сопротивлению, – негромко отвечаю я на его последний вопрос. – Вы практически с нуля создали процветающее предприятие. В наше время это большая редкость.

– Повезло… – гнусавит он.

– Допустим, – соглашаюсь я. – Но в прошлой жизни вы сумели поднять абсолютно безнадёжную фирму, так? Вывели её в верх экономического топа, и если бы не конкуренты, напрямую связанные с Дирекцией и устроившие катастрофу с участием вашего мобиля…

– Это был несчастный случай!

– Это _не был_ несчастный случай. Вы, с вашим аналитическим талантом, это подозреваете, но я, если желаете, предоставлю вам все необходимые доказательства. Чего вы боитесь? Либо вы будете работать вполсилы – а вас это не устраивает, я знаю, – либо неизбежно перейдёте дорогу кому-либо из Дирекции, и вас опять уберут. Убьют.

– Тогда я начну всё сначала, – шепчет он упрямо.

Ура. Наконец-то я его зацепил.

– А тогда чем вас не устраивает моё предложение?

Он молчит. Но плечи его более не вздрагивают, это добрый знак.

– Повторите его, пожалуйста, – глухо просит он.

Я облегчённо вытягиваю ноги, отталкивая подальше какого-то сидящего на корточках бедолагу. Нам не надобно лишних случайных ушей.

– Вы станете участником сопротивления. Со временем, возможно, членом штаба. Это не потребует от вас радикального изменения образа жизни или смены деятельности, но… Время от времени вы будете выполнять поручения – мои или переданные вам от моего имени. В основном, связанные с анализом и планированием. Успокойтесь, никто не заставит вас дежурить с бомбой возле «чёрного борова» – у вас нет необходимых навыков. Кстати, забыл представиться – Хью Ромни. Как понимаете, имя вымышленное, но постарайтесь его запомнить.

– Каковы цели сопротивления?

– Вы не догадываетесь?

– Свергнуть… свергнуть власть…

– Смелее. Небо не рухнет, я гарантирую.

– Нет, не могу.

– Хорошо. Тогда слушайте, что вы хотели бы сказать: свергнуть власть Дирекции. Разрушить Стену. Стать полноценной частью большого мира. Видите, как просто? Даже штукатурка не посыпалась.

Он поднимает голову и улыбается – криво, через силу, но – улыбается.

– А теперь самое неприятное, – говорю я.

***

– В нынешних условиях любая фронда обречена на провал. Тотальный сыск, всеобщая подозрительность, абсолютный страх, животный эгоизм, распад межчеловеческих связей – всё, чем держится Дирекция, – рано или поздно оно срабатывает. Каждый осмелившийся выступить против власти, в конце концов попадается. Их пытают – страшно, ссылают на каторгу – навечно. Тщательно следят, чтобы пойманный не покончил с собой. Ирония нашего времени: самая жёсткая диктатура в истории боится лишить человека его самого главного права – жить. Потому что для этого надо отключить генератор реинкарнационного поля (того самого, что обеспечивает непрерывность «Я» в различных телах)… но тогда чиновники Дирекции и сами не смогут воскреснуть. Это поле как воздух – принадлежит всем или никому. Однако они нашли способы держать особо опасных бунтовщиков как можно дольше живыми… но вам об тех способах лучше пока не думать. Пока вам следует уяснить следующее.

— Первое: вековая мечта человечества о бессмертии в нашем случае обернулась кошмаром, ибо мы оказались не готовы к тому, что тираны тоже обретут бессмертие.

– Второе: в случае угрозы пленения безопаснее всего будет умереть. Небоскрёб, мобиль, бритва, яд из подручных средств – мы обучим вас всем известным способам суицида. Когда вы воскреснете в другом теле, мы вас отыщем.

– Третье. Вы будете знать о подполье ровно столько, сколько вам необходимо для работы. Например, то, что, по нашим социальным моделям, для успеха сопротивления потребуется не менее полувека и около трёх миллионов сознательных жертв. Возможно, вам придётся умирать не раз, и не два, и не три… Неприятно? До Сингулярности люди умирали единожды. Однако, не будь героев тогда, не было бы шансов и у нас. Истинную свободу не дают, и не забирают, как фант на вечеринке. Её завоёвывают – или выдирают обратно из окровавленных пальцев. Понимаете?

Он кивает.

– Но… вы имеете право требовать жертв от посторонних людей? Кто вы?

– Имею, поверьте. А вот ответившему на второй вопрос, - усмехаюсь я, - Дирекция выстроит золотой памятник до самых до небес.

***

Весь остаток ночи бритый ужасно храпит.

Утром всех задержанных без особых причин выпускают – дознаватели валятся с ног, в камерах катастрофически не хватает мест.

Это только первый звоночек, думаю я, неторопливо бредя по малолюдной в этот час улице. Ужасно хочется мороженого: сладкого льдистого пломбира. В светлеющем небе ещё видны всполохи – зарницы иного мира за Стеной.

Что это? Старты фотонных кораблей к далёким звездам? Взрывы неведомых войн? Эксперименты со временем? Не знаю. Сейчас мне достаточно того факта, что никто с той стороны Стены не бежит сюда. А значит – мир за Стеной безграничнее. Тут Вселенная застопорилась, а там - по-прежнему расширяется.

Насчёт длительности сопротивления я, конечно, наврал… да и насчёт сроков – тоже. Борьба за свободу не имеет конца, и жертвы её неисчислимы. Она будет длиться столько, сколько будет существовать род людской. Потому как всегда есть те, кто _точно знает_, что, как и сколь много надо человеку, и те, кто с этим знанием решительно не согласен.

А пока будут несогласные, буду и я – псевдоличность, живущая в силовых линиях реинкарнационного поля; созданная из людских недовольств, разочарований, обид и поисков значимых жизненных целей. Увы, я могу говорить лишь от имени тех, кого не устраивает даже лучший из миров, но, с другой стороны, большего и не требуется.

Далеко-далеко в прошлом меня бы назвали духом… а если бы повезло – то и богом, хе-хе.

А в наш просвещённый век – точка фрустрации, к вашим услугам. Кстати, вот и ларёк с мороженым…

Я подхожу к окошечку, роюсь в кармашках. За мной становится пара: он – поджарый, энергичный, она – капризная, но – красивая. Может, потому и капризная, что красивая… Пока я ищу деньги, они успевают пару раз поцапаться. Мне слышно, как он бубнит о субботней поездке к родителям, а она всё время просит его об одном: оставить её в покое. На один пломбир денег набирается, а вот на два… Я медлю, раздумывая: не спросить ли мелочи у незнакомой пары? Хорошо это или как?

– Девочка, – требовательно говорит мне молодой человек, – нельзя ли побыстрее?

(Нет, не буду спрашивать.)

– Ах, – тут же откликается его спутница, – об одном прошу: оставь ее в покое.

23.10.2009-26.10.2009