Вэнь
№45258 "ЭФФЕКТ ИОВА"

ЭФФЕКТ ИОВА

«Три миллиона жизней – это плата за независимость?! Три миллиона жизней – чтобы можно было превращать воду в вино?! Они говорят: «избранные», но разве это выбор? И каков он, этот выбор?» – Хованчик – Его Чистейшество Десница, штымп худощавый и субтильный, – был неотразим до полного отвращения: эти сжатые кулачки, эти топорщащиеся волосёнки... Эта истерика в каждом жесте.

– Не понял, – сказал Чусин. – Почему три миллиона? Откуда? Чего он лепит?

Картинка вдруг расплылась, пошла серыми волнами. Чусин поморщился, ткнул иглой и снова прижал палец к торцу камня: красное пятнышко там сделалось чуть больше.

Зато изображение обрело цвет и глубину.

– Бывают же уроды... – пробормотал сквозь зубы Алтын, как бы ни к кому и не обращаясь. Чусин засопел, но обидеться не решился. У Алтына, в его истории, – Яцек знал, – за Чертой остались мать и девушка Ленка.

Хованчик между тем продолжал вещать, взмахивая кулачками, но Яцек перестал прислушиваться. Никакого же смысла, один голый расчёт. Да и то... В подарки судьбы и шару он не верил, и вдвойне не верил Боросу и его миньяну.

«..наши деды не для того проливали кровь, и я клянусь, что скорее...» - донеслось отчётливо.

Алтын сморщился:

– Змей, а можно ему хотя бы звук убить? – спросил у Чусина.

Тот загукал утробно:

– Счас, счас, погоди, оно само уже. И не только звук... Яць, вот, гляди! Вот теперь! Слева!

Там, куда указывал Чусин, стояло трое в красно-чёрном – охрана. И не простая, если судить по резам на воротниках-стойках. Внутренний круг, «семарглова шуйца» – или как там они себя называли? Жидобои, в общем. И именно там, сбоку, вдруг образовалось этакое завихрение, дрожащее марево. Потом что-то произошло, какой-то резкий промельк («видел? видел?» – восторженно оглядывался на Яцека Чусин). Словно пленку зажевало в проекторе. Его Чистейшество вдруг завизжал, а один из «шуйцы» мягко обвалился на помост мешком с костьми. Негустая толпа охнула, раздавшись в стороны, потом звук исчез, а картинка зарябила, остановившись, и сделалась, словно старая крупнозернистая фотография. Осталась видна стена позади трибуны и – проступающая там надпись из странных букв-червячков.

Алтын хмыкнул и ухватил себя за редкую («жидёнькую» – как дразнился Змей), в три волоса, бородку.

– Дай-ка ещё раз, – потребовал Яцек, подавшись вперёд.

Чусин дал, хотя и забормотал привычное: о крови, христианских младенцах и кагале с каганатом. «Вот так и сцедят, и высосут по капельке всю кровушку», – донеслось до Яцека. Ну, иначе Змей не был бы собой. Да и не до него было сегодня.

Даже Алтын не прореагировал никак – для разнообразия. Стоял, склонившись над картинкой, а глядел словно сквозь прицел.

– Теперь – стоп и медленно, – сказал сквозь сжатые зубы, так и не отпустив бородку.

Чусин заворчал снова, но картинка послушно замедлилась: ещё одно из тех мелких чудес, на которые теперь и внимания не обращали. Яцек упорно считал его технологией, ментальным слепком, Змей предпочитал говорить о магии – но он-то в оплату кровь сцеживал. Чем-то это походило на телевизионную трансляцию, но проекция была только следом от впечатлений и переживаний той сотни человек, что пришли на собрание «семарглов».

То, что картинка была слепком с равнодействующей («равновидствующей», – скаламбурил Алтын – давным-давно, месяца два назад, когда всплыл первый камешек) радеющих, делало изображение странным: чётким и контрастным в одних деталях и расплывчатым в других. Например, резы на воротах «семарглов» просматривались отчётливо, а вот лица – плыли, словно акварель по мокрой бумаге. И – если вглядываться совсем пристально – начинала болеть голова: едва-едва, но ощутимо неприятными уколами. Словно иглу втыкали не в палец, но прямиком в мозг.

Любое воздействие имеет плату – и каждый платил по-своему. Этому учились быстро.

– Во-от, – сказал Алтын, и в голосе его было удовлетворение.

Но прозвучало ещё что-то, словно тень испуга. Да и Чусин вдруг втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

– Ну и нихрена ж себе, – сказал, и Яцек, вглядевшись, готов был согласиться.

На остановившейся картинке человек из «шуйцы» только-только начинал оседать, а на месте марева, что привиделась по первому взгляду, теперь явственно было другое: маленькая девочка с чёрными, прямыми волосами, держащая мертвеца из «шуйцы» за руку.

– Так, – сказал Яцек через паузу. – Не пора ли навестить Семёна?

* * *

Сколько Яцек себя помнил, в городе хватало узеньких кривых улочек. Проблемой было, что теперь не стало прямых дорог. Вернее, они никуда теперь не вели. Зато, если знать, как идти, на другой конец города можно было добраться минут за семь.

Вот только им-то нужно было буквально за два шага.

Чусин, как они вышли из каменного круга, где раньше была клумба дворца культуры имени товарища Кагановича, махнул неопределённо рукой: на пальцах, там, куда втыкал иголку, красовались пластырные нашлёпки:

– Так, жидовины, – сказал. – Прогуляюсь-ка я к патриотическим силам – вдруг чего выплывет. Вас с собой, как понимаете, не зову: из вас же никто не Еруслан Лазаревич, русский богатырь – вас там любить не станут. Обойдётесь пока что без христианской кровушки? Или накапать вам в мацу запасцу стратегического?

– Ты там поосторожней, – сказал Алтын на удивление спокойно: шутки Змея странным образом не заводили его сейчас. И весь он был – хмурая сосредоточенность еврейского мальчика из интеллигентной семьи, вдруг понявшего всю сложность жизни в рабочей слободке.

– Яць, мой рыжеволосый гог и магог, присмотри-ка за этим шлемазлом: как-то он странно себя ведёт, – не преминул ввернуть Чусин, но – тоном по-настоящему обеспокоенным. – И не ссорьтесь, мальчики. Встретимся на флэте к закату, – добавил уже через плечо.

Ступил шаг-другой – и пропал в переулке: худой и гибкий, за что в своё время и получил кличку.

– Может и вправду повезёт, – пробормотал Алтын.

Был настолько задумчив, что Яцек развернул его к себе, вопросительно дёрнув подбородком.

– Да пустое, – прятал глаза Алтын. – Просто не по себе мне. Ну... Словно выглянул в окно, а там – рыбы и водоросли. Не бывает так. Отвык уже от такого. А тут вдруг – раз и стало! Откуда бы здесь ребёнок, а?

– Да и ребёнок ли? Был ли, так сказать, мальчик? В смысле, девочка? Ладно, пойдём, сами всё равно хрен разберёмся.

Алтын кивнул, вздохнув.

Самая короткая дорога к Семёновому лежбищу вела через парк и была Яцеком крепко нелюбима: особенно если учитывать, что нужная тропинка проходила в тени «чёртова колеса» (канцелярским «колесо обозрения» его – ржавое и поросшее бурым, жутким на вид, плющом – язык называть не то, что не поворачивался, но отнимался намертво). Про колесо, к тому же, теперь рассказывали всякого.

И каждый раз, когда Яцек шёл в его тенях, казалось, будто тени эти только и ждут, чтобы он оступился – и тогда бросятся разом, опутывая по рукам и ногам, утянут в утробу земли – прямиком под трансформаторную будку. Страхи были старыми, детскими, но иррациональность их – здесь и теперь – сделалась не просто актуальной, а единственно возможной.

В общем, в тени колеса он трясся, словно кот перед пылесосом. Сам себя ненавидел, но поделать ничего не мог. Наверное, именно поэтому он так редко заходил к Семёну, хотя нужно было бы видеться чаще: и по делу, и просто так. Потому что друг. И потому что – советчик. Здесь, за Чертой, такое сделалось на вес золота.

Алтын, кстати, колесо тоже не любил, хотя ни разу не рассказывал – за что.

Но, оказалось, опасаться стоило вовсе не колеса.

От тупичка за аттракционами нужно было пройти под аркой – почти подворотней, а затем протиснуться узким проулочком на заваленные строительным мусором задворки, откуда всей дороги оставалось совсем всего ничего. Ничего удивительного, что первые молитвы, которые здесь осваивали, были молитвами духам троп.

И обычно кривая вывозила.

Но в этот раз они не успели добраться даже до проулка: впереди, словно из стены, вышли двое, а сзади раздалось глухое покашливание, и оглянувшийся Алтын шепнул перехваченным горлом: «Трое».

Будь с ними Змей, оставался шанс отвести глаза. Но Змея не было.

– Ну, мужики, – чуть гнусаво сказал один из тех, кто стоял сзади, – если у вас ещё и закурить не найдётся – совсем дело говно выйдет.

Алтын вздохнул, пытаясь бравировать:

– Вот разве что закурить у нас найдётся точно.

И тут тот, что стоял впереди, произнёс:

– Опаньки! Так это ж жид! Вот это фарт. Счас спасём славян...

И Яцек приметил воротник-стойку и блестящие металлом резы. Напороться на «семарглов», пытаясь выручить их же наставника – в этом была уже даже не ирония, а что-то запредельное.

То есть, он так подумал.

Всё дальнейшее произошло настолько быстро, что – не в памяти даже, а словно на изнанке век – остались лишь отдельные картинки. Вот трое впереди выходят на слабый свет: на щеках щетина, по рукавам – вышивка серебром. Вот Алтын напряжённо вглядывается назад, и глаза его широко распахнуты. А вот от стены отделяется тень – маленькая и какая-то плоская – и один из «семарглов» падает, безвольно скользя по асфальту, а второй бежит прочь – на корточках, так и не распрямившись после охватившего его ужаса. А тень уже ушла назад, и там послышался сдавленный хрип, звяк ножа о камень и быстрое хриплое дыхание. Потом – сразу, вдруг, – картинка изменилась: они с Алтыном, обдирая бока, ломятся по переулку мимо мусорных куч с кусками арматуры и бетонным крошевом.

Потом сзади послышался приглушённый смешок, и Яцек готов был прозакладывать всё, что имеет, против рваного башмака на то, что смех – детский.

* * *

– Слу-ушай, – протянул Семён, глядя, прищурившись, вверх и в сторону, – а не было ли там такого... – неопределённо шевельнул пальцами, – такого фона... ну, словно щекотка где-то здесь?

И покрутил пальцем у макушки.

Алтын, кажется, даже обиделся:

– Сёма, – сказал, – Сёма, уж поверь мне, призрака я различить как-нибудь ещё сумею. И поверь мне снова – ничего похожего я не припомню за весь срок жизни тут.

– Ну, – сдвинул плечами Семён, – всё ведь когда-то случается в первый раз.

Яцек же молча хлебал из чашки жуткий травяной отвар, налитый хозяином квартиры: густой настолько, что вязало язык. Во рту стоял резкий пряный вкус, а в подвздошье ворочался ледяной булыжник.

И ещё отчаянно хотелось проблеваться.

Здесь, за Чертой, были только мужчины – Яцек знал об этом точно, поскольку работал с Семёном проект для мэрии (ещё в те дни, когда мэрия была и пыталась решать хоть что-то). Мужчины от пятнадцати и старше – самому старому из тех, о ком были достоверные сведения, сорок шесть. Основной же массе – между двадцатью двумя и тридцатью шестью. Семён как-то пытался вычерчивать графики распределения, но ничего толком, из-за неполноты данных, не получилось, кроме твёрдой уверенности, что они правы. Каковы бы ни были цели тех, кто создал Черту, остальные люди были им совершенно неинтересны.

И ещё: за Чертой оказались не просто мужчины, но – мужчины неверующие. Здесь исключений не было. Вырванные из привычной обстановки, пережившие каждый своё собственное видение Времени-до-Черты (всегда – жуткое, в нём рушились привычные устои: от семьи до государства). Этими историями сперва делились: истерично, взахлёб, успокаиваясь только, когда оказалось, что в историях нет двух совпадающих деталей. И – раньше или позже – люди выдумывали себе высшую силу, которой готовы были покориться. Чудеса и колдовства, начавшиеся почти сразу, изрядно тому способствовали.

Когда-то Яцеку казалось, что всё происходит именно для того, чтобы дать оставшимся здесь, за Чертой, новую веру и новое небо, выплавив их из шлака суеверий и осколков простых жизненных истин, сделавшихся вдруг неимоверно сложными.

Потом это сделалось неважным.

Кухонька у Семёна была крохотной, заваленной вырезками, выписками, цветными графиками, рулонами перфолент и весёленькими яркими скоросшивателями. Потому чай пили в большой комнате.

Сам Семён – лохматый, но гладко выбритый, – сидел на полу, привалившись спиной к шаткой книжной полке. Полка отчаянно поскрипывала, колеблясь от каждого вздоха хозяина.

– А вообще, старички, я вам так скажу: это что-то новое. У меня здесь, как знаете, кое-что подобрано... Одно скажу наверняка: за весь срок ни детей, ни стариков за Чертой не встречали. Хотя слухи были. Непроверенные. А самих их – не было.

– До сегодняшнего дня, – сказал Алтын, упрямо выдвинув подбородок.

– А ещё – это нарушает все правила игры: насколько мы в них вообще разобрались.

Яцек чуть заметно поморщился: то, что Семён воспринимал всё, происходящее с ними, как игру – не то, чтобы раздражало, но... Но.

Остальные, кто относился к жизни за Чертой так же, не прожили долго – те, кого Яцек знал.

– ..вам бы не о девочке думать, старички, – продолжал между тем Семён, переплетая ноги этаким кренделем, – а о том, на кой хрен, во-первых, Борос информацию слил и, во-вторых, на кой хрен он слил её вам. Ну и насчёт «семарглов», ясное дело.

– Ну, – бормотнул Алтын, – с «семарглами», пожалуй, проще всего – они ведь на сегодня самые бойкие среди уверовавших.

– И что же из этого следует? – быстро спросил Семён и тут же уткнулся носом в чашку.

– Так-так-так, – сказал Алтын и придвинулся поближе. – Ты ничего не хочешь нам сказать?

Поведение Семёна и вправду было слишком знакомым. Последний раз Яцек помнил его таким, когда пришлось опрашивать двоих, которые утверждали, что за Черту они были перенесены вместе и – сразу после вострубления третьим Ангелом, прямо из-под свёртывающегося, подобно свитку, небу. Семён тогда терзал их часов пять именно с таким вот видом – будто был котом и слизнул сметанки. Потом поскучнел и произнёс с неясной тоской: «Чёс», чем закрыл тему.

Апокалипсис, увы, был у каждого личным и основывающимся на персональных страхах.

Ах, боже ты мой, – мелькнуло в голове Яцека, – какие были времена! Всё казалось страшным, но настолько очаровательным, будто стоило задать правильный вопрос, и Небесный Град возникнет за ближайшим углом. Сколько они тогда извели времени и сил, пытаясь слепить хоть насколько-то удобоваримую картинку. Какие гипотезы выдвигали и какие безумия просчитывали! И что с того осталось? Разве только потрепанный плакат, нарисованный в четыре руки и долгое время висевший в комнатке группы аналитического обеспечения: «Эксперимент есть Эксперимент!». Некоторое время это даже казалось смешным. Потом – сделалось ненужным, а потом – и страшным.

Поскольку уж Экспериментом (и даже экспериментом) это не было точно.

И вот теперь Феоктистова нет, и Смальцова нет, и Лубняка, а Коля Маленький ушёл к скитникам, а Фрайна убили – во дворе перед мэрией в последние дни старой власти. А они сидят у Семёна среди старых, никому уже не нужных бумаг и, похоже, делают всё, чтобы число этих ненужных бумаг сделалось ещё большим.

– Слушайте, старички, – вздохнул Семён, глядя куда-то в верхний угол комнаты. – Мне одна птичка принесла на хвосте, будто у «семарглов» почти получилось создать «мягкого бога». Помните же идею, а?

– Оп-па... – сказал Алтын. – А ведь к ним отправился Змей.

И вот тогда-то они испугались по-настоящему.

* * *

Кроме запаха, ничто в квартире не говорило о произошедшем. Но уж пахло так, что... Алтына тошнило в коридоре, а Яцек стоял, коротко втягивая между зубами железистый на вкус воздух тоненькими струйками.

Он видел всё очень отчетливо, но будто сквозь хорошую оптику и с другой стороны улицы. Что-то попадало в отчаянно сузившееся поле зрения, но понять, что он видит, удавалось не сразу: нужно было сосредоточиться и перевести взгляд чуть влево или чуть вверх. Капельки успевшей засохнуть крови на стенах и лужицы по простыням – еще не успевшие. Вывернутая под углом нога. Красное месиво, в которое он тупо пялился некоторое время, пока не понял, что это – вырванное горло. И багровая маска вместо лица.

В себя он пришёл в ванной: стоял, раз за разом проводя ладонью по кафелю стены. Пальцы оставляли за собой розовые загадочные иероглифы. Божественные знаки, стало быть.

Потом света сделалось меньше, и он поднял голову.

Оказалось, что в дверях стоит Алтын и в упор глядит на него. Был бледен, но как-то внутренне подтянут – будто и не блевал только-только в коридоре.

– Ты как? – каркнул чуть внятно. Откашлялся, отерев ладонью рот, и повторил: – Ты как?

Яцек не знал, что ответить.

Наконец отступил от раковины – из крана капля за каплей сочилась вода: повисала крупной прозрачной полусферой, вытягивалась, с лёгким всхлипом расплёскивалась по фаянсу.

– Наверное, – сказал, – нужно осмотреть комнату. Может там что-то...

Но с места не сдвинулся.

Алтын тоже остался стоять, глядя черными печальными глазами.

К спальне они подбирались, делая множество ненужных суетливых движений – как бывает с курами, когда всякий поворот головы распадается на несколько фаз. Причём фаз отчётливо и отчаянно ненужных. К тому же, время странным образом уплощалось, и Яцек никак не мог понять, который час и когда же наступит утро (потом оказалось, что прошло всего минут двадцать пять, не больше). В руке его оказался стакан, наполненный янтарно-коричневым, и он отпил, не чувствуя вкуса. Затем отпил ещё раз – оказалось, что коньяк: совершенно тёплый и с лёгкой горечью – спиртное, никотин и наркотики за Чертой становились странны на вкус и действовали непривычно, не принося ни успокоения, ни пьяного забытья.

На скрип открываемой двери оба они вскинулись, словно нашкодившие коты: со вставшей дыбом шерстью и прижатыми ушами. Кажется, Яцек даже зашипел, а в руке у Алтына подрагивал нож для разделки мяса – оказалось, он подобрал его на кухне, да так и ходил.

– Опаньки, – сказал от дверей до безумия знакомый голос. – А что это вы здесь?

Яцеку показалось, что он рехнулся окончательно, Алтын же мелко трясся, тыча вперед, словно пальцем, тяжелым ножом.

Дверь снова скрипнула и захлопнулась за спиною стоявшего на пороге Чусина.

* * *

Прямоугольник окна виделся отсюда отчётливо, отсверкивая красным и золотым, и Яцек всё никак не мог отвести от него взгляд.

– У меня такое впечатление, что кое-кто меня не слушает, – сказал Змей не то чтобы сварливо, но с лёгкой обидой.

Яцек заставил себя повернуть голову:

– Нет-нет, я всё отчётливо слышу. То есть, Хованчик тебя послал?

Чусин поёрзал.

– Не так буквально и не так сразу, но – да, смысл именно таков. Ступай, мол, и неси весть.

– А пока тебя посылали нахер, у нас на хате порезали одного из «семарглов». И хорошо, что порезали, а не съели.

– Хотя заметь, – подхватил Чусин, – что если бы съели – всё было бы намного понятней. Ну, учитывая структуру момента. Кстати, мальчики, а там вон – не наш клиент топчется?

Мужичонка, на которого указывал Чусин, сидел на лавочке, зябко ёжась, но вдруг встал и, не оглядываясь, зашагал к коробке гастронома. Змей тот час утратил к нему интерес: нет, дескать, значит нет.

– Ну что, милёнки, прокрутить вам цепочку ещё раз? – спросил в пространство.

– Ну, давай, – сказал Яцек, а Алтын не сказал ничего, сидя к ним вполоборота и сосредоточенно ковыряясь веточкой в пыли.

– Итак, к нам приходит мсье Хвост, более известный как Езра Борос, и сообщает, будто кто-то намеревается рассорить и так уже немирные группки из числа наиболее влиятельных здесь, за Чертой – читай, натравить «семарглов» на «третий храм», «детей мишны» и на прочих разных юдов. В доказательство приносит запись смерти одного из «семаргловой шуйцы», в которой видно, как на стене проявляются письмена юдейски. Вопрос, кто сделал слепок с происходящего, и почему запись попала к Боросу – отставим как провокационный. Как и тот, отчего Хвост приходит не к вам, этнически близким, но ко мне, арийцу в восьмом колене.

Алтын перхнул горлом, но промолчал. Чусов даже не прервался.

– На резонный вопрос – «и шо?», нам отвечают: «ну и вот». Никаких конкретных действий при этом от нас не ждут, но говорят, что мы имеем некоторое реноме. Слуга царю, отец солдатам и всё такое. Это – как бы «раз». Как бы «два» – сама запись: мы её крутим и видим что? Видим девочку – или кого-то, кто выглядит как ребёнок. Причём, насколько можно воспринимать, этот кто-то является причиной смерти штымпа, из-за которого весь шум-гам. Надпись, опять же ж, к делу прилагается. Оставим за скобками, что никаких детей и женщин за весь срок за Чертой не то, что не встречали – даже слухов не было...

Алтын быстро поднял палец, не подымая, при том, взгляд:

– Серая Госпожа, – сказал.

Чусин сморщился, будто раскусив лимон.

– Даже не смешно, Виталик. Но ладно, пусть, уточним: «..были только слухи – тире – городской фольклор».

– Случай Оссовского, – снова напомнил Алтын, всё так же ковыряясь веткой в пыли.

– Вот за такое вас, жидов, и не любят, – сказал Чусин. Яростно, двумя руками, почесал брови. – Ладно, сформулируем так: любые сведения о встречах с детьми, женщинами и стариками относятся к числу неподтверждённых. Вернее – неподтверждённых до сегодняшнего дня. Опять же – оставляем за скобками правдивость картинки из камешка. Считаем, что видели своими глазами, и считаем, что видение было истинным. Теперь – три: «семарглы» после смерти своего человека решили вполне оправданным перейти к активным действиям – это вы испытали на себе.

– Хм, – не выдержал Яцек. – А мне это показалось совершенно банальным гоп-стопом.

– Совершенно банальных гоп-стопов в наших палестинах не бывает, – поучительно сказал Змей. Вздохнул: – Просто у меня чуйка. Ну и, к тому же, знаете молитвенный дом «третьехрамовников» на Шмидта? Нет там уже никакого молитвенного дома.

– Бля, – не удержался Алтын. Отшвырнул ветку.

– Так-то вот. В общем, «три» - это вы, попавшие под акцию, с жидовским своим счастьем. Но, видать, сила могендовида велика есть – вы живы, и, якобы, даже видели ту самую, или вторую – что более невероятно, скажем мы, вооружившись скальпелем имени товарища Оккама, – девочку. Или не девочку, что верно ещё скорее, учитывая последствия. Кстати, здесь самое время произнести «в-четвёртых», поскольку герр Хованчик прочёл мне целую проповедь о правде и кривде. А говорил он так: некогда, дескать, юдеи и прочие шлемазлы составили комплот, ввергший добропорядочных и доверчивых ариев в бездны морока и в расщелины лжи. И только теперь боги левой руки возвысились, а кривда умалилась. И Черта подведена не зря, и не зря всякий, кто Черту пересёк, страдал – и всякий страдал по-своему. Тут Его Чистейшество позволил мне свидетельствовать его рассказу о том, как пал Третий Рим, увлекши за собою те самые три миллиона, а сам он, Его Чистейшество, был спасён и возвышен. Шняга, признаться, та ещё – совершенно не удивительно в таком вот, как говорится, аксепте всё нынешнее рвение высвободителя белых братьев.

Он помолчал, сосредоточенно потирая нос.

– В общем, дело тут вот в чём: всех нас собрали здесь, чтобы начать новый мир под новым небом – не больше, не меньше. Идея не оригинальная, ага, но этот штымп верит в неё всерьёз и отчаянно. Здесь, за Чертой, мол, грядёт последняя битва, а победитель получит всё. Будет говорить гордо и богохульно, потому как сам породит новых богов. Так-то вот. И, дескать, кое-что у него уже есть в запасе, оттого злые силы, сколько они не старайся, тронуть его не сумеют.

– «Мягкий бог», – сказал Алтын и яростно вцепился себе в щёки.

– Угу, он самый. Исполнитель желаний. Или, вернее, для «семарглов» – молитв. Канал связи с Древними Богами. Явлен истовыми призывами верных к высшим силам. Силы, мол, снизошли. Ну, вот и вот.

– Был человек в стране Уц, – пробормотал неясно Алтын.

А Яцек вдруг испытал прилив раздражения:

– Осталось только понять, как сюда вписывается мертвяк в наших апартаментах, – сказал, зная, что голос его звучит почти визгливо.

– А здесь у меня не то, чтобы ответ, но – некоторые соображения. Господин Хованчик, язви его душу, был так воодушевлён, что, до того, как услать меня с вестью, изволил явить чудо. И рассказал о первых испытаниях. Догадайтесь теперь с двух раз, когда были первый и второй случай?

– Твою мать! – стукнул Алтын кулаком в ладонь.

– Именно-именно. Проверить я ничего не могу, но как Его Чистейшество доставал кролика из шляпы – видел сам. Мы-то, маги, верим в чудо, но вы-то, мужи учёные и многомудрые, верите в Инерцию и Отдачу, а? Слушайте, холодает как-то, нет?

Яцек и сам почувствовал, как снизу вползает нехороший холодок – и совсем не из-за подкрадывающегося вечера. И вдруг приподнялся:

– А это кто? – ткнул пальцем.

Там, в сгущающихся тенях, подходили двое: высокий, в чёрном пальто и с широченной бородой, и второй, в мохнатом малахае и, кажется, босой.

– А, вот ещё что, – почти радостно сообщил Чусин. – Герр Хованчик слил мне, как сочувствующему, что не далее как к завтрашнему утру нас ждут большие перемены. Ну а я не удержал радости при себе – поделился с другими.

Алтын мерзко захихикал.

* * *

За стеной взвизгнуло: будто раскалённый прут воткнули в воду. Полыхнуло алым и бирюзовым.

– Сейчас! – сказал Алтын.

Был сосредоточен, а спина к спине за ним шли Яцек и Чусов. Змей бормотал что-то неясное и раз за разом стряхивал с пальцев капельку крови. «Поиграем в Ганзеля и Греттель», – пробормотал, прежде чем полоснуть по ладони ножом.

– Проходим завесу, – предупредил Алтын.

Яцек прикрыл глаза – если смотреть по сторонам, можно было и не выдержать, а это было бы совершенно некстати.

«Вы только сумейте, – проговорил Коля Маленький (пришли даже несколько скитников, оборвавших с городом все контакты уже довольно давно; «ну и движуха!» –проговорил оторопело Чусов, увидев всех собравшихся). – Вы только сумейте, а мы уж станем их держать изо всех сил».

Шли они – словно сквозь воду: та сначала будто поднималась до бедра, затем – по пояс, вскоре стала по грудь.

Если накроет с головой – тут-то и конец придёт, – подумалось Яцеку, но – словно с другой стороны Луны. Его охватило дурацкое совершенно спокойствие: такое, наверное, бывает, когда уже шагнул с крыши.

Вода вдруг превратилась в кисель, а слева кто-то утробно взрыкнул.

– М-мать, – проговорил, с трудом выталкивая слова из горла Змей. Пошевелил локтем, освобождаясь от яцековых пальцев. – Давай, Виталик, жми дальше. Я прикрою.

Было такое впечатление, что – сразу же пропал: ни отзвука, ни дыхания.

Яцек решился взглянуть сквозь ресницы: вокруг вставало свечение, словно в питерские белые ночи в поры оны, и среди вспышек стоял, сгорбившись, Чусов – сложив руку лодочкой у бедра. И что-то быстрое и опасное мелькало то справа, то слева – из сполохов выступала то песья пасть, то гибкий голый хвост, то промельк золотистого меха.

Алтын застонал, словно в душу ему всадили иглу, сбился с шага, воздух вокруг всё уплотнялся, но Виталик («а ведь никогда его так не называл!» - мелькнуло непрошенное в голове у Яцека), скрипнув зубами, сделал шаг и повалился вперёд – там, где уже ничего им не мешало.

Яцек мигнул: стояли в каком-то коридоре – с облезлыми стенами и мокрым потолком. Ничего похожего на ангар, куда вошли совсем недавно, не было. Но не было и сил удивляться. Ни сил, ни времени.

– Куда? – спросил он, и Алтын, стоя на колене, поводил ладонью.

– Туда, – ткнул в дверь справа.

Движение навстречу Яцек даже не увидел, а почувствовал. Нырнул вниз и ударил скрещенными руками. Кто-то захрипел, сломался в поясе, падая под стену. Не задерживаясь – дальше! дальше! дальше! стучало под черепом, – он заскользил через комнату. Теперь чувствовал и сам: то, что искал – находилось за следующей дверью.

Далеко за спиной ухнуло, пол под ногами дрогнул, с потолка посыпалась штукатурка.

Дальше! – кричал он сам себе.

Дверь поддалась неожиданно легко, и Яцека затопило золотистое сияние. Это было так... так... Можно ли описать словами чувство, что возникает, когда следишь, как встаёт над морем солнце? Всё равно, что описывать чудо. Что бы ни сделали «семарглы», но это чудо было у них. И у чуда можно было просить – Яцек знал – всё, что пожелаешь. Новый мир под новым небом. Счастье для всех и даром. Вернуть Лизку и старый их дом – тот самый, который взорвался в его истории перехода за Черту. Можно было сделать всё.

А потом сзади грохнуло, и чудо вспыхнуло и исчезло.

Алтын стоял, сжимая выбеленную временем «тэтэху» и всё жал и жал на спуск. Потом сухо щёлкнул боёк, а Алтын уронил пистолет вдоль тела и рухнул на колени.

– Похули бога и умри, – бормотал. – Ненавижу. Ненавижу.

И вдруг в комнате сделалось тесно от людей. «Вышло, вышло!» – ширился шёпот, и кто-то пританцовывал, а кто-то стоял, прикрыв лицо руками.

Но Яцеку стало не до того: в другом конце коридора стоял, опершись о стену, Чусов, бок его был окровавлен, с ноги капало красным, типчик в лапсердаке удивлённо глядел на свои руки, а сам Змей рычал на него с присвистом:

– Ах ты, рукосуй! Какая, нахрен, магия?! Кончилась она, магия ваша. Нормального костоправа найди. И ногу мою не трогай, шлемазл! Об одном прошу: оставь её в покое.