parfenova
№45249 "Седая, русый и золотой"

Седая, русый и золотой

Огромный бронзовый шар солнца распорол воды Вернейского моря, шипя и подпрыгивая на гребнях волн, понесся к берегу, выкатился на песок и плеснул в заросли олив волной янтарного утреннего света: вставай, путник!

Лисимах приподнялся на локте, сладко зевнул, глянул на просвечивающее сквозь ветви олив небо и улыбнулся: день обещал быть солнечным.

Путь к морю много времени не занял – будь Лисимах обычным человеком, он бы, конечно, свернул на тонкую тропку, что огибала рощу и вела вниз к утесу, но какой смысл искать обходные пути, если ветки кустов беспрепятственно проходят сквозь тело, не шевельнув ни единым листочком, а увидеть очертания собственной ладони можно только на ярком свету?

Волны накатывались на берег одна за одной, расстилали на колючем красноватом песке нежное кружево пены и неторопливо пятились обратно в море, словно зовя покинуть остров, уйти в морские глубины, обрести мир, тишину, покой.

Лисимах тряхнул головой, сгоняя наваждение. Нет уж, он дождется, дотерпит, доскрипит. И потерянная половинка обязательно найдется. Вопрос – когда. Юноша усмехнулся: вот уже десять лет, как он является единственным обитателем этого острова, и за всё это время на горизонте не показалось ни одного паруса, а к берегу не прибило ни одной рыбацкой лодки.

Лисимах прошелся по берегу, вскарабкался на утес и, сощурившись, уставился вдаль – туда, где у южной оконечности острова сквозь ветви кипарисов и платанов виднелся ладный двухэтажных дом. Пройтись туда, что ли?

Но стоило юноше сделать пару шагов, как вдруг нахлынуло уже знакомое и оттого еще более страшное чувство. Он растворялся. Блекло и без того почти прозрачное тело, в ушах медленно замолкал звук прибоя, тускнел и проваливался в темноту мир.

Нет! Нет! Нет! Нет! О, боги! Остановите, не дайте, не позвольте…

Но боги не слышат. И мир истончается, гаснет, пропадает.

Темнота, которая наступала потом, была страшнее всего. Тут, в пустом и темном мире, можно было пробыть сколь угодно долго и так и не дождаться ни шороха, ни касания, ни крошечного проблеска света. И главное: даже пошевелиться нельзя! Лежишь и чувствуешь, как мгновение за мгновением темнота наваливается, давит, душит…

Но вот темнота закачалась, швырнула в глаза горстью серебристых искр и принялась медленно, словно нехотя, рассеиваться, а на ее место пришли грязные стены, старый колченогий стул и тяжелый, затхлый запах.

Что это?! Где я?! Почему не могу двинуться, хотя чувствую тело, почему дышу так тяжело, хотя не устал, почему…

В этот момент мир дернулся, и в поле зрения вплыла дверь, а за ней рука с грязными, обкусанными ногтями. Лисимах внутренне содрогнулся и вдруг удивительно четко и ясно понял: боги еще раз посмеялись, переселив его в чужое тело. Тело, управлять которым не было никакой возможности.

И, словно желая побыстрее подтвердить догадку, тело рванулось к двери, распахнуло ее, неловко вывалилось в сумрачный коридор, едва не упало, зацепившись за край засаленного коврика, и поспешило дальше.

Солнечный свет плеснул в глаза, над головой закачались ветви неизвестных Лисимаху деревьев, а мгновение спустя из-за угла бегом вылетела странно одетая девочка лет двенадцати.

– Ой, извините! – девочка отшатнулась, пропуская Лисимаха, и тут же опять припустила бегом.

– Смешная. – Лисимах внутренне улыбнулся и попытался обернуться, но тело, неуклюжее, неповоротливое тело сделало еще пару шагов, вплотную подошло к стене дома, ткнулось в нее лбом и закрыло глаза.

* * *

Только бы успеть! Только бы успеть!

Ксенька неслась по улице, стараясь не обращать внимания на колотящую по ноге сумку со сменкой и жалобно поскрипывающий в руке футляр со скрипкой. И кто только додумался построить музыкальную школу так далеко от обычной? А еще этот тип на пути попался – едва не врезалась!

Ксенька задрала рукав, бросила взгляд на часы. Десять минут до урока. И три квартала до школы. Ну-ка, поднажмем!

Звонок застал Ксеньку в вестибюле: вахтерша тетя Глаша что-то крикнула вслед, но девочка не расслышала – она уже вовсю неслась вверх по лестнице. Неслась и знала, что все равно не успеет.

– М-можно войти? – запыхавшаяся Ксенька распахнула дверь и остановилась на пороге кабинета географии.

– Ох, Кузнецова! Опять опаздываешь! – географичка Анна Сергеевна вздохнула и развела руками.– Ладно, проходи. Не задерживай класс.

Пискнув едва слышное «спасибо», Ксенька вихрем пронеслась мимо учительского стола, свернула в проход между партами и тут же полетела на пол, споткнувшись о выставленную вредной Светкой ногу.

– Опять на своей скрипочке играла? - елейным голоском поинтересовалась Светка, глядя, как одноклассница поднимается и отряхивает пыль с колен. – Или загуляла с кем? А, Седая?

Обидное прозвище прилепилось к Ксеньке еще в первом классе: не заметить в иссиня-черных волосах широкую седую прядь было невозможно, и одноклассники не упускали случая побольнее поддеть девочку.

Доковыляв до своего места и выложив на парту тетрадь и учебники, Ксенька осторожно покачала ногой и сморщилась – ушибленное колено давало себя знать.

Урок тянулся ужасно медленно, и Ксенька даже обрадовалась, когда ее вызвали отвечать: шустро оттарабанила давно выученный материал, получила законную пятерку и, прихрамывая, вернулась на место.

Вторая смена закончилась, и по коридорам забегали, загомонили ребята. Ксенька уже прошла половину коридора и как раз собиралась свернуть на лестницу, когда из-за угла появились Светка и две Наташки.

– Ты, что, Седая, самая умная, да?! – толчок в плечо оказался не сильным, но Ксенька предпочла отступить на пару шагов (куда приятнее знать, что за спиной просто стена, а не еще кто-нибудь из Светкиных приятельниц).

– На каком уроке ее не спросят – отвечает, выпендривается. – Светка продолжала наступать. – А остальные типа совсем дураки, да? Что-то я не слышу ответа! Или ты от своей скрипочки оглохла? А ну, дай сюда!!!

Ксенька даже толком не успела понять, что произошло дальше. Мгновение, и футляр оказался вырванным из рук, нестройно щелкнули застежки и вот – Светка уже вертит в руках смычок:

– Фигня-то какая! Девки, вы только гляньте! Нет, Седая, не нужен он тебе. Вот, смотри, что я сейчас с ним сделаю!

Миг – и смычок уже летит вниз из открытого окна. Летит, медленно переворачиваясь в воздухе, словно из всех сил пытаясь остановиться, замереть, не упасть.

Ксенька отважилась выдохнуть и подойти к окну, только когда с лестницы перестал доноситься хохот Светкиной компании. Девочка перегнулась через подоконник и глянула вниз.

Смычок лежал там, в подернутой рябью мелкой осенней лужице, и, кажется, даже был цел.

* * *

За спиной хлопнула школьная дверь, Ксенька нырнула в кусты, рысью обогнула ряд гаражей и выскочила на задний двор: покрутилась на месте и вдруг ойкнула – у самого края той лужи, куда вредная Светка запустила смычок, сидел большой лохматый пес.

Ксенька шмыгнула носом: подходить к собаке было боязно, но и не оставлять же смычок раскисать в грязи. Чем бы эту зверюгу выманить?

— Слушай, пес, - наконец решилась девочка. - У меня пирожок есть. С повидлом. Давай меняться: я тебе пирожок, а ты это… оттуда подальше отойдешь. Хотя, собаки, наверное, повидло не любят…

Пес тряхнул лобастой башкой, словно показывая, что кусок колбасы порадовал бы его значительно больше, и остался сидеть на месте.

— Ты что, думаешь - я тебе вру? – обиделась Ксенька. – Вот, смотри, - девочка полезла в рюкзак и выудила оттуда сплошь увешанный сладкими липкими крошками пакет. Пирожок, пролежавший среди книг с самого утра, помялся, но пса это, кажется, не смутило – едва увидев лакомство, он в один прыжок перемахнул лужу и с готовностью задрал морду: давай, мол, чего стоишь?

Ксенька помялась, раздумывая, скормить ли пирожок прямо из рук или выбрать кусок асфальта посуше и оставить его там. Хотя, вряд ли кому-нибудь может понравиться есть с земли, даже если этот кто-то обычный дворовой пес.

— Ладно, бери из рук. – со вздохом согласилась она. - Только осторожно – пальцы не откуси. Я ими на скрипке играю.

Пес шагнул вперед и так аккуратно взял пирожок из тонких пальчиков, что Ксенька не удержалась, похвалила:

— Ух, какой ты аккуратный!

«Аккуратный» меж тем ловко расправился с пирожком, два раз облизнулся и потрусил обратно к луже.

— Эй, - расстроилась Ксенька. – Мы так не договаривались!

Но пес только вильнул хвостом, опустил морду в лужу, ловко подцепил зубами смычок и прямо по воде пошлепал к изумленной девочке. Миг и смычок аккуратно лег на асфальт.

— Спасибо! – осмелевшая Ксенька подняла пропажу с земли, покрутила так и сяк и, почти не удивившись тому, что смычок цел, потрепала пса по загривку:

— Молодец! Умный зверь! Хороший зверь! Тебя как зовут?

Пес дважды гавкнул.

— Гав? – уточнила Ксенька. – Ну, что ж, по-моему, тебе вполне подходит.

Всю дорогу до дома Гав неотступно следовал за девочкой: забегал вперед, крутился у самых ног и, не переставая, вилял хвостом. Но вот из-за угла показалась красная кирпичная пятиэтажка, и Ксенька остановилась.

— Извини, дальше тебе нельзя. Но если ты подождешь, я, может, сброшу тебе что-нибудь вкусненькое.

Захлопнув за собой дверь подъезда, Ксенька поднялась на последний этаж и полезла сначала в один карман, потом в другой, проверила рюкзак и даже сумку со сменкой: ключа не было нигде.

Девочка шмыгнула носом, и потянулась к звонку.

Звякнула цепочка, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянула тетка Антонина. На голове тетки было махровое полотенце, а в зубах – папироса.

— А, это ты, - недовольно протянула она, - сейчас открою. И вообще, - тетка дождалась, когда девочка переступит порог, - чего трезвонишь, будто своего ключа нет?

— Я его, кажется, потеряла. – Ксенька втянула голову в плечи. И не зря. Уж что-что, а бушевать тетка Антонина умела. Досталось всем. И нерадивой племяннице, которая уже который год сидит на ее шее, и выглянувшему с кухни теткиному сожителю дяде Паше и даже толстому коту Андронию, который имел неосторожность в этот самый момент попасться тетке на глаза.

Накричавшись вволю, тетка затушила остатки папиросы, заправила за ухо выбившуюся из-под полотенца прядь волос и, уходя в комнату, бросила через плечо:

– Полы помоешь, мусор вынесешь. Еда в холодильнике. И не пиликай допоздна. Ясно?

Ксенька кивнула, разулась и босиком пошлепала на кухню. Посуды в раковине была целая гора, а из еды в холодильнике обнаружилось полбанки горчицы, сморщившийся помидор и три котлеты на запотевшем от холода стеклянном блюдце.

Справедливо рассудив, что тетке и дяде Паше надо оставить по одной котлете, Ксенька выудила свою, разрезала ее пополам и шустро сжевала одну из половинок. С минуту посозерцав вторую половинку, Ксенька выглянула в коридор, покрутила головой из стороны в сторону и на цыпочках просочилась на балкон.

Пес послушно сидел у подъезда, а услышав тоненький Ксенькин свист, задрал голову, довольно гавкнул, и через секунду заглотил сброшенную с балкона котлету.

– Хороший пес, - похвалила Ксенька. – Теперь можешь идти.

– Совсем ополумела?! – всплеснула руками неизвестно как появившаяся на балконе тетка Антонина. – Я тут, значит, тружусь, готовлю, а она котлетами разбрасывается! И было бы кому! Тварь какую-то грязную подобрала – и рада!

– Никого я не подбирала! – надулась Ксенька. – И грязная она потому, что на улице живет. А вот если взять и отмыть…

– Отмывать, дорогуша, - тетка взяла Ксеньку за подбородок, - будешь свои джинсы. И пока не отстираешь, скрипку не получишь.

Ксенька послушно глянула вниз и охнула. На левой штанине, чуть левее колена красовался грязный след собачьей лапы – зацепил таки пес, пока от школы провожал.

* * *

Той ночью Ксеньке не спалось. То чудилось, будто под окнами тоскливо поскуливает Гав, то из зыбкой пелены дремоты выплывало сердитое лицо учительницы по музыке. Учительница грозила Ксеньке смычком, с которого капала грязная вода, а потом медленно превращаясь в тетку Антонину и заставляла отмывать грязные собачьи следы, которые почему-то сплошь усеивали всю Ксенькину одежду.

Сон пришел только под утро: ленивое шевеление занавесок сменилось лениво наползающими на песчаный берег волнами, фикус сам собой переплавился в развесистый платан, а из-за побитого молью старого ковра встало солнце.

Ксенька покрутилась на месте, восхищенно оглядывая все вокруг, и уже совсем собралась бежать к воде, как из зарослей появился человек. Легкий хитон не скрывал прекрасно тренированного тела, порядком отросшие русые кудри были стянуты в хвост, а на губах играла приветливая улыбка. И все бы ничего, если бы не одна досадная мелочь – незнакомец был прозрачен.

– З-здрасьте, – девочка неуверенно переступила с ноги на ногу и решила, что правильнее будет представиться. – Меня Ксенькой зовут. А вас?

При звуке ее голоса незнакомец разом замер на месте, распахнул глаза так, будто ему показали живого динозавра, и, запнувшись на первом слове, уточнил:

–Т-ты мне не снишься? Ты в самом деле…

– Снюсь. – Ксенька развела руками, а через секунду поинтересовалась. – А вы чего такой прозрачный?

Незнакомец коротко хохотнул: непосредственность девчушки ему явно нравилась.

– Я Лисимах Агафид, - улыбнулся он, подходя ближе. – А прозрачный оттого… Подожди-подожди! – Лисимах наклонился, с любопытством разглядывая девочку. – Я тебя сегодня уже видел!

– Это вряд ли. - Ксенька усмехнулась. – Вчера вы мне не снились, а днем я не сплю. Не маленькая.

– Да нет, не вчера, - Лисимах качнул головой. – Сегодня. Ты в меня чуть не врезалась. Неслась куда-то, сломя голову.

– Да ни в кого я не врезалась! – Ксенька даже всплеснула руками от возмущения. – А бегаю я только из музыкалки, потому что до школы времени мало, и вообще…

Запнувшись на полуслове, девочка ойкнула и зажала ладошкой рот – широкие плечи незнакомца, легкий наклон головы и даже смешливые янтарные глаза вдруг показались удивительно знакомыми.

– Т-то есть вы – это он? – Ксенька сглотнула, пораженная догадкой.

Лисимах открыл рот, чтобы ответить, но слов Ксенька уже не услышала – их заглушил звон будильника.

* * *

Ксенька топала по усыпанной желтыми листьями дорожке парка, размахивала футляром со скрипкой и хмурилась: урок в музыкальной школе отменили – учительница не пришла. Стоило ради этого вскакивать ни свет, ни заря? Эх, дела-дела…

У подъезда Ксеньку уже ждал Гав.

– Привет! Привет, лохматый! – девочка потрепала пса по холке и отдернула руку, коснувшись мокрого собачьего бока. – Ты чего – в луже спал? Ой, а грязный какой… Слу-у-ушай, а давай я тебя вымою? Ты не бойся, тетки дома нет. Они с дядь Пашей еще утром на дачу уехали. Вернутся только вечером. Пойдем, а?

Кран шипел и плевался горячей водой, по краям ванны струились грязные ручейки, а Гав смирно стоял посреди этого безобразия, мотая головой лишь тогда, когда в глаза летели мыльные брызги.

– Ну, ты и увазюкался, дорогой! Мою-мою, а толку никакого! – вошедшая в раж Ксенька хохотнула, вытерла пот со лба и принялась намыливать пса с удвоенной силой.

В этот момент лампочка под потолком мигнула и погасла. А когда мгновением позже свет вернулся, Ксенька с удивлением обнаружила, что стоит по колено в воде, а вокруг, накатывая друг на друга, шалят и плюются пеной теплые морские волны. Гав тоже никуда не делся – правда, почему-то оказался далеко на берегу.

Ксенька огляделась, взмахнула руками и с хохотом повалилась в воду. Явно не желая пропустить ни минуты такого веселья, пес с радостным лаем ринулся к воде, по пути оставляя на песке серые хлопья падающей с шерсти мыльной пены.

И стоило первой волне окатить его, смывая остатки Ксенькиных трудов, как вокруг разлилось нежное сияние. Девочка замерла в воде и во все глаза уставилась на пса. Усеивавшие морду колтуны расплелись сами собой, а шерсть стала гладкой, струящейся и… золотой.

– Ничего себе!

Ксенька обернулась на голос. По красноватому икристому песку к ним спешил Лисимах.

– Здорово, да? – хохотнула девочка, указывая на пса. – Он… он… как обертка от шоколадки! – и, смутившись, исправилась, - ну, или как солнце осенью, на закате.

– Ага. – юноша кивнул и, подумав, добавил. – У отца овцы тонкорунные были, тоже золотыми назывались, но так ни одна из них не сияла.

– Овцы? – Ксенька удивленно присвистнула и принялась выбираться из воды. – А он у тебя пастухом был, да?

Юноша улыбнулся, качнул головой.

– Не совсем. Папа был басилевсом.

– Кем-кем?

– Басилевсом. Ну, это что-то типа царя.

– Ничего себе! - Ксенька даже поперхнулась от удивления. – Слушай, это что ж получается – ты во дворце жил?

– Жил, - Лисимах вздохнул и заметно погрустнел. – Только там того… не слишком весело было.

– Да ну? – не поверила Ксенька. – Там ведь не жизнь, а сплошное удовольствие: сиди себе во дворце, послов принимай, званые ужины закатывай…

– Ну, не совсем так. И вообще, это долгая история.

– А мы никуда не торопимся. – девочка улыбнулась и принялась отжимать насквозь пропитавшиеся морской водой волосы. – Мне все равно высушиться надо, а Гав пока всех чаек на берегу не разгонит – не успокоится.

Лисимах бросил взгляд на пса, который и в самом деле уже вовсю носился туда-сюда по пенной полосе прибоя, качнул головой и улыбнулся:

– Ну, слушай.

* * *

Уже добрую сотню лет Тирийских басилевсов никто иначе, чем «воронами» не звал. Да оно и понятно. У всех волос как смоль черен. Ну, кроме младшего, конечно. Этот русым родился.

А басилевс Агафон, хоть по всему Миленскому союзу мудрецом и слыл, заартачился. Сына своим поначалу признавать не хотел. Потом, правда, помягчел, рукой махнул – мол, пусть будет.

Только толку с этого «пусть» совсем чуть: мальчишка уже вырос давно, а волосы остричь никто не разрешает. На советы не пускают, на войну не берут. Хорошо хоть из гинекея в мужскую половину дома перебраться позволили.

Впрочем, на этом отцовское благоволение к Лисимаху закончилось. От соседей его прятали, на симпосии не допускали, да и обучали так себе – больше для очистки совести.

Терпел молодой Лисимах, терпел, да и решил сбежать. Благо, как раз тогда их сосед, басилевс Терпандр, гребцов набирал, на Сонгос войной идти собирался.

И казалось бы, чего проще: доберись до южной оконечности родной Тирии, лицо попроще сделай, мышцами поиграй – и вот тебе место на биреме. А там, знай себе греби и горя не знай.

Только не сложилось. Лисимах через всю Тирию пешком отправился, а отец, как пропажу обнаружил, во все стороны гонцов разослал – разыскать паршивца, поймать, домой вернуть. И поймали, и вернули. А чтоб и дальше такие шутки шутить неповадно было, распустили слух, что горе в семье басилевса – младший сын умом тронулся: на людей с кулаками кидается, речи странные говорит, а если тих и ликом мирен, еще осторожнее быть надо: не ровен час – искусает.

И так эта затея удалась, что сбежали от Лисимаха все, кто раньше в приятелях ходил - не то, что разговаривать не хотят: за стадию увидят, прочь бегут.

И сломался Лисимах Агафид, к богам воззвал.

– Смилуйтесь, о великие! Отпустите меня отсюда! Отведите туда, где никто меня знать не будет, где свободен буду я, как ветер, что по морю волны гонит. А если не можете, отнимите у меня разум, безумцем сделайте! Нет больше моих сил. Нет. Нет. Нет. Нет.

И боги услышали. Обе просьбы. И обе исполнили: в Вернейском море за одну ночь поднялся из глубин красавец остров, на котором, не старея и не меняясь, уже который год жил юный Лисимах. Стройный, красивый, задорный, умный… и прозрачный. Тело же досталось городскому сумасшедшему Вене Елочкину, на котором, как выражалась его соседка по коммунальный квартире, можно и нужно было пахать – ни на что иное эта напрочь лишенная разума гора мышц не годилась.

Годы текли один за другим, Лисимах скучал, спал прямо на берегу, по привычке завернувшись в шерстяной гиматий, время от времени гонял расплодившихся и обнаглевших коз и лишь изредка заходил в дом на утесе, где на полу из цветной мозаики было выложено сокровенное: «Захочешь воссоединиться – посмотри в глаза».

Воссоединиться, ясно дело, предлагали насмешники боги. И не с семьей, по которой Лисимах не успел соскучится, даже проведя на острове добрый десяток лет, а со своим телом, которое сейчас жило в другом времени и другом мире – холодном, непонятном и оттого еще более пугающем. Только вот как его найти? Как самому себе в глаза глянуть?

* * *

– Ничего себе история! – Ксенька хмыкнула и почесала в затылке. – И ведь кому рассказать, не поверят!

Лисимах кивнул. Ему и самому очень часто не верилось в происходящее. Казалось, взойдет солнце, защебечут птицы в отцовском саду, и можно будет выскочить из дому и рвануть к морю. Бежать и чувствовать каждый камушек под подошвой сандалии, каждое дуновение соленого ветра на щеке, каждое прикосновение нежной зеленой ветки. Но нет. Нет, нет, нет.

– Слушай, - оживилась Ксенька, - а что ж ты там у себя дома делал, если тебя ни к каким делам не допускали?

Лисимах развел руками:

– Гулял, читал, играл на кифаре, - и поймав недоуменный взгляд в глазах девочки, пояснил. – Это что-то вроде лиры. Только струн больше.

– А я на скрипке умею! – похвасталась Ксенька. – Это тоже такая…ммм… со струнами. Эх, жаль ее тут нет. Мы бы с тобой сейчас сбацали!

– Это вряд ли, - юноша горько улыбнулся и попытался поднять с земли принесенную ветром сухую ветку: пальцы свободно прошли сквозь нее.

– Непорядок, - девочка покачала головой. – Надо тебя как-то с тем тобой, который у нас остался, объединять.

Лисимах хмыкнул.

– Знать бы, как.

– А, придумаем еще, - беззаботно отмахнулась Ксенька. – Меня к тебе который день как по расписанию заносит. Так что времени у нас – завались!

В этот момент сияющий золотом шерсти пес, наконец, решил присоединиться к компании – в два прыжка выбрался из воды, радостно гавкнул и встряхнулся, осыпая Ксеньку водопадом соленых брызг.

Девочка взвизгнула и зажмурилась. А когда открыла глаза – вновь оказалась у себя дома. Только на этот раз стоявший в ванне пес был вовсе не золотым, а светло-рыжим, с заляпанной мылом мордой и начинающими слипаться шерстинками.

А еще через мгновение в замке заскрежетал ключ и из прихожей послышался голос тетки:

– Ксения! Ты дома?

А потом был скандал. С криком на весь дом, выпихиванием Гава из квартиры и угрозами выгнать потерявшую стыд племянницу на улицу вместе с собакой.

* * *

Неделя тянулась ужасающе долго. Ксенька засыпала на уроках, сонно пиликала на скрипке по вечерам, не замечала ядовитых теткиных замечаний и все ждала. Ждала, когда же ее вновь занесет на волшебный остров. Но остров не приходил даже во снах. Хуже этого было только одно: пропал Гав.

Конечно, сложно назвать пропавшим дворового пса, которого ты знаешь всего пару дней, и у которого вполне могут быть свои собачьи дела, но Ксенька все-таки волновалась – всякий подбегала к окну, заслышав собачий лай, и всякий же раз расстраивалась, убедившись, что идея полаять под окнами пришла в голову не ее золотому бродяге.

А в пятницу терпение кончилось. Слетав с утра на музыку и отсидев в школе шесть длиннющих уроков, Ксенька собрала вещи и целых четыре часа болталась по району – домой идти категорически не хотелось, да и на душе поселилась колючая тревога за пса: на улице совсем не лето, а тетка его мокрого на улицу вытолкала – вдруг простудился, заболел?

Но пес упорно не желал находиться, и когда на город начал спускаться вечер, девочка вздохнула и повернула домой. А чтобы срезать путь (есть хотелось просто зверски) решила пройти дворами. В одном из них и отыскался Гав: лежал, блаженно развалившись, на крышке люка, от которой к осеннему небу поднимались зыбкие облачка пара.

––Ах ты балбес рыжий! – Ксенька присела на корточки рядом с собакой. – Я тебя ищу-ищу, а ты тут разлегся! Греешься, да? Эх, я бы тоже так не отказалась. Я, между прочм, дома с самого утра не была, замерзла – ужас.

– А ты, малявка, к нам иди, мы тебя быстро согреем!

Ксенька обернулась. В какой-то паре шагов от нее, в тусклом свете фонаря, стояли трое подростков лет шестнадцати.

– Ты гляди, - хохотнул один из них, ткнув пальцем в струившуюся по Ксенькиным волосам седую прядь. – Мы-то думали, нам пионерка попадалась. Ну, ничего, так даже лучше. Седая – значит, взрослая, а стало быть - никто нам за эту фифу статью не впаяет. Да, пацаны?

Троица хрипло расхохоталась. Мгновенно вскочивший на лапы пес пригнул голову, ощерился и утробно зарычал – попробуй, подойди!

– Слышь, братан, - хмыкнул один из подростков. – Там, за углом, кирпич свален. Слетай, принеси чуток. Мы этого зубастого быстро жить научим!

Ксенька сжалась и завертела головой по сторонам. Один выход со двора перекрывала злополучная троица, у второго, как назло, припарковался какой-то «Жигуленок»: щель, в принципе есть, но до нее еще добежать надо, а мешкать нельзя – догонят, еще хуже будет.

– А вот и я! – бегавший за кирпичами «гонец» присоединился к приятелям, - Разбирай, пока тепленькие!

Первый кирпич ударился о землю перед самым носом Гава, второй мазнул по боку, третий точно пришелся бы по голове, не вцепись Ксенька в рыжую шкуру и не дерни на себя.

— Назад, Гав! Назад!

А еще через полминуты отступать стало некуда: спина уперлась в холодную и шершавую стену. И тут до Ксеньки дошло: заорать! Надо заорать! Так, чтобы стекла в окнах задрожали! Чтобы все разом выглянули! Чтобы…

Но крикнуть не получилось. Один из подростков шустро выудил из мусорного бака длинную широкую штакетину и ткнул ей в зубы псу, а второй кинулся к Ксеньке, зажал рот рукой и поволок брыкающуюся добычу прочь.

И тут из-за «Жигуленка» появился он – тот самый человек, на которого налетела Ксенька в день знакомства с Лисимахом - Веня Елочкин. Несмотря на позднюю осень, на Вене были только шорты и дважды обмотанный вокруг голой шеи шарф.

Мутным взглядом окинув дворик, Веня медленно качнулся сначала вправо, потом – влево и вдруг, словно выйдя из забытья, завопил во весь голос, замахал руками, затряс головой, и кинулся на подростков.

Что было дальше Ксенька помнила смутно: запомнился густой, кисловатый запах помойки, сердитый лай Гава и тупая боль в затылке (все-таки падать на асфальт с полутора метров – не самое веселое занятие).

А когда шум в голове, наконец, утих, и девочка огляделась, рядом был только Гав. Нежданный спаситель исчез.

Домой Ксенька шла медленно. Ее подташнивало, в голове то и дело что-то ухало и перекатывалось от виска к виску, а стоило чуть ускорить шаг, как стены домов начинали угрожающе раскачиваться из стороны в сторону. Так что, когда девочка добралась до подъезда, часы показывали начало одиннадцатого.

* * *

– Всё! – бесновалась тетка Антонина, снуя из одного угла комнаты в другой и размахивая руками. – Всё терпела, всё сносила, но это – извините, не намерена! Ты, милая, совсем совесть потеряла! Тринадцати лет нет, а она уже в загулы уходит! Ты бы еще утром пришла, дрянь такая!

– Я же говорила, - Ксенька устало вздохнула и потерла висок, - на меня напали.

– Да я уж вижу! – огрызнулась тетка. – Так напали, что голова соображать отказывается. Пили, да? У, паршивцы! Еще из пеленок не вылезли, а туда же! Всё, дорогуша, кончилось мое терпение! Завтра же тебя в деревню отправлю! К бабке Люсе! Вот там и делай все, что вздумается. А мне этого счастья больше не надо!

– Но там же… - Ксенька мгновенно скуксилась, - там ведь даже обычной школы нет. А музыкальной – тем более.

Тетка остановилась, уперла руки в бока и со смешком заявила:

– Ничего с тобой не будет, красавица! В обычную школу в соседнее село поездишь, а музыкальная тебе ни к чему – для того, чтобы по подворотням шляться, консерватории не нужны!

* * *

Обиженная на всех и вся Ксенька улеглась в кровать, но уснуть так и не смогла: стоило самую чуточку шевельнуть головой, как в висках вновь рождался давешний звон, а к горлу подкатывала тошнота. Сон пришел только под утро. А вместе с ним сам собой появился остров – с привычным красноватым песком, шумящими платанами и опять ставшим золотым Гавом. Пес сидел у воды, смотрел на горизонт и грустно, совсем не по-собачьи, вздыхал.

– Гав, где Лисимах? Мне надо с ним срочно поговорить!

Пес не двинулся с места, только печально посмотрел на Ксеньку.

– Послушай, ты же собака! Ты можешь его найти! Он мне очень-очень нужен. Ну, Гав! Ну, не сиди как каменный! Гав, да пойми же ты! Я ему помочь хочу. И даже знаю, как! Но меня завтра тетка в деревню отправит, и тогда, тогда…

Ксенька хлюпнула носом и проснулась. У кровати, осторожно тряся девочку за плечо, стоял дядя Паша.

– Вставай, Ксень. Время уже.

– Сколько? – Ксенька протерла слипающиеся глаза и глянула в окно. На улице было подозрительно сумрачно.

– Да рано еще, - дядя Паше вздохнул. – Шести часов еще нет. Только вот автобус в семь тридцать уходит, а тебе еще вещи собрать надо.

– А тетка?

– Спит еще. – дядь Паша развел руками. – Меня ни свет ни заря за билетом погнала, а сама спит.

– Угу, - Ксенька заговорщицки посмотрела на дядь Пашу, в сомнении покусала губу и, наконец, отважилась. – Дядь Паш, а можно я вас попрошу вещи вместо меня собрать? А я пока в город, на полчасика. Мне очень-очень нужно!

* * *

Выбежав на улицу, Ксенька поплотнее запахнула тоненькую курточку, зябко повела плечами и деловито нырнула в лабиринт дворов. Как и где искать вчерашнего спасителя она не имела не малейшего понятия. Но найти было надо. Иначе…

Но минуты капали одна за другой, Ксенька запыхалась в взмокла, обегав все окрестные дворы, а Веня всё не находился и не находился. Девочка даже отважилась покричать, позвать Елочкина по имени, но и это не принесло никакого результата. Глянув на часы и вздохнув, Ксенька поплелась домой.

– Явилась-таки! – тетка Антонина выглянула с кухни. – А я уж думала – сбежишь.

Ксенька усмехнулась:

– Было бы, куда…

– Нет, ты посмотри! – тетка поперхнулась, закашлялась и выронила на пол только что зажженную папиросу. – И тут, кхе-кхе, хамит! А я ее, кхе-кхе, еще завтраком кормить собиралась!

Девочка промолчала: теткины завтраки обычно не представляли из себя ничего, кроме пары кусков хлеба, которые надо было отрезать самой, и чая, заваривать который приходилось тоже Ксеньке.

* * *

С неба сыпал противный мелкий дождик, пришедшие на автовокзал люди зевали и кутались в шарфы, а Ксенька стояла, упершись взглядом в асфальт и гоняла носком ботинка осколок пивной бутылки. Рядом, грустно моргая и тычась лобастой головой в ладонь, сидел Гав.

Автобус запаздывал.

– Плохо. – пожаловалась пожилая женщина в шерстяном платке. – Им на трассе время держать надо. А раз опаздывает, значит, тут долго не простоит. Опять все бегом-кувырком будет.

Так и вышло. Наскоро выпустив пассажиров, водитель высунулся из дверей:

– Заходим побыстрее! У меня график!

– Слышь, красавица, к тебе это тоже относится! – съязвила тетка, донельзя довольная тем, что наконец избавляется от племянницы. – Бери сумки и поднимайся, никто твое величество ждать не станет!

Не поднимая глаз, Ксенька потрепала пса по загривку, в последний раз шевельнула осколок бутылки и вдруг ойкнула, увидев в нем того, кого безрезультатно искала все утро. Веня стоял на самом краешке бордюра, бездумно перебирал разлохматившиеся концы шарфа и, запрокинув голову, смотрел в небо.

– Лисимах! – Ксенька сорвалась с места, дикой козой скакнула через оставленные кем-то сумки, вихрем пронеслась через крытую остановку и остановилась, когда до Вени оставалось менее полушага. Остановилась, увидев Венины глаза. Тусклые, серые, холодные.

Ничего не получится – пронеслась в голове предательская мысль.

Нет уж, получится! Еще как получится! Ксенька дернула Веню за руку, вцепилась в шарф и затрясла, закачала сумасшедшего из стороны в сторону:

– Лисимах! Я знаю, ты где-то здесь! Появись! Пожалуйста! Лисима-а-ах!

Но Веня по-прежнему смотрел в небо.

– Ли-си-мах!!! – Ксенька разозлилась. – Лисимах! Выходи, кому говорят! Лисимах!!!

– Ксень, ты чего? – подоспевший дядя Паша потянул девочку за рукав. – Пойдем, автобус вот-вот уедет.

Ксенька бросила взгляд через плечо. На подмогу дяде Паше спешила тетка, а у нее под ногами путался, мешал пройти Гав. Времени было в обрез.

– Лисимах! – хлюпнула носом почти отчаявшаяся Ксенька и еще сильнее вцепилась в шарф. – Ну, Лисимашик! Ну, проснись! Пожа-а-алуйста-а-а!

Последнее «а-а-а» еще звенело в воздухе, а глаза сумасшедшегого уже менялись. Медленно сворачивалась, исчезала серая стынь, уступая место теплому, медовому янтарю.

– Лисимах!!! – Ксенька восторженно взвизгнула и полезла в карман: дрожащими от волнения пальцами вытащила старенькое надтреснутое зеркальце, поднесла к лицу Вени. – Смотри! Живо смотри сюда!

– Да что ты с ней церемонишься! – рявкнул за плечом теткин голос. – За шиворот ее и в автобус! И пса этого убери!

– Лисимах! – Ксенька поднесла зеркальце еще ближе к лицу Вени-Лисимаха и зажмурилась. Будь, что будет. Время замерло. Капли моросившего дождика зависли в воздухе, разом затих шум вокзала, и только секунды мерно защелкали в голове. Одна, две, три…

Они коснулись ее одновременно, тетка – за плечо, и теплые, знакомые пальцы – за руку.

– Лисимах!

– Ксенька!

* * *

В сырую утреннюю хмарь уходил полупустой автобус, на остановке стояла белая, как полотно, тетка Антонина, а на далеком острове по берегу моря с визгом носились трое: загорелый русоволосый атлет, худенькая девочка с седой прядью в волосах и лохматый пес с шерстью цвета осеннего заката.